Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

– Помню. С такой редкой на Руси фамилией, как Иванов.

– А его водителя?

– Нет. Водителя не помню.

– Ну, рыжий такой веснушчатый парнишка.

– Нет. А почему спрашиваешь?

– Летчика у нас видел?

– В летном кожаном шлеме? Видел.

– Так он, оказывается, знаком с этим самым водителем. Земляки они. Представляешь? Друзья у них общие имеются. Вот это я понимаю, совпадение.

– Согласен.

– Слушай, Леша. А сейчас этот Иванов со своим водителем не с вами?

– А как же. С нами. Только он теперь, как я слышал, поменял свой броневик на танк (Рязанцев похлопал рукой по башне). Такой же. Иванов теперь капитан, ротой командует. По-моему, он где-то впереди бригады идет, как и тогда. Наш комбриг его весьма ценит.

Когда по прикидкам Гороховского до их захваченных гаубичных позиций оставалось уже немного, с правого фланга, из-за деревьев, неожиданно заработал вражеский пулемет. Хорошо натасканные, некоторые успевшие повоевать в Польше, автоматчики буквально с первыми прилетевшими пулями моментально соскочили с танка по обе его стороны, рассредоточились, и открыли ответный огонь. Лишь один боец, тяжело раненный двумя пулями, остался лежать без сознания на крыше моторного отделения, а двое, получившие легкие, по касательной, ранения в бедро и бок, действовали наравне с товарищами, отложив перевязку на потом. Следом ссыпались на землю бойцы и с остальных машин; гораздо медленнее оставили подводы, передки и зарядные ящики батарейцы. Танки сбросили скорость, но до конца не остановились.

На узкой просеке башню с длинноствольной пушкой было не развернуть, в отличие от установленного на ее крыше крупнокалиберного зенитного пулемета. Заряжающий первого танка, для которого внутри боевого отделения никакой работы сейчас не ожидалось, легко повернулся вместе со своей громоздкой турельной установкой над люком вправо (рукоятка затворной рамы пулемета была передернута назад заранее); перевел флажок предохранителя на «огонь»; обхватив парные рукояти на затыльнике ДШК, навел длинный ребристый ствол с массивным дульным тормозом на конце, напоминающем парашют, примерно в направлении противника, уже прекратившего обстрел, и обоими указательными пальцами потянул за два спаренных спусковых крючка. Пулемет со звонким металлическим лязгом загрохотал, слегка трясясь на турели и безжалостно кромсая крупнокалиберными бронебойно-зажигательными и бронебойно-зажигательно-трассирующими пулями кусты и деревья.

Зенитные пулеметы на следующих танках тоже угрожающе повернулись: один влево, а другой назад. Немецкий МГ молчал. Поразили его или нет – было непонятно. Треть десантников и половина артиллеристов, развернувшись в цепь, неспешно ломанулись сквозь кусты и промеж деревьев в сторону немецкой засады, внимательно вглядываясь вперед и коротко на всякий случай, простреливая подозрительные места и заросли. Танки и конские упряжки в окружении идущих вокруг красноармейцев потихоньку двинулись дальше по просеке. От немецкого пулеметного расчета остался на траве лишь один убитый, лежащий лицом вниз и немного рассыпанных вокруг золотисто блестящих стреляных гильз. Остальные фашисты, забрав пулемет, отступили. Красноармейцы еще немного постреляли перед собой, больше для поднятия собственного духа, чем для пользы дела и, по команде Рязанцева вернулись к потихоньку движущимся по просеке танкам. Несколько человек слегка отстали. Один из задержавшихся возле убитого немца автоматчиков снял с него большую черную кобуру с парабеллумом и с гордостью нацепил себе на ремень; другой забрал дешевенькие часы-штамповку с запястья; третий вытащил сигареты и зажигалку; четвертый извлек из брезентовой сумки, прикрепленной ниже спины мертвого, пачку галет, надкушенные полкруга колбасы и жестяную банку с какими-то консервами. Плоский штык проигнорировали все: свои имеются. Совсем даже не хуже, пусть и немного короче.

Тяжело раненного бойца перевязали и перенесли на подводу, легкораненым, к которым после возбуждения боем пришла боль, наложили повязки и посадили туда же. Поднимающаяся слегка в гору лесная дорога пересеклась с другой, тянувшейся вдоль гаубичных позиций. По знаку Левы танки свернули направо и неспешно поползли вперед, грозно лязгая траками и сизо туманя сгоревшей соляркой. Сопровождающая их пехота обратно на броню не садилась, а быстрым шагом продвигалась по обе стороны от просеки, обходя деревья и шумно проламываясь сквозь кусты. Лева заранее откинул складной приклад на трофейном автомате и опустил рукоятку взведенного затвора из предохранительного выреза. Справа от него шли бойцы его гаубичного расчета с немецким пулеметом наперевес и штатными карабинами в руках, а слева – автоматчики Рязанцева.

Первым заметил притаившихся за бруствером на позиции второго орудия второго огневого взвода немцев не Лева и не его батарейцы, а кадровый пулеметчик десантников, тоже прошедший Польшу ефрейтор Дрокин. Красноармеец, не падая на землю, знаками что-то показал своему сержанту, стал на колено за деревом и, придерживая свой необычный РПД левой рукой за деревянную накладку на стволе снизу, прицелился и дал довольно длинную очередь примерно со ста метров. Немцы ответили, обозначая свои позиции рыжими огоньками вспышек; красноармейцы, кто, бросившись на землю, кто, присев за дерево потолще, открыли частый ответный огонь одиночными выстрелами и короткими очередями. Подключились и танки. Передний сумел использовать даже пушку: занятый фашистами ближайший гаубичный окоп виднелся совсем недалеко от просеки слева.

76,2-мм осколочно-фугасная граната с неснятым колпачком на взрывателе, тем самым поставленная на фугасное действие, с легкостью разрушала земляную насыпь шириной до двух метров. Промахнуться с такой кинжальной дистанции для достаточно пострелявшего на полигоне наводчика было бы непростительно. Выстрел – черное облако взметенной земли и дыма с мгновенной вспышкой в середке – и нет больше на этом месте ни немецкого пулемета с пулеметчиком, ни остальных номеров его расчета, ни еще нескольких невезуче находившихся поблизости солдат вермахта. Лейтенант Попов, укрывшийся с началом боя в башне и даже закрывший люк, вовремя заметил в панорамный перископ еще одну пулеметную точку слева от гаубичной позиции. Скомандовав наводчику и заряжающему: «Минус сорок, пулемет, сто двадцать, осколочным», он совместил с намеченным объектом визир своего прицела, нажал кнопку прибора на электроприводе башни – тихо загудел электромотор – и уже через считанные секунды наводчик тоже наблюдал в свой телескопический прицел часто мелькающий смертоносный огонек между деревьев. Наводчику осталось лишь точнее довернуть пушку механическим приводом по горизонтали и чуть приподнять по вертикали. Выстрел – еще один высоко взметнувшийся черный куст между деревьями и разлетевшиеся крупные ошметки догадайся чего.

Второй танк спокойно и метко клал осколочные гранаты справа от просеки, быстро гася пулеметное сопротивление немцев с той стороны. Третий – не стрелял. Его командир, укрывшись за вертикально откинутой вперед крышкой люка, внимательно следил в бинокль за обстановкой сзади и по бокам, а заряжающий занял позицию у зенитного пулемета и даже снял его с предохранителя. Уцелевшие немцы, пригибаясь и укрываясь за деревьями, отступали; то здесь, то там, среди зелени и темных стволов мелькали фигурки в мундирах чужого цвета. В их спины с победной радостью и переменным успехом били как новейшие советские автоматы с пулеметами, так и устаревшие мосинские карабины и попавшее в мозолистые красноармейские руки трофейное оружие. Так же удачно выкурили немцев и с позиции первого орудия второго взвода. Остальные фашисты, то ли получив команду от своих офицеров, то ли уразумев свое полное бессилие перед русскими танками, самостоятельно ретировались заранее, еще даже не попав под губительный огонь. Часть гансов побежала по лесу вдоль просеки к оставленным там бронетранспортерам, а часть устремилась вглубь леса, на пологую вершину холма, за которой на западном склоне находился захваченный НП командира батареи.

Танки могли следовать только по просеке. И они неспешно поползли вперед, уже не видя перед собой достойных для пушечного огня целей, оставляя редкие мелькающие за деревьями серо-зеленые немецкие спины на откуп автоматам, ручным пулеметам и карабинам своего спешенного десанта и группы батарейцев. Гаубица Гороховского располагалась прямо на просеке. Дойдя до нее, танки остановились, не глуша моторы; красноармейцы, прочесав окрестности метров на сто в стороны, подобрали нескольких раненных, не сумевших убежать немцев. Их кое-как перевязали их же собственными индивидуальными пакетами и не очень бережно стащили в одно место. Самое обидное, что гаубицами немцы, по всей видимости, даже не пытались воспользоваться, возможно, среди них не было артиллеристов или не успели, так что саморучно простреливали им цилиндры тормозов отката совершенно напрасно – теперь жди, когда отремонтируют и хорошо если начальство и особый отдел бригады пропесочит за такое вредительство не шибко сильно, особенно отдавшего такой приказ младшего лейтенанта Дорохова.

Три советских офицера: танкист, пехотинец и артиллерист – сошлись возле передней машины, закурили и обсудили ситуацию. По рации посоветовались с Гординским. Было решено, что задача, поставленная капитаном хоть, в принципе, выполнена (немцы отогнаны от гаубиц и, если не дураки, обратно не сунутся) но ее не мешало бы дополнить – проверить обратный склон высотки в районе захваченного артиллерийского НП.

Левину гаубицу дружно скатили с дороги, где она мешала проезду танков, по аппарели обратно в ее орудийный окоп, и растащили по сторонам бруствер из деревянных укупорок от снарядов, набитых землей. Гороховский оставил на отбитой батарее пять бойцов для охраны и орудий, пусть даже не годных сейчас к стрельбе, и своих раненых, и немецких. Остальные два с половиной десятка батарейцев, растянувшись в редкую цепь, двинулись с личным и трофейным оружием наперевес, прочесывать заросшую лесом высотку в направлении на НП; а танки, приняв обратно на броню своих автоматчиков, поползли тем временем по просеке к выходу на северную опушку.

Один раз тяжелым машинам пришлось съехать с узкой лесной дороги, чтобы обминуть два подбитых Левиной гаубицей все еще слегка чадящих немецких танка и мощной наклонной лобовой плитой выкорчевывать под себя или просто переломить не очень толстые деревья. Самих немцев не оказалось и на выходе из леса – вовремя бежали и оттуда. От них остались только два поврежденных (один дотла выгоревший) бронетранспортера, которым, очевидно, досталось от навесного гаубичного огня с закрытой позиции. Тридцатьчетверки остановились. Выглядывающие из башенных люков командиры экипажей внимательно осмотрели открывшееся перед ними пространство в бинокли; никакой для себя опасности не обнаружили и двинулись обходить высотку с северного фланга, с гордостью за советскую авиацию наблюдая в нескольких сотнях метрах справа растянувшиеся вдоль проселка многочисленные, местами все еще высоко возносящие в начавшее затягиваться облаками августовское небо клубами жирного дыма остатки уничтоженной штурмовиками немецкой моторизованной колонны.

Два танковых взвода, оставшиеся с Гординским, проехав полкилометра, остановились, и капитан еще раз внимательно осмотрел через бинокль расстрелянные его башенными орудиями немецкие позиции на углу рощи. Среди все еще полыхавшей техники и занявшихся от разлившегося из пробитых баков бензина деревьев он ничего для себя опасного не обнаружил: ни людей, ни неповрежденных боевых машин. Кто уцелел – сбежал? Похоже на то. Тридцатьчетверки снова двинулись вперед. Но теперь на всякий случай не прежним тесным строем: одна машина с настороженным десантом на большой скорости пошла в отрыв, а остальные двинулись следом помедленнее, внимательно следя за лесом. Чем ближе к дымно горящим немецким позициям, тем более кочковатой становилась поросшая травой земля – тяжелый танк плавно переваливался на широких гусеницах, ныряя своей длинноствольной пушкой, то вверх, то вниз.

Внезапная орудийная вспышка сквозь черный дым слева – короткая желтая трасса с расстояния в две сотни метров – глухой удар в сильно покатый борт полукруглой башни – высверк высеченных искр – изломанная траектория рикошета вперед и два насмерть сраженных десантника. Первый был прошит 50-мм снарядом насквозь; а другому, отлетевший и еще не успевший разорваться снаряд снес большую часть головы вместе с каской. Уцелевшие автоматчики моментально покинули машину, давая танку возможность повернуть пушку в сторону противника. Мехвод, слушаясь командира, не сбавляя скорости, гнал машину вперед. Командир развернул панорамный прицел в сторону леса и попытался рассмотреть в дыму между деревьями и все еще пылающей и клубами чадящей вражеской техникой уцелевшего врага. Наводчик, пользуясь электроприводом, поворачивал башню влево. Заряжающий на всякий случай заранее достал из держателей укладки следующий бронебойный снаряд. Пригнувшиеся солдаты, не отставая от своего танка, бежали рядом; те, что слева, не видя противника, для собственного успокоения, дали по нескольку коротких очередей в сторону близкого леса; те, что справа, были довольны, что прикрыты с опасной стороны броней.

После внезапного обстрела позиций на лесной опушке невесть откуда появившимися русскими танками, «тройка» фельдфебеля Ханке, не избежав участи большинства панцеров, тоже получила свой «горячий привет» от иванов. Разорвавшийся бронебойный снаряд непоправимо изуродовал левое ведущее колесо и разметал на звенья надетую на него гусеницу. Участвовавший во второй, победной, части французской компании уже опытный экипаж, решил не дожидаться второго попадания и, проявив изрядную, пришедшую с опытом, сноровку, дружно покинул машину через командирскую башенку и боковые эвакуационные люки башни и корпуса.

Вокруг продолжали пронзать скученное задымленное пространство белые трассеры русских снарядов; одни танки и бронетранспортеры с машинами горели, другие пытались выбраться из огненной лесной западни. Бежали глубже в лес солдаты, еще не отошедшие после налета штурмовиков, как-то пытались ими руководить офицеры и унтеры. О сопротивлении никто уже и не думал. Стрелять из легкого оружия через деревья по невидимым отсюда русским, да еще и сквозь уже заклубившийся черный дым – бесполезно. Только спасаться.

Экипаж фельдфебеля Ханке пока еще не пострадал: все живы и даже не поцарапаны. Спаянные фронтовой дружбой танкисты привычно держались вместе. Отбежав на безопасное расстояние в глубину полого заползающей на высотку рощи, запыхавшись от непривычного бега, они присели передохнуть на упавшее замшелое дерево и заодно перекурить. Постепенно полностью иссяк беспорядочный поток проламывающихся сквозь кусты таких же, как они, беглецов. Внизу по склону, на месте их разгрома, прекратились громкие разрывы русских «подарков», лишь временами, очевидно, раскалившись в огне, сами собой трещали патроны танковых пулеметов и рвались снаряды в боеукладках. Русские, очень на то похоже, угомонились. Наступила тревожная тишина.

– Ну что, парни, – сказал, застегивая штаны после отправления малых естественных потребностей на ближайшее дерево плечистый заряжающий, – чего расселись? Иванов ждем? Может, пора своих догонять? А, командир? Пока не отстали.

– Догнать – дело нехитрое, – покачал сплюснутой с боков головой фельдфебель. – Только кто кого первый догонит: мы своих на двух ногах или русские нас всех на своих танках? Если кто не заметил или не запомнил, так эта поросшая лесом высота, где мы с вами находимся, не такая уж и большая, а дальше одни голые поля до самой деревни. Там нас на гусеницы намотают или из пулеметов положат, если руки поднять не успеем.

– А что ты предлагаешь? – удивленно спросил стрелок-радист. – Здесь отсидеться? Может, иваны не будут до ночи прочесывать, а в темноте мы сумеем убраться?

– Я не предлагаю, а приказываю, – повысил голос фельдфебель, – вернуться обратно. Когда мы бежали, наша машина еще вполне была способна стрелять. Если ее все-таки потом добили – поищем другую. Должен же хоть один танк уцелеть? И будем ждать русских. У них один путь, чтобы преследовать наших – проехать, подставив борта, в паре сотен метров мимо нас вдоль ручья. Подобьем несколько танков, остановим их и тогда с полным правом и чувством выполненного перед Германией и фюрером долга отступим.

– Густав, – вскинул наглые белесые глаза наводчик, – тебе что, Железный крест спать не дает? Во Франции тебя обошли – здесь наверстать надеешься? Одним экипажем собираешься всех русских остановить и Москву взять? Ты же знаешь: я не трус. Но сейчас я за то, чтобы не ввязываться.

– А я, ефрейтор Эйкен, – перешел на официальный тон фельдфебель Ханке, – твоим мнением не интересуюсь. Это не обсуждение с голосованием, а мой приказ. Покурили? Встали и за мной.

Их панцер, стоявший во второй линии, как оказалось, получил еще снаряд в моторный отсек, но каким-то чудом не загорелся. Башня вручную вращалась, пушка наводилась. Снарядов – полный боекомплект. Вокруг продолжала чадно и жирно гореть колесная и гусеничная техника и занявшиеся от нее и растекшегося бензина еще недавно зеленеющие листвой деревья. В изломанных позах распластались на земле или свешивались из подбитых машин трупы в черной униформе танкистов и серо-зеленых куртках пехоты. Удушливо и едко, до надрывного кашля в бронхах и подступающей тошноты, несло смрадной гарью и подгоревшим мясом.

Ненужного в бою для обездвиженного танка механика-водителя Шварца фельдфебель отослал, вручив собственный бинокль, ближе к дороге, в дозор; остальные забрались внутрь боевого отделения на свои места. Очень скоро запыхавшийся Шварц прибежал обратно.

– Идут! – доложил он и рассказал, о построении приближающихся русских. Ханке отдал приказ экипажу, а сам, забрав у мехвода свой бинокль, остался выглядывать сверху над раскрытыми в обе стороны створками люка командирской башенки. Никакого панорамного перископа, как у русских, на «тройке» не было. Ему, как командиру, по мудрой задумке германских конструкторов и их заказчиков в высоких армейских кабинетах, полагалось наблюдать за полем боя или через закрытые триплексами шесть довольно узких щелей, расположенных по периметру башенки, либо через аналогичные щели на боковых дверцах башни, что было довольно неудобно и ощутимо скрадывало обзор. Хочешь, не хочешь, Ханке, как и большинству его панцерных коллег-командиров, приходилось до последней возможности торчать с неприкрытой от вражеских пуль головой над кромкой командирского люка, крутясь во все стороны с биноклем у глаз.

Приближающийся русский танк довольно необычной грозной конструкции Ханке видел впервые. Тяжелая приземистая машина, явно раза в полтора тяжелее их T-III, с покатой полукруглой башней и длинной пушкой, явно мощнее их собственной 50-мм и со странным утолщением на конце ствола, непохожим на дульный тормоз. Машина, как мошкарой, плотно облеплена снаружи солдатами, держащимися за, очевидно, специально приваренные на башне скобы. Это у русских от скудости? Транспорта для пехоты не хватает? На германских танках такие скобы не приваривают, и никому пока, насколько Ханке знает, и в голову не приходило, возить пехоту на броне. Для этого в вермахте существуют в достаточном количестве бронетранспортеры и автомобили. Фельдфебель велел наводчику целиться в середину русского борта и стрелять, как только враг покажется прямо напротив их позиции. Весь экипаж внутри замер в напряженном ожидании; мехвод забираться в танк не стал, а отошел немного в сторону и прилег с подобранным возле убитого пехотного офицера автоматом наготове с наветренной стороны за гусеницей подбитого, но пока еще не загоревшегося «ханомага». Клубящийся вокруг дым, хоть и доставлял значительные неудобства, но зато отлично маскировал.

Опытного немецкого наводчика Эйкена подвела кочковатая дорога, по которой на большой скорости летел русский монстр. С кинжальной для танкового орудия дистанции в две сотни метров, когда промахнуться не смог бы и зеленый, только призванный в танковые войска юнец, это удалось сделать вдосталь повоевавшему во Франции ефрейтору. Русский тяжелый зверь внезапно ухнул в какую-то мелкую, незаметную с позиции обездвиженного германского танка, колдобину и огненная трасса выпущенного в него снаряда вместо вертикального борта вонзилась в полукруглую приплюснутую башню. Вернее, вовсе не вонзилась, а отвернула рикошетом вверх, разметав, правда, несколько обсевших танк снаружи иванов.

Пока заряжающий быстрым скупым движением вставлял следующий бронебойно-трассирующий снаряд в казенник орудия, а наводчик вручную доворачивал башню вслед за по-прежнему несущимся вперед уже свободным от пехоты врагом, открыли огонь идущие на небольшом удалении остальные красноармейские машины. Три танка второго, заднего, взвода остановились, и почти залпом выпустили бронебойные снаряды в примерном направлении обнаружившего себя орудийной вспышкой притаившегося врага, а две машины первого взвода вместе с экипажем командира роты били сходу, не останавливаясь. Поймав момент, германский наводчик выпустил второй снаряд и уже не промахнулся: его трасса уткнулась прямо в борт. Но, судя по яркой вспышке снаружи, проникнуть вовнутрь корпуса бронебойный снаряд так и не смог.

Он угодил танку между надгусеничной полкой и самой гусеницей. Даже с 200 метров 50-мм бронебойный германский снаряд, выпущенный из длинноствольной танковой пушки T-III, не был способен пробить мощный 75-мм борт советской машины. Оставив глубокую вмятину в гомогенной броне, он взорвался и вред противнику все-таки нанес – разворотил полку и перебил гусеницу, что русский мехвод заметил не сразу. Лишь, когда полностью «разувшись» с левой стороны, быстро несущийся танк по-прежнему работающей правой гусеницей неожиданно развернуло лбом в сторону леса, он затормозил тяжелую машину.

Уже приготовившийся стрелять советский наводчик из-за внезапного поворота машины потерял намеченную цель – ему пришлось спешно возвращать башню электроприводом обратно. Однако его выстрел так и не понадобился. В лесу ярко рвануло: один из не прекращающих сыпаться на плохо видимого врага советских снарядов с легкостью проломил 30-мм борт и своим заброневым действием вызвал детонацию боекомплекта. Экипаж фельдфебеля Ханке, за исключением укрывшегося неподалеку везучего механика-водителя Шварца разметался мощной взрывной волной и осколками на крупные и мелкие фрагменты и перестал существовать. Не довелось бравому фельдфебелю получить не то, что Железный крест – даже под деревянный закапывать было особо нечего.

Выживший механик-водитель, слегка оглушенный близким разрывом, не стал ждать, когда разозленные русские начнут прочесывать поле боя, и тем более он не собирался от них самоубийственно отстреливаться. Шварц отполз подальше за деревья; поднялся на ноги; поправил на голове черную обсыпанную землей пилотку; закинул ремень чужого автомата на плечо; подобрал и засунул за ремень, возле кобуры парабеллума, брошенный кем-то штык от карабина без ножен и тяжелой трусцой побежал вверх по заросшему зеленью пологому склону, хваля всевышнего (о котором вспоминал только в таких исключительных случаях), что он не разделил печальную судьбу своих товарищей.

Не особенно торопясь, опасаясь нарваться на засаду, батарейцы, пробираясь редкой цепочкой между деревьями и кустами, перевалили через плоскую вершину и спустились по западному склону своей высотки к НП комбата. По пути, за исключением немецких трупов, они не встретили никого: ни своих, ни врагов. Завидев сквозь деревья блиндаж, где в начале боя находился комбат со своими помощниками, Доротов приказал остановиться. Красноармейцы, настороженно выставив вперед табельные карабины и трофейное скорострельное оружие, притаились: кто за растущим или поваленным деревом, кто в воронке от собственного гаубичного снаряда.

Вблизи стояла почти мирная тишина, чирикали невидимые в ветвях птички и жужжали в воздухе насекомые; легкий ветер унес едкий запах полыхнувшего здесь несколько часов назад взрывом тротила; трупный, от уже начавших на жаре разлагаться тел, еще не загустел и почти не ощущался. Лишь впереди слева, где давила немчуру невидимая отсюда атакующая танковая бригада, доносился приглушенный большим расстоянием рокот пушек и гул разрывов, перемежаемые уж совсем еле слышной ружейно-пулеметной трескотней. Доротов послал двух бойцов на разведку. Мелкими перебежками, периодически падая на землю или укрываясь за деревьями, солдаты достигли полузаваленного развороченного входа на НП. Разведчики покричали – никто не ответил. На всякий случай один из них, подобравшись сбоку, метнул в проем германскую гранату – глухой взрыв – дым с пылью наружу и опять тишина, только слабый шорох просыпающейся между потревоженными бревнами наката земли. Один из красноармейцев, пригнувшись, осторожно зашел внутрь, быстро вернулся и помахал рукой, подзывая остальных.

Живых на НП не оказалось. В траншеях, одиночных окопах, просто в кустах и на земле в черных от запекшейся крови гимнастерках привычного защитного цвета лежали уже закостеневшие в изломанных позах трупы батарейцев. Отдельной небольшой грудой переплелись в смертельных объятиях, невзирая на звания и должности, и бойцы охраны, и радисты-телефонисты с вычислителями, и их командиры, вытащенные, надо думать, немцами из блиндажа наблюдательного пункта. Немного поднимал настроение красноармейцам раскинувшийся на бугорке десяток могил с крестами из веток, на которых понурились германские каски, и несколько еще не законченных ям для лежащих рядышком трупов в чужих мундирах.