Год Майских Жуков

– Ну, как вам моё изобретение? Вижу, удивлены и озадачены. Сейчас объясню. Вы географию знаете? Где расположена страна Марокко? Ну, не напрягайтесь. Я вам поясню. Марокко граничит одной стороной с пустыней Сахарой, а другой – с Атлантическим океаном, и ещё на уровне Гибралтарского пролива – со Средиземным морем. Яичница отражает, как бы вам сказать, географическую эссенцию страны Марокко. Оранжевый порошок, который я насыпал на белок, – это сладкий венгерский перец паприка. Он по замыслу напоминает пустыню. Конечно Сахара – это не сахар. Сюда следовало бы насыпать пиратскую кайену, но тогда название надо менять: " яишня марокканская со слезой". Вам оно не надо. Веточка кинзы в центре желтка символизирует пальму, а когда дует ветерок, пальма превращается в опахало.

Миха наклонился и нежно подул на веточку.

– Чувствуете ветерок с океана?

Марик подумал и ответил:

– Чувствую, только слабый.

– И слава Богу. Циклоны западную Африку, вообще, щадят. Весь гнев Атлантика изливает на американцев и близлежащие к ним острова. Но я могу для вас, Марк, приготовить в следующий раз яичницу по-мексикански с чичарроном. Ох, это штормище! Там уже не глазунья, а бушующий омлет с луком, и посерёдке, круто закрученная спиралью, свиная шкурка, предварительно обжаренная во фритюрнице, вместо которой я использую сковородку без опознавательных знаков. Всё это густо присыпано перцем чили и подаётся с харизматическим соусом под названием сальца, который я изобретаю из помидорок с горчицей и уксусом. Картинка моей яишни напоминает "Низвержение в Мальстрем".

Когда будете читать Эдгара По, поймёте, о чём я говорю. Но давайте вернемся к нашей тихой марокканской глазунье.

Самое интересное здесь – это грудинка. Она играет роль Атлантического океана. Полоски сала и мяса, чередуясь, напоминают как бы полосу прибоя и, естественно, чем сильнее зажариваем грудинку, тем она заметнее изгибается, создавая эдакие волны. Так что морская прохлада здесь присутствует даже без моего искусственного ветерка, поэтому ешьте быстрее, пока яишня не остыла.

Марик, слушая старика, сидел с открытым ртом.

– Вы ешьте, ешьте, а себе я налью стопку. Хочу помянуть одного человека.

10. Унесённый ветром

Миха поставил на стол литровую бутыль, заполненную наполовину жидкостью светло-янтарного цвета, достал с подвесной полки стограммовую стопку и пустую консервную банку с косо торчащей свечой. Он запалил фитиль, вытащил из бутыли пробку, скрученную из обрывка газеты, и наполнил ёмкость. Затем, словно что-то вспомнив, добыл из кухонного шкафчика плетёную хлебницу, в которой лежала, съежившись, ноздреватая краюха ржаного хлеба, пронзённая исхудавшим острием анемичного ножа с деревянной ручкой.

Какое-то время Миха молчал, поправляя пальцами оплывшую свечу, а потом начал говорить:

– Помните, в тот день, когда треснуло стекло, я это объяснил чудом.

Позднее, правда, всё в шутку перевёл, обыграл летающие тарелки, но… знаете, Марк, в жизни случаются невероятные совпадения или череда событий. И хоть я человек не суеверный, но то, что стекло треснуло ровно в тот самый день… это, я вам скажу, – не случайно. В тот самый день, 22 апреля, 10 лет назад, затаив дыхание, шагнул в вечность человек, который долгие годы был моим другом и наставником… моим кумиром. И сегодня хочу выпить за упокой его души. В тот печальный день я хоронил и себя тоже. Из соучастника, очевидца и летописца я в один день стал его душеприказчиком. Я выполнил волю Германского.

– Кого? – тихо спросил Марик.

– Германский, – так я его всегда называл, так он звучал на афишах.

– Это его фамилия?

– Никто не знает. Возможно, что псевдоним. Тайну своего происхождения он хранил, как зеницу ока. Тому были причины. И я вам о них расскажу в своё время.

Незадолго до смерти, словно предвидя свой конец, он описал его, как «danse de la mort». И воистину, он умер на взлёте, совершив такое антраша, после которого не приземляются, а улетают в вечное безмолвие… Ешьте Марк, Не стесняйтесь. Если вы не любите зелень, кинзу можете выбросить.

– А бабушка называет эту траву петрушкой, – сказал Марик.

– Правильно, – согласился Миха, но я покупаю травы и специи у грузинов на базаре, а они называют эту зелень кинзой.

Миха подвинул к середине стола консервную банку, в которой вздрагивал и метался огонёк свечи.

– В своем завещании Германский просил меня кремировать его тело, развеять над водной гладью, избегая искусственные водохранилища, и хранить в секрете любые упоминания о том, где, когда и при каких обстоятельствах он ушёл из жизни. Сразу признаюсь, что эту заповедь я нарушил. Ибо не нарушить её попросту было невозможно – так изумительно и артистично он покинул сей мир. За секунду до смерти он был подобен конькобежцу на крутом вираже, когда тот удерживает равновесие, едва касаясь льда остро заточенными гранями своих коньков. Эти эскапады, эти игры между жизнью и смертью составляли лучшие минуты его существования. И лишь один раз он сорвался, выполняя свою безукоризненно откалиброванную мистификацию.

Помните, при первой нашей встрече я вам показал марку одного английского губернатора с острова Борнео. Так вот, сходство между этим англичанином и Германским просто поразительное.

Из жизни ушёл великий маг, с кем меня по чистой прихоти свела судьба. Трудно было найти личность душевно более открытую и чистую, чем Германский. И если он иногда попадал впросак, то главным образом за счёт двух крайностей: от несварения желудка и лихости ума. Но об этом я расскажу когда-нибудь в более подходящую минуту.

Марик молчал, не зная, нужно ли сохранять невозмутимый вид, или улыбнуться этой, как он посчитал, неуместной шутке насчёт несварения.

– Не удивляйтесь, – продолжил Миха. – Я читаю некое смущение у вас в глазах. Даже великие люди страдают вполне земными проблемами.

Возможно, у полководца Кутузова был понос перед Бородинским сражением. Никто не знает. Летописцы молчат. Боятся прилепить птичью кляксу иронии к бронзе. А жизнь сама исправляет гламур легенды – садится голубь-сизарь на голову этого героя и отвешивает всё, что накопилось… А птицы, как вам известно, какают бескорыстно.

Миха посмотрел на Марика с серьезным видом, и только брови неожиданно поднял вверх и тут же стремительно опустил.

– Внутренний мир человека, – это ведь не только его духовные искания, как любят говорить поэты, это и невралгия под сердцем, и бурление в желудке, и стяжка в пояснице. И если вы не примите меры, скажем, не положите компресс или не пукнете – как тогда думать о высоком?

Тут Миха опять сыграл бровями свое аллегро.

Марику очень хотелось засмеяться. Он представил бронзового фельдмаршала, лицо которого даже сквозь бронзу выдавало скрытое желание пукнуть, но дворник сохранял столь серьёзное выражение лица, что смешинка как-то угасла, вернее, затаилась, уступив место осторожному жесту поглаживания носа и, таким образом, он прикрыл ладонью смешливую нотку в уголках губ.

– Наполеону вот приписали насморк, из-за которого он якобы проиграл Ватерлоо, – продолжал Миха. – Допускаю, однако, что на исход сражения повлияло что-нибудь более серьёзное, например нервный тик или какая-нибудь чесотка… Он же в спешке бежал с острова св. Елены, в спешке собирал армию, недосыпал, потерял голос, отдавая команды налево и направо, и конечно, его организм требовал хорошего восьмичасового сна…

– У моей бабушки бывает такой непрерывный насморк, у неё аллергия, – возбужденно произнёс Марик, радуясь возможности внести свою лепту в монолог дворника. – У неё не только из носа течёт, а ещё глаза плачут, не успевает сморкаться…

– А что, возможно, вы правы, – сделав паузу, заметил Миха. – Вероятно, Наполеона одолел какой-нибудь очень сильный аллерген или болотная лихорадка. Вы знаете, что общего между словами Ватерлоо и ватерклозет?

– Вода, – догадался Марик.

– То-то и оно, местность эта в прежние времена была болотистой, организм императора ослаблен, а в ослабшее тело микроб всегда найдёт дорогу. Германский в этом смысле был таким же смертным, как мы все.

Миха сделал два глотка настойки, при этом кадык его дважды подпрыгнул, а скулы напряглись и чуть побелели возле ушей.

– Я был им заворожён сразу, как только увидел его. Каждый его «перформанс», так он сам называл свои сценические бурлески, заставлял публику неметь от восторга или взрываться таким шквалом оваций, что стены театров начинали дрожать, будто тоже возбуждались, видя, как этот человек нарушает все мыслимые физические законы, включая земное тяготение, корпускулярно-волновой дуализм и даже правило буравчика; и всё это без особого напряжения, налегке, артистически безукоризненно.

Миха сделал паузу и ещё раз пригубил стопку.

– Позвольте вашу тарелочку. Прежде чем поставить её в раковину, я даю Лёхе слизать остатки. Грудинка, конечно, у него на первом месте, и он вам будет безмерно благодарен, что вы не пожадничали и оставили ему ломтик. Но он и яишней не побрезгует, а вот кинзу игнорирует полностью. В этом смысле вы с ним похожи. Между прочим, в России кинзу в старые времена называли вонючей травкой. А я вот уважаю…

Марик, не желая затруднять хозяина, сам поставил тарелку на пол, и пёс в типичной собачьей манере, не показывая свою зависимость от объедков, сначала принюхался, затем отошёл в сторону, сел на задние лапы, долго чесался за ухом и лишь после этого, вторично обнюхав тарелку, начал вылизывать остатки яичницы, делая вид, что жареная грудинка его не интересует вообще. И лишь вылизав середину тарелки, Алехо взялся за поджарочку. Она похрустывала у него на зубах. Голову он слегка наклонил и глаза полузакрыл, получая максимальное удовольствие от еды, так редко доступной дряхлому кобелю на одной шестой части суши.

Миха взял в руки веточку кинзы и, словно обращаясь к самому себе, сказал:

– Я люблю размышлять над словами, над их происхождением. Поверьте мне Марк, это чертовски интересно. Однажды, размышляя наедине, я подумал, а собственно говоря, откуда пошло само слово «кинза».

Грузины будут вас уверять, что оно грузинского происхождения, а армяне припишут этой травке армянскую историю. Могут в их спор вмешаться и другие народы, в частности, турки. И, пожалуй, турки имеют больше оснований на право первородства слова "кинза". Но об этом мы чуть позже поговорим. Хочу упомянуть одну важную деталь.

Отовариваюсь я разными специями у грузинов на рынке. Они же привозят семена, из которых делаю кориандровую настойку. Там один крестьянин по имени Важа держит специально для меня самые отборные семечки. Именно он посоветовал мне затыкать бутылку газетной пробкой, причём, ни в коем случае не пользовать страницы с официальной пропагандой. Лучше всего, как он считает, оторвать тот кусок газеты, где печатают объявления о похоронах.

– А почему так? – спросил Марик.

Миха взял в руки бутыль, аккуратно нацедил себе ещё полстопки и опрокинул одним махом.

– Объясню вам словами старого грузинского землепашца Важи. Он полагает, что во всей газете только некрологи несут положительную подпитку, поскольку в официозах одно враньё следует за другим, и получается этакий утиный выводок мелкотравчатых врак и сплетен.

Конечно, и некрологи по своей сути лакируют и приукрашают жизнь покойника. Но смерть – такая штука, что даже цензура не может её отменить или подменить. Вы, Марк, ещё молодой человек и о смерти вряд ли думали…

– Я думал. Я часто думаю.

– Часто не надо, но иногда – не вредно. Если вы станете, к примеру, доктором, вам о ней придётся говорить и думать куда чаще…

– Я хочу быть писателем, – выпалил Марик и покраснел.

– Вот откуда Достоевский появился на футбольных воротах! А я вообще-то должен был сразу догадаться. – Миха усмехнулся и посмотрел на Марика с уважением. – Я, если желаете, могу в этом деле вам помочь. Могу стать вашим наставником или, говоря современным языком, вашим личным тренером. Как вы полагаете?

– Да… Было бы з́дорово! – У Марика глаза загорелись.

– Ну, в таком случае, я перестрою свои мысли в согласии с поставленной передо мной задачей. Не спорьте. И я, и вы с этой минуты становимся учениками. Наши учителя невидимы, но они зримо будут присутствовать в наших беседах. Так что забудьте школьную программу обществоведения. Общество не ведает, что творит. Оно хочет всех сделать манекенами, а мы с вами попробуем вдохнуть жизнь в эти куклы; и если у нас хоть что-то получится, то ваши литературные дерзания не пропадут даром. Что вы на это скажете?

– Я бы очень хотел! Миха, если бы записать всё, что вы говорите, можно такой роман сочинить! Вы так интересно всё рассказываете.

– Ну, мы с вами теперь в одной упряжке, так что приключение начинается. За это надо выпить. Хотя внутренний голос мне советует попридержать коней, но сегодня особый случай.

Он налил себе ещё полстопки. И неожиданно задул свечу.

– У меня правило. Пока говорю о человеке, вспоминаю его – свеча горит, его душа как бы бредёт сквозь тьму на этот огонёк, а если я ухожу в сторону, так зачем его душу тревожить. Кстати, я отвлёкся и потерял нить… совершенно вылетело из головы, на чём я остановился?

– Вы говорили, что пробки надо делать из похоронных бюро.

– Разве? Хотя можно и этих пустить на пробочное дело. Но конкретные некрологи – лучше. Вот, слушайте и запоминайте технологию этого дела.

Человек умер, и известие о его смерти с перечислением всех его заслуг мы сворачиваем цилиндриком и затыкаем в горлышко бутылки. Если человек был при жизни паршивцем и творил зло, кориандровка, как и любая другая настойка, пропитывая бумагу, обнажает гнилость души, и тогда любые дифирамбы в его адрес прорастут сорной травой. А если человек жил достойно, не гадил ближнему – ему и после смерти зачтётся. Кориандровка овеет его дух своим пряным крепким присутствием, как ладан овевает покойника в церкви, понимаете? Так мне объяснил химию очистки душ старый грузин. И поэтому я как увижу выброшенную кем-то газету, вырезаю некролог, желательно с фотографией усопшего, сворачиваю в трубочку и кладу на полку. Подходит время, делаю настойку и бутылку закрываю газетной пробкой. Вот, такие дела…

Он опрокинул стопку, аккуратно отрезал ломтик хлеба и начал медленно пережёвывать. Крепкая настойка, видимо, слегка вскружила дворнику голову. Щёки его порозовели, и руками он стал размахивать, как дирижёр при исполнении "Петрушки" Стравинского.

– Что-то опять я мысль потерял… О чём я там говорил до некрологов?

– Вы говорили, что грузины и армяне…

– Нет-нет, до этого я какую-то мысль, какой-то словесный кунштюк пытался разгадать.

– Вы про кинзу говорили.

– Да-да, конечно. Кинза… как много в этом звуке… Он состроил комичную улыбку и сказал: "Это я иронизирую".

– Я догадался, – Марик весело посмотрел на чуть захмелевшего Миху. А тот, подкрутив воображаемые усы, продолжил:

– Вот так, размышляя над происхождением слова кинза, я обнаружил ещё одно его значение, совершенно не растительное.

11. О, несравненный!

– Кинза, дорогой мой Марк, – это профессия. Так в прошлые века назывался шпион великого визиря при дворе султана. Но для начала надо представить себе роскошь дворцов и мечетей во времена Османской империи. Представили?

– Что? – растерянно спросил Марик.

– Включите воображение на полную катушку, мой друг, тогда вам легче будет слушать эту историю. Мы начинаем наш писательский коллоквиум. Так что соберитесь с мыслями. А я, пока вы будете думать, схожу в свой личный маленький дворец, где тоже бывает благоухание. Но отлучаюсь я ненадолго…

Он, чуть пошатнувшись, поднялся со стула, несколько секунд постоял, словно примеривался к дистанции, а затем довольно-таки бодрым шагом пошёл к чёрной занавеске, но не отодвинул её, а как-то прошмыгнул боком. Занавеска возмущённо прошелестела что-то своё, полиэтиленовое.

Марик размял затёкшие плечи. "Алехо, – позвал он шёпотом собаку. Но пёс даже не шелохнулся. – Ладно, дрыхни, а я думал тебя взять с собой во дворец турецкого султана".

Марик закрыл глаза и попытался представить залитые лунным светом мечети и украшенные изразцовыми узорами стены дворцов. Потом он увидел крадущуюся фигуру в чёрном. Шпион визиря, догадался Марик.

А может, это даже сам визирь правой руки. А почему его так зовут? А кому подчиняется визирь левой руки? Интересно, он тоже засылает к султану своих шпионов… Шпион при дворе его превосходительства… А вот роскошная зала, где на золотом троне сидит сам султан, а кто тогда великий паша? Интересно, как к ним обращались? Ваше величество или о, несравненный…

– О, несравненный, – неожиданно для самого себя повторил Марик вслух и открыл глаза.

Миха стоял рядом и смотрел на него, чуть приподняв брови.

– Это я представил, как обращались к султану в Османской империи, – сказал Марик, чувствуя себя неловко и не зная, куда спрятать пылающие уши.

– Ах, вы об этом! Не скажу вам наверняка. Мне к султану обращаться не довелось, но судя по наблюдениям путешественников, всё зависело от того, кто обращался. Чем выше по званию был человек, тем обращение было короче. Люди низкого звания, льстецы, придворные поэты могли, обращаясь, перечислить все титулы султана, подбросить полдюжины самых изысканных эпитетов вроде вашего "О, несравненный". Но тут столько вкуснейших предпосылок, столько дворцовых интриг и козней… И всё это в одном коротком слове – Кинза. Но с большой буквы. Это вам не опахало размером с мизинец.

Миха сел за стол и перевернул стопку кверху дном.

– Я себе внушаю мысль о необходимости не прикладываться к рюмке по всякому мелкому поводу. Но бутыль я пока не убираю. Ситуация на ближнем Востоке может измениться в любую минуту, так что я должен быть наготове. Я могу продолжать?

– Продолжайте, – милостиво позволил Марик.

– Для начала представьте себе, что такое Ближний Восток и Османская империя, в частности, в те отдалённые времена. Султан – это верховный правитель, обладающий неограниченной властью, но у него слишком много жён и разных других удовольствий, и мало остаётся времени на государственные дела, поэтому всей бюрократической кухней в империи занимается визирь правой руки. Он вроде премьер-министра при королеве в Англии. Визирю важно знать всё: с каким настроением сегодня проснулся султан, нет ли брожений в низах, какие тайные умыслы зреют в головах многочисленной челяди, а там ведь такой скотный двор… При султане живут его братья, сёстры, племянницы и племянники, тёщи и свекрови, всякие там кумовья, свояченицы, свояки… – этакий гадюшник, где все строят друг другу козни, вредят, подсиживают, доносят, а если промахнулись, то каются, валяются в ногах, падают навзничь на коротковорсовые ковры в мечетях и падают ниц перед султаном на твердокаменные мозаичные полы, целуя кончики его осыпанных рубинами и жемчугом бабушей… А знаете, какая самая популярная фраза могла занимать умы султана и его окружения?

Марик сглотнул слюну и отрицательно качнул головой.

– Я тоже не знаю, – сказал Миха, – но люблю строить догадки. Вы, как будущий писатель, обязательно должны научиться строить догадки. Мы этим займёмся в своё время. Так вот, я думаю, что самой ходовой была фраза: "Не сносить тебе головы". Услышать такое в изъявительном наклонении – взопреть от страха. А в повелительном – даже взопреть не успевали: всё происходило быстро и эффективно.

И все эти прихвостни, завистники, садисты, скупцы и невежды, творя свои злые дела, молились Аллаху с такой неподдельной искренностью, что окажись вы в этом, пропитанном роскошью дворце, решили бы, что попали в сумасшедший дом, а Кинза там надзиратель или главный санитар.

Теперь вам становится понятной роль Кинзы. По официальному статусу это был инспектор или ревизор, если угодно, фиксирующий неполадки и нарушения среди многочисленной своры родственничков, жён, евнухов и прочей прислуги. Но какой Кинза, скажите мне, не завербует себе двух-трёх, а то и более шептунов, которые фактически за него же шпионят, вынюхивают и докладывают о всех нарушениях… Хотя излишнее усердие инспектора или его шпионов могло обернуться против них самих. Соблазн, будет вам замечено, – самый древний библейский грех и против него мало кто может устоять. Были случаи, когда даже главный визирь заводил романчик с одной из жён султана.

Дух любовной интриги просто витал в воздухе. Представьте себе: три сотни красавиц, иные от скуки умирают, ногти грызут, евнухов грызут, всё грызут, что на зуб попадёт. А каково султану? Его на всех не хватает, а делиться своими сокровищами султаны не любили. Султан, по сути, – собака на сене, причём, очень злая собака. Так что отсечь голову могли в любую минуту. Поэтому Кинза обязательно должен иметь своего человека в таком нравственно безупречном месте, как гарем.

Слово "нравственно" я ставлю в кавычки, как вы догадываетесь.

Да, Марк, в султанских покоях творилось такое… И это понятно: жён не сосчитать, а милости султана удостаиваются – боюсь соврать в количестве, но далеко не все – несколько фавориток и, конечно, – главная, самая любимая жена. Им важно было, постоянно превознося султана, следить, чтобы его внимание не рассеивалось на других наложниц. Это были девы, блиставшие красотой и умом, смею вас заверить. А теперь вообразите… У каждой жены в гареме своя отдельная комната, свой статус, начиная с низшего, фактически, рабского существования, до особых привилегий, которые полагались избранным жёнам; у них были богатства, поместья и все удобства, целый штат косметичек и парикмахеров, создающих холю ногтей, ланит и персей… Вы чуете, Марк, как уже в этой подготовительной фазе назревает интрига. Вот наложница красуется перед зеркалом, и служанка вплетает в её волосы парчовые ленты с золотой канителью, вот опытные рукоделы румянят ей щёки, сурьмят брови и ресницы, рисуют чёрные стрелки, делающие её глаза ещё краше; охрой и кошенилью она подводит губы, а султан всё не зовет… Так если бы только красота пропадала! Учителя по придворному этикету обучали наложниц манерам и всякого рода политесу, придворные пииты нашептывали им стихи и учили сочинять оды…

И так день за днем, месяц за месяцем, а от султана ни слуху, ни духу, султан развлекается на стороне… Зато соблазнитель не дремлет, через мелкого шпиона, коим мог быть евнух, придворный паж, даже туалетный работник, он соблазняет прекрасную… Вот тут и начинается измена, но редко кому удаётся долго хранить её в секрете. И вот уже тело наложницы, завёрнутое в грубую хламиду, тайком сбрасывается в чёрные воды Босфора…

Марик покрылся испариной. Он облизал пересохшие губы и дрогнувшим голосом спросил:

– Без головы?

– Нет, этим голову сохраняли, – успокоил его Миха. – Не хотели сплетен и скандалов. Мнимых утопленниц могли подобрать рыбаки, а если утопленница без головы, то ясно, что это месть или кара. Но убивали их обыкновенно удушением, причем, не руками душили, это считалось не по-божески, а обычной удавкой. То есть, душитель не брал на себя прямой грех – а косвенный и грехом-то не считался.

Миха сам, слегка воспылавший от этой вольной импровизации, почувствовал волнение Марика и улыбнулся, стараясь снизить накал страстей.

– Да… дела давно минувших дней, – он разломал пополам хлебный ломоть и стал задумчиво жевать.

А Марик в своем воображении уже не мог остановиться, он искал потайной ход во дворец к прекрасной Зулфие или Фатиме, чтоб спасти её от коварства преданных султану евнухов и свирепой стражи. Он уже знал, что этой ночью долго не сможет заснуть, и будет бесшумно отворять резные двери, ведущие к ложу обнажённой одалиски, и потом эта бессонная страсть, отталкиваясь от множества зеркал, выбросит в быстрые воды Босфорского пролива вместе с горячей слизью прекрасные тела убитых наложниц.

Закончив жевать, Миха подобрал несколько хлебных крошек со стола и положил на язык.

– У турок с давних времён существует такое правило трёх приоритетов:

"Будь ласков с фаворитами, избегай опальных и не доверяйся никому".

Заметьте, что приоритеты в этой максиме идут в обратном порядке.

Теперь вы понимаете, что заурядное слово "кинза" может обрастать такими историями, иная шахерезада позавидует.

– А вы были во дворце султана?

– Видел только издалека. Мы тогда гастролировали в Стамбуле, но гастроли пришлось прервать, потому что местное духовенство обвинило Германского в сговоре с дьяволом и в оскорблении пророка. Нам пришлось бежать, но мы до этого успели провести один чудесный вечер в старом кафе. Я вам обязательно расскажу эту историю.

Миха задумался, качая головой, потом нацелил взгляд на стопку и, словно нехотя, перевернул её в начальное состояние. Марик видел, что в нём происходит какая-то внутренняя борьба. Казалось, он жмёт на педаль газа и тормоза одновременно. В какой-то момент он всё же слегка отпустил внутренний тормоз и нацедил из бутыли примерно грамм двадцать кориандровки. Но рука его так и продолжала держаться за горлышко бутылки. "В конце концов", – сказал он самому себе и долил ещё примерно грамм 30 в стопочку.