Полная версия
В клетке со зверьём
Днём богатство это плачет
И дерётся меж собой.
Понимаю: всех богаче
Мы с женой.
Боливар не выдержит
Триптих: Солнце, Ветер, Дождь, а в них –
конь спасёт, и он же – укокошит.
Боливар не выдержит двоих.
Боливар – не Бог, а просто лошадь!..
Вижу в голубых глазах вопрос:
«Раньше ведь всё складно получалось?..»
Только – будь добра! – не нужно слёз.
Знать должна: обманчиво начало!..
Был я молод, весел, нынче – стар.
Был удачлив, стал трудягой-зомби.
Наш бюджет – усталый Боливар –
одного меня нести способен.
Думал, будет буря. Вышел – пшик.
Солнце, дождь – ох, как же вы лукавы!..
Ветер одиночества проник
в душу, где была ты самым главным.
Не в деньгах извечный смысл пути!..
Позвонил, сказал: «Прости, я – грешен!..»
Боливар тебя решил нести!..
Ну, а я – пойду по жизни пешим.
Бомба
Долго
меня ты мучаешь, девчонка, –
Я для тебя – очередное увлечение.
Снова
ты надо мной смеёшься звонко, –
Тебе неведомы пока
любви мучения.
Вижу,
что для тебя – всего лишь случай
С тобою наших двух дорог
пересечение.
Вскоре,
игрой в любовь меня измучив,
Очередным уйдёшь навстречу
приключениям.
Бомба, –
я бомба с часовым заводом;
И то, что нет кругом народа, –
Лишь везение.
Страшно!
И я мгновения считаю,
Момента взрыва ощущая
Приближение.
Душно.
Подкрался вновь тревожный вечер,
И оживают потихоньку
точки злачные.
Знаю:
издалека тебя замечу,
И номер ждёт уже
в гостинице,
оплаченный.
Нервный,
но твой приход меня излечит, –
Душа моя пылает страстью нерастраченной!
Если
ты не придёшь опять на встречу, –
Моё взорвётся сердце
ровно
в час назначенный!..
Бомба, –
я бомба с часовым заводом;
И то, что нет кругом народа, –
Лишь везение.
Страшно!
И я мгновения считаю,
Момента взрыва ощущая
Приближение.
Брошенные дни
Часть меня самого –
злые прошлые дни.
Часто был сам не свой,
вспоминая о них.
Как частицы души –
октябри, декабри.
Их забыть не спеши –
собери, рассмотри.
Пусть они – хоть беда,
хоть обломки надежд, –
вставь на место, туда,
где тревожная брешь:
не ошмётки дерьма,
тоже – жизни куски, –
как и чёрный туман
их пронзившей тоски…
Дни – судьбы кирпичи,
их разбрасывать – жаль.
Строю счастье в ночи, –
созерцая печаль.
Будет ли в слезах
Тяжело навалится печаль.
Мысли бьют жестоким камнепадом.
Почему так хочется молчать, –
если ты опять со мною рядом?..
Осень вслед за летом пронеслась,
двор слезами горькими закапав.
Улеглась травой под снегом страсть.
А любовь – побитая собака.
Вновь огонь терзает голубой
обгоревших наших чувств поленья.
Быстро мы меняемся с тобой,
но – не в параллельных направленьях.
Как ни странно, дни мои – легки.
Обречённых новых встреч – не надо.
И смешат по пятницам звонки –
выпивших друзей моих – женатых.
Им понять пока что не дано, –
связанных условностями брака:
в общем-то, должно быть всё равно, –
будет ли над гробом кто-то плакать.
Ну и дети в семьях держат их,
искренних детей – прозрачны взгляды.
Ведь о них тревожимся, родных, –
даже если жизни нам не надо.
Слёзы льём в подушки по ночам,
душ бывалых плавится железо…
Забывать не стоит, что печаль –
никому на свете не полезна.
Будто не с нами
Есть у вас ощущенье, что всё происходит не с нами?..
Мы как будто попали в творенье садиста-фантаста.
Не водой перед сном: мы умоемся снова слезами –
от колючих вестей, как избавился мир от балласта.
Неуют площадей, опустевших и ставших чужими.
Безразличье шагов. Холод неба, презрительно-грубый.
И бессильным листком с ветви жизни слетевшее имя –
заставляет шептать непослушными ставшие губы.
Нам не хочется думать, что в нас, горемычных, причина.
Нам не хочется верить, что смерть, как обычно, серьёзна.
Бред унылый несёт, строго глядя с экрана, мужчина, –
говоря, что враги отравили дыханием воздух.
Лицемерно вздохнём, что не тем много лет дорожили.
Что идеи не те – то и дело – владели умами.
Мы приходим к тому, для чего неосознанно жили.
И за слабой волной вдруг поднимется к небу цунами.
Июнь 2020
Буду знать
Осень обозлённая затопила улицы,
Будто виноват народ в чём-то перед ней.
Под дождём расслабленным парочка целуется;
смотрим на влюблённых мы с женщиной моей.
Я – глазею с завистью, а жена – с усмешкою;
нам друг другу нечего полчаса сказать.
И сидим за столиком в маленькой кафешке мы, –
ни на миг не встретились скучные глаза.
Вывели влюблённые нас из равновесия –
наши руки встретились, бережно сплелись.
Из кафешки – понял я – скоро выйдем вместе мы.
Надо же! А только что – чуть не разошлись…
Ты прости, любимая, мне пренебрежение.
Не смогу, волшебная, опечалить вновь!..
Снова начинаются наши отношения…
Буду знать: заразная эта вещь – любовь!..
Будь скромнее
Я в этот вечер в шутках преуспел,
И правым глазом – Кате, левым – Неле.
И даже розы, белые как мел,
Стыдливо в вазах по углам краснели.
Она в отъезде. Я же – был в гостях.
Кругом – бомонд, – накрашен, напомажен.
Мечтал: «А вдруг в вечерних новостях
Меня случайно всей стране покажут?!.»
А там – и пользы, в общем, никакой, –
Цвели пустые, пошлые базары.
Лишь в баре было славно, где легко
Звенели струны ласковой гитары.
Но я в душе восторженно визжал,
Ведь видел ясно: мил красотке Жанне, –
Два раза ручку нежно ей пожал,
Шутливо в щёчку чмокнул на прощанье.
Проснулся утром: в голове – бардак,
Вина-подлюка прямо в сердце давит!..
Ну, вёл себя, похоже, как дурак;
Ну, флиртовал немного – ерунда ведь!..
И вся причина – в выпитом вине.
Но я поклялся быть скромней отныне,
Поскольку понял: дорогую мне
Поставил в ряд со всеми остальными.
Быть с тобой
Снова предсказанья обманули!
Им назло – погодка просто шепчет.
Звёзды нам лукаво подмигнули,
и, признай, на сердце стало легче!..
Я иду в потёртых джинсах старых,
на груди распахнута рубашка.
Я тебе, конечно же, – не пара, –
в белый дым одетая милашка.
Этой славной, тёплой, чуткой ночью
не тверда влюблённого походка.
Верить сердце глупое не хочет
в то, что мы с тобою – одногодки.
Мимо – табуном – прошли ребята,
к ним тебя, как юноша, ревную.
Дай-ка я, как в первый раз когда-то, –
обниму и нежно поцелую.
Деревце прикрыло нас листвою.
На тебя с восторгом сладким глядя,
вновь шепчу простое-непустое:
«Я живу – тебя, родная, ради!..»
Милая, прости, ведь так бывало:
на твоих глазах я видел слёзы…
Быть с тобой – так много и так мало!..
Надо же, смотри, – поплыли звёзды…
В аэропорту
Задержка рейса. Спит аэропорт.
Да, нет, – не спит: всего лишь – полудрёма.
Но мне давно плевать, что самолёт
Мой где-то в небе кружит незнакомом.
Как на ладони, – девушка одна.
Она – напротив, в ожиданье рейса.
Такой невинной кажется она,
Что подойти – не смей, а лишь надейся!..
В нелётный час аэропорт – тюрьма,
А я по жизни – много лет кочую.
И вдруг подходит девушка сама
С простым вопросом: а куда лечу я?..
Ответил честно: «Я – в Тюмень лечу…»
И, пребывая в радостном волненье,
Себе твердил: в глаза смотреть хочу! –
Но видел лишь красивые колени.
Она же мне: «Быть может, вы – поэт?..
Ваш взгляд такой, что впору удивиться, –
Он – сквозь меня: меня, как будто, – нет!..
А вот ведь – я, и это – вам не снится!..
И в нём такая видится мечта! –
Любая проза в ней бы стала песней!
И я решила: это – неспроста, –
Вы – человек, наверно, интересный!..»
Подумал я: «А почему и нет?!»
И на лице вдруг вспыхнула улыбка!..
Но вот насчёт того, что я – поэт, –
То, несомненно, – явная ошибка!
Ведь я смотрел – совсем не сквозь неё, –
Её, красотку, раздевал я взглядом.
Воображенье пылкое моё
Мне всё сказало точно, – буду гадом!..
Но, если хочет, – что ж мне отрицать?.. –
Ответил ей, что я – поэт, известный!
И предложил ей, нагло, – номер снять,
Не где-нибудь, – в гостинице, на месте!..
Я умолчу о наших с ней делах, –
Хоть не поэт я, но и не скотина.
Вот только после – в зеркале была
Моя совсем не радостная мина.
Мне стало ясно: в жизни всё – враньё!
И я плевался, думая при этом:
Уж лучше я – смотрел бы сквозь неё!..
Ах, почему рождён я – не поэтом?..
В глубоком чёрном небе
В глубоком чёрном небе звёзды светят,
гуляет по балкону лёгкий ветер.
И, глядя на рассыпанные свечи,
тоскует одинокий человечек.
И думает чудак – вполне серьёзно, –
о том, что под ногами – тоже звёзды,
и в центре бесконечности хрустальной
быть одиноким – вовсе не печально.
От этих странных мыслей человечку
вдруг снова почему-то станет легче.
К тому же, очень близко, по соседству,
Земное неустанно бьётся сердце.
Опять представив, как оно красиво,
вбирает человек Земную силу.
На звёзды глядя, он простится с болью, –
наполнив душу нежностью, любовью…
Растаяли меж звёздами заботы.
А утром человечку на работу.
В неё уже не в первый раз влюблённый,
уходит он с балкона обновлённый.
И думами полны о том же точно
другие человечки этой ночью.
И кто-то вывод сделает несложный:
быть одиноким – просто невозможно!..
В глухомани под Норильском
В снегах колючих протоптали путь неблизкий,
судьба незрячая с конвоем нас вела.
И вот осели в глухомани, под Норильском,
и нету света с неба, в душах нет тепла.
У всех от прошлого – нескладные осколки,
плюс к ним – баланда, нары, вышки и штыки.
И мы теперь живём, как северные волки,
и то и дело скалим злобные клыки.
А дома – жёны, дети, матери страдают
в тисках печальных бесконечного поста.
Рубли добытые – как снег апрельский тают,
в глазах навеки поселилась пустота.
Навряд ли явится на Божий свет мессия,
чтоб от Москвы пройти до дальнего села.
В полярной ночи утонула вся Россия,
как будто в небе солнца нет, и нет тепла.
Сейчас бы водки двести грамм, а лучше – виски,
чтоб ненадолго приукрасить серый век!..
Но мы… застряли в глухомани, под Норильском,
и лучший наш напиток – горький белый снег.
В городе жара
Летний полдень, и от зноя изнывающий народ,
в камень города безжалостно закованный,
то к мороженому рвётся, то водичку жадно пьёт,
грустно в тень ползёт почти организованно.
Кто по улицам болтается, как мы, средь бела дня?..
Если день – не выходной, – обычный, будничный.
Чем-то граждане вокруг слегка похожи на меня,
проходящего неспешно мимо булочной.
Отпуск близится к финалу. Лишь четыре светлых дня,
и работа, бесконечно надоевшая,
окружив забором, вновь потянет жилы из меня,
каторжанином дразня, не насмерть вешая.
Инженер, не попрошайка, но осадочек в душе:
жаль, что этим ремеслом всё дело кончится.
Нелюбимая работа, гроб на пятом этаже.
Не завидую другим, хотя и хочется.
Оглянусь по сторонам: вон там – полтонны толстяка,
тут вопросы задаёт спина сутулая.
Люди бродят по жаре. Почти у всех, наверняка,
о своём житье такие ж мысли снулые.
У киоска овощного выгружается «десант» –
поредевшие запасы пополняются.
Носит ящики с томатами парнишка-азиат
в майке с надписью «Всё только начинается!..»
В знак отличной погоды
А помнишь: с тобою нам было так сладко!..
Всегда перед сном мы тепло обнимались.
Дышала мне в грудь. И горел прикроватный
неяркий светильник, снимая усталость.
Теперь всё не так, будто мы охладели
друг к другу, и нас вдруг осыпало градом.
Лежим, как чужие, в холодной постели, –
хотя, как и прежде, – мы вместе и рядом.
Прощу, если чувства твои изменились,
и в страсти бокал дьявол влил дёгтя ложку.
Пусть так. Окажи, мне, уставшему, милость –
как прежде, клади на меня нежно ножку!..
Чтоб знал я: ты так же добра и послушна.
Ты – тот же волшебный небесный подарок.
Не рань невниманьем влюблённую душу, –
не стану до времени – грубым и старым!..
Когда нам с тобой улыбались рассветы, –
другим ухмылялись злорадно закаты.
Не верили мы в расставанья приметы
и счастье гребли самой жадной лопатой.
Считали абсурдом любые невзгоды,
всегда целовались легко на дорожку…
Пусть в знак нашей прежней семейной погоды –
твоя мне на бёдра уляжется ножка!..
В окопе
Что такое происходит, кто-то знает?..
Позади родной отчизны рубежи:
третий месяц, огрызаясь, отступаем,
а порою – без оглядки мы бежим!..
А три дня назад – и глаз поднять не смели,
покидая погрустневшее село:
с осужденьем старики на нас смотрели, –
стыдно было, даже скулы мне свело!..
Дайте время, люди, будет всё иначе!..
О победе нашей трубы протрубят!..
А сейчас сижу в окопе я и… плачу –
от бессилия и злости на себя!..
Злиться – глупо, но попробуй – пожалей-ка
сам себя и крикни в ночь: «Ядрёна вошь!
У меня в руках – всего лишь трёхлинейка, –
против танков с этой штукой не попрёшь!..»
Третий день вокруг взрываются снаряды.
То – не бой, а просто-напросто – расстрел!..
Не влетай же, смерть, в окопчик мой, не надо!..
Я пожить на свете толком не успел!..
Брился я – десяток раз, но мне поверьте:
лучше всякого лекарства лечит страх:
я три месяца назад боялся смерти,
а теперь она мне стала как сестра!..
Пусть не скажет мне она: «Ну здравствуй, старче!..»
Преждевременный визит – не удивит!..
Ведь сейчас сижу в окопе я и – плачу:
рядом – Вася, лучший друг, и он убит!..
Где ещё найти такого человека?..
И за год не рассказать, каким он был.
А вчера я опустил бедняге веки
и шинелью рваной бережно накрыл.
Жду, что кончится обстрел. Дай, Бог, мне силы:
жизнь продолжится с последнего листа.
Может быть, окопчик станет мне могилой?..
Мне – и Васе. И – ни палки, ни креста!..
Кто же, братцы, помирать так рано хочет?..
Но опять и снова – близко – бах!.. И – ах!
Осыпается окопчик, мой окопчик,
и песок скрипит противно на зубах…
…Непривычно. Вдруг всё стихло спозаранку.
Матюкнулся из окопа сгоряча:
снова – танки, танки, танки, танки, танки, –
а за ними – в серой форме саранча.
Подходите, ближе, ближе, супостаты!..
Я – солдат! Меня так просто не возьмёшь!..
У меня для вас – ещё одна граната,
три патрона и, как бритва, острый нож!..
…Мама! Я вернусь к тебе дождём весенним.
Спелым ветром в дверь скрипучую ворвусь, –
пролечу – шепча, волнуясь – через сени
и к родной щеке губами прикоснусь!..
Жизнь такая: снова в прошлом будут беды,
забелеют занавески на окне.
Я вернусь, мамуля, – залпами победы,
грустной песнею о прожитой войне!..
…Не дождаться мне желанной контратаки!..
Не коснуться вновь любимого плеча!..
Ох уж эти танки, танки, танки, танки,
а за ними – в серой форме саранча!..
В остальном
А в остальном всё, мама, – ерунда!..
Орут коты, их снег не испугает!..
Ну, нет свободы, мама, как всегда.
И в первый раз – тебя в начале мая.
Я перед сном с тобою говорю
и о тебе, работая, горюю.
Ну, и ещё, работая, – горю!..
А поселенье – день за днём ворует…
Вновь за окном хибары – кутерьма,
рвёт плотный ветер тучи снеговые.
Вдвойне понятно мне, что значит мать, –
когда читаю письма дорогие.
И вот итог последнего письма:
«Сынок, прости меня, я умираю!..»
Ты умерла, когда была зима.
И пусто мне – теперь, в начале мая.
В отпуске
Лукьяненкову А.В.
Я отпуск взял и к маме укатил.
Её домишко – в Краснодарском крае.
И я когда-то в этом доме жил,
Ну а теперь – лишь в гости приезжаю.
От дома к морю мне – рукой подать,
А вдоль дороги протянулась зона.
И хоть тепло, – совсем не благодать
Она для заключённых в ней, – девчонок!..
Иду от моря как-то я домой,
А две из них: «Отец!.. Эх, нам бы – квасу!..
Ведь нас здесь поят – тёплою водой,
А квас холодный – это было б классно!..»
Ах, бедолаги, – скромные мечты!..
И захотелось сделать всё красиво:
Купил бутылку – вылил на цветы,
А внутрь налил – холодненького пива!..
И в дни былые, отдыхая здесь,
Вполне был счастлив, а тогда – без меры! –
Мне те девчонки отдавали честь, –
Как рядовые – видя офицера!..
С тех пор мечта: в приезд очередной
К той зоне – с пивом – пару раз вернуться.
Пусть отойдут девчоночки душой
И лишний раз нелишне улыбнутся.
В поисках утраченного
Вновь дёрнулся состав. Поплыл перед вагоном
не сдавшийся годам старушечий базар.
Чужой мальчишка мне махнул рукой с перрона:
улыбка в пол-лица, лучистые глаза.
Я вспомнил отчий дом у станции Любимой, –
всё детство за окном гремели поезда.
Придумал, что они провозят счастье мимо,
чтоб выплеснуть его в большие города…
Прошло немало лет, но всё же я невежда
в вопросах бытия. А жизнь моя – в пути, –
поскольку вдруг решил, что счастье где-то между
стремленьем ехать вдаль – потребностью сойти.
Задумаюсь порой, стараюсь оглядеться:
«А что же я ищу?..» И снова слышу вздор:
«Что ищешь – потерял на станции из детства,
и путь назад закрыл сердитый семафор».
В прихожей
Туфли милой – у порога,
на крючке – плащ, цвета вишни.
Подойду к нему – потрогать, –
и – счастливый, как мальчишка.
Эти вещи – атрибуты
полноценной жизни, славной.
Дама в доме – это круто!..
Только быть желает главной.
Злая память – будто губка:
вижу я, нажав немножко:
здесь другой висела шубка,
были тут её сапожки…
…Месяц, два – и всё сначала, –
от повторов скучно в мире.
От любви – душа устала,
и опять в моей квартире
лишь мои остались вещи.
Ах, как сладок вкус свободы!..
Удалось в потоке женщин
отыскать спасенье брода.
В доме – мирно, а в прихожей –
аскетичная картинка:
мой пиджак из чёрной кожи,
а под ним – мои ботинки.
В прощальном вальсе
Уныло в грунт вжимаю тело:
«Перетерпи, потом – беги!..»
Возможно, снова стану смелым, –
когда за холм уйдут враги.
Когда их серые шинели
исчезнут мирно с глаз долой, –
тогда рвану – туда, где ели,
помчусь оврагами домой!..
Но разве свет вновь станет белым,
лишившись чести и борьбы?..
Пусть никогда не стану смелым, –
но жалким трусом мне не быть!..
Пусть не вернусь к старушке-маме,
но через жуть и дикий мат, –
я непослушными руками
сожму холодный автомат.
Давай, дружище, поднимайся, –
коротким будет этот бой.
И облака в прощальном вальсе
пройдут к востоку над тобой.
В следующей жизни
Я в следующей жизни не напишу ни строчки:
схожу с молитвой в церковь и там зажгу свечу.
И после – мыслить в рифму уж не сумею, точно,
А главное, стихов я – писать не захочу!..
Я буду бизнесменом, а может, кем-то круче, –
Зауважают пули мой крепкий медный лоб.
А кто с мечом припрётся, тот от меня получит,
Как говорят в народе, – по первое число!..
И ни для наслажденья, ни просто так, от скуки –
Марать бумагу будет мне вовсе ни к чему,
Ведь что сейчас волнует и причиняет муки, –
Не то что близко к сердцу, – и к заду не приму!..
И буду жить я классно – уверенно, красиво,
Взирая на поэтов несчастных свысока, –
Презрительно и даже немножечко брезгливо.
Но… в следующей жизни моей. Ну а пока…
Поскольку не умею другого ничего я –
Пишу стихотворенья, – стишата, так сказать.
Но все, кому читаю, – смеются надо мною;
Советуют мне с этим занятьем завязать!..
За что мои творенья с издёвками поносят? –
Ну никаких изъянов я в них не нахожу!..
Но раз они признанья и денег не приносят, –
Вот это докропаю и, точно, – завяжу!..
Мечты о светлой жизни – хорошее начало!..
Мечтать же легче с неким количеством деньжат.
Моя метла-подруга, наверно, заскучала;
Ну что ж, пора за дело. Ох, руки как дрожат!..
Познаний много ль надо, чтоб с нею управляться?
(Зачем пять лет мозгами ворочал в МГУ?..)
Нетрудно догадаться – с конца какого браться,
И вот уже я – профи: двор вымести могу!..
А ну-ка – расстараюсь, трудом по лени вмажу, –