I Италийский легион. Книга 1

Мысль о том, что это резерв сарматской конницы, придала Скатоле мрачной решимости отчаяния. «Только не плен, лучше смерть, избавляющая от позора и лютых пыток варваров, – мелькало в голове Марка. – Только не плен, только не плен…»

Конный отряд Галерия Цецины максимально быстро, но все же экономя силы, добрался до места, занял выгодную позицию за изгибом дороги, поросшей густым лесом. Нужны минуты для разведки, перестроения и большого вдоха перед вступлением в сражение. Сквозь листву деревьев хорошо были видны спины ликующих даков и отчаянно и безнадежно защищающихся римлян.

Обернувшись к командиру 2-й сотни Асинию Помпонию, Цецина произнес:

– Если засаду обнаружить и ударить по ней, она понесет такой же урон, какой сама желала причинить.

Помпоний, один из тех железных людей, что шутят даже перед лицом смерти, ответил:

– Командир, я бы записал твое мудрое изречение, да сейчас не на чем.

– Вернемся в лагерь, я повторю. Я рву кольцо вокруг ближайшей группы, ты же на помощь дальней. Все. В атаку!

Даки, уже уверовавшие в победу и со спины ожидавшие только своих, были потрясены внезапностью атаки римской конницы. Удар был настолько мощным, что ни убежать, ни защищаться даки не могли, сбитых с ног затаптывали, других рубили и резали, как овец.

Давка и зловоние испражнений от ужаса, вспоротых животов, размозженных черепов, отсеченных конечностей, казалось, повисли над полем боя смрадным туманом.

Волна удара прокатилась по всей массе сражающихся. Те из варваров, что были ближе к ручью и добивали остатки центурии Скатолы, решили, что конница – это авангард наступающего одним богам известно каким образом примчавшегося сюда легиона, и кинулись через ручей вверх по склону. Другие, растерянные от столь быстрого перехода от нападения к необходимости защищаться, были растеряны и не оказывали сколько-нибудь достойного отпора коннице и получившим свободу центуриям Марка Статия…

…За несколько минут сражение было закончено. Помпоний умчался по дороге за убегающими варварами, гоня и вырубая все и всех в азартном восторге.

Галерий Цецина совместно с Марком Статием выясняли потери в когорте, попутно добивая тяжело раненных даков. Не сразу нашли Скатолу, его тело было зажато упавшей на него лошадью и несколькими телами изувеченных легионеров и варваров. Он был в сознании, но тело ему не подчинялось, любое движение отдавалось острой болью в ногах. Тит Валлей подавал надежду на жизнь, но от потери крови был слабее ребенка. Погибли все опционы, легионеров без ранения не набралось и двух десятков. От численного состава когорты осталась едва половина, всадники кельты, поддерживая честь рода, погибли все до единого, оставив о себе добрую воинскую память.

Оставшиеся в живых легионеры с трудом передвигались, изнемогая от ран и усталости, на их лицах радость победы еще не стерла дыхание близкой смерти. Марк Статий и Галерий Цецина подошли к сидящему на земле Ахтору, пытающемуся прийти в себя от удара о землю. Марк пнул сармата в бок.

– Может, перерезать ему глотку да и в общую кучу?

Цецина, внимательно осмотрев повалившегося на землю, заметил:

– Взгляни, Марк! – наступив Ахтору на ногу, произнес он. – Такие поножи и бляху не носят простые воины.

Брезгливо одернув ногу, демонстративно обтер сандалию и продолжил:

– Заберем его с собой, а в дальнейшим решим, что с ним делать.

– Как знаешь, Галерий, у меня и без него головной боли хватает.

Статий повернулся:

– Эй! Ребята! Забирайте эту падаль с собой

Вернувшийся отряд Помпония пригнал пленных и десяток телег от брошенного обоза.

Через несколько часов конница Цецины и остатки когорты Скатолы смогли тронуться в сторону расположения легиона. Колонна напоминала передвижной госпиталь, а не воинское соединение. На почерневшей от крови и испражнений поляне дымились погребальные костры, в которых, переложенные бревнами и ветками, догорали тела павших товарищей.

Убитых даков набросали в несколько куч и, наспех подсчитав, подожгли.

С холмов сползала сырая мгла, примешиваясь к дыму костров, наполняя местность удушливым смрадом и еще чем-то тревожным, что притаилось в сумраке наступающей вечерней зари…

Погрузившись в эти воспоминания, Скатола не чувствовал ни порывов ветра, срывающих плащ, ни леденящего дождя, делающего почву непригодной для передвижения, а жизнь невыносимой. Не замечал размеренного шума строительных работ. В эти минуты он имел вид человека, отрешенного от внешней жизни и стоящего на краю огромной бездны, оборачиваясь на пережитые годы и тщательно вглядываясь в будущее, тягостно тревожащее своей неизвестностью…

– Командир! Командир!

Скатола вздрогнул от резкого окрика часового.

– Командир! Движение на дороге!

Центурион обернулся в сторону леса, в котором виднелась просека, прорубленная еще в прошлом году, по сути небольшая тропинка, расширенная до дороги на одну повозку и немного выпрямленная, где было возможно, сил на все не хватало, солдаты и без того к вечеру валятся с ног.

Часовой продолжал:

– Командир, я должен доложить дежурному!

Внимательно всматриваясь в неспешно выходящую конницу, Скатола устало произнес:

– Это Цецина, встречу их сам.

Но Квинт Пелион не унимался:

– Что-то я не помню, чтобы они уходили с обозом.

Скатола не обладал таким острым зрением, как часовой, и только спустя несколько мгновений сумел различить несколько низких и коротких повозок, где роль возничих выполняли кавалеристы, привязав своих лошадей за управляемые ими повозки. Центурион нахмурился, в груди что-то ворочалось и скреблось от нелегких предчувствий, чего можно еще ожидать в этой дыре на краю света.

Он произнес вслух:

– Я вижу много свободных лошадей, значит, у нас потери.

Желая поддержать Скатолу, часовой тут же ответил:

– Живых больше, командир, да еще и обоз.

Марк понял, что в разговоре с часовым допустил чувственность в высказывании, и поэтому хладнокровно произнес резким голосом:

– Всегда помни, солдат, что караульная служба – это основа основ всей службы.

Быстро спустившись по лестнице, скорым шагом направился к воротам. Как ни быстро шел Марк Скатола, в открытых наполовину воротах Галерия Цецину встречал Асиний Помпоний, иронично приветствовавший Галерия.

– Как прогулка? Я вижу повозки, мой дорогой Галерий, не означает ли это, что ты решил сменить военную службу на прибыльную торговлю? Не забудь и меня взять в компаньоны.

– Да, решил попотчевать вас местной кухней, ваши постные серые лица говорят мне, что вы устали от фазанов и ягнят, пора позаботиться о ваших утробах, – ответил Цецина зубоскалу и, повернувшись к подоспевшему лагерному врачу Аристону, продолжил:

– У меня несколько раненых, один тяжело.

Запыхавшийся от быстрой ходьбы грек кивнул головой и, не задавая никаких вопросов, тут же занялся теми, кто требовал его внимания и ухода.

Заметив приближающегося Скатолу, Цецина спрыгнул с лошади и, не выпуская из рук повод, сделал несколько шагов навстречу центуриону.

– Ave, командир. Вернулись почти без потерь, да еще прихватили с собой кое-что, не возвращаться же с пустыми руками.

Скатола не был расположен к шуткам, хмурое выражение на его лице не менялось.

– Если нет новостей, требующих незамедлительного внимания, то после приведения себя в должный вид жду твоего рапорта.

– Мне есть что тебе показать.

Они вместе проследовали к последней повозке. Цецина откинул тряпичное полотно. Под ним было сокрыто обезглавленное тело посыльного, одежды на убитом не было.

Галерий начал было:

– Возвращаясь, мы обнаружили этого несчастного почти у самого лагеря.

Но жесткий вопрос Скатолы прервал длительное объяснение.

– У дороги? В лесу?

– На дороге. Распятого по всем правилам на кресте.

Скатола одернул тряпку, прикрывая тело.

– Где голова?

– Тут же, в повозке.

Асиний Помпоний, стоявший рядом, произнес:

– Он был одним из лучших моих кавалеристов, едва исполнилось 19 лет.

Центурион сжал губы и, глубоко вздохнув, проговорил:

– Через час жду для полного доклада.

– Да, командир.

Цецина поморщился, он не был в непосредственном подчинении у Скатолы, но считал необходимым, а иногда даже удобным, соблюдать субординацию и порядок.

Смывая с себя раздавленных насекомых, гнилостный запах преющего леса и налипшую грязь, Галерий обдумывал доклад касательно вообще-то рядового разведывательного рейда. Важно не ошибиться в оценке происходящего. Здесь, за стенами лагеря, в окружении привычно размеренного уклада, под струей горячей воды достигается зыбкое душевное равновесие.

Свежие одежды приятно облегчают тело, получившее впервые за несколько дней долгожданное отдохновение. Найдя себя вполне сносным для обсуждения произведенных действий, Цецина в сопровождении Асиния Помпония привычным шагом, исполненным спокойствия и внутреннего достоинства, направился в палатку центуриона. Придя, обнаружил Скатолу по-прежнему мрачным в обществе Марка Статия, лицо которого выражало полное безучастие к невеселым мыслям своего собеседника.

Отпив несколько глотков разбавленного вина из глиняной кружки, предложенного Статием, сел рядом, придвинул плошку с рыбой. Пожевав немного, отодвинул:

– А рыбка-то не соленая.

Пододвинул к себе мясо в уксусе, сыр и хлеб и принялся неторопливо жевать, глядя перед собой.

Скатола не торопил его, они служили вместе вот уже десять лет и хорошо понимали состояние и настроение друг друга. Несколько насытившись, Цецина, наконец, произнес:

– С полной уверенностью можно сказать лишь то, что варварское гнездо пришло в полное движение. Дороги небезопасны, судьба несчастного паренька это подтверждает. Они передвигаются по ночам, перебираясь на наш берег для засады и разбоя, обнаружить и поймать их возможно только случайно, кстати, повозки с провиантом как раз тот случай. Улучшить наше положение не поможет и растянутый вдоль берега легион. Мы плохо знаем местность. Мы передвигаемся, словно слепые котята, на ощупь.

Конечно, золото и хорошие посулы развяжут пару—тройку языков, но верить словам, произнесенным за денарии, нельзя, а вот что они знают о нас все – в этом нет никаких сомнений, последняя паршивая овца в самом захудалом стаде может быть шпионом Децебала.

Галерий тяжело втянул в себя воздух и, немного помолчав, спросил:

– Тела пропавших солдат найдены?

– Ни единого, – ответил Скатола, – надеюсь, они погибли, сражаясь, а не были истерзаны пытками.

– Я вижу, лагерь почти восстановлен. Когда ждем пополнение?

Палатку заполнила речь Скатолы. Выверенные фразы, отсутствие примеси лишних переживаний и осмыслений, четкость и жесткий расчет слышались в каждом слове. Речь человека, не привыкшего рассчитывать свое время на витиеватость философов.

– Работы будут завершены к завтрашнему вечеру. Утром следующего дня под охраной центурии Статия строители будут отправлены в лагерь. Помпоний, твоя задача – завтра на рассвете, забрав раненых и почту, уйдешь в лагерь легиона. Послезавтра утром выйдешь встречать центурию. Вернетесь все вместе, с пополнением.

Поставленная логическая точка в речи Марка Скатолы дала понять Асинию Помпонию, что он уже получил свои указания и должен удалиться для исполнения. Тот немедленно вышел, спеша объявить своим кавалеристам о возложенных на них задачах. В душах некоторых из них воцарилось ликование. Люди были рады сменить обстановку, бесконечное выжидание чего-то, бесследное исчезновение товарищей, нелепые смерти, темные пространства окружающих лесов угнетали многих, вызывая непреодолимое чувство тоски и безотчетного страха. Напряжение этих недель хотело вырваться наружу, жаждало осмысленных действий и наступления определенности.

Цецина обратился к Скатоле:

– О чем думаешь, Марк?

– Думаю, что наш император Домициан столь сильно вожделеет лавры победителя даков, а видения золота этой земли столь прочно заменили ему сладострастные ночные пожелания, что он готов выстелить путь к обретению заветного кровавым месивом из погибших армий. А чтобы отвлечь римлян от ненужных мыслей по поводу его законного правления, нужны победные шествия по via Sacra.

От внутреннего отвращения центурион сочно сплюнул в земляной пол.

Молчаливый до этого Статий заметил:

– Многое зависит от того, что вкрадчиво ему нашепчет Корнелий Фуск.

Цецина оживился.

– Ты знавал его прежде?

– В западной Киликии служил под его началом.

Скатола заинтересовался, из чего скроена обсуждаемая личность:

– Чего можно ожидать и на что лучше не надеяться вовсе?

– Человек подлый и хитрый, умеющий воспевать себя даже на бездарно загубленных солдатах и гниющих армейских потрохах. Любое поражение возведет до фарса, а в подходящий момент прольет горестными слезами о доблестно сражавшейся и безвозвратно потерянной армии. Я бы доверил ему покои императора или гарем, но армию… он способен загнать всех в ближайшее болото, а потом объявить торжественно и напыщенно: «Армия погибла, сражаясь во славу Рима». Всегда держится в стороне, вперед не выходит, руководит из тени. Надеюсь не увидеть здесь его штандартов.

Свою речь Статий прервал аппетитным хрустом сочной луковицы и, завершив, как ему думалось, ужин, решил оставить общество, ссылаясь на занятость и усталость.

Вслед за Статием и тело Цецины возжелало объятий Морфея, напоминая о себе ломотой в спине и отечностью ног. Походная койка в его воображении представлялась пышными перинами парфянского царя. И тяжело распрямляя затекшее тело, произнес свой неутешительный вывод:

– Я все больше убеждаюсь, Марк, что война Цезаря в Галии покажется нам репетициями учебных лагерей в сравнении с той будущностью, что нас ожидает здесь, на Дунае. Даки – это страшный враг, дальше на север и восток племена сарматов и еще каких-то народов, которые нам не ведомы, нам еще предстоит встретиться с ними, и я не знаю, победит ли наше оружие или уничтожат нас, боги скрывают будущее.

Вместе выйдя из палатки, поприветствовали друг друга, и каждый направился в сторону влекущих забот. Галерий, тяжело переступая, неспешно направился к расположению своей конницы, а Скатола в глубоких раздумьях поднялся на стену, чтобы еще раз обойти лагерь по периметру.

В небе сплошные серые тучи рвались на небольшие седые облака, дождь прекратился, а огненные лучи заходящего солнца окрашивали левый берег Дуная зловещим багрянцем. Скользя по краям холмов, лучи создавали иллюзию ожившего леса, словно тысячи глаз одновременно ловят каждый твой вздох, следят за тобой в эти минуты. Невольный озноб волною пронзает все тело.

…Спустя три дня, еще солнечные лучи не осушили обильную утреннюю росу, лагерь уже был наполнен звуками военного быта: первые переругивания, звон загремевшего котелка, опрокинутого ногой в исступлении гнева, хлесткие затрещины не уразумевшим сказанное вышестоящим с первого раза. Начиная с вечерних сумерек, в течение ночи и до ранней зари на стене лагеря можно было наблюдать фигуру одного и того же человека, резкие беспокойные движения которого говорили о нервозности, не имеющей выхода.

Не спавший несколько дней Скатола продумывал решение возложенных на него задач, он вникал во все мельчайшее, происходящее в лагере, отчего жизнь простому солдату казалась еще невыносимей. В эти дни в лагере установилась жесточайшая атмосфера нетерпимости к отклонениям от устава караульной службы. Не было никого, кто бы праздно проводил свое время. Казалось, что даже вольные птицы не могли пересечь лагерь, не спросив разрешения у Скатолы.

Еще поутру солдаты радовались, что минули дожди, но к полудню уже кляли пришедшую духоту и жаждали от нее избавления.

Невзирая на иссушающий зной, Скатола расхаживал по стене в полном боевом вооружении. Горячий ветер жаром обдувал его, неся неведомые запахи чужой земли. Не замечая гула в голове от бесконечных ночей, боли в воспаленных глазах, щурясь, Марк пристально всматривался в даль уходящей дороги.

Наконец-то увидев авангард центурии Статия, выходящий из леса, Скатола почувствовал, как ликование охватило все его существо, как вразнобой в измученных членах его тела пульсирует сердце. В немом оцепенении от навалившейся разом усталости он наблюдал, как на горизонте вырисовывается вся когорта. За ней кажущийся бесконечным обоз и замыкающая колонну конница. Когда же колонна вступила в лагерь, из душ солдат, оставшихся в лагере, стали вырываться радостные приветствия, шутки, атмосфера лагеря наполнилась смехом, растворив нависшую обреченность и угнетающую неуверенность. Слух солдат услаждал нарастающий гам от мерного скрипа колес от повозок, топота копыт, бряцания оружия и амуниции, даже лошадь, навалившая большую дымящуюся кучу почти на сандалии Марка Скатолы, была прощена и лишена вразумлений плетью. От всеобщей радости и единения простым солдатам хотелось побыстрее охлопать своих товарищей по плечам, собирая с их одежд завидную долю дорожной пыли и соленого пота.

Рядом со Скатолой стоял Цецина, нетерпеливо вглядываясь в хвост колонны, ему было видно, что, несмотря на близость лагеря, всадники были насторожены и внимательны. За спинами Марка и Галерия суетился Тит Муллей, привставая на цыпочках, он бесконечно выглядывал то из-за левого плеча Скатолы, то из-за правого Цецины. Муллей перебирал в руках бумажные свитки и издавал тяжелый вздох, наскоро оглядев объем документов. Вся колонна представляла для него не людей, обоз и конницу, а идущие в ряд кипы официальных и неофициальных бумаг. Его глаза вместо легионера видели врачебные осмотры, направления новобранцев и послуживших солдат, расписание дежурств, ежедневные списки паролей часовых, записи уходов и прибытий, списки составов, персональные карты на каждого, где до мельчайших подробностей расписана жизнь ее обладателя от геройских поступков до количества поносов, и еще, и еще, и еще. Он видел перед собой стопами сложенные бумаги, требующие его обязательного прочтения. Может, и лишнее добро отыщется, наградив тем самым Муллея за сей тяжкий труд. Не смыкая глаз, выискивать его, это лишнее, да еще сберечь от жаждущих наживы чужих лапищ – дело, требующее скрупулезности и хорошего навыка.

К встречающим когорту присоединился и врач Аристон, его спокойный взгляд хирурга, много повидавший на своем веку, пытливо скользил по проходящим, как бы заранее определял своих будущих пациентов. Когда в воротах показалась санитарная повозка, Аристон, позабыв про невозмутимую личину, почти с нежностью стал оглаживать присланное для него из лагеря легиона.

Марк Статий, поравнявшись со Скатолой, уже открыл рот для официального доклада, но был прерван резкой фразой:

– После, после, размещай людей!

Ворча себе под нос, Статий занялся размещением прибывших.

Теперь, когда жизнь до краев заполнила лагерь, организованность и дисциплина римских подразделений проявилась со всей очевидностью.

Несмотря на то что численность форпоста увеличилась в несколько раз, не было и намека на суету и неразбериху. Каждая центурия знала свое место, пришедший отряд военных инженеров занимал несколько палаток рядом с мастерскими, а повозки ровными рядами выстраивали на подготовленном участке, рядом с тиром, для лошадей вдоль стен устроили стойла.

Форпост копировал стандартный военный лагерь, но был намного меньше и не имел домов для командира легиона, его штаба и трибунов, но при этом вмещал в себя виа претория и виа принципалис, делящие лагерь на равные части.

В качестве тягловой силы в основном использовались мулы, но в повозках военных инженеров Вибия Бальбила и Амулия Тарквина Скатола увидел невысоких испанских лошадок гаррани, они были очень выносливы к далеким переходам и изнуряющим маршам.

Увидев центуриона, Бальбил и Тарквин спрыгнули с повозок и радостно воскликнули:

– Марк! Галерий! Приветствуем вас!

Скатола улыбнулся:

– Как отпустил вас Оппий Сабин. Уж не сбежали ли вы? Может, нам ожидать гневного окрика легата?!

– Прослышав про твою полную веселья жизнь, попросились сами. Мы-то думали, у тебя тут несколько палаток в поле, обнесенных частоколом, чтобы лошади не разбредались, и проделали это тряский, утомительный путь, чтобы помочь тебе советом и руками, а ты выстроил крепость, лишив нас работы.

– Ну, об этом не стоит так убиваться, учитывая возросшее количество голодных ртов, нам совершенно не лишними будут две пары рук на нашем огороде, на свежем воздухе можно вволю предаваться мечтам и планам на будущее. Как вам такой расклад?

– Что же, духи зависти не лукавили, говоря, что, оттачивая свой меч, ты и о языке не забываешь. Ждешь в гости царя даков?

– Гостей у нас много, да все незваные и невидимые. Что же духи зависти вещают о жизни дражайшего победителя хаттов, императора Домициана?

– В горниле этих духов отчеканено вот это, – ответил Тарквин, протянув Скатоле монету.

Взяв ее в ладонь, внимательно прочитал – «Побежденная Германия», – усмехнулся и, отдавая обратно, с горькой иронией заметил:

– Надпись смердит, как полежавшая падаль, а нам предлагают проглотить это как вкуснейший деликатес. Радует лишь то, что у нас не будет зуда от северных соседей. Располагайтесь, Статий покажет, где поставить повозки. Освобожусь, подойду, взгляну на ваше хозяйство.

Оставив на время дела военные, Скатола приступил к решению гражданских.

Вслед за поступью римских калиг, а чаще и опережая их, даже в самые отдаленные уголки изведанного мира тянулись неспешные обозы торговцев, оживляя и внося разнообразие в воинский быт римского легионера и варвара. Каждый человек независимо от своих убеждений или вследствие таковых найдет нужду в каком-либо товаре, и то, на что в большом городе человек и не взглянет, здесь, на краю земли, приобретало особенную значимость.

Кроме того, любой торговец был носителем всевозможных слухов и самой разнообразной информации, среди которой возможно отыскать и важную, если сумеешь отбросить наносную шелуху, в которую облечена любая мелочь, дабы придать ей товарный вид и продать подороже.

Приобретая товар, можно заслужить некоторое расположение, и тогда за стаканчиком сладко-терпкого вина и кусочком пахуче-душистого сыра, привезенного, если верить торговцу, из самой Кампании, чтобы тебя побаловать, можно услышать не только о далеких землях и удивительных событиях прошлого и настоящего, но и узнать, что произойдет здесь, под самым твоим носом, в ближайшем будущем.

Где еще встретит солдат ласковое и приветливое лицо, как не в торговом ряду, где ему всегда рады, выдавая перебродившие винные остатки за настоящее фалернское, которого уже осталась, конечно же, последняя амфора. Нередко можно отыскать и житейские мелочи: ремешки из кожи, иголки, хорошую бритву, отсутствие которой в солдатском мешке непременно взыщется дотошным центурионом, теплые нашейные платки, шерстяные носки и прочие мелочи. Самый ненужный и залежалый товар со всех городов империи возможно встретить близ военных лагерей, какими бы маленькими они ни были. Для более грамотных солдат, еще не потерявших интерес к другой, не военной жизни, отыщутся свитки, описывающие исторические события или инженерные новинки. Для тех, кто жаждет усладить возбужденную плоть, найдутся и таковые. Торговцы знают, что именно в удаленных уголках меняются ценности и приоритеты, и потому не стесняются называть цену, за которую в городах их спины приняли бы плату из хлестких ударов плетьми и палками.

К гражданским делам Скатола отнес ненавистное ему общение с представителями торговли. Их обозы стекались под стены лагеря. Выбрав место для расстановки рядов, центурион произнес речь, в которой не скрывал своего отношения к слушавшим его. В речи кратко объявил всем небольшой свод правил, регулирующий жизнь поселения в целом.

Марк считал любых торговцев лишаями на стенах лагеря, вносящими суету и тлетворно влияющими на военную дисциплину, но был не в силах повлиять на их появление, так как часть денег от прибыли оседала в карманах сенаторов и всадников. Торговцы, как назойливые мухи, осаждали все, что несло хоть малейший доход. Ответом на речь центуриона были понимающие взгляды, заискивающие заверения, предложения разжиться чем-либо полезным в качестве подарка, льстивые речи, жеманные гримасы и услужливые спины.

Презрительно осмотревшись, центурион напомнил, что является здесь единственной решающей и вершащей суд силой, органом власти, отвечающим за человеческие судьбы.

Убедившись, что речь его достигла до самых слабых умов, поспешил удалиться и скрылся за воротами лагеря.

…Утром следующего дня, после всеобщего построения когорты и решения рутинных, повседневных вопросов, которые неминуемо возникают в местах скопления большого количества людей, Скатола заглянул к Муллею выяснить, какие бумаги нуждаются во внимании, а с чем можно обождать.