Затянувшийся отпуск с черной кошкой

– Внук, Сережка, с дочерью у меня живут, – пояснил Петро.

Мы зашли в дом. Нас встретила молодая женщина, пряча глаза, поздоровалась и скользнула в другую комнату, притихла там, прикрыв дверь. Я не успел ее разглядеть, но меня обдало болью, обидой и отчаянием, границ у этих эмоций не было, чувства зашкаливали.

– Ольга, дочь, – поняв мой немой вопрос, прошептал Петро и махнул рукой, – от мужа ушла. Видеть никого не хочет. Беда.

Телевизор. Был такой когда-то у моих родителей и только, наверное, в такой глухой деревне до сих пор мог сохраниться. Ламповый!

– И он работал? – недоуменно спросил я.

– Вот представь, показывал, а сейчас только звук, изображения нет, рябь.

Мы выдвинули тумбочку с телевизором из угла, я снял с него кожух и, примостившись сзади на табуретке, начал копаться в пыльных внутренностях. Порывшись в тумбочке среди старых бумаг, Петро нашел и инструкцию к телевизору с электрической схемой.

Чутье, мое чутье. Оно работало и здесь. Это бесполезно пытаться объяснить словами. Конечно, я обладал базовыми знаниями в электронике, помогала схема телевизора, но еще каким-то образом я чувствовал неисправности. И это была не моя заслуга, нужная информация приходила извне, я только использовал ее. Только теперь до меня дошел смысл выражения: «Мастер от бога, ученый от бога, писатель от бога» и тому подобное. Таким людям все дается свыше. Это великий дар. Но вот хорошо ли это? Как распорядиться этим даром? Ладно, если во благо, и не дай бог, во зло. А что такое благо, зло? Кто является мерилом этих понятий? Не все так просто. А на что я растрачивал задатки своего дара, зарабатывая деньги на бирже, ничего не создавая, – пришла вдруг за работой и такая мысль.

За такими размышлениями телевизор я отремонтировал, почистил, подул, пошевелил лампы, подпаял ветхие проводки, изображение появилось, и семья собралась посмотреть программу.

Молчаливая Ольга все же не утерпела, вышла из своей комнаты и устроилась в уголочке с вязанием.

Собирая инструмент, я опять уловил волну ее эмоций. В случившейся трагедии не было вины Ольги, и что меня хоть как-то успокоило, в ее чувствах не улавливались безысходность и обреченность, слабый лучик надежды пробивался сквозь темень, окружившую сознание. Тянулась к свету и душа Ольги, чистая и добрая, ласковая, с неизрасходованным запасом преданности. Она раскрылась и доверилась своему мужу, а взамен получила зло, которое не смогла пережить и простить. Как ей помочь? Как отогнать прочь беду, чуть не поглотившую ее? Провидение молчало. Видимо, здесь оно было бессильно. И я, мастер, был бессилен.

Весть о починке телевизора у Монаха быстро разнеслась по деревне. Просьбы посыпались одна за другой. У селян накопилось много сломанной техники, отремонтировать все я физически не мог. Просили оживить и откровенный хлам. Приходилось терпеливо объяснять, что это уже никогда не заработает. Я оборудовал себе рабочее место у Николая в сарае, привлек к ремонту и его. Он был рад моему частому присутствию, охотно занимался починкой, от выпивки воздерживался. Дела пошли быстрее.

Вместе мы сделали профилактику и беларуське, прицепили к трактору прицеп, установили в нем доски для сидения. Можно было ехать в соседнее село – кончалась солярка для дизеля, да и жители уже давно просились. Отъезд Николай назначил на следующий день с утра. Людей набился полный прицеп, многим надо было ехать: в магазин, больницу, родственников навестить. Уехала и тетя Шура. Мы со Степанычем остались вдвоем.

В доме Марфы

За ремонтом я, честно говоря, совсем забыл о своем ночном видении, о Марфе. Тем не менее исподволь чувствовал нарастание какого-то напряжения и тревоги вокруг себя, но не мог понять, с чем это могло быть связано. На помощь мне пришел Степаныч.

– Ты к Марфе когда собираешься? – с хитрым прищуром вдруг спросил он. Проводив трактор, мы шли к нашему дому по опустевшей деревне.

– Ох, я и забыл совсем, – попробовал отговориться я.

– Ты с этим не шути, – серьезно заметил Степаныч и повел головой и глазами вверх. Затем прямо посмотрел на меня, ожидая ответа.

– Пойду… сегодня, – посерьезнев, ответил я и, не выдержав его требовательного взгляда, опустил глаза. Моя тревога четко связалась с невыполнением требований видения.

– Ну вот и иди, – останавливаясь, подытожил он. Мы стояли у калитки во двор Марфы. – Иди, не бойся, все хорошо будет. Я тебя у нашего дома на скамейке подожду.

Степаныч ободряюще похлопал меня по спине и, не оборачиваясь, заспешил к своему дому. Незваные гости не могли долго стоять даже у калитки.

Вот он, дом Марфы. Два пустых окна из-за кустов сирени за невысоким забором внимательно разглядывали меня. Но враждебности, строгости в ответ на мое присутствие, как в прошлый раз, не чувствовалось. Лишь настороженность – как я себя поведу, что буду делать. Вдруг потребуется вмешаться и остановить званого, но незнакомого гостя.

Я собрался с силами, решительно выдохнул и потянул калитку на себя. Жалобно скрипнули петли, калитка давно никем не открывалась, но все же подалась и пропустила меня. Я шагнул в неизвестность.

За лето сирень сильно разрослась, поэтому пришлось осторожно идти вперед по узкой дорожке, отводя и придерживая руками тонкие, переплетающиеся друг с другом веточки. Как бы их не надломить, не причинить боль и сразу, и непоправимо не испортить отношение к себе. Холодок пробегал по спине, но это был не страх, а скорее волнение от предстоящей встречи с неведомым.

Сирень осталась позади, ветки за моей спиной сомкнулись и отрезали меня от внешнего мира. Я оказался на открытом пространстве. К дому вела дорожка, выложенная по краям небольшими камнями и заросшая за лето мягкой травой. Слева и справа от нее благоухали цветы, на удивление, не увядшие за лето. Часть растений, названий которых я не знал, уже, видимо, отцвела, другие, наоборот, были в самую пору цветения. Аромат и разноцветье боролись за первенство. Что лучше, наслаждаться красотой осязаемой или зримой? Кто знает. А можно ли вообще почувствовать и понять гармонию формы, цвета и запаха? Очарование этому месту придавала еще и удивительная композиция цветов друг с другом. Я улыбнулся и стоял так завороженный, не смея двигаться дальше. Создавая этот цветник, Марфа вложила в него свою душу, и наверное, она до сих пор витала здесь. Осторожно ступая, боясь потревожить и нарушить эту красоту, я все же двинулся к дому.

Три ступеньки, невысокое крыльцо, над ним крыша домиком, засов на двери, вместо замка – деревянная палочка. Осторожно достал ее, положил рядом, отодвинул засов и, взявшись за медную ручку, потянул дверь на себя. Она легко открылась, и я, шагнув вперед, оказался в узких сенях. Дверь закрылась, полумрак окружил меня – свет проникал сюда через маленькое оконце на противоположной стене. Но я успел увидеть следующую дверь, ведущую в дом, впереди, слева. Касаясь стены рукой, сделал два шага и остановился, вздрогнув. Из темноты смотрели, не мигая, два глаза, горя желтым огнем. Страх сковал меня, я замер.

«Кто или что могло быть здесь? – пронеслось в голове. – Гость из другого мира, его страж, а может, это сама Марфа? – тут же домыслил я и пожалел обо всем, что сделал. – Зашел в дом, послушался Степаныча, пришел в деревню, вышел из электрички, поехал на ней, почему не улетел, как всегда, на какой-нибудь курорт! Я вообще не могу, не должен быть здесь!» И успел попрощаться со своей загубленной жизнью.

– М-р-р, – раздалось словно мне в ответ, желтые глаза сдвинулись с места, приблизились ко мне, и что-то потерлось о мою ногу.

– Машка! Ты?

– М-р-р, – добавила она и еле заметной черной тенью скользнула к двери в дом, обернувшись, сверкнула мне глазами: «Пошли, открывай».

На лбу у меня выступила испарина, колени задрожали, и на ватных ногах я двинулся вперед: «Ты откуда здесь?». Конечно, она мне не ответила и терпеливо замерла, ожидая, когда можно будет пройти в дом.

В доме, слева от входа, я сел на что-то мягкое и решил передохнуть. Сил не было, но голова, на удивление, была ясной и работала четко.

Как здесь оказалась Машка? Да очень просто. Пролезла через дырку, которые всегда есть в деревенских постройках, даже специально оставлены для животных.

Почему она здесь, что делает? Может, и раньше здесь бывала, привыкла к Марфе, искала ее до сих пор.

Подтверждая мои догадки, Машка по-хозяйски, принюхиваясь, обошла дом, подошла к пустому блюдцу, стоявшему у печки, и жалобно замяукала. Но угостить ее было нечем.

Постепенно я успокоился от пережитого, помогла в этом и Машка, запрыгнувшая мне на колени. Вдвоем все веселее. Только тут я осмотрелся и ахнул про себя.

Дом Марфы был большой, светлый, правда, воздух здесь застоялся, пахло сухим деревом. Надо было бы открыть окна, проветрить, да хозяйничать здесь я считал себя не в праве. Обычный деревенский дом снаружи внутри таким не был и даже казался намного больше.

Стены. Ровно отесанные, отшлифованные, идеально подогнанные бревна выглядели имитацией дерева, как теперь делают интерьер под старину.

Большие окна в три створки давали много света. Правда, на них висели короткие белые занавески на веревочке, как у всех здесь, но на деревянных круглых гардинах, от потолка до пола, висели и темные тяжелые шторы, собранные на уровне нижнего края окна такими же лентами, подвешенными за металлические кольца к декоративным крючкам на стенах. Это уж было совсем из другого мира.

Большая печь не побелена, а отделана светлыми однотонными изразцами, явно не современного производства.

Белый матовый потолок выглядел идеально ровно по непонятной для меня технологии.

Пол деревянный. Но это не просто ошлифованные добела доски. Он, скорее, собран из штучных длинных паркетин, идеально подогнанных друг к другу. Нигде не видно ни щелочки. Пол добавлял ощущение незыблемости и прочности, и так исходящее от дома.

Мебель. Не берусь судить, из какого дерева сделана, но она завораживала своей основательностью и изяществом одновременно. Темный цвет только добавлял благородства. И какая мебель: большой буфет поблескивал дверцами с гранеными стеклами, такая же горка для посуды со стеклянными полками, круглый стол с изогнутыми ножками, вокруг него изящные легкие стулья, вдруг остановившиеся в быстром беге.

А сижу я, оказывается, на диване. Подо мной мягкий красный бархат, по ворсистой поверхности которого приятно провести рукой. Невольно я откинулся назад и уперся в такую же спинку, украшенную резной полкой и фигурным зеркалом.

Напольные часы у окна в углу комнаты. За дверцей со вставками из стекла виднелись массивные гири на цепях. Гири выбрали весь свой ход, часы остановились. Стрелки на циферблате показывали один час двадцать пять минут.

Откуда здесь все это?

И где здесь?

А где вообще я?

Тишина. Звон в ушах. Под моей рукой теплое мягкое тельце Машки, сердце стучит: «М-р-р». И больше ничего. Покойно и хорошо. Я на секунду прикрыл глаза, просто моргнул.

Сумерки. В комнате длинные тени. Я в том же месте.

Но что произошло? Время. За секунду, пока я прикрыл глаза, пронеслось несколько часов.

Возможно ли такое?

Все та же тишина, даже безмолвие. Только сердце Машки стучит под моей рукой.

Да меня наверняка потеряли! Степаныч волнуется, надо быстрее идти обратно, а я еще не сделал того, ради чего пришел сюда.

Где же полочка с иконами?

Я подвинул Машку с колен и встал. В этой комнате полки с иконой Спасителя не было. Дверцы буфета приоткрыты, виднеется только одна чашка с рисунком из тонкого фарфора, расколотая пополам. В горке на стеклянной полочке столовая тарелка, тоже из фарфора, кажется, просвечивающего насквозь в лучах заходящего солнца. Край тарелки отбит. Все, что осталось от старинных сервизов. В выдвинутых ящиках буфета несколько обычных ложек и вилок из нержавейки, сломанный нож, остатки столовых приборов.

В следующей комнате спальня Марфы. Слева в углу стоял большой трехстворчатый шифоньер. Дверцы приоткрыты. На полках перевернутое белье, на вешалках верхняя одежда, мужская и женская, такой мне видеть не приходилось, разве в старых фильмах. Некоторые вешалки пустые. Рядом с шифоньером комод, здесь тоже все перевернуто. У окна низенький столик с банкеткой, перед столиком на стене большое зеркало в металлической раме с подсвечниками по бокам и оплывшими огарками свечей. На столике пустые баночки, декоративные коробочки, шкатулка, везде пусто.

Вплотную к печи стояла кровать, застеленная белым покрывалом, на нем отпечатался след лежавшего здесь тела Марфы. Я дотронулся до него, и мне показалось, что от этого места исходит тепло, светлое и доброе. И вдруг я уловил Марфу, она была здесь, но не в каком-то одном месте, а везде, заполняла собой пространство внутри дома. Пришла она сюда сейчас и наблюдала за мной.

Вот и полка в углу, чуть выше моей головы. Иконы Спасителя, как в видении, не было.

Наследники основательно похозяйничали в доме. Все, что посчитали ценным и смогли забрать, увезли. Мебель оставили, неподъемная. А может, она была им и не нужна.

На полке лежало свернутое полотенце, стояла лампадка из красного стекла с остатками масла. Убрав лампадку, я провел по полотенцу рукой и наткнулся на две обгоревшие свечи, лежащие у дальнего края, у стены. Больше ничего не было.

Все же я еще раз, скорее для очистки совести, зачем-то Марфа меня сюда отправила, да и сейчас наблюдала за мной, медленно ощупал полочку. Ничего. На меня опять навалилось гнетущее чувство тяжести. Я понял, уходить нельзя, надо искать дальше. Принес из кухни табуретку, встал на нее, аккуратно убрал свечи, полотенце, мысленно извиняясь перед Марфой. Почувствовал, ей дороги эти предметы, но она доверилась, поверила мне.

Полка была сделана из толстой широкой доски, и между ней и стеной сверху имелась узкая щель, снизу полка примыкала к стене вплотную. Свет в этот темный угол не проникал, и я внимательно рукой начал исследовать эту щель. В самом углу пальцы наткнулись на какую-то неровность. Я нашел на кухне спички, зажег лампадку и поставил ее на полку. В свете маленького огонька что-то блеснуло. Воспользовавшись обломком ножа из буфета, я из щели осторожно достал металлический крестик. Сразу пришло облегчение. Вот зачем меня посылала Марфа, нашел! Крестик был тяжелым, что нельзя было предположить по его размерам. Повинуясь непонятному чувству, я поднес его к губам и поцеловал, прежде чем убрать в карман. Аккуратно вернул на место полотенце, свечи, погашенную лампадку.

Ощущение присутствия Марфы пропало, она ушла отсюда навсегда, я остался в доме один, с Машкой.

Прежде чем уйти, я решился навести хоть какой-то порядок. Аккуратно сложил в ящики и на полки брошенные вещи. Поправил одежду, висящую на вешалках в шифоньере. Задвинул ящики, прикрыл дверцы на мебели и закрыл их, повернув торчащие из замочных скважин ключи, оставив их на своих местах. Задернул занавески на окнах и распустил шторы. В доме сразу стало темно, строго и торжественно.

В кухне имелась еще одна низкая дверь. Открыв ее и нагнувшись, я перешагнул высокий порог и очутился в комнатке с небольшим окном. Комната разительно отличалась от остального дома. Я как будто оказался за его пределами и находился в обычной деревенской избе: узкая кровать у стены, небольшая потрескавшаяся печка, давно не беленая. Простой стол из досок, табуретки. На протянутых под потолком веревках во множестве были подвешены пучки трав и полевых цветов, давно высохших. Отдельный стол с примитивными приспособлениями, стоящими на нем, предназначался для приготовления снадобий. Полки вдоль стен были заставлены склянками с приклеенными к ним бумажками с непонятными надписями – готовые средства. Я вспомнил, что говорил мне Степаныч, Марья была травницей и лечила людей. В этой комнате была ее лаборатория, аптека. Из нее еще одна дверь вела прямо в сени, через которые я вошел со двора. Здесь Марфа могла принимать и лечить людей, не приглашая их в основную часть дома.

Напоследок я завел часы. Не трогая стрелок, подтянул за цепочки гири, и часы мерно застучали в тишине дома. Минутная стрелка, казалось, вот-вот должна была сдвинуться на следующее деление.

Зачем я это сделал? Не знаю. Но это действие было не моей прихотью. И надо было быстрее покинуть дом.

Держа Машку на руках, я вышел на крыльцо, задвинул засов и вставил на место деревянную палочку. Все как было. Прошел до калитки, но все же обернулся. В вечерних сумерках, может, мне и показалось, в окнах дома что-то сверкнуло. На улице Машка вырвалась и убежала, выполнив отведенную ей роль.

Почти стемнело. Степаныч беспокойно ходил перед своим домом, там же, на скамейке, сидела тетя Шура, вернувшаяся из поездки. Между ними шла перепалка по поводу моего долгого отсутствия. Виноват, конечно, во всем был Степаныч.

Повернувшись на скрип калитки, закрывшейся за мной, они бросились навстречу. Такой искренней радости я давно не замечал в людях, тем более по отношению к себе. А как я сам рад был после пережитых волнений опять увидеть дорогих людей, совсем недавно вошедших в мою жизнь и ставших очень близкими. Бывает так, мне повезло. Я тоже побежал к ним, и мы обнялись.

Я вернулся.

Крест

Втроем мы сидели за столом под светом абажура. Перед нами лежал крестик, найденный мной в доме Марфы.

Все вопросы ко мне быстро закончились. Отвечать на них было нечего. Почему меня так долго не было, я не знал, о своих ощущениях и увиденном не рассказывал.

Поговорили о Машке, сидящей тут же, на диване, и умывающейся лапой. Оказывается, она была пришлой кошкой, в доме Степаныча появилась недавно, откуда пришла, не знали. Это только добавило еще одну загадку в список вопросов без ответов, накопившихся у меня за последнее время.

– Похоже, как серебряный, – высказал предположение Степаныч о крестике.

– Больно тяжел, – с сомнением покачала головой тетя Шура.

Степаныч и тетя Шура подержали крестик в руках, передавая его друг другу, но быстро положили на стол. Хоть и не говорили вслух, но чувствовали, не давался он им.

– Нательный крест, вот и ушко для веревочки есть, – продолжал Степаныч, наклонив голову, разглядывая сбоку и не трогая руками лежащий крест.

– Как такую тяжесть носить? И размером он большой, – не соглашалась хозяйка.

– Сашок, а ты крещеный? – не обращая внимания на Шуру, спросил Степаныч.

– Крещеный, еще в Александрове, дедушка с бабушкой после рождения окрестили. Родители и не знали сначала, потом только им сказали. А мне, когда лет пятнадцать исполнилось. Не те времена были.

– Это так. Носить его будешь? Я думаю, надо. Не случайно его Марфа тебе дала. И встал ты на ту дорожку. А раз встал, идти надо.

– Ох, нелегко. Вон Марфа какая была.

– А что, какая? Помогала всем, лечила.

Опять заспорили хозяева. Что интересно, они поменялись мнениями. Тетя Шура сама отправила меня в дом Марфы, теперь же очень осторожно подходила к моей находке. И Степаныч, сначала вообще сомневался, надо ли мне идти, теперь сам подталкивал меня вперед.

Я молчал. Решение у меня уже созрело. Наверное, сам я еще этого до конца не осознавал, но внутренне согласился со Степанычем. И мне было интересно. Я столкнулся с новым, неведомым миром, который очень хотел познать, даже если не познать, то хотя бы чуточку прикоснуться.

Еще один немаловажный фактор. Теперь очень далеко, но он был, мой прежний мир, моя прежняя жизнь, которая нет-нет, да всплывала из глубин памяти. А возвращаться мне в ту жизнь ох как не хотелось. Глядя на Степаныча, я согласно, еле заметно, кивнул головой. Обратной дороги не было.

Степаныч вышел в спальню и вернулся с тонким кожаным шнурком: «Вот, давай на него и повесим». Я взял крест со стола, продел через маленькое ушко шнурок, и Степаныч завязал мне его сзади на узелок. Тетя Шура ножницами подрезала длинные хвостики узелка. На таких же кожаных шнурках висели и маленькие крестики у моих хозяев.

Момент был торжественным. С удивлением я почувствовал, что крест, висящий теперь у меня на шее, не тянет вниз, его большой вес, который мы отмечали ранее, пропал. Это были только мои ощущения. Крест нашел свое место, нашел себе хозяина, хотя, может, только на какое-то время.

– Тянет? – спросила тетя Шура.

– Нет, хорошо. – Я почувствовал легкое давление шнурка, приятный холодок на груди, исходящий от креста, и защиту, окружившую меня.

Завершился тот давний обряд моего крещения! Вспомнил и свои, почти детские ощущения, когда мои родители рассказали мне о моем крещении после рождения. Не понимая сути обряда, я подсознательно всегда чувствовал его необходимость, втайне гордился им и ощущал могучую силу, стоящую за мной. Только теперь эта сила стала еще ближе, после откровения, пришедшего мне на луге, через который я прошел.

Мой взгляд упал на стол, где ранее лежал крест. На белой скатерти виднелся его темный отпечаток. Степаныч и тетя Шура проследили за моим взглядом и тоже замерли. Крест воздействовал на окружающий мир, воздействовал и на меня! Как? Я не мог объяснить, но понял, что сделал первый шаг по пути, о котором говорили мои хозяева.

Пасмурный вечер перешел в темную ночь. На сеновале воцарилась темнота, плотная, осязаемая, наверное, материальная. На душе стало тревожно в ожидании перемен, и перемены должны были начаться скоро, ждать осталось совсем недолго.

Тревога, нет, это была, скорее, не тревога, обычно связанная с ожиданием неприятностей. Это были душевный трепет и нетерпение – жажда перемен вошла в меня и не давала покоя. События дня вновь проплывали в памяти.

Машка вытянулась вдоль меня и прижалась. Тепло, шедшее от нее, успокаивало, я начал дремать…

Вдруг что-то кольнуло меня в глаза через прикрытые веки. Я очнулся и через щель в крыше увидел свет далекой звезды, пробившийся среди туч. Яркая звезда, светившая мне и в мою первую ночь здесь, мерцала. И словно в ответ ей начало пульсировать слабое тепло, исходящее от креста, лежащего на моей груди. Я прикоснулся к нему рукой, и на моей ладони отразился рубиновый свет. Оказывается, в центре креста светился маленький камушек, как крохотный глазок, не замеченный нами. В пульсации звезды и камня прослеживался какой-то связанный ритм. Я убрал руку в сторону и лежал, боясь пошевелиться. Так и уснул под мерцание. Рассуждать об увиденном не имело никакого смысла.

Озеро

Я сидел на берегу маленького округлого озера, прислонившись к стволу могучей ели. Ее ветки почти касались моей головы. Такие же ели окружали и все озеро, оставляя небольшое свободное пространство до воды. В озере не было видно отражений, только бездонная черная мгла. Да вода ли это? Тишина.

Вдруг на противоположном берегу я увидел светлую неясную фигуру и почувствовал на себе взгляд. Это был тот же взгляд, пронзивший меня ранее. Только теперь в нем не было жгучей остроты и требовательности, а скорее, улыбка и доброта. Пронеслась мысль: «Может ли только в одном взгляде быть улыбка? А как взгляд может быть добрым?». Но это все было неважно. Марфа! Она опять пришла за мной, замерла на одном месте, и от нее веяло незримой красотой. Я выбрался из-под ели и сделал несколько шагов вперед. Марфа начала удаляться от меня в противоположном направлении. Ее взгляд не отпускал меня и манил. Обежав озеро, я попытался догнать видение, но видел только светлый контур меж деревьев. Он легко скользил, казалось, не касаясь земли. Мне же с трудом приходилось пробираться по густому лесу, отводя в стороны колючие ветви елей, под ногами хлюпала вода. К тому же непонятная тяжесть навалилась на меня и не давала идти быстрее. Напоследок за деревьями сверкнула слабая вспышка, и Марфа исчезла, пропала и свежесть, источаемая ей. В отчаянии по инерции я еще сделал несколько шагов вперед и оказался на маленькой лесной поляне, окруженной такими же елями-великанами. Из-под длинных мохнатых лап выглядывала дверь избушки.

Я открыл глаза, через щели на сеновал пробивался яркий свет. Машки уже не было рядом. Сон, опять сон, и непрошедшее гнетущее чувство тяжести, как я теперь понимал, предвестник необходимости действовать.

Оказывается, день близился к полудню. Здорово я поспал. Степаныча дома не было – ушел за грибами, Тетя Шура занималась повседневными домашними делами.

– А меня что не разбудили?

– Ты вчера и так намаялся, не стали. Как? Выспался?

– Даже слишком.

– Вот и хорошо, завтрак на столе, хозяйничай сам. – И тетя Шура, закончив заниматься с курами, пошла к кроликам.

Пока я ел, вернулся Степаныч с корзиной грибов и довольным Мишкой, нагулявшимся вдоволь вместе с хозяином.

– Ну ты и придавил! Отдохнул?

– Даже очень. Где здесь озеро в лесу?

– А. Есть такое. Только не ходит туда давно никто, и дороги нет.

– А почему?

– А что там делать: далеко, рыбы нет, а грибы и ягоды ближе можно набрать. Вон, смотри, – Степаныч кивнул на корзину с белыми и красноголовиками.