Затянувшийся отпуск с черной кошкой

Я думал, опять начнутся расспросы. Но нет. Степаныч, видимо, обдумывал, как мне объяснить дорогу, тетя Шура только добавила: – Марфа в ту сторону ходила. – Все мы обсудили вчера, решение я принял, и раз спрашиваю про озеро, значит, надо, и так все понятно.

– Я сам там давно не был, идти надо лесом, вон в ту сторону, – Степаныч махнул рукой за деревню, где почти сразу начинался густой хвойный лес.

– А далеко?

– А кто мерил? Километров пять, может, будет.

– Прилично.

– Давай завтра, с утра. Я провожу, по ходу дорогу вспомню. Сегодня-то только в одну сторону и доберешься.

Я согласился. Но меня обуревало нетерпение, и от этого день тянулся крайне медленно. Чтобы скоротать его, мы со Степанычем занялись мелким ремонтом: что-то подколотить, где-то подправить. Тетя Шура, видя нашу маету, тоже не осталась в долгу. Выдавала нам поручения на ее неотложные дела в огороде: сюда принести перегноя, тут вскопать, там скосить траву и сложить на компост – бесконечная деревенская работа, за которой мы почти не разговаривали, только перебрасывались короткими междометиями.

Наконец этот день закончился. Мы поужинали и разошлись по своим спальным местам. Завтра предстоял день, полный неожиданностей и открытий. Через щель на крыше мне светила звезда и изредка подмигивала: «Спи, все будет хорошо».

* * *

Для этого похода Степаныч заставил меня надеть свою камуфляжную форму, такую же кепку и крепкие высокие ботинки. Выдал и охотничий нож в ножнах – «на всякий случай». На спину я надел рюкзак с едой, приготовленной тетей Шурой. Когда мы выходили, солнце еще не показалось из-за кромки леса, стоял утренний сумрак, было свежо, на траве мелкими бусинками поблескивала роса.

Мы шли второй час. Начинавшаяся от опушки леса, заросшая кустарником просека, быстро закончилась, дальше мы двигались по неглубокой ложбине, где угадывалась еле заметная тропа, и наконец поднялись на ровное место. Тропа пропала. По времени солнце поднялось высоко, но мы его не видели. В этом еловом густом лесу было темно, тихо и донимали комары. Только мохнатому Мишке они были нипочем. Он весело бежал впереди нас, словно знал, куда идти, останавливался и нетерпеливо ждал, когда мы догоним его. Степаныч все же не доверял собачьему чутью и не спешил углубляться дальше в лес, озабоченно переходя от одной елки к другой, и внимательно осматривал стволы.

– Вот, нашел! – радостно крикнул он мне, хлопая по дереву, на котором на уровне груди виднелся потемневший затес. Он ловко подновил его топором: – Теперь издали видно будет.

Я подошел ближе. Степаныч продолжил объяснять:

– Видишь, край ложбины, по ней мы пришли, а вон там, по прямой, следующая елка, – он махнул топором в противоположную от ложбины сторону дальше в лес: «Вот она, тропа».

Мы пошли вперед, переходя от елки к елке, на которых Степаныч обновлял зарубки. Оглянувшись назад, я хорошо видел эти белеющие ориентиры, по которым можно было вернуться назад: «А откуда они здесь, зарубки?».

– Мои, – довольно ответил Степаныч, – пригодились вот. А Мишка молодец, помнит.

За очередной елкой нам неожиданно открылось озеро. Округлая небольшая чаша с низким берегом. Лес, повторяя форму озера, отступил от него метра на три. На свободном кольцеобразном пространстве образовалась поляна, поросшая густой шелковистой травой, словно недавно кем-то скошенной. Длинная трава росла по самому берегу озера и спускалась в темную воду. В отличие от моего сна, в воде отражались пятачок голубого неба и ели, вершинами словно проросшие к центру вглубь озера. Вода замерла, никакого движения, ни одного насекомого над ее гладью, да и комары вдруг пропали на этой лесной поляне. Тишина.

– Ф-у-у, – отдышался Степаныч, – дошли. Как место?

– Сказочное. Тут бы еще Аленушку, горюющую о братце Иванушке, для полноты картины.

– Верно подметил, сказочное-то сказочное, да из недоброй сказки. – Степаныч шел по кругу, вдоль кромки елок. – Сашок, иди сюда, вот, здесь отдохнем.

У одной из елей со стороны озера несколько нижних ветвей было срублено и образовался своеобразный живой шалаш. Под ветками, у ствола дерева, на двух деревянных обрубках лежали три отесанных бревнышка, покрытые еловыми ветками, давно завядшими. Степаныч нарубил нового лапника, и я разложил его на бревнах. Мы сели, вытянув вперед уставшие ноги, и откинулись на шершавый ствол могучей ели. Сверху и с боков нас прикрывали длинные ветви с плотной и колючей хвоей. Было удивительно уютно сидеть в этом месте.

Мишка обежал озеро кругом, подходил и к берегу, но, потянув носом воздух над самой водой, только облизнулся, пить не стал и отошел, пятясь задом и поскуливая.

– Плохая вода, мертвая, – подытожил я.

– Тоже почувствовал? – утвердительно спросил Степаныч, развязывая рюкзак. – Давай, перекусим.

Тетя Шура, и когда только успела все приготовить, положила нам с собой пирожков с грибами и картошкой, отдельно сладких, с малиной. Налили ароматный чай из термоса и хорошо перекусили. Мишка, глядя, как мы аппетитно едим, тоже облизывался и радовался за нас, да и за себя. Ему тоже перепало.

Пока ели, Степаныч рассказал невеселую историю, связанную с этим озером. Оказывается, у него и названия не было.

– Лет пять назад геолог один к нам в деревню зашел. Неделю жил, всю округу исходил. Нас расспрашивал, что да как. То ли искал что-то, так и не поняли. Потом пропал. Ну, думали, ушел. А тут Марфа в очередной раз вернулась и рассказала. Видела этого геолога, здесь, на озере, мертвого уже. Ну, собрались с мужиками, пошли. А он вот тут, где мы с тобой, сидит, котелок в руках, в нем вода с озера. Самого муравьи уже изъели. Вон там, в лесу, похоронили. Документов при нем никаких не нашли. Кто был? Геолог, не геолог, не знаем. Пропал человек. Никто его не искал, да и мы никому говорить не стали, неприятностей меньше.

Мы еще налили чаю, сидели, молчали. Я подумал: «Вот если б раньше, расскажи мне такую историю, да еще в таком жутковатом месте… Как бы я среагировал? Испугался, поспешил уйти отсюда? Наверное. А сейчас рассказ Степаныча, наоборот, разжег во мне интерес. И еще я чувствовал – те силы, стоящие у истоков нашего мира, не могут причинить зла. Да и что для них зло? Нет там такого понятия. Зло в самом человеке, в его самонадеянности, попытке возомнить себя царем природы, всего сущего. А как я теперь почувствовал и понял, человек знает только очень маленькую частичку окружающего его мира. Известных органов чувств человека, всей созданной, опять же, на основе этих органов, опыте и знаниях, техники недостаточно для познания мира. Мир многогранен и гораздо сложнее. Чтобы его познать, хотя бы понять, надо идти вперед очень осторожно, не ломиться напролом в закрытые двери, зачастую открывающиеся очень просто. На удивление, мне стало легко и спокойно.

– А сами мы сюда давно не ходили, да и раньше редко. Тяжелое место. И воду никогда из озера не пили, исстари так повелось. Вот только Марфа здесь и бывала. Но Марфа есть Марфа. Вот так. – Степаныч внимательно посмотрел на меня: – Ты как?

– Еще здесь посижу, один хочу побыть.

– Ну как знаешь. Еда у тебя еще есть. Дорогу обратно найдешь?

– Найду. Степаныч, ты не обижайся, ладно?

– Да какие обиды. Но до темноты возвращайся. – Степаныч выбрался из нашего шалаша и, поправляя одежду, спросил: – Мишку оставить?

– Приду… пусть с тобой идет.

Степаныч направился к первой елке с зарубкой, а Мишка растерянно стоял между нами, не зная, что ему делать.

Иди! – повелительно крикнул я ему, и он нехотя засеменил вслед за Степанычем. Всколыхнулись и сомкнулись ветки за ними, закрывая проход. Я остался один, отрезанный от остального мира. Мой мир заканчивался у стены елей, окруживших озеро.

Стало тихо и спокойно. Сначала на меня навалилось чувство одиночества, непонятная тоска, но потом они быстро отступили. Я словно растворился в этом маленьком, окружающем меня, мире, стал его частью, частью ели, к которой прислонился спиной. Дерево мощно гудело, это была не тоненькая березка в роще, боящаяся случайного прохожего. Корни ели уходили глубоко, вершина возносилась ввысь, ветви переплелись с соседними деревьями, и все они пели. То гудение, которое я услышал сначала, делилось на тысячи оттенков, постоянно меняющихся и переливающихся. О чем эта песня, не знаю.

Неожиданно границы этого маленького мирка раздвинулись и затем исчезли. Но я ощутил себя не в том мире, оставшемся за кругом елей. Я проваливался, если это можно так назвать, в пустоту, а может, просто повис в ней – ни расстояний, ни времени, ни цвета, ни звука. Где-то на окраине моего сознания возникло неясное белое пятно, переливающееся серыми тенями, оно вращалось и постепенно приближалось. «Портал, вход в неизвестность», – пронеслась отстраненная, не моя мысль, а с моей стороны, покой и равнодушие к происходящему.

Обожгло, заболела грудь, тело у меня было, я мог чувствовать и с трудом открыл глаза. Гудение прекратилось, передо мной все то же озеро, нависли еловые ветви, все во мне онемело, осталось ощущение жгучей, пульсирующей боли в груди. Я с трудом поднял руку и, приложив ее к источнику боли, нащупал под одеждой крестик, продолжающий пульсировать и причинять беспокойство. Только когда я окончательно пришел в себя, он успокоился, боль прошла. «Стой, стой, стой… нельзя», – взамен прозвучало в голове. «Иной мир», – пришел ответ на мой непроизнесенный вопрос.

И уже сам догадался – деревья прорастают в иной мир, другое измерение, здесь только их начало, видимая нам основа, я, слившись с деревом, мог уйти туда, откуда возврата может и не быть. А геолог? Может, вода из озера отключила его сознание, и оно перешло в иную реальность? Наше тело не может последовать за сознанием, душой! Вот так, и меня могли найти под этой же елкой. Дааа, вовремя Марфа передала мне крест, и провидение спасло меня.

Раздался далекий тихий шелест. Постепенно этот звук усиливался, приближаясь. Вдруг вода озера словно вскипела, покрывшись возмутившими ее разбегающимися кругами. Дождь. Постоянно меняющаяся тональность и громкость шелеста, шелеста от невидимых капель, падающих на ветви елей, и шелест от таких же капель, падающих в озеро. Эти звуки переплетались, перебегали в пространстве, создавая непередаваемую песнь дождя, неотделимую от места, где он шел. С ветвей моей ели заструились тонкие струйки воды, капли сливались в маленькие ручейки и исчезали в траве. Под самой елью было сухо, вода не попадала через чащу иголок. Так же неожиданно дождь прекратился, последние капли упали с веток, озеро успокоилось, и опять наступила тишина, покой, вечность. Я снова был близок к отключению сознания.

Гортанный звук раздался с высоты – крик птицы. Я сделал над собой усилие и с трудом выбрался из-под веток, разминая затекшие мышцы. Над озером кружил ворон, издав еще раз свой крик, он скрылся за краем леса.

Надо было уходить, недаром Степаныч называл это место тяжелым.

Избушка

Я несколько раз обошел вокруг озера. Вот шалаш под елью, вот зарубка на ели, от которой начинался путь домой в деревню. А в какую сторону идти мне в поисках избушки Марфы? Во сне все было просто, но условно. От шалаша я примерно определил место, с которого Марфа меня позвала, даже пробовал от этого места идти дальше в лес. Никаких примет, намеков, можно было заблудиться. Что делать?

В озеро впадал небольшой ручеек. Его не было видно, но в том месте, где он протекал, под травой хлюпала влажная почва. Кстати, из озера ручей не вытекал, вода, наверное, уходила через подземные каналы.

Ручей и навел меня на мысль: «Во сне, когда я пытался догнать Марфу, под ногами была вода. Не вдоль ли этого ручья я шел?». В любом случае выбора не было, я надел рюкзак и углубился в лес. Землю в лесу покрывала опавшая с елок хвоя, и здесь ручей хорошо виднелся. Он проложил себе извилистый путь, обтекая корневища деревьев, и, весело журча, бежал навстречу. Иногда попадалась еле заметная тропа, переходящая с одного берега ручья на другой. Я шел правильно. Очень хотелось пить. Чай к этому времени в термосе кончился, но водой из ручья я не рисковал, помня печальный опыт геолога. В чем причина такого действия воды? Какой воды? Озерной или приносимой ручьем? Я не знал.

Прошел примерно час пути. Ели стояли передо мной, казалось, сплошной стеной. В их корнях пропал и ручеек. Непроходимое место. Поискать более свободный, обходной путь? «Иди прямо!» – повелительно прозвучало в голове. Я, хоть и с трудом, исколовшись о жесткие иголки, пробирался дальше, прямо через чащу. Наконец, отодвинув в сторону очередную густую еловую ветвь, оказался на небольшой светлой поляне. Сверни чуть в сторону, в поисках легкой дороги, и на поляну не выйдешь, не найдешь. Да и не пустят сюда никого не нужного, как тогда, у дома Марфы.

На другой стороне поляны примостилась маленькая бревенчатая избушка, вросшая в землю. Вот она, «землянка» Марфы. Над двускатной крышей, засыпанной иголками и поросшей травой, чернела труба. На поляну выходило играющее солнечными бликами оконце: «Заходи, жду тебя».

Сначала я хотел пройти к избушке напрямик, через заросшую высокой травой поляну, но не решился. Прошел вдоль опушки леса, пока не оказался у двери, прикрытой большой еловой лапой.

Дверь, закрытая на деревянный вертушек, легко открылась. Наклонив голову, я шагнул внутрь.

«Дома! Дома», – звучало в голове, хотя я никогда здесь не был! Возможно ли такое? Уютно, душевно, покойно.

У входа возвышалась неровная, сложенная из темного камня печь. У топки лежали приготовленные дрова, на плите замер чайник. За печью размещался топчан, застеленный пестрым одеялом. Перед единственным оконцем, выходящим на поляну, стоял стол, сколоченный из досок. Из-под стола виднелся край такой же табуретки. На противоположной от входа стене висела полка с посудой, прикрытая не до конца задернутой занавеской. С иконы в углу на меня строго смотрел Спаситель. В подвешенной под иконой лампадке огонек давно погас. Ниже, на полке, лежали несколько старых толстых книг.

«Дома, дома, дома, дома…» – продолжало звучать в голове.

Я присел за стол, по которому бегали солнечные зайчики от окна, отодвинул в сторону заправленную керосиновую лампу, едва не просыпав солонку, и притих. Вот сейчас скрипнет дверь и войдет хозяйка, Марфа, только что отлучившаяся ненадолго. Нет. Тишина.

Через неровные кусочки стекла в окне, промазанные на стыках замазкой, было видно, как плавно, от легкого ветра, колеблется трава, доходящая до края окна. Незыблемо стояли стражи – ели, окружая поляну и избушку, прикрывая их от постороннего внимания ощетинившимися колючими ветвями.

Тишину нарушил крик ворона. Он сделал несколько кругов над поляной и сел на вершину высокой ели напротив. Еще издал свой странный гортанный крик, взмахивая крыльями, и замер, глядя в сторону избушки. Я вышел. Ворон спланировал по дуге вниз и пропал среди травы.

От избушки к этому месту угадывалась тропинка, и я осторожно, раздвигая руками траву, двинулся по ней.

На свободном пространстве в центре оказалась ямка, заполненная водой. Ворон стоял на ее краю и, опустив клюв в воду, пил. Я замер. Вот оно что! Эту воду можно пить. Через несколько секунд ворон поднял голову. На солнце сверкнул его темный бездонный глаз. Коротко каркнув, он взмахнул иссиня-черными крыльями, поднялся в воздух и, сделав круг, скрылся за елями.

Проводив его взглядом, я лег на землю, опустил лицо в воду и пил, пока не перехватило дыхание. От ледяной воды ломило зубы, холод разливался по телу. Оторваться от этого источника было невозможно. Через прозрачную воду виднелось неглубокое дно, где били песчаные гейзеры вслед пробивавшимся из-под земли струйкам воды. Иногда песчинки разметало в сторону, тогда становились видны темные отверстия, уходившие в глубь земли. Встав на колени, я осторожно, чтобы не взбаламутить песок, зачерпывал воду пригоршнями и омывал голову и лицо. Еще пил и не мог напиться, пытаясь утолить вдруг возникшую другую, духовную жажду, жажду познания.

Сидя у источника, я завороженно смотрел на его жизнь. С моей головы падали капли. От них по поверхности воды разбегались круги, они пересекались друг с другом, отражались от краев ямки, образуя водяные узоры: «Как мало мы знаем о мире, в котором живем. Как много вокруг нас неосязаемого, поэтому и непознанного. Как безгранично и бесконечно познание, однако, зависящее от его носителя, человека. Человек, как существо, для дальнейшего движения вперед должен развиваться, приобретать новые качества. А не зашли ли мы уже в тупик, пойдя по техногенному пути, ограничив тем самым себя, не сумев при этом искоренить главное противоречие, заложенное в сущности человека?»

К таким мыслям, может быть, сумбурным, меня подтолкнул источник.

Внимательно разглядывая ямку, я увидел, что от нее начинался маленький ручеек и терялся в траве по направлению к озеру. Этот родник с живительной водой, как я его назвал, впадал в озеро! Почему же озеро было мертвым? Ответить на этот вопрос я не мог.

Начерпав кружкой полный чайник воды, я поставил его на печку. За избушкой под навесом имелась приличная поленница дров, здесь же, в сарайчике, я нашел топор и наколол лучинок, разжег печку. Еловые дрова весело затрещали, через неплотно прикрытую дверцу замерцало алое пламя, загудело в трубе, приятно потянуло дымком. В избушке стало еще уютней.

Под полками с посудой, в прочном деревянном ларе, имелся запас круп, соли, сахара, аккуратно разложенных в матерчатые мешочки. В отдельном отсеке были и консервы в промасленных металлических банках, завернутых в бумагу. В большой прямоугольной банке с плотной крышкой и изображениями индийских танцовщиц хранился ароматный чай. Жить можно!

Пока чайник шумел на печке, я зажег лампадку под иконой, по лику Спасителя пробежали тени, глаза наполнились бездонной глубиной. Дошла очередь и до книг. Их давно никто не брал с полки. Я протянул руку к верхней и попытался поднять ее. Но крест на моей груди, к которому я теперь постоянно прислушивался, сначала потеплел, а потом проявил что-то вроде беспокойства. Руку пришлось убрать, а пальцы почувствовали слабое онемение. «Потом, рано», – пришло чуть позже.

Прыгала крышка чайника, кипела вода, но эти звуки доносились издалека. В последнее время я мог неожиданно отключиться и впасть в подобие транса. Приходила благодать, грудь начинала млеть, откуда-то возникало восторженное и вместе с тем тихое состояние души, тело вибрировало, попадая в какой-то непонятный резонанс. А с чем или даже с кем был этот резонанс, оставалось неизвестным.

Я, обжигаясь, пил ароматный чай, держа кружку двумя руками, и через пар, поднимавшийся над чашкой, смотрел в окно.

На меня лег тяжкий груз принятия решения. Избушка призывала меня остаться здесь, звала, чтобы дальше получать новые знания, тягу к которым во мне пробудила вода из источника. Надо было хотя бы несколько дней пожить здесь в одиночестве. Готов ли я к этому?

Сегодня я возвращался в деревню, не мог не пойти. Но сюда я вернусь обязательно, такое решение во мне созрело. Уход из этого места навсегда закончился бы плохо, прежде всего для меня самого. Я это чувствовал и не пошел бы наперекор провидению. Причиной моего решения вернуться был не страх. Мне самому быстрее хотелось окунуться в новые знания, почувствовать неведомое.

Марфа ушла, выполнив свою задачу. В избушке было все приготовлено для нового человека. Но почему из множества людей, живущих здесь, пусть и не здесь, выбор пал на меня? Этот вопрос тоже не давал мне покоя, но он не требовал немедленного ответа.

Крест на моей груди отозвался ласковым теплом и успокоением. Провидение поддерживало меня, мое решение.

Пора было возвращаться обратно. День клонился к вечеру.

Наведя порядок в избушке, я собрался, прикрыл за собой дверь, повернул вертушек и пошел в деревню. На краю поляны оглянулся. Я уходил из дома, своего дома, куда мне предстояло скоро вернуться.

Поляна с избушкой, озеро остались далеко позади. Белевшие в сумерках зарубки на деревьях тоже закончились. Всю дорогу я спиной ощущал покинутый мной маленький домик. Он не отпускал меня, и от него, от иконы Спасителя с зажженной лампадкой, ко мне протянулась незримая нить, утончавшаяся по мере моего удаления, но от этого становившаяся только крепче. Можно, конечно, было оборвать ее, это было в моей власти. Но я не хотел этого.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.