Чужестранка

Я вдруг заметила, что Лаогера совсем не разделяет моего интереса к певцу и его инструментам. Она вся напряглась и все посматривала через мое плечо на проход в нижней части зала, откинувшись назад и скрываясь в тени под гобеленом от любопытных взоров.

Проследив за ее взглядом, я увидела высокую фигуру рыжего Джейми Мактавиша, только что вошедшего в холл.

– Ax вот оно что! Галантный герой! Влюблены в него, да? – обратилась я к девушке.

Она отчаянно затрясла головой, но яркий румянец на щеках выдал ее с головой.

– Отлично, посмотрим, что можно сделать, – воскликнула я, полная великодушия. Я встала и весело замахала Джейми, чтобы привлечь его внимание. Заметив мой сигнал, молодой человек с улыбкой начал протискиваться к нам сквозь толпу. Я не знаю, что произошло тогда во дворе между ним и Лаогерой, но сейчас он поздоровался с ней сдержанно, хоть и вполне приветливо. Мне он поклонился несколько свободнее; впрочем, наши отношения достигли такой степени близости, что вряд ли он стал бы обращаться ко мне как к малознакомому человеку. Несколько пробных аккордов возвестили о начале концерта, и мы поспешно уселись, причем Джейми занял место между мной и Лаогерой.

Гуиллин был мужчина невзрачный, хрупкого сложения, с волосами мышиного оттенка. Но стоило ему начать петь, как это переставало иметь значение. Зрение как бы отключалось, а уши, напротив, становились очень чувствительными. Гуиллин начал с простой песни; он исполнял ее на гэльском, четко пропевая каждую строку и подчеркивая ее окончание прикосновением к струнам арфы, музыка воспринималась как эхо слов, как переход от одной поэтической строки к другой. И голос был обманчиво простой. Вначале казалось, что в нем нет ничего особенного: голос приятный, но не такой уж сильный. Но потом приходило чувство, будто звук проникает в самую глубину твоего существа, каждый слог был кристально чист, и было совершенно не важно, понимаешь язык или нет – песня внутри, звенит в голове.

Песню встретили горячими аплодисментами, и певец тотчас перешел ко второй, которую пел на валлийском языке – так, во всяком случае, мне показалось. Для меня это звучало как мелодичное полоскание горла, но все вокруг отлично понимали смысл – вероятно, слышали ее раньше.

Во время короткого перерыва, когда певец снова сделал паузу, чтобы настроить арфу, я тихонько спросила у Джейми, давно ли Гуиллин живет в замке, но тут же спохватилась:

– Ох, вы же не можете этого знать? Вы и сами здесь недавно.

– Я бывал в замке и прежде, – ответил он, повернувшись ко мне. – Прожил в Леохе год, когда мне было шестнадцать, Гуиллин тогда уже был здесь. Колум любит его музыку и хорошо платит, чтобы удержать его тут. Иначе нельзя – валлиец будет желанным гостем у очага любого лэрда.

– А я помню, что вы были здесь.

Это сказала Лаогера – вся покраснев от смущения, она все же вступила в разговор.

Джейми взглянул на нее и улыбнулся одними уголками губ.

– Вот как? Но вам тогда было не больше семи или восьми. Не думаю, что в то время я так уж выделялся среди других, чтобы вы меня запомнили. – И Джейми снова повернулся ко мне: – Вы понимаете по-валлийски?

– А я все-таки помню, – не унималась Лаогера. – Вы были… э… я хочу сказать… а вы меня не помните?

Ее пальцы нервно теребили складки платья; я заметила обкусанные ногти.

Внимание Джейми тем временем привлекла группа людей у противоположной стены, они о чем-то спорили по-гэльски.

– Что? – опомнился он. – Нет, не думаю. – Он с улыбкой посмотрел на девушку. – Шестнадцатилетние парни так поглощены собой, что не обращают никакого внимания на тех, кого считают малышней.

Я сообразила, что эту реплику он с иронией адресовал самому себе, нежели своей собеседнице, однако эффект вышел неудачный. Я поняла, что наступившая пауза необходима Лаогере, чтобы овладеть эмоциями, и поспешила нарушить молчание:

– Нет, я совсем не знаю валлийского. А вы понимаете, о чем он поет?

– Конечно.

И Джейми принялся делать примерный перевод на английский.

То была баллада о юноше, который полюбил девушку, но считал себя недостойным ее, потому что был беден. Он уплыл в море, чтобы разбогатеть. Корабль потерпел крушение. Ему угрожали морские змеи, зачаровывали сирены, он прошел множество испытаний, нашел сокровище, но когда вернулся домой, узнал, что любимая вышла замуж за его лучшего друга, который был небогат, но более разумен.

– А что выбрали бы вы? – спросила я у Джейми, чтобы немного подразнить его. – Не решились бы жениться без денег или сошлись с любимой, а деньги послали бы ко всем чертям?

Мой вопрос заинтересовал Лаогеру – делая вид, что поглощена звуками флейты, на которой теперь играл Гуиллин, она наклонила голову в сторону Джейми, чтобы услышать ответ.

– Я? – Вопрос явно позабавил Джейми. – Ну, поскольку денег у меня нет и шансов получить их в будущем тоже, я, наверное, был бы счастлив, если бы девушка решилась выйти за меня и без денег. – Он с улыбкой покачал головой. – Терпеть не могу морских змей.

Он собирался сказать что-то еще, но его остановила Лаогера, которая положила руку ему на рукав, но тотчас отдернула ее, словно коснулась раскаленного железа.

– Шшш, – прошипела она, – кажется, он начинает рассказывать. Не хотите послушать?

– А, да.

Джейми слегка наклонился вперед в ожидании, однако сообразив, что загораживает мне обзор, настоял, чтобы я села по другую сторону от него, и попросил Лаогеру подвинуться на край скамьи. Я заметила, что девушка совсем не рада такой перемене, и попробовала отказаться, уверяя, что мне и так хорошо, но Джейми настоял:

– Нет, отсюда вам будет лучше видно и слышно. Кроме того, если он будет говорить по-гэльски, я могу переводить вам на ухо.

Каждую песню барда слушатели сопровождали аплодисментами, но когда он просто играл на арфе, люди в зале тихонько переговаривались, и оттого высокие мелодичные звуки арфы как будто сопровождались глубоким низким гудением. Теперь же по залу пронесся общий благоговейный шорох. Когда бард заговорил, голос у него оказался такой же чистый и ясный, как во время пения, каждое слово было слышно во всех уголках зала.

– Это было давно, двести лет назад…

Он заговорил по-английски, и я испытала внезапное чувство дежавю. Точно так же начинал легенды наш гид, с которым мы ездили на Лох-Несс.

Гуиллин рассказывал историю не о героях и духах, а о феях – Маленьком Народце.

– Один из кланов Маленького Народца обитал возле Дандреггана, – начал он. – Этот холм назвали так, потому что на нем жил дракон, которого убил Фьонн и здесь же похоронил[13]. Когда Фьонн и Финн ушли отсюда, в глубине холма поселились феи, и захотелось им заполучить в кормилицы для своих волшебных детей матерей настоящих мужчин, ибо мужчины обладали такими свойствами, каких нет у фей, и Маленький Народец считал, что сила перейдет к их малышам с молоком кормилиц. И вот Юэн Макдональд из Дандреггана пас однажды ночью своих коней, и в ту ночь жена родила ему первенца. Налетел порыв ночного ветра и принес Юэну вздох его жены. Она вздыхала точно так, как перед рождением ребенка, и, услышав ее вздох рядом, Юэн Макдональд метнул свой нож навстречу ветру во имя Святой Троицы. И его жена упала невредимой на землю рядом с ним.

В конце рассказа послышалось всеобщее восхищенное «ах!», а Гуиллин перешел к другим историям об уме и изобретательности фей, об их отношениях с миром людей. Он перескакивал с английского на гэльский – в зависимости от того, какой из них казался ему более подходящим ритму повествования, потому что суть была не в одном только содержании, но и в красоте формы. Как и обещал, Джейми тихонько переводил мне с гэльского, так легко и быстро, что я поняла: эти истории он слышал уже не раз.

Одну из легенд я отметила особо. Некий человек поднялся ночью на холм и услышал, как женщина поет печальную песню под камнями волшебного холма. Человек прислушался и разобрал такие слова:

«Я супруга лэрда Балнэйна, похитили феи меня…»

Мужчина поспешил в дом Балнэйна и выяснил, что хозяин куда-то уехал, а его жена и маленький сын исчезли. Человек разыскал священника и привел его на холм. Священник проклял камни и окропил их святой водой. Тотчас тьма сгустилась, и прогремел гром. После этого из-за облаков показалась луна и осветила женщину, жену Балнэйна, которая без сил лежала на траве с маленьким сыном на руках. Женщина так устала, словно долго шла куда-то, но она не помнила, где была и как туда попала.

Гостям в зале тоже было что порассказать; Гуиллин сидел на своем стуле и потягивал вино, пока другие рассказчики выходили по очереди к камину и рассказывали истории, вызывая неизменное восхищение у слушателей.

Многих я слушала вполуха. Все это и вправду было интересно, но мысли мои не давали мне покоя, беспорядочно крутились в голове под воздействием вина, музыки и сказок.

«В шотландских сказаниях все всегда происходит двести лет назад… – прозвучал у меня в ушах голос преподобного Уэйкфилда. – Это все равно что сказать «давным-давно» – так ведь начинаются английские сказки, верно?»

Женщина угодила в каменную ловушку на волшебном холме, побывала где-то и вернулась без сил, но неизвестно, где она была и как туда попала.

Я почувствовала, что волосы у меня на голове встали дыбом, словно от холода, и я пригладила их. Двести лет назад. С 1945-го по 1743-й – примерно так и есть. А женщины, которые проходили сквозь камень… Всегда это были женщины?

И еще кое-что запомнилось мне. Женщины возвращались. Святая вода, проклятия или нож, но они возвращались. Я должна вернуться к камням Крэг-на-Дун… Вдруг это возможно… если есть хоть один шанс… Я ощутила растущее возбуждение и вместе с ним тошноту. Потянулась за бокалом с вином, чтобы успокоить себя.

– Осторожно!

Я случайно задела край почти полного бокала, который легкомысленно оставила прямо на скамейке возле себя. Рука Джейми переметнулась через мои колени и в последний момент удержала бокал от падения на пол. Он приподнял бокал, бережно ухватив его сильными и крупными пальцами, поводил им перед носом, принюхиваясь, потом передал мне. Приподнял брови.

– Рейнское вино, – только и могла вымолвить я.

– Да, я знаю, – отозвался он, лукаво поглядывая на меня. – Вино Колума, верно?

– Ну да. Хотите попробовать? Оно вкусное.

Неуверенной рукой я протянула ему вино. Он немного помедлил, но взял бокал и пригубил немного.

– Да, хорошее, – сказал он, возвращая мне бокал. – К тому же двойной крепости. Колум пьет его ночами, когда у него ноют ноги. Сколько вы выпили? – спросил он, близко наклонившись ко мне.

– Два… нет, три бокала, – с некоторой гордостью ответила я. – Вы считаете, что я пьяна?

– Нет, – ответил он. – Я удивлен, что вы не пьяны. Большинство тех, кто пьет его с Колумом, валится под стол после второго бокала.

Он забрал у меня вино и медленно выпил его сам.

– Достаточно, – уверенно произнес он. – Думаю, вам пить больше не стоит, иначе вы не сможете подняться по лестнице.

Он протянул пустой бокал Лаогере, даже не глядя на нее.

– Отнесите это, барышня, – небрежно попросил он. – Уже поздно. Я, пожалуй, провожу миссис Бошан в ее комнату.

Он взял меня под руку и повел к выходу, а девушка смотрела нам вслед с таким выражением, в котором явно читалось желание убить.

Джейми провел меня до дверей моей комнаты и, к моему удивлению, вошел следом. Но удивление тут же испарилось, когда он, закрыв за собой дверь, начал стягивать рубашку. Я забыла о повязке, которую собиралась снять еще два дня назад.

– Я был бы рад избавиться от этого, – сказал он, проведя пальцами по конструкции из вискозы и полотна. – Целыми днями щекочет и натирает кожу.

– Удивляюсь, как это вы не сняли повязку сами, – ответила я и начала распутывать узлы.

– Боялся после вашей взбучки, когда вы перевязывали в первый раз, – ответил он, глядя на меня с высоты своего роста и нахально ухмыляясь. – Думал, вы надаете мне по заднице, если я дотронусь до повязки.

– Я вам сейчас надаю, если не сядете и не будете вести себя спокойно, – полушутя сказала я и, надавив обеими руками на здоровое плечо, усадила на стул возле кровати.

Я сняла все повязки и осторожно ощупала сустав. Он по-прежнему был немного опухшим, и кровоподтек был заметен, но, к моей радости, порванных мышц не наблюдалось.

– Если вам так хотелось избавиться от этого, почему вы не позволили мне сделать это вчера днем?

Меня сильно озадачило его поведение на лугу – это казалось тем более странным теперь, когда я увидела, что грубые края полотняных бинтов стерли кожу почти до ссадин. Повязку я снимала очень осторожно, но под ней все было в порядке.

Джейми покосился на меня, потом застенчиво опустил глаза.

– Видите ли… я просто не хотел снимать рубашку при Алеке.

– Вы такой скромник? – сухо спросила я и попросила его поднять и опустить руку, чтобы проверить работу сустава.

Он слегка поморщился от усилия, но на мою реплику улыбнулся.

– Если так, то я вряд ли сидел бы в вашей комнате полуголый, верно? Нет, это из-за рубцов на спине.

Заметив мое удивление, он начал объяснять:

– Алек знает, кто я такой, то есть он знает, что меня пороли, но шрамов он не видел. Знать о чем-то и увидеть собственными глазами – разные вещи.

Отведя взгляд, он осторожно дотронулся до больного плеча и мрачно уставился в пол.

– Это, как бы вам объяснить… Ну, предположим, вы знаете, что какой-то человек пострадал, это просто одна из тех вещей, которые вы о нем знаете, и это не играет роли в отношениях между вами. Алеку известно, что меня пороли, ему известно, что у меня рыжие волосы, и это не влияет на его отношение ко мне. Но если увидеть собственными глазами… – Он запнулся, подыскивая нужные слова. – Это… нечто личное, что ли. Я считаю… если бы он увидел шрамы, то уже не мог бы смотреть на меня и не думать о моей спине. И я знал бы, что он о ней думает, и сам все время вспоминал бы, и… – Он пожал плечами и умолк.

– Ну вот, – заговорил он снова. – Глупо все это объяснять, верно? Просто я чувствителен к таким вещам. В конце концов, сам-то я не видел, может, выглядит совсем не так жутко, как мне кажется.

– А вы не станете возражать, если я осмотрю вашу спину?

– Нет, не стану. – Он как будто немного удивился и несколько секунд молчал, обдумывая это. – Наверное, потому что вы как-то делаете это… вы сочувствуете мне, но не жалеете меня, и я это понимаю.

Он сидел терпеливо и неподвижно, пока я крутилась позади, осматривая спину. Не знаю, насколько реалистично он оценивал положение, но все было достаточно скверно. Даже при свете свечей, даже увидев их однажды, я все равно ужаснулась. Впрочем, раньше я видела лишь одно плечо. Рубцы же покрывали всю спину от плеч до пояса. Многие из них побелели и превратились в тонкие светлые полоски, но были и такие, которые образовали плотные белые клинья, пересекавшие мышцы. С некоторым сожалением я подумала, что в свое время у Джейми была необычайно красивая спина. Кожа светлая и свежая, линии костей и мышц мощные и гармоничные даже теперь, плечи широкие, а позвоночник – словно гибкий глубокий желоб между колоннами мышц.

Джейми был прав. Глядя на чудовищные следы насилия, невозможно было не представлять себе действие, которое их оставило. Я старалась не думать о том, что мускулистые руки передо мной были однажды вытянуты и связаны, медно-рыжая голова поникла в агонии, прижавшись к столбу. Рубцы, на которые я сейчас смотрела, невольно вызывали в воображении чудовищные картины. Кричал ли он, когда это происходило? Я прогнала такую мысль. Я слышала рассказы из послевоенной Германии о куда более страшных мучениях, но он был прав: слышать – совсем не то же, что видеть.

Я невольно стала дотрагиваться до рубцов, как бы пытаясь прикосновениями стереть следы жестокости. Джейми глубоко вдыхал, но не двигался, когда я трогала самые страшные шрамы, один за другим, будто показывая ему то, чего он сам не видел. Наконец я положила руки ему на плечи и замерла, подыскивая слова.

Он накрыл мою руку своей и легонько сжал ее, тем самым давая мне почувствовать, что понимает, о чем я молчу.

– С другими случались вещи похуже, – проронил он тихо и будто снял злые чары. – Она, похоже, заживает, – продолжил он, пытаясь рассмотреть рану на плече. – Почти не болит.

– Это хорошо, – согласилась я, откашлявшись, чтобы избавиться от комка в горле. – Заживает отлично, корочка сухая, нагноения нет. Держите рану в чистоте и в ближайшие дни постарайтесь не слишком напрягать руку. – Я похлопала его по здоровому плечу в знак того, что он может идти. Он самостоятельно надел рубашку, заправив длинный край в килт.

Джейми неловко помедлил у выхода, кажется, собираясь что-то сказать на прощание. Наконец просто пригласил завтра прийти в конюшню, чтобы посмотреть новорожденного жеребенка. Я пообещала, что приду, и, одновременно пожелав друг другу спокойной ночи, мы оба засмеялись и кивнули, когда я закрывала дверь. Я сразу легла, все еще ощущая алкогольный дурман, и видела какие-то безумные сны, которые утром не могла вспомнить.

На следующий день утром я долго принимала пациентов, потом осмотрела кладовую в поисках целебных трав для пополнения моей аптеки, записала – соблюдая правила – подробности приема в черный журнал Дэви Битона и лишь после этого покинула свой тесный кабинет, истосковавшись по свежему воздуху и движению.

В замке никого не было видно, и я воспользовалась возможностью осмотреть верхние комнаты; я заглядывала в пустующие помещения, поднималась по винтовым лестницам и мысленно составляла план замка. План выходил весьма беспорядочный. Со временем появилось столько пристроек и добавок, что невозможно было выяснить первоначальный замысел сооружения. Вот в этом зале, например, в стену встроили маленький альков, к которому вела отдельная лестница, места для комнаты здесь не хватало, очевидно, его сделали, чтобы заполнить пустующее пространство.

Альков был частично скрыт занавеской из полосатой ткани; я бы прошла мимо не задерживаясь, если бы мое внимание не привлекло нечто белое, мелькнувшее из-под занавески. Я остановилась и заглянула внутрь – узнать, что происходит. Белый всполох оказался белым рукавом рубашки Джейми, прижавшего к себе девушку в поцелуе. Девушка сидела у него на коленях, и ее светлые волосы сияли золотом в свете солнечного луча, проникшего за занавеску, словно спинка форели в ручье в утренний час.

Я растерянно замерла. У меня не было желания подглядывать за ними, но я опасалась, что мои шаги по каменным плитам пола привлекут их внимание. Пока я медлила, Джейми разомкнул объятие и поднял голову. Наши глаза встретились; узнав меня, он сразу успокоился, и вспыхнувшее на лице выражение тревоги растаяло. Приподняв брови и чуть заметно пожав плечами, он усадил девушку удобнее у себя на коленях и продолжил начатое. Я отступила и осторожно удалилась. Это не мое дело. Однако я полагала, что и Колум, и отец девицы сочли бы такого «принца-консорта» не самым подходящим кандидатом. Если голубки не будут выбирать менее опасные места для встреч, то как бы не пришлось Джейми еще раз оказаться наказанным – уже за свое поведение.

За ужином я увидела его вместе с Алеком и уселась напротив них за длинным столом. Джейми поздоровался со мной приветливо, но в глазах замерла напряженность. Старина Алек удостоил меня своим обычным «ммхм». Женщины, как он объяснил мне на лугу, ничегошеньки не понимают в лошадях, так что с ними и говорить не о чем.

– Успешно идет укрощение лошадей? – спросила я, чтобы прервать монотонное жевание на противоположной стороне стола.

– Вполне успешно, – отозвался Джейми.

Я поглядела на него поверх блюда с вареной репой.

– У вас губы припухли, Джейми. Это лошадь вас так? – спросила я не без издевки.

– Ага, – ответил он, сузив глаза. – Мордой мотнула, стоило мне отвернуться.

Он говорил спокойно, однако тяжелая нога наступила под столом на кончик моей туфли. Наступила слегка, но намек был ясен.

– Как скверно, – посочувствовала я с самым невинным видом. – Ваши кобылки могут быть опасны.

Нога нажала сильнее, когда Алек вмешался в разговор:

– Кобылки? Но ты вроде с кобылами сейчас не работаешь, а, паренек?

Я попыталась воспользоваться другой ногой как рычагом, чтобы столкнуть тяжелый сапог; это не помогло, тогда я с силой пнула Джейми в лодыжку. Он дернулся и убрал ногу.

– Что это с тобой? – поинтересовался Алек.

– Язык прикусил, – ответил Джейми, глядя на меня поверх руки, которой он прикрыл рот.

– Ну и осел же ты! Чего еще ждать от идиота, который вовремя не успевает от лошади увернуться… – И Алек приступил к долгому перечислению недостатков своего помощника, обвиняя его в неуклюжести, лени, глупости и общей бесталанности. Джейми, наименее неуклюжий человек из всех, кого я знала, опустил голову и продолжил бесстрастно жевать в ходе всей обвинительной речи, но щеки у него горели. Что касается меня, то остаток трапезы я провела, скромно опустив глаза в тарелку.

Джейми отказался от второй порции тушеного мяса и спешно покинул стол, не дослушав речь Алека. Несколько минут я и старый конюх ели молча. Вытерев тарелку последним кусочком хлеба, Алек отправил его в рот и откинулся назад, с иронией поглядывая на меня своим единственным голубым глазом.

– Мой вам совет – не дразните парня, – сказал он. – Ежели ее отец или Колум узнают про это дело, Джейми достанется больше, чем синяк под глазом.

– Жена, например? – сказала я, глядя ему в глаза. Он медленно кивнул.

– Может, и так. А это не такая жена, которая ему нужна.

– Вот как?

Я удивилась его словам – тем более после подслушанного на лугу у загона разговора.

– Ни в коем случае. Ему нужна настоящая женщина, а не девочка. Лаогера останется девчонкой и в пятьдесят. – Суровый рот искривился в подобии улыбки. – Вы, видно, думаете, я всю жизнь провел в конюшне. Но у меня была жена, ладная женщина, и разницу я понимаю очень хорошо. – Голубой глаз вспыхнул, когда Алек поднялся со скамейки. – И вы тоже, барышня.

Я невольно подняла руку, чтобы задержать его.

– Откуда вы узнали… – начала я, но Алек только фыркнул в ответ.

– У меня всего один глаз, барышня, но это не значит, что я слепой.

И он удалился, фыркнув еще раз на прощание.

Я вскоре тоже ушла и, поднимаясь по лестнице к себе в комнату, размышляла, что хотел сказать старый конюх своей последней репликой.

Глава 9

Собрание

Жизнь моя не то чтобы вошла в определенную колею, но обрела стабильность. Я вставала на рассвете вместе со всеми другими обитателями замка, завтракала в большом холле, и если у миссис Фиц не было для меня пациентов, то отправлялась работать на один из замковых огородов. Еще несколько женщин работали там все время, им помогала целая толпа мальчишек разного роста и возраста; они бегали по округе, увозили мусор и притаскивали инструменты для работы, приносили в корзинах навоз. На огородах я бывала примерно через день, иногда помогала на кухне с заготовками из плодов и ягод или просто готовила еду на каждый день, пока какой-нибудь казус не вынуждал меня поспешить в мое убежище, как я про себя называла кабинет покойного Битона.

Иногда я пользовалась приглашением Алека и навещала конюшни или загон на лугу, радостно наблюдая за тем, как лошади сбрасывают с себя клочки свалявшейся зимней шерсти и становятся гладкими и блестящими на яркой весенней травке.

Бывали вечера, когда сразу после ужина я падала в постель, измотанная работой. В иные дни, если у меня не опускались веки от усталости, я посещала собрания в большом холле, чтобы послушать песни или рассказы, игру на арфе и на волынке. Валлийского барда Гуиллина я могла слушать часами как зачарованная, несмотря на то что в большинстве случаев не понимала ни слова.

Обитатели замка начали привыкать к моему обществу, а я – к ним, кое-кто из женщин заговаривал со мной, делая несмелые попытки подружиться. Их разбирало любопытство, но на все расспросы я отвечала, пересказывая на разные лады историю, которую описывала Колуму, и через некоторое время они смирились с тем, что ничего нового не узнают. Обнаружив, что я разбираюсь в медицине, они решили этим воспользоваться и принялись донимать меня вопросами о недомоганиях детей, мужей и домашних животных, не деля последние две категории по важности.

Помимо обычной болтовни, велись разговоры о предстоящем собрании, о котором я впервые услыхала от Алека. Я пришла к выводу, что это событие весьма значительное, и стала внимательно наблюдать за приготовлениями к нему. Припасы непрестанно наполняли огромные кухни; больше двадцати готовых туш висело под навесом, где резали скот, их окуривали специальным дымом, отгоняя мух. На телегах везли бочонки с элем и спускали их в погреба, с деревенской мельницы доставляли мешки с мукой, а из садов, разбитых за стенами замка, приносили корзины вишен и абрикосов.