Чужестранка

Меня пригласили присоединиться к одному из походов за ягодами и фруктами с другими молодыми женщинами из замка; я согласилась с радостью: мне хотелось вырваться из мрачной тени замковых стен. В саду было чудесно, я бродила между деревьями в прохладной дымке шотландского утра, нащупывая во влажной листве красные вишни и пушистые округлые абрикосы, осторожно проверяя, насколько они спелые. Мы собирали только самые лучшие, складывали их в корзины горками, попутно лакомясь, а затем относили урожай в замок, где из него готовили торты и пироги. Просторные полки кладовых были заставлены сластями, напитками и деликатесами.

– Сколько народу обычно приезжает на собрание? – спросила я у Магдален, одной из девушек, с которыми я подружилась.

Она сморщила веснушчатый носик и задумалась.

– Точно не знаю, – сказала она. – Последнее большое собрание состоялось в Леохе больше двадцати лет назад, и тогда приехало… должно быть, зарубок[14] десять мужчин. В то время умер старый Джейкоб и лэрдом стал Колум. В этом году, может, будет народу и побольше, потому что урожай хороший и у людей стали водиться деньги, так что многие привезут с собой жен и детей.

Участники собрания уже начали прибывать в замок, хотя я слышала, что официальная часть, принятие присяги, тинчал и игры состоятся только через несколько дней. Крупные и мелкие арендаторы Колума разместились в самом замке, а люд победнее и батраки разбили лагерь в поле под паром вдоль берега речки, которая питала замковый пруд. Бродячие лудильщики, цыгане, мелкие торговцы устроили нечто вроде ярмарки недалеко от моста. Обитатели замка и жители ближней деревни посещали это место по вечерам после работы; они покупали инструменты, украшения, смотрели выступления фокусников и узнавали последние сплетни.

Я внимательно следила за тем, кто и когда приезжает, а кто уезжает, и взяла за правило чаще бывать в конюшне и загоне. Лошадей там теперь было множество, потому что конюшнями пользовались и гости. Мне пришло в голову, что в суете и толчее празднеств нетрудно будет найти возможность сбежать.

Во время одного из походов за фруктами я впервые повстречала Гейлис Дункан. Я как раз обнаружила небольшую грибницу Ascaria под ольхой, у самых корней, и решила поискать еще. Грибы с темно-алыми шляпками росли группками по несколько штук – четыре, пять, – кое-где они прятались в высокой траве этой части сада. Голоса женщин, собирающих фрукты, доносились до меня все слабее, по мере того как я продвигалась к границе сада, время от времени опускаясь на колени, чтобы собрать грибы.

– А ведь они ядовитые, – произнес чей-то голос у меня за спиной.

Я распрямилась – и крепко ударилась головой о ветку сосны, под которой росли грибы.

Когда зрение прояснилось, я увидела, что передо мной стоит и звонко смеется высокая молодая женщина, может, на несколько лет старше меня, светловолосая, с белой кожей и удивительно красивыми зелеными глазами – красивее глаз я в жизни не видела.

– Простите, что смеюсь над вами, – извинилась она, и на щеках заиграли ямочки. – Не смогла сдержаться.

Она спустилась в неглубокую впадину, где я стояла.

– Я догадываюсь, что выглядела нелепо, – смущенно ответила я, потирая ладонью ушибленную макушку. – Спасибо за предостережение, но я знаю, что эти грибы ядовиты.

– Ах вот как? Вы знаете об этом? От кого же вы хотите избавиться с их помощью? Может быть, от мужа? Сообщите мне, если сработает, тогда я попробую на своем.

Улыбка у нее была такая заразительная, что я невольно улыбнулась в ответ.

Я объяснила, что сырые грибы и в самом деле ядовиты, но если их высушить и растереть в порошок, то можно приготовить снадобье, которое останавливает кровотечение, если его приложить к ране. Так, во всяком случае, утверждала миссис Фиц, а ей я верила куда больше, чем «Путеводителю» Битона.

– Любопытно, – отозвалась женщина, все еще улыбаясь. – А вы знаете, что вот это, – она нагнулась и протянула мне сорванный пучок мелких голубых цветочков с листьями в форме сердца, – вызывает кровотечение?

– Нет, – с удивлением ответила я. – Но зачем кому-то нужно вызывать кровотечение?

На лице у нее появилось выражение иссякающего терпения.

– Чтобы избавиться от ребенка, которого вы не хотите рожать, конечно. Это помогает, но только если принять вовремя, то есть на маленьком сроке. Опоздаете – и оно убьет вас вместе с ребенком.

– Похоже, вы много знаете о таких вещах, – заметила я, все еще пытаясь оправиться от нелепой оказии при нашей встрече.

– Кое-что знаю. Девушки из деревни иногда обращаются ко мне, а порой и замужние женщины. Они считают меня ведьмой, – прибавила она, широко раскрыв глаза в притворном изумлении, и снова улыбнулась. – Но мой муж – помощник окружного прокурора, это держит их в узде, и они не болтают… Ко мне не раз обращались за приворотным зельем для того молодого человека, с которым вы приехали. Он ваш?

– Мой? Кто? Вы имеете в виду… Джейми?

Молодую женщину, казалось, позабавил мой вопрос.

Она уселась на бревно и принялась лениво накручивать светлый локон на указательный палец.

– Ну да. Многие не прочь заполучить парня с такими глазами и волосами, как у него, несмотря на то что за его голову назначена цена и что у него самого за душой ни гроша. Но их папаши, конечно, считают иначе.

Устремив взор куда-то вдаль, она продолжала:

– Вот, например, я – женщина практичная. Вышла за человека, у которого есть дом, деньги и положение. Волос совсем нет, а на глаза я никогда не обращала внимания, они меня не волнуют.

Она протянула мне свою корзину с четырьмя клубневидными корнями на дне.

– Это корни мальвы, – пояснила она. – Мой муж мается животом. Пускает газы не хуже быка.

Я решила, что пора сменить тему, пока я не узнала еще больше неприятных подробностей, и сказала, протягивая руку, чтобы помочь моей собеседнице подняться с бревна:

– Я не представилась, извините. Меня зовут Клэр. Клэр Бошан.

Рука, ухватившаяся за мою, оказалась миниатюрной, с длинными тонкими белыми пальцами – их кончики потемнели, видимо, от сока растений и ягод, лежавших в корзине рядом с корнями мальвы.

– Я знаю, кто вы такая, – сказала она. – В деревне о вас идут толки с того самого дня, как вы приехали в замок. А меня зовут Гейлис. Гейлис Дункан.

Она заглянула в мою корзину.

– Если вы ищете балган-буахрах (так она назвала мои грибы), я могу показать вам, где их много.

Я приняла ее предложение, и мы некоторое время бродили вместе недалеко от сада по узким лощинам и по берегам глубоких карстовых озер, где крохотные поганки росли в изобилии. Гейлис очень много знала о местных растениях и их свойствах, хотя некоторые ее рецепты казались по меньшей мере сомнительными. Трудно было поверить, например, что кровохлебка обеспечит бородавки на носу у соперницы, и я сильно сомневалась, что при помощи чистеца можно превратить жаб в цыплят. Своими знаниями Гейлис делилась с коварным огоньком в глазах, из чего я заключила, что она проверяет меня. Несмотря на склонность к лукавству и поддразнивание, она показалась мне приятной собеседницей, женщиной умной и энергичной, хотя и не лишенной цинизма. Она, кажется, знала абсолютно все о любом обитателе деревни, замка и всей округи; за время нашей прогулки мы несколько раз присаживались отдохнуть, Гейлис знакомила меня с жалобами своего мужа и развлекала злыми сплетнями.

– Говорят, Хэмиш вовсе не сын своего отца, – сообщила она, имея в виду единственного ребенка Колума, рыженького мальчика лет восьми, которого я видела на обеде в холле.

Этой сплетней я не была потрясена, поскольку имела на этот счет собственное мнение. Удивляло меня другое: что у Колума всего один ребенок сомнительного происхождения. Оставалось предположить, что либо Летиции везет, либо она достаточно сообразительна, чтобы вовремя обращаться к Гейлис. Поступив не слишком благоразумно, я поделилась с ней своим предположением.

Она отбросила назад длинные светлые волосы и рассмеялась.

– Нет, не ко мне. Красотка Летиция не нуждается в помощи такого рода, уж поверьте. Если искать колдунью в здешних краях, то проще найти ее в замке, чем в деревне.

Желая повернуть разговор в более безопасное русло, я спросила первое, что пришло в голову:

– Но если маленький Хэмиш – не сын Колума, то чей же тогда?

– Ну конечно же, вашего паренька. – Гейлис повернулась ко мне с ухмылкой на губах и злым блеском в глазах. – Молодого Джейми.

Вернувшись в сад одна, я встретила Магдален; ее волосы выбились из-под платка и торчали в беспорядке, глаза круглые, испуганные.

– Ох, вот и вы, – произнесла она и выдохнула с облегчением. – Мы как раз собирались возвращаться в замок, и я хватилась вас.

– Очень любезно с вашей стороны так переживать за меня, – ответила я, поднимая корзинку с вишней, которую оставила на траве. – Но я знаю дорогу назад.

Магдален затрясла головой:

– Вы должны помнить об осторожности. Ходите одна по лесу, когда кругом полно этих лудильщиков и разных чужаков. Колум велел…

Она вдруг запнулась и прикрыла рот рукой.

– Следить за мной?

Я произнесла это как можно мягче. Она неохотно кивнула, видимо, считая, что я могу оскорбиться. Я пожала плечами и улыбнулась ей.

– Что ж, в этом нет ничего удивительного. В конце концов, он ничего не знает обо мне, кроме того, что я рассказала сама. Кто я, откуда… – Любопытство победило здравый смысл. – Кем он меня считает?

– Вы англичанка, – только и сказала она.

На следующий день я не ходила в сад. Не потому, что мне запретили, а потому, что в замке у нескольких людей произошло пищевое отравление, и это потребовало моего участия. Оказав пострадавшим помощь, я решила выяснить, что стало источником проблемы.

Расследование привело меня к заветревшейся мясной туше из-под навеса. Я как раз стояла там и давала главному коптильщику советы, как можно предотвратить порчу мяса, когда дверь отворилась, и меня окутало облако дыма.

Я обернулась, вытирая глаза, и увидела Дугала Маккензи в густых клубах дыма от дубовых веток.

– Следите за мясной кладовой не хуже, чем за своим кабинетом, мистрес? – спросил он ядовито. – Скоро подомнете под себя весь замок, и миссис Фиц придется искать себе работу в другом месте.

– Не имею ни малейшего желания оставаться в этом паршивом замке! – огрызнулась я, продолжая вытирать слезящиеся глаза, причем на платке у меня оставались черные угольные пятна. Я отошла в сторону и договорила: – Я хочу только убраться отсюда как можно скорее.

Все еще ухмыляясь, Дугал склонил голову в чрезмерно вежливом поклоне:

– Я в силах воплотить ваше желание в реальность, мистрес. Хоть и временно.

Я отняла платок от лица и уставилась на него:

– Что это значит?

Он закашлялся, отгоняя рукой дым, который теперь плыл на него. Потом вывел меня из-под навеса и повел к конюшням.

– Вы говорили вчера Колуму, что вам нужен чистец и какие-то другие травы?

– Да, чтобы приготовить лекарство для тех, кто отравился мясом. Ну и что?

Он благодушно пожал плечами:

– Да просто я собираюсь в деревню к кузнецу, надо подковать трех лошадей. Жена помощника прокурора травница, и у нее есть запасы. Наверняка найдутся и травы, которые вам нужны. Если вам это интересно, леди, садитесь на лошадь и едем со мной в деревню.

– Жена поверенного? Миссис Дункан?

Я немедленно ощутила прилив счастья. Перспектива покинуть замок хотя бы ненадолго меня обрадовала. Я поспешно вытерла лицо еще раз и заткнула грязный платок за пояс.

– Едем!

Я радовалась поездке вниз по холму в деревню Крэйнсмуир, хотя день был пасмурный и темный. Дугал тоже был в приподнятом настроении и всю дорогу болтал и шутил.

Сначала мы остановились возле кузницы, где Дугал оставил трех прекрасных лошадей, потом он усадил меня позади себя в седло, чтобы доехать по Хай-стрит до дома Дунканов. Это был солидный особняк, наполовину обшитый деревом, четырехэтажный, в двух нижних этажах окна оказались цветные, составленные из шестигранных стекол сиреневого и зеленого цвета.

Гейлис приветствовала нас восторженно, радуясь нашему обществу в столь непогожий день.

– Это просто замечательно! – воскликнула она. – А я как раз искала повод забраться в кладовую и все там разобрать. Энн!

На ее призыв из незаметной двери вышла служанка средних лет, с лицом, сморщенным, как печеное яблоко.

– Проводи мистрес Клэр в кладовую, – приказала Гейлис, – а потом принеси нам туда ведро воды из родника. Помни: из родника, а не из колодца на площади!

Она повернулась к Дугалу:

– Я приготовила укрепляющее средство, которое обещала вашему брату. Зайдете со мной в кухню на минутку?

Я тем временем последовала за тыквообразным задом служанки вверх по деревянной лестнице и неожиданно для себя оказалась в длинном высоком пространстве под самой крышей. В отличие от других частей дома окна здесь были двустворчатые; сейчас закрытые из-за дождя, они все же пропускали куда больше света, чем окна в фешенебельной мрачной гостиной внизу.

Гейлис явно знала свое дело. Комната была оснащена длинными сушильными рамами, обтянутыми марлей, крюками, висящими над небольшим очагом – для горячей сушки, а также открытыми полками вдоль стен, в которых были просверлены отверстия для лучшей циркуляции воздуха. Атмосфера была напоена тонким, душистым ароматом сохнущих трав – базилика, розмарина и лаванды. На удивление современная рабочая поверхность тянулась по одной стороне комнаты, на ней располагался набор самых разных ступок, пестиков, чаш, ложек – все безупречно чистое.

Прошло некоторое время, прежде чем появилась Гейлис, раскрасневшаяся от подъема по лестнице, но довольная в предвкушении долгих послеполуденных часов за приятными занятиями: работой с травами и болтовней.

Закапал небольшой дождь, вода стекала по длинным стеклам окон, но в очаге горел огонь, и было очень уютно. Я радовалась обществу Гейлис: ее острый язык и откровенно циничные ремарки составляли разительный контраст с благонравными и скучными разговорами женщин из замка, кроме того, для женщины, живущей в маленькой деревушке, Гейлис оказалась весьма образованной.

Она знала все скандальные истории, все, что происходило в деревне и замке последние десять лет, и поведала мне немало забавного. Как ни странно, она почти не расспрашивала обо мне. Возможно, это было не в ее стиле: она предпочитала узнавать обо мне от других.

Через некоторое время я услыхала какой-то шум с улицы, но решила, что это деревенские возвращаются с воскресной мессы. Церковь стояла в конце главной улицы, от нее к площади тянулась Хай-стрит, а оттуда веером расходились небольшие улочки и переулки.

Пока мы спускались от замка к кузнице, я, глядя на деревню сверху, сравнивала ее географию с анатомией человеческой руки, и это меня забавляло: Хай-стрит – лучевая кость, вдоль нее расположились магазины, конторы, а еще дома уважаемых жителей; локтевая кость – Сент-Маргарет-лейн, бегущая параллельно Хай-стрит, но более узкая, на ней стоят кузница, кожевенная мастерская и лавки других ремесленников. Деревенская площадь (как и все виденные мной деревенские площади, она не квадратная, а скорее прямоугольная) – ладонь и запястье, а несколько проулков и отдельных коттеджей – фаланги пальцев.

Дом Дункана стоит на площади, как и положено дому любого официального лица подобного уровня. Впрочем, суть не только в статусе, но и в удобстве: площадь можно использовать в тех случаях, когда судебная тяжба, по причине общественного резонанса или из-за деталей юридического порядка, выходила за рамки кабинета Артура Дункана. К тому же, как пояснил мне Дугал, позорный столб находится тут же – деревянное сооружение на небольшой каменной плите, помещенное в самом центре площади; по соседству стоит еще один деревянный столб, практично используемый то как место для порки, то как майский шест, то как флагшток или коновязь – в зависимости от ситуации.

Шум за окнами становился все громче и беспорядочнее и все меньше напоминал ровный гул разговоров прихожан, расходящихся из церкви по домам, где их ждет обед. Гейлис с удивленным возгласом отодвинула в сторону кувшины и распахнула окно, чтобы посмотреть, что происходит.

Я присоединилась к ней и увидела толпу хорошо одетых в честь мессы мужчин и женщин, а впереди шел похожий на жабу отец Бейн, который отправлял церковные службы в деревне и в замке. Священник вцепился в мальчугана лет двенадцати, который, судя по драным клетчатым штанам и заляпанной рубашке, был подмастерьем кожевенника. Отец Бейн держал парня за шкирку, что давалось ему нелегко, потому что пленник ростом превосходил своего обличителя. Толпа следовала за этой парочкой на некотором расстоянии, и угрожающий ропот звучал, словно гром после вспышки молнии.

Сверху мы увидели, как отец Бейн с мальчиком вошли в дом. Толпа осталась снаружи, люди переговаривались и толкались. Кто смелее, подбирались к окнам и пытались заглянуть внутрь.

Гейлис с шумом захлопнула окно, и шум стал приглушенным.

– Стащил что-нибудь, – бросила она, возвращаясь к столу с травами. – Вечная история с мальчишками кожевенника.

– Что ему за это будет? – с любопытством спросила я.

Она только пожала плечами, пересыпая в ступку сухой розмарин.

– Думаю, зависит от того, как нынче у Артура с животом. Если завтрак прошел удачно, мальчишка отделается поркой. А если запор или газы, – она брезгливо поморщилась, – воришке отрежут ухо или отрубят руку.

Я пришла в ужас, но не знала, чем можно помочь. Я была чужачка, к тому же англичанка, и хоть я считала, что, как обитательница замка, имею определенный статус, не раз замечала, как жители деревни исподтишка делали знак от дурного глаза, когда я проходила мимо. Мое вмешательство могло навредить мальчугану.

– Не могли бы вы сделать что-нибудь? – обратилась я к Гейлис. – Поговорите с мужем, попросите его быть… э-э… помягче.

Гейлис оторвалась от работы, явно удивившись. Мысль о вмешательстве в дела мужа, очевидно, никогда не приходила ей в голову.

– А чего это вы о нем распереживались? – спросила она с любопытством, но не враждебно.

– Естественно, переживаю! – воскликнула я. – Он совсем еще ребенок. Что бы он ни сделал, он не заслуживает того, чтобы его искалечили на всю жизнь!

Она подняла светлые брови: аргумент, видимо, показался ей не очень убедительным. Однако она снова пожала плечами и вручила мне ступку и пестик.

– Чего не сделаешь ради дружбы, – сказала она, заговорщицки округлив глаза.

Она поискала что-то на полке и достала бутылку зеленоватой жидкости, на этикетке значилось: «Экстракт перечной мяты».

– Пойду напою Артура вот этим и попробую что-нибудь сделать для парнишки. Может быть, слишком поздно, – предупредила она. – Уж если в дело влез этот прыщавый пастор, он будет добиваться самого жестокого приговора. Но я попытаюсь. А вы пока займитесь розмарином.

Я взяла у нее ступку и пестик и принялась машинально толочь, не обращая особого внимания на результат. Закрытое окно заглушило и шум дождя, и крики толпы внизу, то и другое слилось в негромкий, но угрожающий гул. В школьные годы я, как и все дети, читала Диккенса. И его предшественников, разумеется, тоже; помнила описания безжалостного правосудия старых времен, суровые приговоры тем, кто нарушил закон, – приговоры, не учитывавшие ни возраста, ни обстоятельств. Но читать с уютной дистанции в сто или двести лет о том, как вешали или калечили детей, – это совсем не то же самое, что толочь траву в ступке, пока несколькими футами ниже в реальном времени решается судьба мальчика.

Могла ли я вмешаться, если приговор уже вынесен? Со ступкой в руках я подошла к окну и посмотрела вниз. Толпа росла, потому что по Хай-стрит спешили торговцы и женщины – разузнать, в чем дело.

Вновь прибывшие подходили ближе и, выслушав пересказ скандальных подробностей от тех, кто находился здесь с самого начала, смешивались с толпой; большинство выжидательно смотрели на дверь.

Глядя сверху на собравшихся людей, которые мокли под дождем в ожидании приговора, я с кристальной ясностью вдруг поняла одну вещь. Как и многие другие, я с ужасом слушала сообщения, доходившие из послевоенной Германии, – о депортациях, массовых убийствах, о концлагерях и газовых камерах. И так же, как многие другие, во все времена задающие этот вопрос, я спрашивала себя: «Как могли люди допустить такое? Они должны были знать, они видели эшелоны, заборы, видели дым над лагерем. Как они могли оставаться в стороне?» Но теперь я поняла.

Ставкой сегодня был не выбор между жизнью и смертью. Покровительство Колума, скорее всего, защитило бы меня от физической расправы. Но руки мои, державшие фарфоровую ступку, сделались влажными и холодными при мысли о том, что я встану, одинокая и беспомощная, перед целой толпой местных жителей, солидных и уважаемых, жаждущих крови и расправы, дабы скрасить скуку повседневной жизни. Люди – это стадные животные, так уж повелось.

Они стали такими еще в пещерные времена, когда оружием слабых и безволосых созданий была лишь хитрость. Люди выжили благодаря тому, что объединились в группы; они поняли, что безопасность в числе. Это знание влилось в кровь, именно оно управляет толпой. Тысячелетиями выход из стаи, противоборство с ней означали смерть для того, кто решался на этот шаг. Противостояние толпе требует не просто личного мужества, оно требует идти против инстинктов. Я боялась, что с этим не справлюсь, и стыдилась своей слабости.

Кажется, прошла вечность, прежде чем дверь отворилась и появилась Гейлис, невозмутимая и спокойная. Она держала в руке кусочек угля.

– Нам надо пропустить раствор через фильтр, когда он закипит, – произнесла она, словно продолжая прерванный разговор. – Пропустим через уголь и муслин, лучше способа нет.

– Гейлис, не мучайте меня! Что с мальчиком?

– Ах это!

Она небрежно повела плечом, но в уголках губ таилась злая улыбка. Впрочем, она тут же рассмеялась.

– Видели бы вы меня! О, я была такая хорошая, просто жуть! Воплощение женской заботы и доброты, и еще капелька, буквально самая малость материнской нежности… О Артур! – начала она. – Если бы Господь благословил наш союз… На это надежды не очень много, скажу вам честно, Клэр, – вставила она, на мгновение выйдя из образа, но тотчас вернулась к декламации: – О мой дорогой, что бы ты ощутил, если бы твой собственный ребенок попал в такой переплет? Нет сомнений, что мальчуган пошел на воровство только из-за голода. О Артур, неужели не найдется в твоем сердце немного милосердия – ведь ты воплощенная справедливость! – Она шлепнулась на стул и захохотала, пару раз ударив себя кулаком по ноге. – Какая жалость, что здесь нет театров!

Шум толпы как будто изменил интонацию, и я, не обращая внимания на самолюбование Гейлис, подошла к окну посмотреть, что там теперь происходит.

Толпа расступилась; мальчишка кожевенника вышел из дверей и двинулся по проходу, сопровождаемый с одной стороны священником, а с другой – судьей. Артур Дункан раздулся от самодовольства, кланяясь и кивая наиболее почтенным гражданам среди собравшихся. Что до отца Бейна, то на его физиономии, походившей на мороженую картофелину, рисовалось глубокое недовольство. Маленькая процессия проследовала к центру площади, там из толпы выступил деревенский мудрец, некий Джон Макри. Этот мужчина был одет с подобающей его должности элегантной простотой – в темный кафтан, бриджи и серую бархатную шляпу (в данный момент он снял ее с головы и заботливо прикрыл от дождя полой кафтана). Он не был, как я подумала вначале, деревенским тюремщиком, хотя в случае необходимости мог исполнять и его обязанности. Главным же образом он соединял в себе функции полицейского, блюстителя нравов, а если надо, то и экзекутора; на поясе у него висела специальная деревянная лопатка, при помощи которой он отмерял налог с каждого проданного на ярмарке мешка зерна – то была плата за его службу.

Эти сведения я почерпнула из первых уст. Он побывал в замке несколько дней назад и обратился ко мне с просьбой избавить его от нарыва на большом пальце. Я проколола его стерильной иглой и приложила компресс из настоя тополевых почек. Мистер Макри показался мне скромным человеком, приятным и с мягкой улыбкой.

Сейчас на лице его не было и намека на мягкость; мистер Макри выглядел исключительно серьезно, что было вполне резонно: кому приятно смотреть на ухмыляющегося экзекутора?

Преступника заставили встать на каменную плиту посреди площади. Бледный и перепуганный мальчишка застыл, в то время как полный важности Артур Дункан, исполняющий обязанности прокурора в приходе Крэйнсмуир, приготовился огласить приговор.

– Дурачок был уже осужден, когда я вошла, – произнес у меня над ухом голос Гейлис, которая с любопытством наблюдала за происходящим, вытянув шею у меня над плечом. – Я не могла добиться оправдания, но уговорила наказать его не слишком строго. Его приколотят за ухо к позорному столбу всего на один час.