Рассказы о Привидениях Антиквария – Собирателя Древних Книг. Бледный Призрак и Прочая Нежить

На следующий вечер Стивен и миссис Банч были как всегда вдвоем, но после неожиданного прибытия господина Паркса, их дворецкого, который, как правило, старался держаться обособленно и в основном отсиживался у себя в кладовой, их дуэт превратился в трио. Он не заметил присутствия Стивена, и более того, он был в сильном нервном возбуждении, к тому же речь его была не такая размеренная и спокойная как обычно.

– Если хозяин захочет вина, то пусть сам идет в свой винный погреб, – было первое, что он произнес. – А я пойду туда только днем или вообще никогда. Миссис Банч, никак не могу понять, что там такое. Может крысы, а может ветер так завывает в подвале. К тому же я уже не молод, тяжело мне лазить везде по подвалам, как это я проделывал раньше.

– Господин Паркс, вы же знаете это же Холл, ну какие здесь могут быть крысы.

– Я бы не сказал, что они не могут там появиться, миссис Банч. Я много раз собственными ушами слышал, как на судоверфи рассказывали о крысе умеющей говорить[39], только я всегда эти разговоры считал глупыми выдумками. Правда, сегодня вечером после того, как я уже опустился до того, что начал подслушивать. Я, приложив ухо к двери самой дальней кладовой, смог отчетливо различить голоса и то, что они говорили.

– Ой, полноте, господин Паркс, всё вы выдумываете! Вот умора! Крысы беседуют в винном погребе! Ах, как интересно!

– Миссис Банч, у меня абсолютно нет никакого желания спорить с Вами. Знаете что, если вы мне не верите, то пойдемте к дальней кладовой, приложите там к двери свое ухо и послушайте, вот тогда и узнаете, правду я говорю или нет.

– Какие глупости вы говорите, господин Паркс, – постеснялись бы при детях! Вы же перепугали мастера Стивена до полусмерти.

– Что? Мастер Стивен? – воскликнул господин Паркс, начиная понимать то, что при их разговоре присутствует мальчик. – Мастер Стивен хорошо знает, когда я пытаюсь вас разыгрывать, а когда нет, миссис Банч.

Да, Стивен знал дворецкого и вполне мог сначала подумать, что тот решил подшутить над миссис Банч. Эта история его сильно заинтересовала. Не всё выглядело мило и прелестно, а если и было похоже на шутку, то далеко не совсем. Тем не менее, все его попытки выудить из дворецкого хоть что-нибудь о винном погребе – были безуспешны.

Вот мы и подошли к 24 марта 1812 года. Для Стивена – это был день необычных впечатлений. Ветреным, шумным был этот день. День, который наполнил сад и дом ожиданием чего-то таинственного, непонятного. Когда Стивен стоял у калитки и смотрел в парк он чувствовал, как ветер проносит над ним бесконечную процессию невидимых людей, несущихся куда-то вдаль, неизвестно куда, без цели. При этом тщетно они пытались остановиться, зацепиться за что-нибудь, что смогло бы задержать их полет и позволить восстановить утраченный контакт с миром живых частью которого они еще совсем недавно были сами.

После ланча господин Эбни сказал:

– Стивен, мальчик мой, ты не мог бы сегодня вечером, к одиннадцати часам, прийти ко мне в кабинет? До этого времени я буду занят, а потом я хотел бы показать тебе то, что имеет отношение к твоему будущему. Это настолько важно для тебя, что тебе обязательно нужно об этом знать. Только миссис Банч или кому-нибудь еще в доме об этом лучше не говорить. Поэтому ты вечером сначала пойдешь к себе в комнату, как ты всегда это делаешь, а потом ко мне.

Стивена охватило волнение. Он с радостью ухватился за представившуюся возможность не спать до одиннадцати часов. В этот вечер, поднимаясь по лестнице, он украдкой заглянул в библиотеку и увидел там жаровню, которую он часто замечал в углу комнаты, перед камином. На столе стоял кубок из позолоченного серебра, наполненный красным вином, рядом с ним лежали несколько исписанных листов. В тот момент, когда Стивен проходил мимо библиотеки, господин Эбни брызнул немного фимиама из серебряной коробки на жаровню, но не заметил того, что мальчик находится рядом.

Ветер стих, наступала спокойная ночь и всходила полная луна. Около десяти часов вечера Стивен стоял у открытого окна своей спальни, обозревая сельский пейзаж. Не смотря на то, что час был поздний таинственные обитатели залитого лунным светом леса, виднеющегося вдали, не собирались уходить на покой. Время от времени странные крики похожие на крики отчаяния, те, которые издают путники, заблудившиеся в лесу, доносились с другого берега болота. Может быть, это было уханьем сов или криками птиц, живущих на болоте, ни на один другой звук они не были похожи. Неужели они приближаются? Теперь эти звуки были слышны уже на этом берегу, а через мгновение начало казаться, что крики раздаются в кустах, растущих близко на опушке леса и аллеях парка. Внезапно они стихли. Стивен уже собирался захлопнуть окно и вернуться к чтению свое любимой книги «Приключения Робинзона Крузо», как заметил две фигуры, стоявшие на покрытой гравием аллее, ведущей от парадного входа особняка в сад. Это были мальчик и девочка. Как ему тогда показалось, они стояли вплотную друг к дружке и смотрели, пытаясь заглянуть в окна. Что-то в силуэте девочки ему напомнило то тело, которое ему почудилось в ванне. Он взглянул на мальчика и ужас охватил его.

Девочка стояла не шелохнувшись. Слабая улыбка была на её лице, а руки были сомкнуты на груди, прикрывая область сердца. В то время как мальчик, вернее, его бледный силуэт с черными, как смоль, волосами, одетый в рваные лохмотья вздымал свои руки к небу делая угрожающие жесты, выражающие тоску и неутолимую жажду мести. Лунный свет проходил сквозь его почти прозрачные руки и Стивен видел, что ногти на его руках были невероятно длинные, страшные, похожие на когти, и серебро луны просачивалось сквозь них. Он стоял, воздев руки к небу, тем самым предоставляя для глаз жуткое зрелище. На левой стороне его груди зияла черная дыра. В этот момент Стивен начал улавливать, не с помощью слуха, а где-то глубоко в своем сознании, те самые крики, выражающие непреодолимую тоску и отчаяние, которые он слышал исходящими из леса в Асворби весь этот вечер. Через какое-то мгновение зловещая пара мягко и бесшумно поднялась над аллеей и исчезла из виду, больше он их не видел.

Невероятно испугавшись, он схватил свечу и направился в кабинет господина Эбни. Приближался час, на который ему было назначено прийти. Дверь в кабинет или библиотеку открывалась в холл с одной стороны, и Стивен, испытывая сильный страх, постарался долго здесь не задерживаться. Но войти внутрь было не просто. Дверь была открыта, в этом он был уверен, поскольку ключ, как обычно, был вынут из двери. Он снова постучал в дверь, – в ответ ни звука. Господин Эбни был занят. Он разговаривал. Но что это? Почему он пытается закричать? Почему его крик захлебывается, так и не вырвавшись из горла? Он тоже видел этих кошмарных привидений, призраков детей? Снова воцарилась тишина. Дверь поддалась после того как её толкнул обезумевший от ужаса Стивен.

* * *

В кабинете, на столе господина Эбни лежали бумаги, способные объяснить Стивену Элиотту то, в какой ситуации он оказался, но только после того, как тот достигнет возраста, позволяющего понимать подобные вещи. Наиболее важным местом в них было следующее:

«В древние времена среди Великих посвященных, на чью мудрость я, имея определенное понимание сути вещей, которое и побудило меня относиться с доверием к их постулатам, уповаю, существовала методика. Согласно которой, при помощи определенных ритуалов, считающимися варварскими в наши, можно получить величайшее прозрение, а вместе с ним и замечательные духовные и интеллектуальные способности. Так, например, абсорбируя духовную субстанцию своих знакомых и приятелей, индивидуум может получить полное господство и власть над духовным началом, управляющим элементалами нашей Вселенной.

Из определенных источников известно, что Симон Волхв[40] был способен летать по воздуху, становиться невидимым и принимать любой облик, какой он только пожелает при содействии духа мальчика, которого, применим фразу автора «Воспоминания Климентина[41]», он умертвил. Я нашел описание этого способа, да еще к тому же с подробными деталями, у Гермеса Трисмегиста[42]. Он утверждает, что успешного результата в обретении магических способностей можно добиться путем поедания сердец не менее чем трех человеческих существ, не достигших возраста 12 лет. Для того, чтобы убедиться на практике в верности данного способа я посвятил, по меньшей мере, двадцать лет своей жизни избрав для себя corpora vilia[43], то есть тех, кого можно было бы «убрать» не причиняя вреда обществу. Первым моим шагом было умерщвление Фиби Стейнли, девочки цыганского происхождения, которую я лишил жизни 24 марта 1792 года. Вторым был итальянский мальчик из бродяг, его звали Джованни Паоли. Он был умерщвлён мной в ночь 23 марта 1805 года. Третьей, и последней «жертвой», я использую здесь слово несовместимое и противоречащее всем высочайшим порывам моей души, – должен стать один из моих дальних родственников, его имя Стивен Эллиотт. Он должен отдать свою жизнь 24 марта 1812 года.

Лучшим способом для достижения необходимого результата является изъятие сердца из тела живого субъекта, сжигание оного и превращение в пепел, после чего пепел, получившийся в результате сгорания трех сердец, должен быть подмешан в пинту красного вина, предпочтительно в портвейн. Во всяком случае, я уверен, что тела первых двух детей хорошо спрятаны, подходящими для этого оказались: не используемая ванная комната, а также винный погреб. Вполне вероятно, могут возникнуть некоторые неприятности с духами мертвых, которых в народе называют привидениями. Но человек философского склада ума и проводящий ритуал надлежащим образом вряд ли будет придавать значение ничтожным попыткам этих существ отомстить за себя. Я с нетерпением предвкушаю то наслаждение, которое дарует мне освобождение и прозрение. Они, в случае удачно проведенного обряда, без всяких сомнений, снизойдут на меня. Причем, это даст мне возможность не только избежать (так называемого) людского правосудия, но и даст возможность отодвинуть свою физическую смерть на весьма долгий срок.

Господин Эбни был найден в своем кресле. Голова его была откинута назад, на лице застыло выражение, в котором смешались дикий гнев, ужас и невыносимая боль. На левой части его груди зияла рваная рана обнажающая сердце. На его руках не было следов крови, а лежащий на столе длинный нож был абсолютно чистым. Вполне вероятно, что эту рану нанес ему дикий лесной кот.

Окно в кабинете было открыто, коронер огласил свою версию причины смерти. По его мнению, господин Эбни был убит каким-то диким животным. Но после того, как Стивен Эллиотт внимательно прочитал записи, отрывок из которых я привел выше, он пришел к другому выводу.

Меццо Тинто

Недавно мне представилась возможность рассказать историю о том, что произошло с одним из моих друзей, которого звали Деннисстоун, во время поисков произведений искусства для нашего музея в Кембридже.

Вплоть до своего возвращения в Англию он не оглашал результаты своей работы публично. Только от своих друзей, и, причем довольно большого их числа, он их скрыть не смог, а вместе с ними о них узнал один влиятельный господин в то время возглавлявший музей искусства в другом Университете[44]. Как и следовало ожидать, этот материал произвел сильное впечатление на человека, чей род занятий и интересы находились в одной плоскости с интересами Деннисстоуна. Само собой разумеется, этот человек захотел узнать как можно больше об источниках, которые в одно мгновение ставили под сомнение тот факт, что ему когда-либо приходилось иметь дело с чем-нибудь настолько значимым. Несомненно, некоторым утешением для него являлось то, что в той организации, членом которой он являлся, ему не давали никаких распоряжений на приобретение древних манускриптов. Этим занималась Библиотека Графа Шелберна[45]. Дирекция этой Библиотеки могла, если им это было необходимо, обшарить самые дальние уголки Европы. В настоящий момент, он был рад тому, что его обязывали ограничить свои стремления расширением и без того признанной непревзойденной коллекции английских тоновых рисунков и гравюр, которой их музей уже владел. При этом, как оказалось, даже такая знакомая вдоль и поперек область имела свои темные уголки, и с одним из таких уголков господин Вильямс неожиданно столкнулся.

Тот, кто хоть немного интересуется гравюрами и тоновым рисунком, знает, что в Лондоне есть человек, способный оказать значительную помощь в его поисках. Господин Дж. В. Бритнелл постоянно публикует превосходные каталоги, в которых представлен большой и постоянно меняющийся ассортимент гравюр, чертежей, старых набросков особняков, церквей, поселков и городков Англии и Уэльса. Эти каталоги для господина Вилльямса были, и это вне всякого сомнения, чем-то на подобии азбуки, той, которая должна быть всегда под рукой. Поскольку его музей уже являлся обладателем громадной коллекции гравюр, он был гораздо более заинтересован в системных и хорошо организованных закупках и не столь гнался за количеством. Поэтому он частенько заглядывал в каталоги господина Бритнелля в поисках недостающих сокровищ для того, чтобы заполнить пропуски в своей коллекции, а не охотился за раритетами.

Наконец, в Феврале прошлого года на столе господина Вилльямса появился каталог с описанием всех сокровищ из заведения господина Бритнелля с приложенным к нему письмом самого владельца. Письмо это содержало следующее:

Дорогой господин Вилльямс,

Мы берем на себя смелость рекомендовать Вам наш каталог № 978, который посылаем вместе с сопроводительным письмом. Мы рады представить его Вам для ознакомления.

Искренне Ваш, Дж. В. Бритнелл

В ту же секунду господин Вилльямс схватил в руки присланный ему каталог и на заложенной закладкой странице нашел следующую статью:

978 – Работа неизвестного мастера. Весьма любопытный образец, выполненный манерой «меццо-тинто[46]»: начало столетия, высота 10 дюймов – ширина 15 дюймов, черная рамка, цена – 22 фунта стерлингов.

Особенно интересной эта гравюра ему не показалась, да и цена была слишком высокой. При этом, принимая во внимание тот факт, что господин Бритнелл, который прекрасно знал свое дело и хорошо знал своего постоянного клиента, о ней так лестно отзывался, – господин Вилльямс написал ему ответ на открытке, где просил прислать её для ознакомления вместе с другими гравюрами и рисунками, которые он решил выписать из этого каталога. Затем, даже не мечтая увидеть что-нибудь особенное в посылке после получения заказа, который он только что отправил, он приступил к выполнению своих ежедневных обязанностей.

Любая посылка всегда приходит хотя бы на день позже указанного срока, так же было и с посылкой господина Бритнелля. Ведь говорят – у правила нет исключений. Она пришла в музей с вечерней почтой в субботу. К тому времени господин Вилльямс уже ушел с работы, и посылку в его квартиру при колледже принес смотритель музея, посчитав, что господин Вилльямс вряд ли захочет ждать всё воскресенье, поэтому вернет посылку обратно тут же, если сочтет её содержимое не достойным внимания. Здесь он её и нашел, когда вернулся к себе, собираясь провести вечер в компании своего сослуживца.

Единственной вещью в этой посылке была именно та, довольно большая гравюра, краткое описание которой он прочитал в каталоге господина Бритнелля, выполненная в манере меццо-тинто и помещенная в черную рамку. Следует дать её более подробное описание, хотя я не могу надеяться на то, что вы представите её точно такой – какой увидел её я. В наше время копию этой гравюры вы можете встретить в фойе и холлах старых добрых гостиниц или в прихожих безмятежно дремлющих деревенских особняков. Надо сказать, гравюра эта была довольно посредственная, возможно даже одной из самых худших по сравнению с теми, что существуют в мире. На ней был представлен развернутый в анфас небольшой особняк, построенный в соответствии с традициями прошлого столетия. Прямо на вас смотрят три ряда окон со скользящими рамами в подъемном окне без каких-либо украшений, между ними выступает каменная кладка, к дому ведет дорожка, на углах вазы, а в центре маленький портик. На каждой стороне дорожки – деревья, а перед домом довольно широкий газон. На узком её поле была выгравирована надпись «A. W. F. sculpsit[47]» и больше ничего. Создавалось впечатление, что это работа не профессионала, а любителя. Какой дьявол подсказал господину Бритнеллю оценить эту халтуру в 22 фунта стерлинга, да и вообще, на основании каких соображений он установил такую высокую цену, для господина Вилльямса было задачей, решить которую в настоящий момент он был не в состоянии. С презрительным выражением на лице он перевернул её. На обратной стороне была прикреплена бумажная этикетка, половина которой была оторвана. Остались только обрывки двух строчек, написанных от руки. В первой строчке были буквы – ngley Hall. А во второй – ssex.

Вполне вероятно, это поможет определить то место, где находится этот особняк, а сделать это при помощи справочника труда особого не составит. После чего отправить её обратно господину Бритнеллю, да еще пару строчек добавить, чтобы знал, кому всякую заваль посылать.

Уже стемнело, он зажег свечи, приготовил чай и пригласил к столу своего коллегу с которым они постоянно играли в гольф (насколько я осведомлен, начальство того Университета о котором я пишу, не отказывало себе в удовольствии приятно проводить часы досуга). Чай послужил прекрасным дополнением к беседе двух заядлых игроков, ведь такую беседу, какую вели они разбирающийся в различных тонкостях писатель никогда не припишет людям не играющим в эту игру.

Они пришли к выводу, что некоторые из их ударов могли бы быть лучше. Также они говорили о том, что в определенные критические моменты игры, единственно, на что приходится надеяться – это на удачу. Случилось так, что его коллега (я буду называть его профессор Бинкс) увидел гравюру в рамке и взял её в руки.

– Что это за место, Вилльямс?

– Вот, именно это я и пытаюсь выяснить, – ответил Вилльямс, подходя к полке на которой лежал справочник. – Переверни её. Не знаю, какой-то «…Холл», то ли Сассекс, то ли Ессекс. Половина надписи оторвана. Видишь? Ты случайно не знаешь, где бы это могло быть?

– А, вот, вижу! Это тебе господин Бритнелл прислал, да? – спросил Бинкс. – Это для нашего музея?

– Да, я хотел её в наш музей отправить. Я бы дал за неё шиллингов пять, не больше – ответил Вилльямс; – Бог его знает, из каких таких соображений он просит за неё две гинеи[48]. Этого я не могу понять. Совсем она никудышная, никакой жизни в ней нет, ни единой нормально нарисованной человеческой фигуры, ни единой чёрточки, способной сделать её хоть немного интереснее.

– Такая работа, уж точно, двух гиней не стоит, – говорит Бинкс. – Хотя, на мой взгляд, не такая уж она и плохая. На ней, как мне кажется, очень хорошо передан лунный свет. И, по-моему, я все-таки вижу здесь какие-то фигурки. Или, по крайней мере, одну точно, впереди, на самом краю.

– Дай взгляну, – говорит Вилльямс. – Слушай, действительно, при правильном освещении, когда свет падает под определенным углом. – Так где, ты говоришь, находится эта фигура? – Всё, нашел! Вот она! На самом краю.

И действительно, на самом краю гравюры можно было разглядеть нечто большее чем просто кляксу, – это была голова не то мужчины, не то женщины, очень сильно закутанная во что-то, причем было видно, что человек стоит спиной к тому, кто смотрит на эту гравюру, и взгляд его устремлен на дом. Раньше Вилльямс этого не замечал.

– Ну, и, все равно, пусть даже она немного и лучше, чем мне показалось на первый взгляд, я не могу тратить казенные деньги на какую-то дрянь с изображением места, которое мне не знакомо.

Профессор Бинкс вспомнил, что у него есть еще кое-какие дела и вскоре ушел. Перед тем как идти в столовую Вилльямс предпринял очередную попытку определить место, изображенное на гравюре, которая в результате оказалась тщетной. Он думал: – Если в надписи потеряна только гласная перед сдвоенными согласными – ng, мне будет не трудно определить все слово. Нужно выбрать подходящее название из всего промежутка от Гастингли до Лэнгли. Но, кроме них еще очень много названий заканчивающихся точно таким же образом, о чем я даже и не подозревал. Только в этом дурацком справочнике нет списка окончаний.

Ужин в столовой колледжа был в семь часов. Поэтому лучше было не опаздывать. По крайней мере, там его ждали его сослуживцы, которые также как и они с Бинксом, играли в гольф в послеобеденное время, и те фразы, которыми они обменивались сидя за столом, имели отношение только к гольфу. Я постараюсь обо всем рассказать по порядку.

После ужина, я думаю час, а может быть и больше они провели там, что у них было принято называть комнатой отдыха. Позже, ближе к вечеру, Вилльямс и несколько его приятелей пошли к нему в его квартиру, там, а это я вам могу сказать с абсолютной точностью, они играли в вист[49] и курили табак. Во время передышки Вилльямс, чтобы хоть как-то позабавить компанию, взял гравюру со стола и передал одному из своих приятелей, которого искусство не особенно и интересовало, при этом он сказал, откуда она у него, не забыв упомянуть и другие подробности, которые нам уже известны.

Этот джентльмен с беспечным видом взял её, посмотрел, а потом говорит, но уже совсем другим тоном, по-видимому, она его заинтересовала:

– А ведь, и на самом деле, очень хорошая гравюра, Вилльямс, – она абсолютно точно передает эмоции и чувства романтического периода. На мой взгляд, художнику удалось удивительно тонко подобрать световую гамму. К тому же, и сам рисунок, хотя стоит сказать он немного гротескный, если даже не нелепый, все равно, производит глубокое впечатление.

– Вы действительно так думаете? – спросил Вилльямс, который как раз в этот момент был занят. Он готовил виски с содовой для всей компании и был не в состоянии пойти на другой конец комнаты для того, чтобы снова посмотреть на гравюру.

Уже было довольно поздно, и гости начали расходиться по домам. После того, как они ушли, Вилльямсу нужно было написать пару писем, сделать некоторую работу и кое-что исправить. Время подошло к полуночи, он уже хотел ложиться спать, зажег ночную свечу и пошел тушить лампу. Гравюра лежала на столе лицевой стороной вверх, точно так, как её оставил последний из тех, кто её смотрел. Когда тушил лампу, он невольно посмотрел на неё. И, от того что он там увидел, он чуть не уронил свечу. Сейчас он говорит, что если бы в тот момент он оказался в абсолютной темноте, он точно свалился бы в обморок. Но, так как, этого не произошло, ему хватило сил дотянуться до стола, поставить на него свечу и опять взглянуть на картину. Несомненно, всё это было до невероятности тяжело, страх овладел его душой, но всё это происходило наяву. В самом центре картины на газоне перед особняком, стиль которого ему определить не удалось, появилось изображение человека, которого в 5 часов вечера там не было. Становилось ясно, что человек этот ползет на четвереньках к дому, он был закутан во что-то черное, в какой-то странный черный плащ, а на спине был виден белый крест.

Я не знаю, как нужно поступать в подобных случаях, я могу только рассказать о том, как себя повел господин Вилльямс. Он взял гравюру за края и через весь коридор пронес её в дальние комнаты своих апартаментов. Затем положил её в ящик письменного стола, плотно закрыл дверь, разделяющую его квартиру на две части, и лег в постель. Только перед тем, как лечь спать он сел за стол и записал все необычные перемены, которые произошли на этой гравюре с тех пор, как она попала в его руки.

Сон пришел к нему довольно поздно. Утешением для него служило то, что поведение гравюры не зависит от его собственного восприятия происходящих изменений. Вне всяких сомнений, если бы человек посмотрел на эту гравюру до наступления ночи, то он увидел бы на ней то же самое, что увидел на ней и он. В противном случае у него были все основания предполагать, что с его глазами или рассудком происходят странные вещи, даже и то, что с его психикой приключилось какое-то очень серьезное расстройство. К счастью, вероятность последнего исключалась. Две задачи, которые он поставил перед собой, ждали своего решения на следующий день. Он должен был очень внимательно рассмотреть все малейшие детали этой гравюры, а потом пригласить свидетеля для того, чтобы тот подтвердил его правоту. Кроме того, он должен был определить, какой именно особняк изображен на гравюре. Для этой цели он собирался пригласить своего соседа Нисбета на завтрак, а затем потратить целое утро на розыски особняка по справочнику.

Нисбет был свободен и пришел в 9.30. Неприятно об этом говорить, но хозяин квартиры еще не успел одеться, чтобы встретить гостя подобающим образом, даже к столь позднему часу. За завтраком господин Вилльямс ни словом не обмолвился о странной гравюре, помалкивал он и о том, что именно из-за неё он его и пригласил. Ему очень хотелось узнать то, что тот увидит на ней, а потом услышать об этом от него. Те, кто знаком с Университетской жизнью не понаслышке, могут представить широкий круг проблем, способный послужить темой для беседы двух приятелей-коллег из Колледжа Кентербери во время милого воскресного завтрака. Не было такого предмета, которого бы они не коснулись – начиная от гольфа до тенниса на траве. Я должен сказать, что господин Виллямс совсем к тому времени помешался. Он не мог ни о чем больше думать, кроме как о странной гравюре, которая сейчас лежала в комнате за стеной, в ящике его стола картинкой вниз.