Рассказы о Привидениях Антиквария – Собирателя Древних Книг. Бледный Призрак и Прочая Нежить

– Да, да, конечно, – ответил Деннисстоун, которому натерпелось остаться наедине со своей, только что приобретенной, книгой и внимательно её рассмотреть. Вслед за этим он вышел в переднюю, держа альбом под мышкой. Здесь его ждала дочь ризничего. Со стороны могло показаться, что она подобно Гиезию[21]21, боится упустить свой шанс и хочет получить какую-нибудь мзду от гостя, с которым её отец заключил такую выгодную для него сделку.

– Месье, посмотрите, у меня для Вас серебряное распятие на цепочке. Не соблаговолите принять её?

– Надо же, какая чудесная вещь! – ответил Деннисстоун, – Он не носил крестика на шее. И сколько мадемуазель за него просит?

– Ничего, монсеньор, мне не нужно ничего. Это мой подарок, от чистого сердца.

Безусловно, тон которым были произнесены эти и все последующие слова, был искренним, Деннисстоун попытался было отказаться от подарка, но был вынужден уступить под натиском уговоров и позволил девушке одеть ему цепочку на шею. Выглядело так, словно он оказал ризничему и его дочери какую-то неоценимую услугу, за которую они и не знают, как отблагодарить. Он покидал их дом с книгой под мышкой, а они стояли на пороге и долго махали ему вслед, провожая его, пока тот не добрался до дверей своей гостиницы Шапо Руж.

Ужин закончился, Деннисстоун ушел в свою комнату, закрыл замок и остался наедине со своим драгоценным сокровищем. Хозяйка гостиницы проявила к нему особый интерес после того как узнала, что он побывал в гостях у ризничего и купил у того антикварную книгу. К тому же ему послышалось, будто ризничий пришел в гостиницу и они с хозяйкой о чем-то шептались в проходе, за дверями парадного холла. Из их разговора он сумел разобрать всего лишь одну фразу: «Лучше бы Пьер и Бертран заночевали в гостинице», – которая и завершила этот разговор.

Всё это время он не мог побороть в себе нарастающее чувство тревоги, которое волной подкатывалось к нему. – Вероятно, это своего рода ответная реакция нервной системы на такую удачную сделку, – подумал он. В любом случае, чем бы это ни было, он вдруг почувствовал присутствие в комнате кого-то постороннего, и поэтому ему стало гораздо спокойней на душе, когда он сел спиной к стене. Конечно, всё это мелочи, по сравнению с действительной ценностью такого приобретения, ведь, сейчас он был один в своей комнате, перед ним лежал альбом каноника Альберика, который теперь принадлежал ему и только ему, и в него он мог в любой момент заглянуть, если только пожелает взглянуть на чудесную работу древних мастеров.

– Благослови Господь каноника Альберика! – воскликнул Деннисстоун, который имел привычку разговаривать с самим собой и от которой он никак не мог избавиться. – Где он там сейчас? В раю наверно. О, Боже! Хозяйка то, могла бы смеяться и повеселей; а то у меня возникло такое чувство, будто здесь где-то покойник лежит в её гостинице. Ну, так что? Посмотрим еще разок? Я думаю, ты прав. Кстати, что там за распятие мне эта девчонка на шею нацепила? Пристала как – не отделаешься! Прошлый век, похоже, неплохая работа, к тому же. Ну да, конечно. Вот, нужен мне этот хомут на шее! Какое тяжелое! Скорее всего, это распятие её отца, он его раньше носил, да еще к тому же много лет подряд. Я его хорошенько почищу, а потом спрячу куда-нибудь подальше.

Он снял распятие и положил его перед собой на стол. Вдруг, его внимание привлек какой-то предмет, который лежал на красной скатерти совсем рядом с его локтем. Два или три возможных предположения о том чтобы это могло быть, в мгновение ока промелькнули в его голове.

– Что это? Перочистка? Да, нет. Откуда быть перочистке в гостинице? Может крыса? Да, нет… Что-то, уж, слишком оно черное для крысы. А… вот это что, это огромный паук? Не дай Бог! О, Боже, Великий и Всемогущий! Да это же рука, точно такая же, как и на той картинке в альбоме!

Через какое-то мгновение всё его внимание было сосредоточено на том, что лежало на столе. Он видел перед собой невероятно высохшую костлявую руку, покрытую бледной смуглой кожей на которой проступали до предела напряженные сухожилия. Грубая черная шерсть, длиннее волос растущих на человеческой руке, покрывала её. Серые, ороговевшие, сморщенные ногти росли из самого основания, загнутые подобно когтям.

Он тут же вскочил со стула, от невероятного ужаса его сердце чуть не остановилось. Очертания того, кто левой рукой опирался на стол, нависали над ним за его стулом. Согнутая крюком рука была поднята над его головой. Тело этого существа в истлевших и изорванных лохмотьях, как и на рисунке, было покрыто грубой шерстью. Видна была костлявая, как у скелета, челюсть. Близкорасположенные клыки, подобные звериным, виднелись за черными губами. Носа не было, глаза горели диким желтым огнем, тем самым создавая сильный контраст с угольно-черными зрачками. Клокочущая ненависть и жажда истреблять жизнь были наиболее сильными эманациями, которые исходили от этого призрака. Чувствовалось, что это существо было наделено разумом, но разумом особого рода. Он был выше рассудка животного, хотя человеческому уступал.

Нависший над ним призрак демона сразу пробудил в душе Денисстоуна сильнейшую неприязнь и невероятно глубокое отвращение. Что ему делать? Как быть? Он что-то бормотал, а что сейчас не может вспомнить. Тем не менее, он прекрасно помнит, как судорожно схватился за серебряное распятие, так как чудовище сделало попытку приблизиться к нему. В этот момент он пронзительно завизжал, как визжит раненное животное от жуткой боли.

Пьер и Бертран, двое коренастых парней, работающих при гостинице, вломились в его комнату, в которой они не заметили ничего. Тем не менее, какой-то неведомой силой, которая словно мощный порыв ветра прошла между ними, они были отброшены в сторону. Деннисстоуна они нашли лежащим без сознания на полу. Эту ночь им пришлось провести с ним, а на следующее утро, в 9 часов, двое его друзей приехали в Сент Бертран. Невероятно потрясенный произошедшим этой ночью, он понемногу начал приходить в себя, при этом, его друзья не хотели верить ни единому его слову до тех пор, пока не увидели тот зловещий рисунок и не поговорили с ризничим.

На следующее утро, чуть ли не на рассвете, по какому-то делу ризничий зашел в гостиницу. С глубоким интересом он выслушал историю о том, что произошло этой ночью, которую ему рассказала хозяйка гостиницы. Только этот рассказ нисколько его не удивил.

– Это он! Это он! Я видел его собственными глазами, – твердил ризничий. Но на все вопросы он отвечал только одно: ’Deux fois je l’ai vu: mille fois je l’ai senti.’ ((Два раза я это видел, а тысячу раз чувствовал (перев. с франц.)). Он ничего не рассказал о происхождении этой книги, также не рассказал ничего о том, что ему самому довелось пережить. – Зачем вы терзаете меня? Ведь скоро я уйду на покой, и сон мой будет сладок! – отвечал он.

Летом того же года старик умер, а его дочь вышла замуж и переехала в другое селение, куда-то поближе к Собору Святого Павла. Она так и не смогла понять, почему и откуда на её отца навалилось это бесовское наваждение.

Мы никогда не узнаем о том, имел ли хоть какое-то представление о секрете своего альбома каноник Альберик де Малон. На обратной стороне того демонического рисунка было написано несколько строк на латыни, которые, возможно, сумеют пролить свет на случай, произошежший в Сент Бертране.

Contradictio Salomonis cum demonio nocturno. Albericus de Mauléone delineavit. V. Deus in adiutorium. Ps. Qui habitat. Sancte Bertrande, demoniorum effugator, intercede pro me miserrimo. Primum uidi nocte 12(mi) Dec. 1694: uidebo mox ultimum. Peccaui et passus sum, plura adhuc passurus. Dec. 29, 1701.

Царь Соломон борется с Демоном Мрака и Ночи. Рисунок Альберика де Малона. «О, Господь, приди на помощь мне. Я твой верный слуга. Святой Бертран, который обращает демонов вспять, помолись за меня я в ужасной беде. Я впервые увидел это чудовище в ночь 12 декабря 1694 г.: скоро оно придет за мной и настанет мой последний час. Я грешник и от этого я страдаю, и также буду страдать после моей смерти». 29 декабря 1701 г.

В Галлии Христиана[22]22 указывается, что смерть Каноника Альберика наступила 31 декабря 1701 г. Он умер в своей постели от внезапного приступа. Детали подробного рода не часто встретишь в Саммартхани[23]23.

Я никогда достаточно хорошо не понимал того, как Деннисстоун относитс к тому случаю, о котором я рассказал. Однажды он процитировал мне отрывок из Екклесиаста: «Некоторые духи были созданы в наказание, в неистовстве своем нападают они нанося сокрушительные удары». В другой раз и по другому поводу он мне сказал: – Иссайя был очень умный человек, говорил ли он что-нибудь о чудовищах, порождениях тьмы и ночи, обитающих в руинах Вавилона? Эти вещи выше нашего понимания и в наши дни.

Но гораздо больше меня поразило другое его признание, и эти его слова мне как раз по душе. В прошлом году мы опять посетили Коммендж для того, чтобы побывать на могиле покойного каноника Альберика. Его могила – это высокое мраморное сооружение с изваянием каноника в большом парике и сутане, возвышающимся над ней. Под этим изваянием – панегирик, строки из его речей. Я видел, как Деннисстоун разговаривал с викарием Сен-Бертрана, а после того, как мы отправились в обратный путь, он сказал мне: – Ты же знаешь, что я пресвитерианин, но я надеюсь ничего плохого не случится если отпевание за упокой каноника Альберика де Малона отслужить по католической традиции и провести католический похоронный обряд. После чего он добавил, но в его голосе были нотки, свойственные только истинным англичанам, – Вот, уж, никогда не думал, что всё это будет иметь для меня такое значение.

Та книга, которую мой друг Деннисстоун купил у ризничего, теперь хранится в Коллекции Уентворт в Кембридже. Деннисстоун сфотографировал чудовищный рисунок, после чего сжег его сразу после первого своего визита, в тот день, когда он покидал Коммендж.

Погубленные Сердца

Эта история, если только мне не изменяет память, произошла где-то в сентябре 1811 года. Почтовый дилижанс подъехал к воротам Асворби Холл[24], находящегося в самом сердце Линкольншира[25]. Мальчик, его единственный пассажир, тот час же выпрыгнул из кареты, как только она остановилась. С любопытством уставившись на особняк, он старался рассмотреть его как можно лучше за тот короткий промежуток времени, что пролетает с того мгновения как дернули за веревочку дверного колокольчика до того как откроют входную дверь. Он видел перед собой высокий дом из красного кирпича, построенный с соблюдением всех пропорций во времена царствования Королевы Анны[26]. Крыльцо, поддерживаемое массивными каменными колоннами, выполненное в безупречном классическом стиле было к нему пристроено в 1790 г. Окна были высокими и узкими, и числа их было не счесть. Массивные деревянные оконные рамы с маленькими форточками были покрашены белой краской. Фронтон[27], венчающий фасад здания, пронзало круглое окошечко. Два крыла этого дома – правое и левое, были объединены с центральной частью посредством весьма необычных застекленных галерей поддерживаемых колоннами, соединенными сверху, в центре, горизонтальной балкой. В обоих крылах находились хозяйственные помещения и конюшни. Каждое крыло венчал украшенный орнаментом купол с позолоченным флюгером.

Вечернее солнце озарило здание, заставив маленькие форточки сверкать и переливаться разноцветными огнями под его ласковыми лучами. За домом простирался большой парк, усаженный дубами, а по краям парка росли крепкие и сильные ели, устремляясь своим вершинами высоко в небо. На опушке, в центре парка, находилась часовня, укрытая густыми кронами, её позолоченный флюгер блестел, едва успевая схватить зазевавшийся лучик, пробивающийся сквозь тени деревьев. Часы на башне били ровно шесть, и только порывы ветра приглушали этот мягкий звон. Весь пейзаж оставлял очень приятное впечатление, приправленное небольшим оттенком печали, которая так подобает ранней осени. Свежие впечатления, навеянные вечерним пейзажем, и смутные переживания после долгого пути охватили мальчика, стоявшего на крыльце в ожидании, пока дверь перед ним откроется.

Дилижанс доставил его из Уорикшира[28], где, вот уже шесть месяцев как, он стал сиротой.

Теперь, получив приглашение от своего великодушного дальнего родственника, господина Эбни, человека уже довольно пожилого возраста, он приехал жить в Асварби. Со стороны подобный шаг для господина Эбни выглядел весьма неожиданным. Так как все кто его знал, говорили о нем как о суровом и аскетичном отшельнике, для которого принятие на себя забот, возникающих в связи с переездом к нему на жительство маленького мальчика, несли с собой новые, и как это может показаться, неприятные хлопоты. Только – что правда, то правда, мало кто знал, какой характер был у господина Эбни, как и то чем он занимается. Профессор греческого языка из Кембриджского Университета говорил, что ни один человек в мире не знает больше о языческих религиозных представлениях, существовавших в более древние времена, чем владелец усадьбы в Асварби. Безусловно, в его библиотеке были все существовавшие в то время книги о таинствах и мистике Древнего мира, имеющие отношение к Элевсинским мистериям[29], Орфизму[30], мистериям Митры[31], а также там были и работы Неоплатонистов[32]. В зале, вымощенном мрамором, стоял прекрасный барельеф – «Митра убивающий быка»[33], который за баснословную цену был куплен хозяином особняка и привезен сюда из Леванта[34]. Он оказывал всяческое содействие тому, чтобы о всех его сокровищах напечатали в «Журнале Джентельмена»[35], и написал множество замечательных статей для альманаха «О Музеях по существу», – в которых он рассказывал о религиозных представлениях древних римлян в период падения Римской Империи. Все были просто убеждены в том, что он целиком и полностью ушел в свою работу и погрузился в изучение своих книг. Поэтому его соседи были очень удивлены, когда тот начал наводить справки о Стивене Эллиоте, осиротевшем мальчике, приходящемся ему дальним родственником, и более того, решил взять этого мальчика к себе на жительство в Асварби.

Тем не менее, чтобы ни говорили о нем его соседи – было ясно одно, господин Эбни – высокий, худощавый, аскетичный мужчина в полном расцвете жизненных сил, был явно расположен к мальчику и стремился оказать тому сердечный прием. Вследствие чего, лишь только открылась входная дверь, он, будучи вне себя от восторга и при этом потирая руки, вылетел из своего кабинета.

– Добрый день, мой мальчик? Ну, как наши дела? Сколько лет тебе? – сыпал он вопросами, – Я надеюсь, ты не очень устал с дороги и будешь ужинать?

– Спасибо, сэр, но я не голоден, – ответил мальчик.

– Хороший парень, – похвалил господин Эбни. – Так, сколько же тебе лет?

Выглядело немного странным то, что всего за каких-то две минуты, которые прошли с момента их знакомства, он повторил дважды один и тот же вопрос.

– Мне скоро будет двенадцать, сэр, – ответил Стивен.

– Молодец, а когда твой День Рождения? Одиннадцатого сентября?

– Да, да. Очень хорошо. Почти год уже прошел, не так ли? Я хочу – ха-ха, – я хочу записать всё это в мою книгу. Так тебе точно будет двенадцать? Ты уверен?

– Да, точно, сэр.

– Хорошо, хорошо! – В общем так, Паркс, ведите его к миссис Банч, что у вас там на ужин, чай, впрочем, какая разница, покормите его.

– Будет исполнено, сэр, – ответил находящийся рядом Паркс, который проводил мальчика куда было велено.

Из всех, с кем Стивену довелось встретиться в Асворби, миссис Банч была самой доброй. Она сумела заставить его почувствовать себя дома. Менее чем за какие-то четверть часа они стали закадычными друзьями, и их дружба сохранилась на всю жизнь. Миссис Банч была уроженкой здешних мест, и ко дню приезда Стивена в Асворби ей исполнилось 55 лет. В этом особняке она прожила уже двадцать лет. Само собой разумеется, она как никто другой знала дом, усадьбу и все окрестности, хотя, явно была не склонна выбалтывать свои секреты.

Безусловно, в самом доме и в садах вокруг него было очень много интересного, того о чем Стивен, любящий приключения и обладающий пытливым умом, хотел чтобы ему рассказали как можно больше. – Кто построил церковь в конце лавровой аллеи? А кто этот старик на картине, висящей на лестнице, который сидит за столом, а под одной его рукой лежит череп? На эти и подобные им вопросы отвечала ему миссис Банч, чей развитый интеллект обладал всеми необходимыми для этой цели ресурсами. Однако, он задавал и другие вопросы и ответы, которые он получал на них, его устраивали меньше.

Одним ноябрьским вечером Стивен сидел и грелся у огня в комнате домашней прислуги, размышляя об усадьбе и её обитателях.

– А господин Эбни хороший человек? Он попадет в рай? – неожиданно спросил он, со свойственной детям непосредственностью и уверенностью в том, что взрослые способны ответить на все их вопросы, и при этом судить о всем беспристрастно. Ни секунды не сомневаясь, что сказанное ими – является абсолютной правдой, во что нужно без всяких на то сомнений верить.

– Ты спрашиваешь меня хороший ли он человек? Храни тебя Господь, детка! – ответила миссис Банч. – Да господин Эбни добрейший человек, каких сейчас и не встретишь! Я никогда не рассказывала тебе о маленьком мальчике, таком же как ты, которого он подобрал на улице, дай мне Бог не ошибиться, лет семь тому назад? А о маленькой девочке, которую он забрал к себе два года спустя после того, как я поселилась здесь?

– Нет, расскажите мне, пожалуйста, миссис Банч о них, – прямо сейчас!

– Ну, хорошо, – ответила миссис Банч, – о маленькой девочке я многого не расскажу, так как не всё свежо в моей памяти. Я помню, что однажды, возвращаясь с прогулки, господин Эбни привез её с собой. После этого он приказал миссис Эллис, которая тогда была у нас экономкой, позаботиться о ней. Бедное дитя, у ней даже одежды своей не было, – она мне сама об этом рассказывала. Так вот, она прожила у нас, дай Бог не соврать, три недели, наверное так. После чего, может быть, потому что у неё была цыганская кровь или может быть еще по какой-то причине, однажды утром она выпрыгнула из своей кровати, да так, что никто из нас не успел и глазом моргнуть, и исчезла в неизвестном направлении. Не осталось ни следов, ни малейшего указания на то, куда она подевалась. Я до сих пор не могу понять, как так получилось. Господин Эбни очень испугался за неё, он приказал обыскать все пруды. Но, я то точно знаю, и в этом нет никаких сомнений – она ушла к цыганам, потому что я слышала, как они ходили вокруг дома и пели свои песни, как бы зазывая. Это было именно в ту ночь, за час до того как она исчезла. Паркс, тоже говорил, что слышал их голоса в лесу тем вечером. Бедная девочка! Она была такая домашняя! Такая тихая! Такая чудная! Мне так нравилось о ней заботиться.

– А что случилось с мальчиком? – спросил Стивен.

– Ах, несчастный ребенок! – вздохнула миссис Банч. – Он был иностранцем, сам себя он называл Джованни. Одним зимним днем он шел по дороге, играя на своей лютне, а господин Эбни его подобрал. Как раз тогда он расспросил его о том, откуда он, сколько ему лет, куда он направляется и где его родственники. Обо всем, что только нужно узнать. Но с ним произошло то же, что и с той девочкой. Строптивые люди эти иностранцы. Кто его знает, куда он подевался. Однажды утром пропал и все. Для нас это до сих пор остается загадкой. Свою лютню он оставил нам, вон она лежит на полке.

Остаток вечера Стивен провел с миссис Банч, взяв в руки лютню и пытаясь извлечь из неё хоть какую-нибудь мелодию, при этом донимая её вопросами.

В эту ночь ему приснился странный сон. На верхнем этаже дома, в самом конце коридора, там, где находится его спальня, была ванная комната, которой давно уже никто не пользовался. Её всегда держали под замком. Верхняя часть двери была стеклянной, а так как муслиновых занавесок, которые обычно висели на этом окошке, на этот раз почему-то не было, можно было подтянуться вверх и заглянуть туда внутрь. Там, в помещении, по правую сторону стояла освинцованная ванна, пристроенная к стене, причем её концевая часть (та, где находится сливное отверстие) была направлена к окну.

В ту ночь, о которой я говорю, Стивен, вдруг, неожиданно для самого себя, ощутил, что стоит у двери в ванную комнату и заглядывает в стеклянное окошечко. Сияла луна и её свет пробивался сквозь окна дома, поэтому он сумел разглядеть человеческое тело, лежащее в ванне.

Его рассказ о том, что он увидел, напоминает то, что приходилось видеть мне в знаменитых склепах Церкви Святого Михана[36], в Дублине. Этой церкви принадлежит внушающий ужас подвал, в котором хранят мумии тел, обработав их специальным составом, защищающем трупы от разложения на многие сотни лет. Перед Стивеном лежал до невероятности истощенный труп со свинцовой кожей, покрытой каким-то налетом, и с печальным выражением на лице, завернутый в похожий на саван покров. Губы мертвеца скривились в какое-то жалкое подобие вызывающее омерзение улыбки в то время, как руки покойника лежали на груди, сложенные вместе на уровне сердца.

Тут он видит, как слабый, едва слышимый стон срывается с губ покойника и руки начинают двигаться. От ужаса Стивен отпрянул от окна, а потом, придя в себя, ощутил, что он действительно стоит на холодном дощатом полу в коридоре, а всё пространство вокруг него залито лунным светом. С отвагой, которая, на мой взгляд, не свойственна мальчикам его возраста, он приблизился к двери в ванную комнату для того, чтобы снова заглянуть в окошечко и убедиться в том, что этот мертвец, который ему почудился, на самом деле лежит там. Но в ванной никого не было, и после этого он сразу ушел к себе.

На следующее утро после того, как он об этом рассказал миссис Банч, та была настолько потрясена его рассказом, что тут же пошла и заменила муслиновые занавески на стеклянной двери в ванной комнате. За завтраком о своем ночном кошмаре он рассказал господину Эбни, которого этот сон очень заинтересовал, и поэтому тот сделал записи в своей, как он называл её, «книге».

Приближалось время весеннего равноденствия, как об этом часто напоминал мальчику господин Эбни, добавляя при этом, что в древние времена этот период считался очень важным и решающим для молодых. Терзаемый предчувствиями, Стивен очень хотел обезопасить себя и поэтому стал плотно закрывать окно в своей спальне на ночь. На что этот Цензорин[37] сделал несколько веских замечаний. За это время произошло два случая, которые произвели глубокое впечатление на Стивена.

Первый эпизод возник после необыкновенно тревожной и тяжелой ночи, которую Стивен с трудом пережил, хотя впоследствии не мог вспомнить ни одного из своих снов, которые, так или иначе, должны были ему этой ночью присниться.

На следующий вечер миссис Банч всё время была занята тем, что чинила его ночную рубашку.

– Боже мой, господин Стивен! – выпалила она с раздражением в голосе, – как это Вы умудрились так порвать вашу ночную рубашку? Вот, смотрите, сэр! Сколько хлопот вы причиняете бедным слугам, которым приходится штопать и чинить вашу одежду!

На ночной рубашке действительно были видны глубокие разрывы и зацепки неизвестного происхождения, которые, без всякого сомнения, требовали много терпения и сил от того, кто брался её починить. Они были видны только на левой стороне груди – длинные разрезы, приблизительно в шесть дюймов, идущие параллельно, некоторые из них не прорывали насквозь ткань, оставляя неповрежденной её структуру. Стивен мог только сказать, что он ничего не знает об их происхождении: хотя был абсолютно уверен в том, что их здесь вчера вечером не было, а появились они ночью.

– Посмотрите, миссис Банч, – сказал он, – на двери в мою спальню такие же царапины, как и разрезы на рубашке. – А к этому, уж точно, я не имею никакого отношения.

Открыв рот, миссис Банч уставилась на эти царапины, потом перевела взгляд на него, затем схватила свечу и быстро выбежала из комнаты. Было слышно её шаги, когда она поднималась вверх по лестнице. Через несколько минут она вернулась.

– Значит так, господин Стивен, сказала она, – мне очень хочется узнать, как эти царапины появились на двери в Вашу опочивальню. Кот или собака их сделать не могли, потому что для них они находятся очень высоко. Крыса их сделать тоже не могла, это само собой понятно. А на что это может быть похоже, так только на китайские когти[38], нам о них мой дядя, у которого была чайная лавка, рассказывал, когда я и его дочь, моя кузина, были маленькими. Мастер Стивен, мальчик мой, я бы на вашем месте господину Эбни ничего об этом не рассказывала. Я бы, просто, перед тем как лечь спать, запирала дверь на ключ.

– Я так всегда и делаю, миссис Банч, – только прочитаю молитву и сразу запираю дверь.

– Хорошо, молодец, солнышко, всегда так и делай, молись и никто не причинит тебе зла.

Тут миссис Банч вспомнила о том, что ей нужно чинить ночную рубашку и до тех пор, пока не настанет время ложиться спать, провела с иголкой в руках, думая о том какие странные вещи происходят в доме. Всё это случилось в пятницу, в один из мартовских вечеров 1812 года.