Анналы тенниса

Скаино описывает четыре вида корта: один большой, для ракетки; один маленький, также для ракетки; один закрытый – где играют рукой; и один открытый с одной стороны- тоже для руки. Те, которые предназначались для игры с ракеткой, были обычно самыми большими, говорит он, из-за большой движущей силы ракетки. В его время уже существовало много более мелких разновидностей, поэтому он, «чтобы заранее определить размеры тех, которые будут построены в будущем, и расположить более подходяще те, которые тогда существовали, с помощью советов мудрого и превосходного архитектора», предлагает форму, которая имеет (рис.4) пентхаус (pent-house) только с двух сторон, то есть dal capo и della desira, потому что корт уже мал: в capo только два небольших хазарда (hazard) [«опасности»], на расстоянии 1 фута от стены в каждом углу, и 5 ½ фута от пола в виде квадрата 10 дюймов ширины. Пентхаус должен был быть высотой 8 футов на стыке со стеной и высотой 7 футов на внешнем краю. Боковые галереи предназначались для зрителей. У них не должно было быть тамбура, но имелся хазард в торцевой стене (сторона подачи) на высоте 4 ½ фута от пола, 2 ½ фута в длину и 1 ½ фута в ширину. Этот корт был лучше приспособлен для игры с деревянной битой – палетой (paleta), чем большой корт (рис. 3). Разновидности палеты и кортов для игры с ней приведены на рисунках 4 и 5.

Рис.5. Корт для игры в мяч рукой, палетой или паллецией. Иллюстрация из книги Антонио Скаино «Trattato della Palla», Италия, 1551 г.

На третьем плане (рис. 5) изображен тесный корт для игры рукой, но удобен также для палеты или паллеции (palletia), на конце capo находился брус из досок высотой 3 фута и на расстоянии 3 футов от двери в боковой стене, через которую входили на корт; длиной 8 футов параллельно плоскости корта; в конце к нему была прикреплена другая доска с наклоном 1½ фута, встречающаяся со стеной справа. Она располагалась на высоте 8 футов от пола; а на ее стыке появилось покрытие, служившее tavolato (или пентхаусом), простиравшееся до стены и вдоль всей стены capo del giuoco, чтобы мяч мог скатиться с нее. Это создавало ограждение вокруг двери и имитацию тамбура, а также галерею, которая могла вместить многих зрителей. Та часть парапета, которая соединялась со стеной, могла открываться и закрываться, давая доступ к игровой площадке.

Рис.6 Корт для игры в мяч руками (con palla picciola da mano). Иллюстрация из книги Антонио Скаино «Trattato della Palla», Италия, 1551 г.

На другом плане (рис. 6) изображена площадка, предназначенная только для игры руками, так как была слишком маленькой даже для деревянных бит. Она была открыта с одной стороны, и в ней не было ни одного пентхауса. Зрители могли сидеть на открытой стороне. С каждой стороны были опасности, и колонны на открытой стороне давали мячу неожиданный отскок, обеспечивая разнообразие в игре. На стороне подачи размещался тамбур.

Скаино называет все эти корты steccati, [ит. забор, изгородь, ограда]. В качестве единиц длины на планах всех кортов, кроме луврского, им используется древнеримский фут (= около 11 3/8 английских дюймов). Обсуждение всей его работы в этом месте было бы слишком серьезным перерывом в хронологическом ходе настоящего описания тенниса; и поэтому некоторые дальнейшие замечания, которые предлагает его книга, следует приберечь до тех пор, пока мы не перейдем к рассмотрению самой игры.; но прежде чем проститься с ним, я процитирую его заявление о том, что он учился в течение нескольких лет в Ферраре (Ferrara)63 [город в итальянском регионе Эмилия-Романья], когда герцог Феррары Альфонсо да Эсте (Alfonso da Este), дал ему первую идею написать эту книгу, которая и была ему посвящена. Скаино оправдывает ее несовершенство своей молодостью и новизной предмета: «но, – говорит он, – почему бы не относиться к этому giuoco della palla как к искусству, как относились к другим искусствам?» и более конкретно сравнивает ее с музыкой. Он оправдывается за то, что не стал исследовать способов игры, практикуемых древними, по двум причинам: во-первых, потому, что он не может найти среди всех, кто писал на эту тему, ясного или краткого описания их игр; и он думает, что без некоторого такого понятного описания было бы нехорошо «тратить чернила и труд на неясные, запутанные и неопределенные рассуждения»; и, во-вторых, потому, что игру, как и другие виды искусств лучше рассматривать, в самой совершенной форме, «как это происходит сегодня (1555) в ее различных формах», которых он насчитывает шесть, а именно: Giuoco della corda [букв. ит. игра через веревку], della lunga [длинная игра], con pallone da pugno [с мячом- паллоне рукой], con palla picciola da mano [букв. мячом-палла ладонями] con la rachetta [букв. с рачеттой], con la palla da Scanno [мячом палла и сканно].

Было бы хорошо, если бы некоторые другие писатели последовали хорошему примеру, поданному Скаино.

Кардинал Бембо (Cardinal Bembo), ученый литератор XVI века, родившийся в Венеции в 1470 году, – сначала секретарь Льва X, а затем кардинал Павла II, -пишет своему другу Кристофу де Лонгейлю (Christophe de Longueil): «ваше письмо чрезвычайно меня обрадовало, так как я вижу, что, как бы вы ни были жадны до литературы, вы, посвящая себя ей, не забываете изучать свое здоровье. Игру в мяч, в которой вы упражняетесь перед тем, как сесть за стол, я особенно одобряю. Да погибну я, если не предпочту ваши игры (deambulatiunculas), беседы и литературные споры (concurationes) всем почестям и достоинствам Рима!»

Брантом, говоря о Карле IX пишет, что «когда было хорошо, он всегда был на улице, либо в походе, либо в действии, либо играл в la Paume, и особенно в la longue Paume, который он очень любил; и там он слишком много напрягался, прыгал, играл в paille-maille и, короче говоря, во многих приятных, но жестоких упражнениях вне дома, потому что он выказывал странную ненависть к жизни в дворце, постоянно говоря, что

«Le séjour des maisons, palais et bastimens

Estoit le sépulchre des vivans»

или, в вольном переводе,

Жизнь в домах, дворцах и комнатах

Немногим лучше, чем жизнь в гробницах.

То, что король играл слишком много, несомненно, верно; говорят, что он играл по шесть часов в день-слишком долго для кого бы то ни было, тем более что король не был замечателен своей силой. Нисколько не сомневаясь в его страстной любви к игре, нужно признать, что это была эгоистическая любовь, ибо она была запрещена простолюдинам так же строго, как и при его отце и деде.

Он был занят интересной игрой, когда около двух часов дня 22 августа 1572 года гонец принес ему известие об убийстве Колиньи64 [французский государственный деятель, один из вождей гугенотов во время Религиозных войн во Франции] Моревером (Maurevert) [один из приближенных Екатерины Медичи, прозванный «Королевским убийцей»] – Par la mort Dieu! – воскликнул он. – неужели они никогда не оставят меня в покое?»

Таллеман де Рео (Tallemant des Réaux)65 [французский литератор XVII в.] сообщает нам, что «Номпар де Комон (Nompar de Caumont) [французский полководец XVI – XVII вв.] маршал и герцог де Ла Форс (Due de la Force), находился в Париже во время Варфоломеевской резни (24—25 августа 1572 г.), от которой ему чудом удалось спастись; ибо, когда он был оставлен среди мертвых, один из паумье увидел, что он жив, вытащил его и отвел в дом старого Маршала де Бирона, своего родственника, в Арсенал. Он был очень благодарен за эту услугу и назначил этому человеку пенсию, которая всегда исправно выплачивалась ему.»

Генрих III не был теннисистом; он был слишком женоподобен, чтобы любить столь мужественные упражнения. Генрих IV, однако, был другого склада: «как пример власти, которую теннис приобретает над умами своих любовников, рассказывают о Генрихе Наваррском, впоследствии Генрихе Четвертом, что даже после ужасов Варфоломеевской ночи, когда не только жизни сотен его лучших друзей и последователей были принесены в жертву, но и его собственная голова была в самой непосредственной опасности, не мог удержаться от того, чтобы встать на рассвете следующего дня, чтобы продолжить игру в теннис…».66

Похожий случай погружения в игру и последующего безразличия к окружающим событиям приводит сэр Джон Норрис (John Norris) в письме королеве Елизавете по поводу беспорядков в Антверпене 9 января 1582 года [вероятно, имеется в виду высадка французских войск с целью захвата голландских земель]: «… Маршал Бирон (Biron) накануне вечером вышел из города, чтобы привести в порядок все дела к приезду герцога в Бургерхольт (Burgerhault). Герцог де Маунтпансье (Duke of Mountpensier) и граф де ла Валь (Count de la Vall) сопровождали его высочество. Граф де Ла Марш (Count de la Marshe) (sic), не думая ни о чем подобном, играл в теннис, а оттуда бюргеры благополучно проводили его в свои апартаменты.»67

Распространяемое многими мнение, что отец Матюрина Ренье [Mathurin Regnier], первого французского поэта-сатирика [XVI—XVII вв.], был трипотье (tripotier) в Шартре (Chartres) не соответствует действительности, что было недавно обнаружено в результате изучения Registers of the Échevins этого города. Правда, Жан Ренье (Jean Regnier) построил в Шартре трипо (tripot), или теннисный корт. Ему принадлежал дом с садом, примыкавшим к крепостному валу, и, чтобы оградить его и уберечься от неприятностей, вызванных близостью этих крепостных валов, ему пришлось построить довольно внушительных размеров стену. Чтобы использовать это обстоятельство, он построил jeu de paume против этой стены, испросив и получив 25 апреля 1579 года необходимое разрешение на эти работы от соответствующих властей.68

Другой великий французский писатель XVI века, Монтень (Montaigne), описывает несчастный случай, который произошел с его собственным братом, который получил смертельную рану от теннисного мяча, который ударил его чуть выше правого уха, не оставив ни раны, ни следа, но от последствий которого последовал апоплексический удар, который унес его всего через пять или шесть часов спустя.69

На трон взошел Генрих IV он продолжал хранить преданность la paume, без которой не мог бы сохранять в мирное время ту энергию и активность, которые отличали его во время войны. Не успел он триумфально въехать в Париж (1594), как мы находим его усердно упражняющемуся корте. Пьер л'Этуаль (Pierre l’Estoille), занимавший пост главного аудиенсьера [судебного распорядителя] в Парижской канцелярии, скрупулезно точный писатель, беспристрастно рассказывающий нам о хорошем и плохом обо всех тех, о ком он пишет, – о хорошем с удовольствием, а о плохом с совершенной простотой, – был автором интересной книги «Journal du régne de Henri IV». В ней он рассказывает следующее: «в пятницу, 16 сентября 1594 года, король весь день играл в la paume в Jeu de la Sphére с господином д'О… В субботу, 24-го числа того же месяца, король целый день играл в la paume в Jeu de la Sphére. Он был раздет до рубашки, которая была разорвана по всей спине, и на нем были серые бриджи (chausses), называемые jambes de chien, и он так устал, что не мог попасть на бал; и он сказал, что „он был как осел, потому что у него не было ног“. После этого, по наущению адвоката по имени Дюре, который сказал Его Величеству, что если он хочет немного развлечься, то пусть разыщет накета (nacquet), который прятался в галерее70 и скрывал под плащом украденную им кучу мячей. Он велел г-ну д'О… прийти и поговорить с ним, и когда он был найден, как и сказал Дьюре, король долго и громко смеялся…» Nacquet было старым французским названием для маркера в jeu de paume, которое, хоть и вышло из употребления, но приобрело одиозный смысл, породив глаголы naquetler или nacquetter (спорить, хитрить, и т. п.), который до сих пор можно найти в Dictionnaire de l’Académie.

Л'Эстуаль продолжает: «в четверг, 27 октября, того же года, король выиграл в ла-пом 400 крон, которые были под веревкой» [это было место, где в старые времена неизменно ставились деньги на пари], «он приказал маркеру собрать их и положить в свою шляпу, а затем сказал вслух: «У меня есть эти безопасные монеты; никто не отнимет их у меня, потому что они не пройдут через руки моих казначеев. … В конце мая 1597 года король послал за главными людьми своего двора и другими, которые, как он знал, были самыми богатыми в Париже, и потребовал от них денег таким образом, что они не смогли бы отказаться, если бы захотели. Между тем он проводил все свое время, играя в ла-пом, как правило, в la Sphére, где маркиза де Верней (de Verneuil) и госпожи де Сурдис (de Sourdis) и де Сагоне (de Sagone) каждый день наблюдали за его игрой. Он занял денег у г-жи де Монсо (de Monceaux), которую ласкал и целовал на глазах у всех. Однако его величество никогда не переставал быть бдительным и приводить в порядок все, что было необходимо в отношении Амьена [имеется в виду осада англо-французскими войсками занятого испанцами города Амьен в 1597 году в ходе Восьмой Религиозной войны во Франции] на следующий месяц; и когда это время пришло, он простился с теннисным кортом и любовью и лично отправился в поход… Король часто повторял, и притом очень громко, даже во время игры в ла-пом, когда хотел подтвердить истину так, чтобы ее услышали все:” это так же верно, как и то, что Бирон был предателем».71 Бирон был последним из недовольных после восшествия на престол Генриха IV: он был осужден и обезглавлен в 1602 году.

Как ни любил король ла-пом, он, по-видимому, не пренебрегал государственными делами и не переставал следить за тактикой испанцев, которые требовали его внимания; но замечательно, что он созрел для осуществления своего плана, постоянно занимаясь своей любимой игрой.

В конце XVI века был хороший игрок по имени Фессон (Fesson), который благодаря этому таланту поступил на службу к кардиналу де Гизу (Cardinal de Guise), что дало ему возможность спасти жизнь де Ту (de Thou) [французский историк и государственный деятель] во время Лиги в 1589 году [противоборство короля и представителей Католической лиги, сопровождавшееся убийствами].72 Однако ему лучше было бы последовать примеру мастера ла пома, чем заниматься политикой, которая стоила ему жизни, как это случилось и с трипотье Бекетом (Becquet) – еще одним решительным лигером [сторонником Лиги]. Фессон, бежавший из Парижа во время голода, был арестован на первой линии окопов, и д'Омон (d’Aumont) [маршал Франции, приверженец Генриха IV], хорошо знавший его политический характер, приказал повесить его на месте. Вскоре после возвращения короля с такой же поспешностью был казнен и Бекет.73

Филипп III Испанский любил эту игру не меньше, чем его сосед. О нем рассказывают, что «в возрасте 24 лет он был небольшого роста, но здоров и хорошо сложен; очень религиозен и являл собой пример доброты и хороших манер. Он хорошо ел, но не пил вина; развлекался охотой, которая заставляла его постоянно бывать в деревне; охотно отправлялся в Аббат Жильбер [Abbé Guilbert] в своем описании дворца Фонтенбло сообщает нам, что корт (вероятно, крытый) был сожжен в 1702 году: есть другое его описание, сделанное Сильвестром (Silvestre) в 1667 году; но к тому времени он, очевидно, уже был изменен. Одиночный корт, который имел большие размеры и был лучше приспособлен для четырех игроков, чем для двух, в то время все еще стоял и даже порой использовался. Тамбур старого открытого корта все еще можно увидеть в Жарден-де-Дайан (Jardin de Diane) [Сад Дианы].; а остальное время проводил за игрой в теннис и танцами.»74

[Пьер Франсуа] Тиссо (Tissot) [французский писатель XVIII – XIX вв.], в своей книге «Legons ef Modéles de Littérature Francaise» рассказывает, что Пассера (Passerat) [французский политический поэт-сатирик, гуманист XVI века]75, друг Баифа (Baif) [французский поэт, композитор и переводчик XVI века] и Ронсара (Ronsard) [французский поэт XVI века], потерял глаз в la paume. Возможно, с ним произошел какой-нибудь несчастный случай на теннисном корте, но трудно поверить, что это могло случиться с ним во время игры.

С намерением, вероятно, навсегда избавить Tripots, или Jeux de Paume таких негодяев, как накеты, один из которых был упомянут в приведенной выше истории Л'Эстуаля, и чтобы защитить игроков от потери своих мячей, денег и даже одежды, король, своей милостью предоставил хартию корпорации Paumiers-raquettiers, в результате чего маркеры могли выполнять свои функции, только пройдя через стадии подмастерья и компаньона: она была впервые зарегистрирована 13 ноября 1610 года и возобновлена при Людовике XV в 1727 году.

Однако, накеты были не единственными жуликами, посещавшими теннисные корты в эту эпоху, как явствует из очень редкой маленькой книги, изданной в Париже в конце царствования Генриха IV, «La Caballe des Matois»76, наглядно иллюстрирующей нравы тех дней.

Таких игроков, как эти matois, теперь стали бы называть шулерами; и мы не должны предполагать, что накеты, хотя они часто делились с ними своей нечестной добычей, всегда были такими же плохими, как мошенники, описанные в приведенном выше отрывке. Благоприятный пример их характера показал тот накет, который спас молодого Комона, хотя, быть может, в первую очередь и искушался надеждой найти добычу среди жертв ужасной резни в Варфоломеевскую ночь. Тем не менее, он доказал свою храбрость и человечность, спасая жизнь молодого гугенота с риском для своей собственной, и вполне заслужил награду, которую получил за этот великодушный поступок. Судя по всему, он был одним из тех, кто отмечал попадания мячей на корте, находившемся на улице Верделе (Rue Verdelet), неподалеку от места происшествия. Этот корт, существовавший, вероятно, уже много лет, находился в отдаленном квартале, недалеко от крепостных валов. в «конце света», как и указывало название соседней улицы (Bout-du-Monde). Почти все корты, построенные тогда в Париже, находились в сходных местах, главным образом, из-за большого пространства, необходимого для этих зданий, и низкой цены, по которой их можно было получить там, по сравнению со стоимостью земли в более посещаемых частях города; но также, возможно, из-за страха перед властями, которые дали бы разрешение на их строительство в отдаленных районах, что невозможно было сделать в более заметных местах. Там, в мансарде с черепичной крышей в мансарде под жил Ж.-Ж. Руссо (J.J. Rousseau), и так как он каждый день ходил к своему патрону, г-ну Дюпену де Франкелю (Dupin de Francueil) [французский финансист и политический деятель XVIII в., дед писательницы Жорж Санд], то непременно проходил по переулку, который сообщался с улицей Платритр (Rue Platritre), где жил финансист. Хотя он и не был естественно увлечен упражнениями, для которых у него не было его ни конституции, ни склонности, он, должно быть, иногда останавливался по дороге и смотрел игру, происходящую на корте, иначе он никогда не написал бы следующего отрывка, который встречается в его «Эмиле»: «никто не защищается, – говорит он, – от падающего мяча, который никому не причиняет вреда; но ничто не делает руку такой быстрой, как необходимость защищать голову; ничто не делает зрение таким уверенным, как необходимость защищать глаза. Прыгать с одного конца теннисного корта на другой; судить о направлении мяча, который все еще находится в воздухе; возвращать его сильной и уверенной рукой; [через] такие игры становятся человеком; они стремятся сформировать его.»

Во время правления Генриха IV и Людовика XIII квартал Марэ-дю-Темпль (Marais du Temple) стал застраиваться домами, но задолго до этого здесь также находились площадки для же де пома. Одна из самых известных из них Petit-Temple, где демонстрировала свое искусство и силу знаменитая Марго, уже упоминалась. Рядом была еще одна, на улице Мишель-ле-Конт (Michel-le-Comte), которая стала прибежищем для театра Мондори, после того как тот был изгнан пожаром из Petit-Temple. Находящийся неподалеку другой корт, Пти-Лувр (Petit-Louvre), очень известный в царствование Людовика XII, в 1632 году предоставил приют театру Марэ (Théatre du Marais), в котором давал замечательные балеты Морель (Morel). Это, как мы уже видели, не было необычным способом использования теннисных кортов; и было счастьем, что актеры того времени, мало облагодетельствованные Фортуной и бездомные странники, какими они были, могли иногда найти такое гостеприимство. В самом деле, мало было кортов, которые не использовались бы время от времени, и единственным исключением был, пожалуй, тот, который был известен как la Perle, «самый лучший в Париже», как говорит Соваль (Sauval) [французский адвокат, чиновник и историк XVII в., автор трёхтомного труда по истории Парижа].77 Он был знаменит даже в XVI веке и [вряд ли] мог соперничать с кортом на улице Гренье-Сен-Лазар (Rue Grenier Saint-Lazare) в своем собственном квартале, а также с расположенными по другую сторону Сены, ближе к предместью Сен-Марсель, кортами Bracque и Onze Mille Diables. Сеттер, нарисованный на вывеске, дал свое имя первому из этих последних [Bracque в пер. c фр. «легавая собака»]; он был известен Рабле, который изобразил молодого Гаргантюа и его спутников, совершающих там свои упражнения по выходе из школы: «сделав это, они вышли вперед, все еще беседуя о предметах своих занятий, и развлекались в Bracque или около него, и играли в мяч, la paume и la piletrigone,78 развивая свое тело так же галантно, как прежде упражняли свой ум.»

Корт Bracque находился в предместье Сен-Марсель, Onze Mille Diables, происхождение странного названия которого [букв. пер. c фр. «одиннадцать тысяч чертей»] неизвестно, находился на окраине, на улице Нев-Сент-Женевьев (Rue Neuve Sainte-Geneviéve), близ Эстрапады (Estrapade) [площадь в Париже, названная в честь находившейся там дыбы для пыток]. Впоследствии он получил название la Sphére,79 которое носил и корт, находившийся несомненно, ближе к Лувру, на котором играл и в то же время вел свои рассуждения о государственных делах Генрих IV. В предместье Сен- Жермен (Saint-Germain) едва успели построить улицу Мазарини, (Rue Mazarine), как по обеим ее сторонам появились корты, самым знаменитым из которых в XVII веке был корт, выходивший на улицу Генего (Rue Guénégaud). Вероятно, здесь Мольер начал свою карьеру комедианта в Illustre Théâtre, прежде чем уехать в провинцию, откуда потом никогда не возвращался.

На этом месте сейчас находится Пассаж дю Пон-Нуф (Passage du Pont-Nouf) [разрушен в 1912 году]. Липпомано (Lippomano), венецианский посол, писал из Парижа в конце XVI века:80 «в разных частях Парижа было более тысячи восьмисот теннисных кортов, и было подсчитано, что на покупку ракеток ежедневно тратилась сумма в тысячу крон.» Мы можем, однако, быть вполне уверены, что большинство этих кортов не были тем, что мы теперь удостоили бы этими названиями; как бы ни была популярна игра в Париже, совершенно невозможно, чтобы, несмотря на упомянутые выше запретительные эдикты, там могло внезапно вырасти такое огромное количество первоклассных и очень дорогих зданий. Более вероятно, что многие, а может быть, и большая их часть, были открытыми сооружениями, окруженными или не окруженными стенами, в зависимости от того, разыгрывалась ли там la courte paume или, возможно, еще более древняя игра, la longue paume, против которой, насколько мы можем узнать, никогда не издавалось никаких запретов. Во всяком случае, совершенно очевидно, что игра была повсеместно популярна в Париже.

Застольная песня81 Жана ле Гу (Jean le Houx), поэта [XVI—XVII вв.] из Вира (Vire), еще раз показывает широко распространенное благоволение, которым пользовался теннис в то время во Франции. Вся песня состоит из аллюзий на la paume и метафор, взятых из игры.

Не менее популярен теннис был и в Италии. В Риме молодой и несговорчивый художник, Микеланджело да Караваджо (Michael Angelo da Caravaggio), играя в теннис, завязал ссору с товарищем, в ходе которой убил своего друга. Хотя Караваджо сам был опасно ранен, ему удалось бежать из города. Это произошло около 1600 года. После множества приключений Караваджо умер в 1609 году.

Когда Людовик XIII, прозванный Справедливым, взошел на трон Франции после смерти своего отца, ему было всего девять лет, и Мария де Медичи (Marie de Michel-le-Comte), как регент, правила Францией с помощью своего фаворита, флорентийца Кончини (Concini), впоследствии маршал д’Анкр (Maréchal d’Ancre). Частью образования или, по крайней мере, развлечения молодого короля был ja paume. Чтобы научить его искусству в «игре королей», был нанят Пьер Жантиль (Pierre Gentil), который получал регулярную зарплату в размере 500 франков ежегодно. Он чуть ли не первый paumier, имя которого нам известно: без сомнения, он был первым, кто занял подобную должность. Однако несколько странно, что его существование до сих пор ускользало от внимания, и, насколько нам известно в настоящее время, не сохранилось никаких записей о его функциях при французском дворе, кроме одного единственного документа. К счастью, он попал в руки автора, и поэтому его содержание не будет потеряно для истории игры. Он написан на пергаменте обычным шрифтом того времени и представляет собой квитанцию о выплате заработной платы за указанные в течение года услуги, подписанный, скрепленный подписью и датированный. Вкратце, он гласит (переводится) следующим образом: «В моем присутствии (имя оставлено пустым) советник и секретарь короля Пьер Жантиль, которому поручено обучать la paume Его упомянутое Величество, подтверждает, что получил от М. Раймонда Фелипоуза (M. Raymond Phelypeauz), советника Его Величества в Государственном Совете и Казначея… сумму в пятьсот лиров наличными, которую его указанное величество передало ему в счет его услуг, которые он оказал в течение всего прошлого года, когда король играл в la paume, и этим, как считает Жантиль, он удовлетворен… Девятого дня июля одна тысяча шестьсот двенадцатого [года].