Анналы тенниса

Это опровергает попытку Паскье сделать вывод о дате изобретения ракетки. Киннам описывает ракетку, использовавшуюся молодыми византийскими князьями, как «посох, длинный в пропорции и резко заканчивающийся широким изгибом, середина которого была разделена кишечными струнами, постепенно высушенными и сплетенными одна с другой, как сеть.» Французское слово Chicane, несомненно, происходит от Tζυκανιστήριον. Некоторое сходство с игрой, описанной выше имела Chole, в которую часто играли во французских провинциях во времена Дюканжа (Du Cange) [французский историк и филолог XVII в.] Подобная игра, по-видимому, была известна в давние времена в Персии,38 если мы можем доверять одной из историй в «Сказках тысячи и одной ночи» (Arabian Nights’ Entertainments), где страдающий от проказы персидский царь, по совету врача по имени Дубан (Doubán), играет в нее с помощью специально изготовленной клюшки или баттуара (battoir) [фр. «валек», «колотушка», «лапа»].

Согласно общепризнанному мнению, первыми защищать и укреплять руку перчаткой для игры в теннис в Западной Европе начали итальянцы; и вскоре за этим последовало использование двойной перчатки из более прочного и жесткого материала. Обнаружив, что это, в дополнение к защите, которую оно давало ладони, давало также большую способность управлять мячом, будь то в Италии, родине нашей игры, или во Франции, где она была принята, натурализована и усовершенствована, – изобретательные люди реализовали блестящую идею натянуть на перчатку эластичную сеть39 струн, таких, какие использовались при изготовлении ребеков [древний европейский смычковый инструмент] или скрипок. Последующее добавление к этим перчаткам, будь они с сеткой или без, ручки было легким и естественным шагом. Самое примитивное или инстинктивное знание рычага подсказывало преимущества этого добавления; но только несколько столетий спустя добавленная ручка приобрела сколь-нибудь умеренно полезную длину. Из простой, но изящной перчатки с прикрепленной к ней ручкой вышел баттуар, инструмент, широко используемый в Ia longue, а также в некоторых разновидностях la courte paume. Иногда он был сделан из тонкого дерева, от упругости которого зависела сила его удара, и имел различные формы – круглые, овальные, очень узкие овальные и даже квадратные. Возможно, чаще всего он состоял из простого деревянного каркаса, поверх которого был натянут пергамент, и таким образом образовал прототип нашего современного баттлдора (battledore) [ракетка для распространенной в XIX веке в Англии игры в battledore and shuttlecock (ракетка и волан) – прообраза бадминтона]. Использование этого орудия создало небывалый спрос на пергамент, и изготовители баттуаров вынуждены были искать материал, который был тогда очень редок любой ценой. Часто в ход шли драгоценные манускрипты, добытые у нерадивых духовных лиц, отвечавших за их хранение. Коломиес (Colomiés)40 [французский библиотекарь и ученый XVII века] сообщает, что «Месье Шаплен (Chapelain) [французский поэт и литературный критик XVII века] сказал, что один из его друзей, литератор, играл в Ia longue paume баттуаром (batioir), на котором можно было разглядеть фрагменты некоторых потерянных десятилетий из трудов Ливия (Livy) [римский историк I в. до н.э., автор монументальной истории Рима, охватывающую более семи веков], полученные благодаря аптекарю, купившему несколько пергаментных томов этого автора в Фонтевро [один из самых известных средневековых монастырей Франции] и по незнанию перепродавшему их изготовителю баттуаров». Однако, чтобы отбить мяч таким орудием, требовалось прилагать много усилий, а о подрезке и подкрутке мяча практически не могло быть и речи. Нет ничего удивительного в том, что ракетка вытеснила баттуар не только потому, что жилы для струн можно было добыть с большей легкостью и в большем количестве, чем пергамент, но и потому, что ее применение оказывало большее воздействие на мяч. Однако лишь по прошествии многих лет, а может быть, и столетий, ей удалось полностью заменить естественный инструмент-голую или затянутую в перчатку руку. О том, что они продолжали употребляться вместе, свидетельствует цитата из Эразма41, и Паскье42 приводит подтверждение этому в следующей истории, хотя нельзя гарантировать точность даты, которую он пытается установить с ее помощью.

«Некоторое время назад, – говорит он, – я разговаривал с человеком по имени Гастелье, и он рассказал мне историю, которую стоит повторить. Этот человек в долгое время служил судебным приставом (huissier de la cour), и молодости был хорошим игроком в la paulme. Когда состарился, он подал в отставку; но, несмотря на свой возраст, (когда он рассказал мне то, что я собираюсь рассказать, ему было семьдесят шесть лет), он никогда не забывал своего прежнего веселья и, когда в квартале, где он жил, шла хорошая игра, он никогда не пропускал возможности увидеть ее. Игра доставляла ему удовольствие, и, хотя я значительно моложе43, часто рассказывал мне об игре. Однажды он сказал мне, что в молодости был одним из лучших игроков своего времени, но тогда игра была совсем другой, потому что они играли только рукой и гоняли мяч (pelote) так азартно, что он часто перелетал через стены. В это время одни играли голыми руками, а другие, чтобы не повредить руки, пользовались двойными перчатками. Некоторые другие, более изобретательные, чтобы получить преимущество перед своими товарищами добавили в них впоследствии веревки и жилы, чтобы лучше бить по мячу и с меньшей затратой силы, что стало обычной практикой; и, наконец, появилась ракетка, такая, как мы видим её теперь, и позволявшая бить по мячу изощреннее,44 чем сложная перчатка, которая вскоре вышла из употребления. – Ах! я сказал себе, – прибавляет проницательный Паскье, – ведь очень вероятно, что игра в la paulme происходит от того, что удары по мячу производятся внутренней стороной открытой ладони, которую мы называем palm…»

[Филипп] Лаббе (Le P. Labbe), [французский историк, географ и филолог XVII в.], в своих dautant, дает подобное толкование французской игры dautant: «отбивать мяч из сукна (pelotes de drap) или кожи (ballons de cuir) ладонью руки (la paume de la main), прежде чем были изобретены ракетки (raquettes) и баттуары (battoirs)». Действительно, никакое другое объяснение не является столь убедительным. То, что ракетка не вытеснила с поля или теннисного корта, голую или вооруженную перчаткой руку сразу же, могло быть вызвано только ее собственным несовершенством, ибо, обладай она изначально нынешними качествами, ни одна человеческая рука, конечно, не смогла бы противостоять ей. Существует гравюра с портретом Якова II Английского [Яков II Стюарт, король Англии и Шотландии в XVII в., носивший также титул герцога Йоркского], где герцог Йоркский45 показывает, насколько ничтожно выглядела даже королевская ракетка в 1641 году, поэтому игроки сегодняшнего дня, должны осознать, насколько развился этот снаряд в течение достаточно короткого периода. Однако уже в самой ранней своей форме ракетка вскоре стала настолько популярной, что послужила образцом моды для дам во времена Екатерины Медичи, которые вплетали в свои волосы скрещенные ленты на тот же манер, что и переплетенные струны ракеток; и стиль подобных украшений назывался en raquettes. О популярности игры среди представителей самых разных классов свидетельствует баллада о ней, написанная в 1485 году французским суконщиком и большим любителем тенниса. Став старым и больным, и пожелав искупить свои грехи, он направил свою работу на суд доминиканцев. В ней он аллегорически изобразил свое представление о божественном, как игру в теннис. Сама вера, представлялась ему как стена, поскольку должна иметь «твердое основание», а в других частях игры он находит божественные заповеди, евангелистов, активную и созерцательную жизнь, Ветхий и Новый завет и т. д.46

Таким образом, мы уже видели, как raquettes и battoire утвердились во Франции и постепенно, но, верно, вытеснили руку в игре, которая получила свое название от этого примитивного и тонкого оружия. С тех пор величайшие игроки никогда не представлялись иначе, как с ракеткой в руках; и Рабле (Rabelais) [величайший французский писатель-сатирик XVI в., автор романа «Гаргантюа и Пантагрюэль»], рассказывая о студентах-правоведах в Орлеане, которые занимались, по его словам, «bel exercics de Ia paulme», всегда описывает их как вооруженных ракеткой. Каждый студент там был сначала хорошим паумье (paumier) и искусным танцором и ему достаточно было лишь небольших знаний закона, чтобы овладеть докторской шапочкой. Пантагрюэль, как писал Рабле, также очень скоро сделался более искусным на теннисном корте, чем в юридических науках, полностью соответствуя образу, описанному в девизе лицензиатов Орлеанского университета:

Un esteuf en la braguette,

En la main une raquette,

Une loi en la cornette,

Une basse danse au talon,

Voy vous la paasé coquillon.

что может грубо переведено, как:

У тебя в кармане – теннисный мячик (esteuf),

У тебя в руке ракетка (raquette),

В голове один закон, так, что

Научись весело танцевать, —

И ты получишь докторскую степень.

[Уместно будет привести и русский литературный перевод этого фрагмента, сделанный Ю. Корнеевым:

Сунув в гульфик мячик меткий,

Познакомившись с ракеткой,

Скрыв под шапкой волос редкий,

В хоровод веселый встав,

Будешь тотчас доктор прав.]

Слово esteuf в этом отрывке требует объяснения. Это было старое название теннисного мяча во Франции и произошло от слова «шерсть» ([фр.] estouffes или estoupes, лат. stupa), из которой он был сделан. Однако, зачастую изготовители мячей, находя хорошую шерсть слишком дорогой, прибегали к другим материалам, которые своими названиями, а также своей природой искажали этимологию слова esteuf. Кроме этого, они без колебаний набивали снаряды для la paume первым, что попадалось под руку. Отучить их от этой практики фальсификации был призван королевский указ, который обязал их продавать только эстефы, «покрытые хорошей кожей и с хорошим bourre», то есть набиты [качественным материалом], например, шерстью, щетиной, или волосами и т. д.47

Этот мудрый указ, столь важный в истории игры издал Людовик (Louis) XI [Благоразумный], проницательный король [Франции] и выдающийся спортсмен и игрок своего времени. Он датирован 24 июня 1480 года, за три года до его смерти, и служит доказательством того интереса, который он проявлял к теннису до последних дней своей жизни. О любви, которую питал к этой игре его сын Карл VIII, уже упоминалась выше, и следующий анекдот, рассказанный Ричардом де Вассебургом (Richard de Wassebourg) [французский историк XVI века]48, хорошо иллюстрирует обычаи игры в теннис и нравы двора в годы его правления. «Я слышал рассказ моего отца, лично присутствовавшего при этом событии, что примерно в это же время герцог Орлеанский (впоследствии Людовик XII), находясь в Париже, играл однажды в la paume в Néele, где- то между двумя рынками (ибо я забыл точное место), в присутствии нескольких лордов и леди, среди которых была и мадам де Боже (de Beaujeu) (Анна Французская (Anne de France), [дочь короля Людовика XI] и регентша Франции [в период малолетства своего брата, Карла VIII]. Во ходе игры возник спор, по поводу которого была сделана апелляция к зрителям, и г-жа де Боже выступила против герцога Орлеанского. Услышав это, он очень рассердился и сказал в гневе, что она солгала, добавив к этому оскорбительное выражение. Дама, сильно рассердившись, обратилась к игравшему герцогу Лотарингскому [вероятно, Рене II Лотарингский]: „Кузен, неужели вы позволите оскорблять меня подобным образом?“ – и тогда упомянутый герцог отвесил упомянутому герцогу Орлеанскому увесистый подзатыльник. После этого присутствующие королевские особы разняли их. И с этого дня упомянутый герцог Орлеанский возненавидел упомянутого герцога Лотарингского».

Аббат Флери49 (abbé Fleury) [французский историк XVII – XVIII в., наставник детей Людовика XIV] говорит, что 7 апреля 1498 года [французский] король [Карл VI], находившийся в своем замке д» Амбуаз, проводил королеву до крепостного рва, чтобы посмотреть, как играют в la paume, где они оставались там до двух часов дня. Автор уже цитировал рассказ Коммина о смерти короля, но тот ставит дату смерти на 27-е число того же месяца и говорит, что король никогда прежде не водил королеву в это место. Как бы то ни было, факт остается фактом: он умер от ранения, которое получил в тот раз.

Мы уже50 видели, что Людовик XII, еще будучи герцогом Орлеанским, играл в la paume. Вполне вероятно, что он продолжал благосклонно относиться к этой игре и после своего восшествия на престол, а его зять и преемник, Франциск I, искусный воин и страстный покровитель изящных искусств не был тем человеком, который позволил этому виду спорта впасть в уныние.

Последний был, как говорят французы, bon joueur ef beau joueur, и характерный анекдот о нем сохранился у Луи Гийона (Louis Guyon) [французский врач и писатель XVI – XVII вв.] и встречается в «Наставлениях» (Leçons)51 этого писателя, любопытной и необычной книге: в ней рассказывается, что некий монах, играя с королем против двух лордов, сделал блестящий ход, который решил исход в пользу короля, который затем воскликнул: «Ах! что какой удар монаха! – «Сир,» – ответил монах, «он не раз сможет порадовать вас, если будет для настоятеля.» А поскольку эта должность в аббатстве в тот момент оставалось вакантной, этот преподобный получил ее в награду как за свой удар, так и за остроумный ответ.

Генрих II был лучшим игроком среди всех французских королей. Именно на него, без сомнения, намекал Рабле, описывая Пантагрюэля искусным игроком в la paume; в этом отношении, если не в каком-либо другом, этот персонаж был задуман как портрет короля. Брантом (Branôtme) [французский военный деятель и хронист придворной жизни XVI—XVII вв.], пишет в своих Mémoires52 что «он играл, и играл очень хорошо; но он никогда не играл на задней линии (playback), а всегда играл спереди (played-up), ([на позиции] secondoit или tierçoit),53 что было самым трудным и опасным местом. И поэтому он был лучшим игроком второго или третьего ряда в своем королевстве… Он был очень рад, когда жена-королева, и его сестра, часто приходили посмотреть, как он играет, и, как и все остальные, давали свою оценку [вероятно имеется в виду оценка места приземления мяча при розыгрыше чейза (chase)] из окон наверху.» Из этого следует, что зрители во французских дворах обычно сидели у окон над игровыми линиями, как на гравюре с изображением Джеймса, герцога Йоркского54, которая будет описана позже.

Брантом добавляет, что король очень любил эту игру, «не из жадности, ибо то, что он выигрывал, он отдавал своим партнерам; если же он проигрывал, то это был большой проигрыш для него, ибо он платил за всех, но в те дни игра во рве шла только за двести, триста или пятьсот крон, а не за четыре, шесть или двенадцать тысяч; с другой стороны, расплачиваться приходилось не так часто…»

Генрих II все еще царствовал в Лувре [тот был резиденцией французских королей с XIV по XVII в.]. Играли, правда, не на старом корте, построенном Карлом V, а на новом, построенном Франсиском I, на стороне Пти-Бурбона (Petit-Bourbon), по направлению к [церкви] Сен-Жермен-л’Осеруа (Saint-Germain I» Auxerrois).

Эти корты, а их было два, были построены «en forme de baraque», непокрытые и довольно узкие, как показано на плане, рис. 2.55 В письме от 15 марта 1527 года56 Франсиск I просил мэрию Парижа (Ville de Paris) построить набережную за рвом стены Карла V, используя для этого существующий канал и убрав выступающий дом на углу Австрийской улицы (Rue d’Autruiche). Эта набережная еще не была построена в 1580 году, но дом был экспроприирован, как и все дома на западной стороне улицы, напротив Лувра. Вскоре после этого их сменил Jeux de Paume, стоявший по обе стороны Гишэ (Guichet) [фр. «окна», «калитки» – арочное сооружение, проезд, проход во внутренний двор Лувра], занимавший места нескольких домов и дровяного склада, который раньше составлял угол улицы и набережной. Соваль (Sauval) [французский историк XVII в.] относит дату постройки Jeux de Paume, как и многих других сооружений в Лувре, к 1580 году.

Теннисные корты, несомненно, были очень просты снаружи; но их интерьер, несомненно, был украшен скульптурами. Сохранилась квитанция от 17 января 1533 года57 следующего содержания:

Рис.2. Место расположения Jeux de Paume в Лувре (обозначены буквами О). Из плана второй половины XVI века.

«Бартелеми Кетри (Barthélemy Quétry) (он же Getty) 300 экю золотом, за два выполненных им рисунка играющих сатиров и нимф (sic!), которые король приказал поместить в зале Jeu de Paume du Louvre.»58

Генрих II, судя по всему, был действительно прекрасным игроком; и он, вероятно, стал бы обладателем «серебряного мяча» (i’eteuf d’Argent), или титула первой ракетки в этой игре, если бы захотел войти в списки. Тот же Брантом, говоря о герцоге Немурском (Duc de Nemours), родившемся в 1581 году, говорит, что «он любил всякие игры и был так универсален, что превосходил во всем… Он очень хорошо играл в la paume и le ballon (надувной мяч)»; и рассказывает, что он (Брантом) «знал двух очень знатных дам, прекрасных женщин, которые очень любили герцога и теряли от этой любви всякое благоразумие. Он даже часто видел, как они уходили из церкви до окончания вечерни, чтобы посмотреть, как герцог играет в la paume или le ballon.»

Однако, благосклонность сменявших друг друга королевских и знатных особ во многом способствовала успеху и утонченности игры, сочеталась с ревностью, мешавшей ей стать популярной благодаря различным суровым законам.

Но, несмотря на многочисленные эдикты, запрещавшие игру среди низших классов, корты строились каждый день, и народ подражал страсти знати к la paume. Новый указ, датированный 18 июня 1530 года, предписывал закрыть все корты, за исключением тех, которые посещались дворянами, и запрещал строить какие-либо новые игровые площадки даже в пригородах. Как обычно, на этот указ мало обращали внимания, и народ играл так же весело, как и всегда. Тогда в дело вмешался суд (Parliament). Как следует из сохранившегося дела в 1452 году осудили некоторых негодяев за то, что они осмелились играть в запрещенную игру. Чуть менее чем через столетие, 24 июля 1543 года, судьи поддержали королевский эдикт актом, настаивающим на запрещении построек новых кортов.

В 1540 году в возрасте сорока лет в Париж прибыл Бенвенуто Челлини (Benvenuto Cellini) [итальянский скульптор, живописец и музыкант]. Король тотчас же взял его к себе на службу и выделил ему небольшой замок под названием «Маленький Нелло» (le petit Neale), принадлежащий парижскому прево [королевский чиновник, обладавший до XV века на вверенной ему территории судебной, фискальной и военной властью, с XV века выполнял лишь судебные функции], который им не пользовался. В автобиографии59 он пишет: «в моем замке был теннисный корт, из которого я извлек большую пользу… пользуясь им для упражнений» ….

Новый корт в Лувре, построенный Франциском I, но, вероятно, перестроенный и покрытый крышей его преемником, знаменует собой важную эпоху в истории тенниса, проиллюстрированную в редкой и интересной книге Trattato della Palla, или трактате о всех разновидностях игры в мяч, известных тогда в Италии, мессира Антонио Скаино да Сало (Antonio Scaino da Salо), Vinegia, appresso Gabriel Giolito de’ Ferrari et Fratelli, MDLV, 12mo. Среди ряда примечательных фактов и наблюдений этот автор60 приводит несколько иллюстраций, одна из которых представляет собой тщательный план этого же корта в Лувре в Париже (рис. 3).

Рис.3. План теннисного корта в Лувре. Иллюстрация из книги Антонио Скаино «Trattato della Palla», Италия, XVI век

Из отрывка (стр. 161), в котором он говорит, что этот корт будет служить примером большого теннисного корта, «по милости самого доблестного и христианского короля Генриха, построенного с большой архитектурной красотой», следует, что он построен Генрихом, а не его отцом, как сообщали нам другие источники. Он дает нам здесь план очень большого корта, существовавшего в 1555 году и почти идентичного теннисным кортам наших дней, за исключением его большего размера и одной или двух меньших отличий. Эти последние сразу бросаются в глаза теннисисту, а именно отсутствие короткой стены между деданcами (dedans) и главной стеной и дополнительное отверстие, или hazard, в стене на другом конце корта. На месте современной сетки показана висящая поперек середины корта веревка (corde), параллельно ей начерчена segno principale, эквивалентная современной линии подачи (service-line). В дедансах есть четыре поста, расположенные на разных расстояниях друг от друга, и двери между первой и второй галереями действительно являются дверями, так как веревки там нет; но, с другой стороны, с каждой стороны есть галерея – большая, чем в настоящее время. Французский фут, состоящий из 12 дюймов, как уже говорилось61, был примерно на три четверти дюйма длиннее английского; и этот старый корт, вероятно, был 114 французских футов в длину, в то время как современные корты имеют длину только от 93 до 96 английских футов. Скаино описывает его как «грандиозного размера, как и подобает величию короля; четырехярусный (fascie) в высоту и обнесенный большой стеной; поэтому игра становится свободной, великолепной и королевской, от широкого пространства двора, но не слишком длинной или большой для хорошей игры. Он окружен прекраснейшим портиком, который французы называют галереей, очень удобным как для собрания многих вельмож, желающих присутствовать при столь благородном и королевском сражении, так и для проведения [по ней] мяча [во время игры]», подачи, и т. п.

«Главная стена плоская, но в одной части она начинает выступать дальше над полом, образуя фигуру, называемую французским тамбуром (tambour, tamburino); который, имея наклонную плоскость позволяет мячу, посланному хорошим игроком, скатываться по нему в разных направлениях с разнообразными эффектами, что очень красиво видеть»

Он добавляет, что, получив этот проект корта из Франции, составленный в соответствии с французской системой мер, он не хотел вносить никаких изменений в эти пропорции.62

Едва ли теперь можно отрицать, что известная нам форма тенниса с тамбуром (tambour), гриллем (grille), дедансом (dedans) и галереями (galeries), сходная с той игрой, в которую, должно быть, играли на этом корте Генриха II, является французским изобретением. Скаино-писатель, обладающий обширными познаниями в этой области, и, по-видимому, был знаком со всеми итальянскими формами игры в мяч; и все же, когда ему приходится описывать то, что почти точно совпадает с современным [real] теннисом, он вынужден брать пример с Франции, где существовал совершенный корт, которого, очевидно, не было в Италии, где его соотечественники все еще играли в ручной мяч и только недавно изобрели браччале (bracciale) (стр. 116), с которым они играли в паллоне (Pallone). Как же тогда ракетка могла быть трансформироваться из браччале или еще более современного scanno, как уверяют нас некоторые авторы? Scanno [букв. ит. «скамья»], также описанный Скаино, был деревянным инструментом, названным так из-за сходства со скамейкой, с помощью которого ударяли меньший мяч, чем паллоне, но все же, как и он, надутый. Более того, у него нет других названий для решетки, галереи и тамбура, кроме тех, которые придуманы во Франции. Вывод кажется неопровержимым, что описанная разновидность тенниса является прямым потомком какой-то игры классических времен, также как и итальянские формы паллоне (Pallone), сканно (da Scanno), и т. д., которые, как мы теперь знаем, были разработаны примерно в то же время с ней, но это никоим образом не связанной из любой из этих последних игр.

Рис.4. Корт для игры в мяч палетой. Иллюстрация из книги Антонио Скаино «Trattato della Palla», Италия, 1551 г.