Infernal

Я не москвич, как многие могли подумать, а типичный искатель лучшей доли. Между прочим, нашедший ее, раз позволяю себе снимать приличную квартирку в Хамовниках с охраняемой парковкой. Я рожденный в СССР, родом из Свердловска, но прилетел в столицу уже из Екатеринбурга, оставив домочадцев куковать на Урале. Напрасно я слукавил. Семья моя вполне приличная. Мой папа, Евгений Анатольевич Ластов, как впрочем, и дядя, тоже весьма честных правил, защитил кандидатскую диссертацию в местном технаре, а в девяностые годы променял науку на бизнес, и в настоящий момент ведущий акционер ряда крупных региональных компаний. Мама, Мария Петровна Ластова ( по девичьи Скорогорова), преподавала латынь (О, tempora! O, mores!) в гуманитарном институте (мне она тоже прививала любовь к языкам, и пользоваться языком я умею, по крайней мере, при близком общении с женщинами, так что никто не жаловался). По мере роста благосостояния отца мамочка плавно перешла в домохозяйки. К тому времени мне довелось заканчивать десятый класс. Но начнем по порядку.

Родился я вторым ребенком. Родной старший брат стал археологом и копает себе могилу на просторах Сибири, изучая быт и нравы коренных обитателей бурных рек, а младшая сестра трудится в подведомственной папе конторе в покинутом Екатеринбурге дизайнером или даже экономистом (к ее судьбе я не испытывал особого интереса, как и к судьбе брата). Рос и развивался я превосходно. Ничем особенным не страдал и, по словам драгоценной мамочки, был замечательным ребенком. Мамочка любила меня сильнее других. Пуще сестрички и точно гораздо сильнее сумасбродного братика, со школьных лет пропадавшего в таежных экспедициях и редко появляющегося дома. Я знал, что любовь к прошлому, сомнительные раскопки и вскрытие гробниц не доведет до добра (не раз предупреждал его, но безрезультатно). Возможно, только я и помню о нем, а родители уже успели забыть. Не знаю, жив он еще или уже нет, но приглашения на похороны по электронке не поступало (я регулярно проверяю свой ящик). Не в пример брату сестричка оставалась домашней курочкой. Марусю не тянуло в поднебесье, и только Федька не вылезал из диких экспедиций. Бог ему судья.

Учиться я любил. Читал умные книжки, смотрел видик и записывал взрослые передачи. Навалом имел друзей и ходил в бассейн. Не дрался, не балбесничал, сидел до вечера в продленке, а после полуночи зависал в бродилках на компе. Естественно, лет в двенадцать мое существование резко изменилось. К учебе я успел остыть. В голове мелькали только бесконечные имена школьных и уличных девочек. Я часто влюблялся и часто получал отказы, а иногда мне доставалось по шее от более продвинутых и старших товарищей. Тогда я часто замыкался в себе, неделями не выходил из комнаты, проходил все игры от начала до конца, лишь бы забыть очередную Машку и Ленку, что пудрили мне мозги и волновали мои созревающие, но уже изнывающие члены. Мне было хреново, как бывает каждому подростку, которого никто не понимает, не хочет понять, и кому некуда деться от жутких мук. Машка, Ленка, Наташка дразнят тебя на переменах, и ты хочешь их, но еще не знаешь как, но уже представляешь их в фантазиях и снах. Девчонки снятся тебе, оказываясь рядом, и позволяют тебе все, ведь ты уже не маленький мальчик, мечтающий заглянуть под юбку.

Все это было и прошло. Хотелось большего. Намного большего. Скоро ты узнаешь, что именно. Но между тобой и Машей дистанция, такой колоссальный разрыв, какой тебе никогда не преодолеть. Она кажется взрослее, чем ты, она выше тебя и умнее, у нее другие интересы, и она предпочитает заросшего щетиной Петьку Власова из одиннадцатого класса или Толика Колчана из седьмого ПТУ. И тебе нечего им противопоставить. Ты слабее их, без щетины, и тебя не пускают гулять до утра.

Мерзкий возраст. Даже жить иногда не хотелось. Самое время уйти из жизни. Так и поступали некоторые, прыгая с моста или с крыши пятиэтажки. Кончали с собой обычно парами. Два друга. Две подружки. Какой-нибудь Слава и Ваня или Юля и Соня. Оставляли прощальные записки с просьбой никого не винить в их смерти или винить Мишку из 7«Б» за то, что он, сукин сын, всю жизнь отравил своим безразличием, но жизнь без него теряет смысл, и проще свернуть себе шею, и дело с концом. Прощайте, родители! Здравствуй, загробная сюреальность!

Интерес к потустороннему миру поддерживался компьютерными бродилками. Многие временно западали, а некоторые повторяли судьбы героев. До нас доходили слухи, что в непримечательном уездном городе две фанатки компьютерного клуба отправились на небеса по сценарию известной саги. Мы пытались достать эту игру, вычислить, пройти ее и последовать примеру героинь, но на последний шаг не хватало духу. Тут решимость требуется, нечто роковое и безумное – внешний дьявольский толчок. Подростки и самоубийство – понятия, идущие рядом, почти бок о бок, но в разных направлениях. Чем ты становишься старше, тем быстрее госпожа смерть отклоняется от тебя. Не навсегда. До следующей ступени переходного возраста или до кризиса взросления, двигаясь по спирали: гегелевских открытий не отменить. Но законы мироздания вечны, как само мироздание, и законы философии – это великая мудрость. Получается замкнутый круг – Circulus vitiosus. Смерть делает круг и настигает тебя врасплох, когда ты уже не в состоянии ей что-то противопоставить. Она сильнее тебя. Манит. Она заставляет. Давит. Приказывает. И остается исполнить ее волю. Все это было. И будет ли?

Поживем – увидим.

Circilus vitiosus….

В шестнадцать – семнадцать тебе наплевать на смерть. Ты уже понимаешь, что жизнь не так уж плоха. Есть в ней место и удовольствию. Надо только уметь найти его. Взять и использовать. И если не в себе, то снаружи. Так появилось пристрастие к сигаретам, а иногда не грех выпить в честной компании. Ушлые дяди предлагали купить «травы». Мы покупали и курили. Но потом дяди исчезли, когда кого-то поймали, а кого-то убили. Мы поняли, что дурь, гашиш, крек, винт и прочие гадости – это плохо, а точнее опасно, а для многих опасно и плохо сразу, поэтому большинство завязали.

Буквально через полгода в районе появился другой дядя, намного злее и внушительнее. Дядя предлагал штучку под названием «герыч». По наветам бывалых очень крутая хрень. Для «золотой молодежи» в те времена предназначался кокаин, но он не пользовался особым спросом. Стараниями педагогов и социальных работников мы были подкованы в терминологии. Профилактическая работа в школах велась на пять баллов. Завучи и специально приглашенные гегемоны в белых халатах в сопровождении суровых милицейских чинов доходчиво объясняли на внеклассных занятиях и по телевидению, чем грозит наркомания. Но у некоторых парней крышу сносило реально. То, что старательно запрещалось, очень хотелось попробовать. Некоторые не сдерживались и пробовали, меняясь на глазах, и сами того не желая, превращались в таких же зеленовато-серых злых дядей, за которыми приходили копы с наручниками, либо они подыхали на кушетках в задрипанных палатах с протекающими потолками под изучающим взглядом медсестер.

В общем, последние классы я учился навеселе и успел познать тайну женского тела. И эта самая главная тайна в тот волшебный период. В познании страшно притягательной тайны подсобили родители, сами того не желая, когда отправили меня на две смены в культовый лагерь «Артек». Там можно практически все, и все было не банально. Моей первой грешной любовью стала не перезрелая вожатая-акселератка с надутыми губами и могучим бюстом, не старшая смены, безвозмездно дарящая сорванцам плотские уроки, ни баба-повариха из общепита, делающая засос бесплатно и вручающая в придачу банку сгущенки (для восстановления силы и скорейшего появления за добавкой). Нет! Случилась реальная любовь. Первая и по-настоящему настоящая, черт возьми! Строить ничего не придется. Все готово. Только люби.

Мою принцессу звали Маргарита. И она не числилась ни у нас в отряде, ни в смене, ни вообще в лагере, находясь за бортом лагерной жизни. Плевать ей на «Артек» и на всех нас вместе взятых. Она отдыхала в солидном номере в крутой гостинице, приехав на море с родителями – минус, но предоставленная сама себе – плюс. И ее тянуло к задорному и творческому общению, какое бывает только на слете авангарда интернациональной молодежи до шестнадцати – не старше. Посему она умело пользовалась уникальной возможностью. Ее папа, известный чиновник из столичного министерства, развлекался самостоятельно, а мамы у Маргариты не было. Познакомились мы на пляже, сооружая замки из песка. Когда мы счастливую неделю бродили по аллеям, я узнал вкус первого соленого поцелуя. Мы практиковались в кустах и пляжных кабинках. Будучи на год старше Маргарита была истинной мастерицей флирта. Я многому у нее научился, но опыта с мужчинами ей не хватало, а она очень того желала. Как настоящий кавалер и джентльмен, я не мог разочаровать даму сердца, точнее, не мог устоять, и если бы она первая не намекнула, я бы не выдержал, и овладел бы ею насильно в тех же колючих кустах шиповника, отбросив запреты и папу-чиновника. Правда, кусты – слишком жестко, нехорошо это как-то. Маргарита ни за что бы не согласилась. Взяв инициативу на себя, девушка моей мечты любила выдумывать разные штучки-дрючки, и вдруг пригласила меня в свой номер. Желанная спальня в пятизвездочном отеле на берегу моря. Об этом не мечтал ни один лагерный мажор. Все мои фантазии сбывались благодаря божественной Маргарите. Вскоре назначен день, и назначен час. Папочки рядом нет и в помине.

Я долго готовился морально. О соответствующих правилах, резиновых шариках, жестковатых и пресных на вкус, я не думал – чушь собачья! Какие резинки на фоне такой внеземной любви?!

Был полдень. Отель выгорал в тридцатиградусном кипятильнике. Как младшего братика, она легко провела меня через ресепшн. Никто не заметил, как мы, несовершеннолетние юркие организмы, подобно пылким Ромео и Джульетта, идем предаваться страсти. Предаваться всерьез и по-взрослому. В номере она достала из-под подушки два зеленых пакетика, признавшись, что у папы их полная тумбочка на любой вкус и цвет: забавные с усиками и уздечками на концах, каждый по-своему пахнущий, как «патбом» или «риглес сперминт». На любой вкус. Я сказал, что на вкус резинки не очень и по назначению использовать их нам вредно, а раньше двадцати просто губительно для здоровья. Я был очень убедителен и красноречив, и Маргарита поверила. В теории она не отличалась широтой познания, и считалась таким же профаном, как я.

Не теряя драгоценных минут, мы приступили к предварительным ласкам. Поцелуи оставались солеными, а синяки на шее блестели душераздирающей краснотой. Я неуверенно быстро стянул с нее всю одежду (всего-то юбочка и купальник), а она осторожно спустила с меня белье. Мною овладел дьявол, и я не отдавал отчета в происходящем. Накинулся на нее и прижал к постели, ощутив под собой ее кругленький животик с выступающим вперед пупком. Мне стало тесно и захотелось пространства. Не сразу, но инстинктивно я обнаружил его. В первый миг почувствовал тяжкую резь и колкую боль, сменившуюся приятной истомой. Маргарита вскрикивала. Ей явно больнее, чем мне. На ее глазах наворачивались блестящие слезинки, а я верил, что слезинки от счастья и прижимался сильнее. Дальше мы слились в единое целое. Меня торкнуло, и я потерял сознание.

Очнулся я на полу. Маргарита сидела на постели и грызла ногти, дрожа и шмыгая курносым носиком. Казалась такой маленькой, беззащитной девочкой, очаровашкой и такой милой куколкой, что захотелось повторить действо снова, но уже более осознано и основательно. На простыне выпячивались красные пятна и липкие белые следы. Я попросил разрешения, но получил отказ. Маргарита жаловалась, как ей было страшно и неприятно, и она почти ничего не почувствовала. Ничего, кроме боли. Я обнял ее и погладил по мокрым слипшимся волосам. «И я ничего не почувствовал» – поддакивал я, вспоминая, как все произошло, а она успокоилась и пообещала никогда больше этим не заниматься. Расскажет подружкам, как все это несуразно и совсем не так как в кино. Я не согласился, заметив, что кино бывает разное, хорошее и не очень, а совершенству нет предела. Ведь я в паху и под сердцем чувствовал, как достиг желаемого результата. Что с того, что Рите не повезло?! Значит, она не готова, значит, она меня не любила, в ней что-то не то, а я совершенно тут ни при чем – рассуждал я тогда как глупец. А у того, кто любит, все получается.

Уже юные годы я догадывался, что все на свете ради любви, но любовь и боль – часто вещи неразделимые. После рокового свидания мы общались уже иначе, и меня охватывало чувство вины. Похожие ощущения прокрадывались и в Риту. Я пытался с ней поговорит и что-то загладить, но прицельного разговора не получалось. Я стеснялся выражать свои чувства. Рита отдалялась от меня, а поцелуи казались пресными и почти без соли. Но я любил ее и поклялся не расставаться, в будущем собираясь жениться на ней. Почему бы и нет?! Я ощущал ответственность, и она ценила это.

В конце смены настала пора прощаться. Я пообещал приехать в Москву, бросить школу и семью, чтоб мы были вместе. Рита верила, но плакала, как бы догадываясь, что моим обещаниям не суждено сбыться. Мы обменялись контактами и зареклись писать письма. Так и расстались на взводе. С послевкусием недосказанного и гримасой недоумения. Спустя неделю я написал ей длинное, откровенное с кучей грамматических ошибок, но живое, чувственное письмо, где любил, верил, ненавидел, обещал, лелеял, обожал и мечтал о встрече. Через месяц я получил ответ. Ее письмо сотворено в слезах – по потрепанной клетчатой бумаге я понял это мгновенно. Рита сообщила о беременности. Папа рвал на себе волосы и не знал, что делать с будущим внуком. Мучил ее расспросами и даже ударил ее по щеке, а она лишь разводила руками и просила прощения. Но меня она не выдала, а закончила письмо послесловием, в котором сообщала ужасную весть: папу переводят за океан, и она должна лететь вместе с ним и с нашим будущим первенцем. Адрес она обещает выслать, как только приедет. Обещала, но не выслала. Я запомнил ее фамилию, имя, отчество: Генте Маргарита Павловна. Моя ненаглядная Рита…

История на том не закончилась. Через три года я всеми правдами и неправдами перетряхнул весь Интернет, и произошло чудо – Маргарита нашлась. Мне удалось определить ее местоположение. Без раздумий я рискнул и послал ей электронное послание. Почти формальное, лишенное былых чувств, скорее даже из любопытства. Честно, я не надеялся получить ответ, но был уверен в том, что она обязательно прочтет и вспомнит меня. И не ошибся. Рита вспомнила и ответила.

Оказалось, что живет она в штате Нью-Мексика, и она замужем за добропорядочным янки по имени Пол Редфорд. Моя Рита Генте превратилась в Маргарет Редфорд (по девичей фамилии я нашел ее). За океаном она воспитывает дочку по имени Сьюзен. Рита выслала ее фотку – малышка безумно похожа на меня! Таких совпадений не бывает! Я не поверил своим глазам, а потом убедился и собрался лететь в Нью-Мексико. Мой порыв тут же угас, когда я прочитал следующий абзац. Рита не отрицала, что Сьюзен принадлежит мне, точнее принадлежала, но теперь ее папа долговязый Пол, соучредитель строительной корпорации и будущий сенатор штата от республиканцев. Он ее настоящий папа, а я всего лишь блудливый кот, оставивший метку. В шестнадцать лет стать отцом – потрясающе! Но понимать, что тебе никогда не суждено пообщаться с собственной дочерью – невыносимо! Греет душу одно: на противоположенном полушарии планеты по земле ходит моя кровинушка, пусть и американка, пусть она не увидит родного папу, но я уже оставил свой след в истории.

Дальше Рита сообщала, что в будущем не напишет мне, и попросила стереть ее из контактов и забыть навсегда – ради ее счастья и ради счастья дочери. Естественно, Полу Редфорду вряд ли понравится, если к ним в гости заедет молодой лоботряс из России, предъявляющий права на его ненаглядную дочь. И я смирился с поражением, скачал фотку Сьюзен, распечатал и положил в нижний ящик стола в толстую папку. Напоследок я написал Рите: «Спасибо за дочь! Ты прелесть, как и наша дочурка. Это плод нашей любви. Ты меня не забудешь. Надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь ей правду о далеком русском отце. С уважением, Герман Ластов». Новые письма не приходили. Жизнь неумолимо двигалась вперед.

Окончив среднюю школу, по завету отца я поступил в московский технический университет. Папа желал, чтобы я пошел по физико-математическим специальностям. Мама настаивала, чтобы я изучал языки. В итоге папина воля одержала победу. Маме я пообещал обязательно заняться английским и французским. О латыни речь уже не шла. На папины деньги я переехал в Москву. Как говорится, сбылась мечта идиота. Хорошо сдал экзамены, и был зачислен на первый курс. Мне выделили комнату в общежитии с двумя ботаниками в широких лупах. Началась беззаботная студенческая жизнь с чистого листа, а вся школьная репутация с темными пятнами осталась позади. Отныне я просто Герман, а все другие ники, клички и прозвища стерлись с лица земли. Уже тогда я решил не возвращаться назад. Не для этого я бросал родные пенаты, и улетел за тысячу километров.

Я люблю свою фамилию, но многие любили коверкать ее, нарекая меня странными прозвищами. Сначала друзья называли меня Ластик. Задорная кликуха! «Ластик, айда гулять?» «Ластик, сотри чернила?!» Получилось смешно и невинно. Позже меня называли «Ласточка» – за мою легкость, ветреность и редкую прозорливость. А в институтские годы моим ником стал «Ласт», что есть производное от глагола «Last» – прошлый. Этот ник нравился мне вдвойне и представлялся довольно серьезным. Даже сейчас однокашники позволяют себе былое панибратство и окликают меня: «Здорово, Ласт! Все еще продвигаешь поп-лузеров?» Чуваки помнят мои кафедральные концерты, когда я отдалился от техники и увлекся музыкой, точнее, ее организацией. Ботаны в общаге слушали классику, строчили тексты в заумных сообществах на «Facebook», зубрили пособия по ядерной физике и методички по программированию. Я же каждый вечер через наушники, дабы не сбивать с толка конченых заучек, слушал диски «Rolling Stonеs» «Scorpions», «A-ha» и много чего другого из нашего доморощенного репертуара. Короче, я был меломаном, почти музыкальным критиком, и многие однокурсницы обращались ко мне за советом и даже предлагали вести мини рубрику в факультетской газете «Транзистор». Из скромности я отказался (никогда не любил писать), но когда мне сделали предложение организовать выступление местных рок-групп в факультетском актовом зале, я согласился.

Затем были межинститутские промоушены, фестивали, начались выезды в область и мини-гастроли в автобусах с рокерами и панками. Финансированием занималось руководство вузов и мерия города, поддерживающие самодеятельность в самых необычных проявлениях, в том числе явную альтернативу и андеграунд. Мне было все равно, что организовывать. Я болел за процесс и совершенно не огорчался, когда узнавал, что моя продвигаемая группа после дебютного официального выступления распадалась или вовсе отказывалась пускаться в тур. На их место приходили новые перспективные коллективы. С самодеятельностью проблем не возникало. Русь талантами славилась всегда.

На четвертом курсе я совсем перестал отличать материнскую плату от съемного диска и полностью забил на карьеру инженера в заштатном НИИ или в папином предприятии. Но выполнил обещание, данное маме: время от времени почитывал английские хрестоматии и даже посещал факультативы, где больше занимался склеиванием филологичек, чем изучением языка. Моя дипломная работа была написана коллективом лучших умов потока, добрая половина которых ютилась в собственной комнате. В знак признательности я устроил им свидание с девчонками в нашей фундаментальной библиотеке и подарил по билету в филармонию и оперный театр – отличное вознаграждение двум заброшенным очкарикам. Они строчили мне диплом на энтузиазме, ради научно-просветительского прогресса, и, как мне хотелось верить, из-за глубокого уважения (все-таки за пять лет мы сдружились и притерлись друг к другу). Денег ботаники не просили, даже свои стипендии и президентские гранды они снимали только тогда, когда их матери или бабушки просили добавить на новую мебель, или когда ломался перекаченный ноутбук. Они даже питались радиосхемами, передвигаясь по коридорам, как прямое наследие Бунхельвальда. Но светила науки были на удивление добрыми ребятами в самом, что ни на есть, прямом смысле, за что я их сердечно благодарю, особенно за в срок подготовленный диплом. Для них пара пустяков, а для меня билет в жизнь с законченным высшим образованием. Спасибо, Юрик (Диоптрий), и Глеб (Лысый катод)! Век не забуду.

В конце девяностых с трудоустройством были проблемы. В большом шоу-бизнесе я был никому не нужен – таких разгильдяев, как я, повсюду пруд пруди. Хотелось что-то эксклюзивное и ценное. Тупая реальность бренькала по мозгам и заставляла устраиваться не по специальности и не по призванию. У папы тогда гремели разборки. Он только поднимался на ноги после дефолта и не горел желанием оказывать посильную спонсорскую помощь, называл меня шалопаем и почти проклял за то, что сынок не пошел по его стопам. Вскоре одумался, обратил внимание на себя и заметил бесперспективность нашей науки, когда гениальные технари маются в ремонтных цехах по сбору поддержанных мониторов и переделке ворованных телефонов стандарта gsm. И я не миновал участи побатрачить во благо высшего разума, собирая платы в серой фирме, затем прошел через салоны связи и сервисные центры крупных брендов электроники. В один момент плюнул, выбросил из окна все жестянки и подался в свободное плавание. Подрабатывал в клубах, вспомнил старые связи, поучаствовал в ряде постановок шоу-программ и закрутился в любимом бизнесе, где весьма преуспел и даже полностью отказался от папиных ассигнаций, став полноценным и независимым человеком.

Дальше все поехало как по накатанной колее, с взлетами и падениями, но с неминуемым развитием и удовлетворением. Вскоре появлялись лишние деньги. Я позволял себе многое. Временами устраивал личную жизнь, но беззаветно не влюблялся. Помнил прошлые уроки и не собирался повторять ошибок молодости. Так я набирался опыта. Мое положение и связи крепли, и вместе с ними я перешагнул тридцатилетний рубеж. Скоро приближусь к возрасту Христа. Мистическая и пугающая дата. Некоторые не преодолевают этот барьер. Суждено ли мне перепрыгнуть планку? Возможно, да, а возможно, и нет – я не парюсь.

Сейчас впервые за много лет в моей жизни появилась любовь. Имя ей – Лиза. С ней я не думаю о возрасте, а просто живу, растворяясь в пространстве и времени. Вместе с Лизой…

Прыгая по страницам своей биографии, я параллельно собирался на деловую стрелку с Моховским. Термометры зашкаливали за двадцать пять, но следуя дресс-коду, я нацепил светлый костюм из последней коллекции «Valentino» и подобрал заранее приготовленный галстук от «Guchi» и под цвет галстука натянул носки. Надушившись «Hugo Boss», я поправил перед зеркалом прическу – вполне довольный собой за исключением толстого прыща над левой бровью, но замазывать его нечем. И когда он успел появиться, хам?! Прихватив кейс, мобильник и портмоне, я вырулил из квартиры. Спускаясь вниз, получил важную эсемес от Секира, что встреча назначена в ресторане «Круаж». Не охота туда переться, и к дорогим ланчам я не питаю большой симпатии, но дело есть дело, и я тактично послал Секиру забавный смайлик.

Моя «Маздочка» светилась на опустевшей парковке. Совсем новая и чистенькая, только-только вернувшаяся с автомойки. Я нежно погладил ее по капоту, обнаружив свежую пыль. Протер руки и уселся за руль. Она снова принадлежит мне. Пора объездить безотказную кобылку. Путь предстоит дальний.

В «Круаж» сегодня непривычно пусто. Играет непринужденная музыка с нотками саксофона. Я успел привыкнуть к однотипным ненавязчивым мелодиям. С безымянным аккордом, с безымянным автором и с такой же безымянной судьбой. Поразительно, но я приехал первый. Мне суждено занять выгодный столик и сделать заказ. По привычке я присел в уголке, чтоб не привлекать лишних глаз и никого не смущать. В нашем деле конспирация не помешает, ведь некоторые промоутеры сами не меньшие звезды, чем их протеже, но к подобному статусу мне как до Пекина. Хотя, кто знает. Может, дистанция неминуемо сокращается.

Пробуя португальский эспрессо с мороженным шариком, я заметил, как появился Секир, злобно бродя по залу. Даже он выполнил дресс–код. Костюм его узок и наверняка сжимает плечи, но Секир стеснялся одеваться в салонах ХХL. Широкая черная майка с надписью на спине «Big Boy» была его любимым аксессуаром. В строгой тройке он тяжело дышал и потел. Бедный гигант Секир…

– Вот ты где! – гаркнул он, присаживаясь напротив.

– Добрый день, Миш.

– Чего такой серьезный?

– Скажи спасибо, что я не называю тебя Потапычем. Сейчас ты на него очень похож.

Но я вовремя отставил прозвища в сторону, чтоб господин Моховской не подумал, что мы банда полоумных мудил.

– А что у тебя на лбу? Звезда?