Острый вкус имбиря щекочет десны. Палочки не слушаются пальцев, роняя влажные роллы. Сегодня я ошибся с выбором. Восточный лоцман явно не удался, и даже васаби его не исправит. От янтарной пепельницы струится тонкое веретено дыма. В ней покоится угасшая сигарета. Сейчас не до сигарет.

На сцене ускользающим фоном мелькают атласные тени. Грациозные женские силуэты бросают в зал порцию сладострастных флюидов. Их плавные, но с надрывом движения всем хорошо знакомы, и ничего нового они уже не придумают. Все создано за них тысячу лет назад в эпоху древних цивилизаций, фараонов и римлян. С тех пор ничего не изменилось. Лишь внешний колорит и количество возбуждающих огоньков. Танец же не меняется. Он что-то вечное. Навсегда. В стереотипной повторяемости движений особая красота, особая манящая ценность, что заставляет пересматривать его вновь и вновь, посещать одни и те же клубы, усаживаться за центральными столиками, или вовсе прокрадываться к сцене, дабы уловить счастливый момент. И дождаться встречи с красавицей, когда она, как золотая рыбка на живца, подползет к тебе тонкой талией, чтоб заполучить под резинку влажных стрингов несколько блестящих купюр. Долларов пятьдесят – максимум. Большего она не стоит.

Перед глазами мелькают несколько мерцающих звезд. Первая танцует в центре. Без примечательных знаков. Универсальная сексапильная машина. Полный боекомплект: идеальные формы, идеальный взгляд, идеальная утонченность линий. Высший пилотаж. Огненно-рыжие волосы рьяно колышутся, закрывая безликое лицо. Ее черты неразличимы, а взгляд невозможно поймать. Его просто нет, как нет и подобия глаз. На их месте лишь встроенные линзы томного лунного цвета, дающие понять о чем угодно, кроме внутренних качеств их обладательницы. Красотка уже успела стянуть стесняющий лифчик. Он ей ни к чему. Он ей совершенно не нужен. Так гораздо естественней. Ее молочные груди с кисельными берегами стоят сами по себе, не требуя внешней поддержки, разве что крепких мужских ладоней, но это уже не входит в прайс-лист заведения. Красотка обволакивает фиолетовый шест и изгибается в изящных акробатических па.

Отвожу взгляд в сторону. Я не любитель художественной гимнастики.

Меня привлекает худенькая блондинка слева. Совсем юная. До крайности. Дай Бог, ей исполнилось восемнадцать буквально вчера. Это иллюзия? Галлюцинация? Миф? Возможно. Восемнадцать с натяжкой. Она как приторная нимфетка, не собирающаяся взрослеть. В ее движениях привлекательное несовершенство. Она брызжет сахаром, словно из сита. Девочка еще учится. Не мастерица. Пока набирается опыта у более изощренных мастериц. Ей суждено стать благодарной ученицей. Сначала на подтанцовке, а потом она превратится в салонную королеву стриптиза с перспективой махнуть за кордон, подцепить долгоиграющего папика, чтоб потом легким движением бедер остановить его заевшую шарманку. В общем, милашку оценят. Серьезно, очень симпатичное личико. А сегодня ей гарантирован приз зрительских симпатий. Большая часть мужских ртов устремлена на нее. Прелесть цветущих нимфеток божественна.

Справа начинает показательный танец не в меру высокая шатенка с не в меру маленькой грудью. Непропорционально. Слишком непропорционально. Девочка -переросток кончиками взъерошенных волос почти догоняет макушку шеста. Недостатки хореографии. Так и хочется встать и воскликнуть: «Таких не берут в космонавты!» Но это не космос, и Гагариных здесь гораздо больше, чем можно себе представить. И каждая бестия по-своему призывает: «Поехали!», заставляя взлетать блеклые прежде ракеты-торпедоносцы развалившихся в портерах толстосумов. Ее смуглые коричневые соски на тоненьких ореолах похожи на бусинки и нарочито оттопырены в разные стороны. Это компенсирует недостаток объемов. Бедняжка. Похоже, еще не скопила на пластику. Все впереди.

Тонкие китайские палочки автоматически берут роллы. На сей раз без промаха. Инстинктивно. Извивающиеся женские прелести вызывают аппетит. Проще утолить голод, чем плоть.

За столиком я не один. Еще не настолько свихнулся, чтоб в одиночестве поглощать кукольных стриптизерш, теребя под столом брюки. Меня пригласили в клуб. Умалять себя созерцанием сказочных фантазий я не привык. Слишком иллюзорно. Постучу по дереву, но в ближайшей перспективе, хочется верить, импотенция мне не грозит, и, не в пример половине собравшихся завсегдатаев клуба, с личной жизнью у меня все в ажуре, по крайней мере, пока.

– Герман?! – громко окликает меня распоясавшийся сосед. – Отличные девочки, да? Я готов раскошелиться!

– Закажем еще бакарди?! – отвечаю я, не разделяя его дутого оптимизма.

– Да, ну тебя! – дуется он. – Ни черта ты не понимаешь в искусстве!

Страстным наитием мне хочется вспылить и отрезать колким словцом в адрес обидчика. Но невыносимым усилием я сдерживаюсь. Как это я ничего не понимаю в искусстве?! Ведь я непосредственный носитель высокого, продвигаю его в массы и даю возможность зрителю наслаждаться грандиозными творениями. Как раз я-то и понимаю, а уж он точно ни хрена в нем не смыслит, разве что только в стриптизершах, но и то без подсказки не отличит третий размер от второго. И уж точно не даст исчерпывающий ответ, в чем типичные различия в строении бедер у представительниц европейской и монголоидной рас. Он даже не разберется в терминах. Для Белкина это запредельная информация.

– Ластов?! – словно читая мысли, Влад позволяет себе небрежно назвать меня по фамилии.

Я не обижаюсь. Люблю свою фамилию. Но в столь превратной обстановке она звучит чересчур официально, претенциозно, пошло и даже как-то гротескно. Мы не в общественной палате на приеме в Кремле, а в суперзлачном притоне около Тверской.

Влад никогда раньше не позволял себе подобных оплошностей. Видимо, сегодня старпер перебрал с коктейлями. «Мохито» никогда не доводит до добра, а Белкин трескает его с полудня. Не мудрено.

– Что? – отвечаю я недовольным тоном. – Ластов, блин! Я тридцать два года Ластов. Только не сейчас и только не здесь! Понятно, Белкин?!

– Ты забыл, зачем мы сюда пришли? – спрашивает недотепа. – Нам бы успеть обсудить пару проектов.

Крейзи мен! Проектов! А я был о нем худшего мнения. В свете ослепляющих сафитов и силикона Влад вспомнил о насущных делах. О мазефакинг работе! Феноменально. Иногда не перестаешь удивляться неординарности нашей сплоченной команды.

– Не время, Влад! – выходит из гипнотического транса Секир, за последний час не проронивший ни звука. – Ты портишь атмосферу!

Настоящее его имя Михаил Дынин. Давным-давно, когда деревья были большими, он работал рядовым вышибалой в охранном агентстве и носил на спине черной синтетической майки недвусмысленную надпись «Секьюрити». С юных лет Миха крутился в спортзалах, занимаясь культурой тела, и к совершеннолетию нарастил убойные бицепсы. Без проволочек его взяли охранять десяток попсовых звезд на лужниковских концертах и провинциальных площадках. Так он прилип к эстраде. Случилось это давно, в конце девяностых. С тех пор Дынин забросил спортзал, стеройды и бицепсы, немного поумнел, кое-как получил диплом стилиста и визажиста, не отличая первого от второго, и подался из секьюрити вон, но остался в родной стихии. Дальше карьера развивалась муторно. Темных пятен было не счесть, собственно, никто и не собирался в них разбираться, полоща его грязное белье. У каждого своего белья хватает. И обычно оно очень грязное. Ну, а прозвище в память о славных летах осталось. Дынин не возражал, считая свой ник вполне респектабельным. В нашей среде концертно-клубных промоутеров многие склонны давать себе красноречивые псевдонимы. У кого-то они получаются даже весьма приличные. У кого-то требуют пересмотра или полного аннулирования, а у некоторых фантазии не хватает на самую малость.

Тот же Белкин почему-то без псевдонима. Справедливости ради, он и не промоутер, а всего лишь технический организатор праздников и публичных выступлений. Полупродюсер, полутехнарь, полуневежда… Должности не найти ни в одном справочнике профессий. Ее просто не существует. Он занимается всем, чем может, и нигде особо не преуспел. И фрилансером его не назвать, если только с натяжкой. Он неофициально зачислен в штат нашей конторы, хотя никто не зарекнется утверждать, что Белкин не колымит где-то на стороне. Получать неплохой кеш в свободное время норовит каждый. И Белкин не феномен. В мире шоу-бизнеса не бывает исключений. Тогда это не шоу-бизнес, а затейный колхоз, коим, по мнению ряда уважаемых критиков, наш шоу-бизнес и является. Однако, я по натуре реалист, а местами даже осторожный оптимист. Верю в лучшее, но с натяжкой. Осторожно смотрю вперед, закрывая глаза на недостатки, стараясь выделять позитив. Позитив – лейтмотив современной музыкальной индустрии. Никакого негатива. Positive! Only! No negatives!

But this is an ideal… Многое действительно бесит и будоражит кровь. Многое. Но не все. И пока есть креатив и стабильный доход, не стоит протирать задницу в подобных местах, а лучше трудиться над чем угодно, над любой мало – мальской фигней, лишь бы как-нибудь убить время, иначе время убьет тебя.

К нам подкатывает безликая официантка и ставит на столик бакарди с колой. Каждому. Зря я напросился на новую выпивку. Совсем не хочется, а вечер только набирает обороты. Мне предстоит созвониться с кучей нужных людей, обсудить кое-какие детали, но и Лиза не будет рада нарваться на накаченного алкоголем обалдуя. Я никогда не напивался перед ней и не выглядел в ее глазах в неприглядном свете. Ну, почти никогда, не считая пару вечеринок на Ибице и тот незабываемый амстердамский вояж. Его не забыть никогда. Похоже, и все. Нет! Я точно не напивался в хлам. И чуваки мне свидетели. Отчего вдруг меня стала волновать пьянящая перспектива? В глазах ни стеклышка, кровь не заполнили до отказа промилле, и я бы сдал пробу Раппопорта, если бы любой мент догадался об этом спросить. Легко. Уж не переоцениваю ли свои возможности? Отвязность и утрата критики? Возможно. Но она иного происхождения. Я склонен переоценивать себя, но с алкоголем это не связано. Проверено.

Прерывая мои размышления, Белкин предлагает осушить бокалы до дна.

– Ты чего призадумался? – спрашивает он, вытирая нос. – Придумал что? Так давай обсудим! Мысли вслух, Герман! Уловил меседж? Без тайн и недомолвок. Один ты не справишься. По любому.

– Не задумался, а слегка задремал, – отвечаю я невпопад. – Устал пялиться в одну и ту же точку.

– Бывает! А я никогда не устану любоваться девчонками! – нагло заявил Белкин. – Тебе простительно. Домашний очаг за спиной.

На что он намекает, подлец? Я свободный человек без штампа в паспорте, и в ближайшие годы не собираюсь портить документы. Только печать о московской прописке увековечивает его священные белые страницы. Но как знать, если ради Лизы…

– Какой очаг? Я же не семейный человек. Так… Живу не один. Ну, это же не повод? Верно? Кто из нас не приглашал на каникулы безотказных фанаток легендарных рок-групп, готовых отдать тебе самое сокровенное? Ради пропуска за кулисы, чтоб получить кривую роспись задрипанного рокера?!

– Не всем так везет, – обиженно замечает Белкин.

Он прав. Ему не везет. Почти всегда, если не постоянно, особенно в течение последнего полугода Белкин не хвастался казановским успехом. Прошлой осенью он встречался с какой-то пигалицей. Дура она была редкостная и совсем не несимпатичная, правда и Белкин не Ален Делон. Многое было между ними общего, что-то их сближало, отчего они подошли друг другу, как пазлы. Так и склеились моментально. Наташка Синицына, так ее звали номинально, Сергеевна – по батюшке (а папа у нее, по слухам, чуть ли не медийный магнат), Натали – так называл ее на людях (и наверняка тет-а-тет) Белкин, Синька – как прозвали ее недоброжелатели (и мы с Секиром). Уж больно цианотична была ее кожа: никакого поцелуя солнца, без золотистого румянца, как будто девочка принимала ледяной солярий в центральном морге и натирала себя нежным, фармалиновым кремом, лежа на кушетке рядом с Витьком с перерезанным горлом и подгнившим таксистом, которого месяц не может опознать ни родня, ни сотрудники уголовного розыска, ни волновая ДНК-экспертиза. Бывает же находка для криминалистики!

Белкин талдычил ей постоянно, как юный пионер, о присяге и ленинской клятве. В каких-нибудь «Б-52», «30/7» и «33/666» и еще с полсотни неисчислимых цифровых выражений. Неужели так модно нарекать кабаки арифметическим сумасбродьем? Модно. Скоро и детей начнут называть по образу и подобию. Прецеденты были. Масс-медиа бурно сообщали об этом. А у Наташки Владик был первым серьезным увлечением (если не считать десяток несерьезных). Но между ними все закрутилось и помчалось вверх американскими горками со скоростью света, что Влад думал (если мы ему льстим) даже потащить ее в загс под марш Мендельсона. Секир бросился его отговаривать, охлаждая пыл жениха джин-тоником с водкой. Ни в какую! «Это любовь!» – голосил вещий Влад, и точка! Точно околдовала его эта Синька, как босоногого мальчика. И зачем он ей сдался? Чем зацепил ее наш малосольный огурчик? Неведомо. Влад часто влюблялся без оглядки.

Знал бы папа-магнат о проделках неприкаянного сердца дочери, то не обрадовался бы неожиданному повороту сюжета. Но папа чаще заседал в Лондоне, а с дочкой перекидывался эсемес на Т9 по ее редкой инициативе. Влад же не мог гордиться выгодным семейным положением. Сам он, как водится, не коренной москвич. Приперся откуда-то с юга, оставив куковать мать – училку начальных классов, отца – ведущего механизатора совхоза имени Брежнева и деда из или стертого с карты засекреченного Краснодарского завода по переработке Урана (примерно так и есть, но Белкин об этом не распространялся, а молчал, как суслик, когда речь заходила о родственниках). Следуя народным традициям, не было бы счастья, да несчастье помогло. Не довел он Наташку до венца и не надел обручальное колечко. Не успел. Невесть откуда пришла дурная весть. Бывшего уже в летах папочку магната (Синька была очень поздним ребенком) свалил мозговой удар. Инсульт приковал его к постели на второй родине – туманном Альбионе. И из Наташки любовь как ветром сдуло. Тотчас позабыла обо всем, включая Белкина, устроила многочасовую истерику собственной вины, что не доглядела, не навещала папочку. А после и вовсе обвинила себя, что не раскрыла отцу их телесно-платонических отношений, якобы от этого он чуть не скончался в лондонском госпитале. Просто дура, чего же более! С данным фактом согласился даже сам Белкин спустя месяц после расставания.

А Синька тем временем покончила со всеми работодателями, заявив Белкину, что их отношения до добра не доведут, кроме папочкиного приступа. И вообще он ей не пара, раз не поддерживает ее в столь сложный момент и не рвется с ней на Oxford Street, не вытирает ее слезы и не таскает за ней горшок. В общем, обвинила она Владика во всех смертных грехах, а Влад оправдывался, умолял, вставал на колени, пытался и слезы ей утереть, и горшок поднести, и готов был помчаться на знакомство с родителями, но это уже было чересчур, что, возможно, окончательно отправит отца на тот свет (Белкин на это и рассчитывал), но помраченное сознание Синьки уловило крамолу затеи. К ее чести, девочка не окончательно выжила из ума. Перевернув прошлое вверх дном, Синька припомнила старые обиды, вдруг обвинила его в мнимой неверности, намекнув на измены, коих за Белкиным не водилось (он был моногамен, что достойно восхищения и научного изучения), и рванула в Лондон, разрушив последние мосты погибающей любви.

Следуя славянским традициям, Белкин отправился в глубокий запой. Забросил работу и пил, не просыхая: сначала в выходные, а затем и в будни предавался Бахусу, но когда деньги кончились, и последняя капля вина растворилась в желудке, Белкин пришел в себя, поняв, что зря убивался. Пересмотрел всю коллизию задом наперед и осознал, что лондонская Синька и мизинца его не стоит, а он, такой замечательный, верный и постоянный, что найдет себе единственную и ненаглядную, чтоб на века, чтоб на всю жизнь, чтоб без разборок и без скандалов. Возвысившись над ней в собственных глазах, Белкин выбрался из состояния утраченной любви, спустившись с небес на землю. Бросил неуемно пить, восстановился в деле и пытался познакомиться с новой суженой, но после трех-четырех неудачных love story перешел к более простому варианту – снятию средненьких проституток, чтоб без разборок, скандалов и истерик.

От Секира не дождаться романтических искушений. Он – титановый сплав по накачке брезентовых труб оргазмом. Во истину секс-пропеллер. Сопли и слезы для него – атавизм. Как гусар, он бравирует и клянется, что никогда не любил, а только жарил цыпочек налево и направо. И черт его разберет, лжет ли он, как бессовестный азиат с подмосковного рынка, или доля правды в его словах есть. Сам дьявол не разберет. Судя по внушительному списку телок в мобильнике, который Секир для понта иногда демонстрирует, желающих накачаться оргазмом хватает. Что ж, если здоровье позволяет, почему бы и нет?! На то он и Секир, чтоб беспощадно и до последнего вздоха рубить мясо титановой секирой.

Тройной номер стриптиза подходит к завершению.

Белкин так и не успел вложить своей фаворитке купюры под стринги. Здесь нет его вины. Девочка не соизволила подойти поближе, а лезть кубарем на сцену, чтоб стянуть с девочки трусики, ни одна вменяемая администрация не позволит. Нокаутируют на месте, и пиши кривые больничные письма, сидя в инвалидной коляске.

Спиртное больше не лезет в глотку. Значит, я дошел до кондиции, но не пьян! Чего нельзя сказать о Секире: он выпивает еще три порции, зачем-то заказывает шампанское и начинает высматривать девочку на ночь, что совершенно бесполезно в этом постыдном клубе старых онанистов и облезлых клерков с дешевыми содержанками. Приличные цыпочки здесь отсутствуют, а шалав везде хватает, но по молчаливому согласию они достанутся Белкину. Секиру они не интересны. Он еще тот кривляка! И халява для него расценивается как поражение. Это ниже его достоинства, как будто он думает, что склеенная лохушка за пару коктейлей вперемежку с порядочным виски и возможностью прокатиться по садовому кольцу на клевой тачиле, чем-то отличается от белкинских путан?! Разве что мотивацией и осознанностью, но это уже высшая математика, запредельная для мозга Секира.

Компаньоны теребят воротники сорочек то ли от скопившейся духоты, то ли от предвкушения нового номера, слепо надеясь, что их что-то может удивить. Серьезно? И этот прокисший клуб выполняет их желания. Вместо очередного номера с вшивыми танцовщицами на сцене появляется настоящий кардебалет. Клуб словно перевоплощается в кабаре. Поистине «Мулен Руж» в миниатюре с той же легендарной атмосферой, хотя я там никогда не бывал, но примерно могу представить.

Ву а ля! И настроение стремится вверх. Мужчины отставляют недопитый коньяк, убирают ладони с бедер собеседниц, и все внимание устремляется на танцовщиц. Кто-то встает со стула и пританцовывает в такт. Зрелище грандиозное. Мы словно окунаемся в дух Чикаго, безбашенных гангстеров и первого мюзикла, успевшего потерять невинность.

– Вау! Шоу-герлз! – искренне радуется Белкин, позабыв о всех куртизанках на свете, или наивно думая, что они в полном составе телепортировались на сцену. Бывает.

Моя рука вновь тянется к бокалу, но я останавливаю себя. Нельзя отвлекаться от зрелища. Секир хлопает в ладоши. Словно малыш на утреннике, он разевает рот до ушей перед Белоснежкой в просвечивающем сарафане, что на него не похоже. Он никогда не открывался со столь неожиданной стороны

– Супер! У–у–е-е! – присвистывает он в зал, как былинный соловушка.

– Банзай! – подхватывает Белкин.

Если бы он был послушником монаха Шаулинь, то наверняка бы изобразил несколько кувырков на столе и показал пару приемов у-шу громоздким причиндалам-охранникам.

– Ластов?! – окликает Секир.

– А?

– Ты тормоз!

– Почему?

– Полный дзен вокруг, а тебя не вставляет!

– А…, – меланхолично отвечаю я.

Не знаю почему, но меня совсем не вставляет. Или вставляет, но не до такой степени, чтоб пускать слюни. Или я не привык так яростно выражать эмоции, выплескиваясь в толпу. Не на публику. Не здесь. Не при столпотворении у десятка каблуков муленружного кабаре.

Не медля, Секир встает из-за стола и присоединяется к собравшимся любителям ретро. Девочки протягивают ножки и даже разрешают дотронуться. К лодыжкам привязаны специальные кружевные узелки, чтоб особо сентиментальный любитель грациозных форм мог всучить туда сотенку-другую. Некоторые так и делают на радость танцовщицам. Вот долгожданный бенефис Белкина. Последний шанс, чтоб расстаться с честно заработанным налом. Но Белкин не отрывает зад от стула. Я осторожно спрашиваю, что же он медлит? Белкин отвечает, что этот танец не увлекает его, как предыдущий. Теперь я начинаю втирать ему, что он ничего не понимает в стриптизе, и чуть ли не прочитываю лекцию об истории кабаре, приводя пример из кинематографа, глянцевых журналов и немного привирая – не без этого. Мои увещевания действуют. Белкин берет свои слова обратно и встает, скрипя подошвами по паркету, и идет на линию фронта, успевая к финалу танца.

Девочки собираются уходить, а Белкин протискивается сквозь толпу, небрежно оттолкнув двух ротозеев, и последним движением вытянутой руки успевает просунуть сквозь узелок тысячу рублей. Купюра не липнет к коже и падает на пол. Смекалистая танцовщица успевает виртуозно наклониться, обнажив полные, но обвисшие груди, и приподнимает его кровные, приводя в изумление Белкина. Эпатажный танец заканчивается поклоном и победоносным хоровым подъемом ножек. Не весть откуда опускается кружевной занавес, чуть не накрывая голову Владика. Тот ретиво выпутывается из паутины и с сияющим блеском в зрачках возвращается к столику. Публика требует продолжения, но ведущий сообщает, что это апофеоз программы. Из динамиков звучит печальная сонливая мелодия, напоминая собравшимся, пора убирать отсюда свои толстые задницы.

Потной ладонью Белкин протирает намокший лоб. Секир достает из груди платок (откуда – ему самому неизвестно) и прижимает нос, будто останавливает кровотечение. Похоже, парни получили порцию удовольствия, и наверняка в зале кто-то реально спустил пар, но мне параллельны эти подробности. Я смотрю на серебристые «ролексы» и к огорчению понимаю, что наступает утро. Я подзываю бежавшего мимо официанта, заказываю по тонику, и прошу счет. Тот понимающе скалится и устремляется выполнять заказ.

Секир шмыгает носом и чихает в платок.

– Тьфу! За живое взяли старого жеребца. Намечался разговор о важном, а получилась привычная Калигула. Ничего толком не решили, только в который раз набухались, а в десять снова вставать! Хоть внеочередной выходной бери! Хрень!

– Бывает, – с созерцательным видом говорю я, показывая, что мне абсолютно наплевать на его выжитое, как лимон, душевное состояние. Собственно, так и есть. С чего я должен сочувствовать кобелю, у которого в мобильнике список отборных телочек. Зависть? Возможно. Иногда мне кажется, что я очень завистливый. Разве что Белкину завидовать нечего.

– Сегодня же встреча с Моховским, – неожиданно вклинивается Белкин.

– По поводу? – оттаскивает от красного носа платок Секир.

– Дурень! Намечается корпоратив. Иглесиаса заказали. Кучка взбалмошных нефтетрейдеров. Можно оторвать неплохой куш, и аванс приличный. То ли пять, то ли десять кусков.

– Это принципиально! – оживаю я. – Так пять или десять?

– Сколько точно? – подхватывает Секир.

– Моховской скажет! – разочаровывает Белкин. – Не прогадаем.

– А Иглесиаса какого?

– Чего?

– Младшего или старшего?

– Старшего даром никому не впаришь.

– Ладно-ка! – устало говорю я. – Помнишь прошлое рождество? Загородный закрытый пансионат «Полет»? Там наша компания организовала для пенсионной общины феминисток выступление Хулио. И ничего – сработал на ура, и много не просил. И старушки довольны. Все в доле. Короче, полный Мери Кристмас!

– Этот пример не катит. С таким же успехом мы могли подкатить двойника – также бы спел. Договорились бы с Пенкиным, отвалили ему неустойку, так сказать, за маленький подвох. Им все равно, кого слушать и смотреть. Старые девы и видят плохо, и со слухом у них проблемы. До сих пор я не уверен, что Хулио был настоящий, как неуверен, что феминистки бывают старыми девами.

– Он в живую пел!

– Серьезно?

– Верняк! – утверждал Секир. – Моя банда ему звук ставила. Предлагали под фанеру, так он ни в какую – это, говорит, «противоречит моей артистической концепции». И гнал нам эту пургу, пока мы его в самолет не посадили. Принципиальный оказался. Думаю, с младшим меньше проблем будет.

– Ну и славно! – вздохнул Белкин. – Ну, их всех в Олимпийский! Голова кружится. Спать, спать, спать…

1 2 3...7 >

На страницу:

Перейти

1 из 7