Infernal

Парни поскупились на чаевые, оставив основную часть гонораров в трусах стриптизерш. Пришлось отдуваться за троих. Но что не сделаешь ради компаньонов! И я бы отдал не одну сотню долларов, чтоб снова увидеть, как они радуются как дети. Забавное зрелище. Отекший мозг осенила идея: а не устроить ли этому кабаре гастроли по стране? Не обязательно срывать аншлаги в концертных залах, но охватить лучшие российские клубы, покатать девочек по регионам, объездить Урал, Поволжье, заглянуть в Сибирь и махнуть ножкой во Владивостоке – вполне коммерческое предприятие. Нужно не забыть обсудить идею с парнями. Только бы не забыть! Утром обычно мало что помнишь, а отличные идеи, как водится, приходят перед сном. Осталось придумать название, программу и продумать гастрольный тур. С этим проблем не будет. Задействуем нужных людей. Но! Ни слова Моховскому. Украдет проект, и будь здоров. Ищи ветра в поле. На том он собаку съел, да и не одну, так что цыц! Подберем продюсера почистоплотней. Но где взять на Руси чистоплотных продюсеров, тем более в испорченной первопрестольной?! Разве что в аду. Но мы и так в нем работаем.

…Дома меня ждет Лиза – моя сладкая девочка.

Ждет. Меня. Странно, но она мне даже не позвонила. Очнись! Сам же предупреждал ее, что сегодня задержусь. Буду поздно. Хм… отчет, словно за плечами десять лет счастливой совместной жизни. Как–то сухо звучит. По совковому как-то.

Слишком несовременно.

В небе появлялись первые проблески рассвета. Последние звезды сигналят об уходящей ночи, но как таковой тьмы нет и в помине. Привычная картина середины июля.

У парафета клуба лицо обдувает свежий дорожный ветерок. Я вышел первым, а компаньоны задержались, чтоб привести себя в порядок и подрочить в сортире. Рядом толпится смутный народ, раскачиваясь из стороны в сторону. Кто-то успел заказать такси, кто-то пользуется услугами частников. Все выглядят мерзко, устало. От двух господ слева разит перегаром. Они что-то напевают себе под нос и чокаются «Хенеси». Рядом курят их проводницы с очень незадачливым видом. То ли им до предела обрыдли их господа, то ли самим так тошно, что скоро каждой подавай пакетик. Взор останавливается на них, словно вот-вот ожидая увидеть фонтан последних эмоций в виде неукротимой рвоты. Не получается. Заметив нескромный взгляд, девицы демонстративно отворачиваются, сплевывая себе под ноги, попадая на платье. Ту же возникает пискливая ругань, переходящая в визг и слезы. Липкая слюна растекается по ткани, как и другие последствия вечера: слева чернеет кривое пятно, а по бокам ползет жирная полоса размазанного суши. А шмотки-то от кутюр. В следующий раз будут внимательнее.

Девицы бросают сигареты и достают из сумочек салфетки, старательно протирая тугой шелк, надеясь, будто превратившись в мистера Пропера, сведут пятна одним легким движением. Увидев старания незадачливых пассий, господа устремляются на подмогу, дружелюбно смеясь над туповатыми подругами и отвешивая каждой по крепкому словцу. Те отвечают взаимностью. Вечеринка удалась. Платья испорчены. Склока заканчивается в невесть откуда подъехавшем лимузине. Большие мальчики пихают девочек в салон и протискиваются рядом. Писк стихает, и лимузин, мигая ослепительным блеском, сворачивает за угол.

Сзади незаметно показались приятели. Мы ловим такси и мчимся навстречу угасающим звездам.

Лиза должна быть дома.

Должна давно вернуться, принять ванну, выпить что-нибудь на ночь, нечто прохладительное, слабенькое, например, тропический коктейль, и лечь в постель. Ждать меня или уснуть. Как получится. Лиза всегда поступает по-своему. У меня никогда не получалось влиять на нее. Никогда. Иногда мне кажется, что именно она на меня влияет. Чаще в хорошую, но иногда и в плохую сторону.

Мы словно плывем по отшлифованному шоссе. Смелый водитель нарушает правила на каждом перекрестке. Спидометр зашкаливает за допустимые скоростные лимиты. Мне все равно. Меня ждет она, а значит, ничего катастрофического не случится. Точнее, не случится со мной, а на двоих мудаков плевать, как впрочем, и на водителя. И он мне совершенно не симпатичен: овальный хмырь с грязной щетиной, из ноздрей потягивает дешевыми папиросами, а из рубахи несет трехдневным потом. Вот и вся лепота. Благо кондиционер в тачке исправный.

Между тем Секир напоминает водиле, чтоб тот не забыл подбросить меня. Я указываю точный адресат, несколько раз повторяя. Кружить несколько часов по кольцевой и вбирать в себя запахи пьяных в хлам компаньонов и перегар командира мне не доставит кайфа. Поэтому я тороплю, указывая пьяными жестами, как быстрее добраться. Водитель прислушивается к советам, не перечит и не указывает, кто здесь король дороги. Похвально. Все-таки неплохой малый этот метр баранки. Я спросил его имя. Его зовут Темыч. Так просто. Ни имени, ни фамилии, ни клички. Темыч он и есть Темыч – одно безымянное отчество. Не приходится напрягать извилины. А с какой стати мне помнить его?! Кретинизм. Все они Темычи, Михалычи и Коляны. Редко кто представляется полностью, а я никогда и не спрашивал, но на фоне Белкина и Секира этот трезвый осанистый жердяй казался примером для подражания – большая редкость. И за что я так идеализирую его? Не за что. Просто убиваю время.

Следом я обещаю премию Темычу, если мы уложимся в полчаса. Тот широко улыбается, поднимая монгольские скулы, и давит на газ. Условный рефлекс в действии. Предусмотрительно проверяю карманы. Счетчик в говнолимузине отсутствует. Но я и раньше недолюбливал счетчики, и на заказных драндулетах разъезжал редко. Чаще на своей. Моя новенькая Маздочка ждет меня на стоянке. Завтра я навещу мою девочку. Я очень люблю ее, почти также как Лизу, но Лизу все-таки больше, хоть она старше и выглядит не так убедительно, как моя юная «Mazda 6».

В Лизе это не главное. Что я испытываю к ней, нельзя объяснить словами. Лизу необходимо чувствовать. Каждый день, каждый час, каждую минуту, секунду за секундой проглатывая ее целиком, как невесомые мыльные пузыри.

Невыносимо. Я снова думаю о ней – это колдовство, наваждение. Я думаю о ней, а думает ли она? Обо мне? Она любит меня? – конечно. Изменяла ли она мне? Думаю – нет. Изменял ли я ей – нет! Но жарил фанаток Билана в концертных гримерках? – да!

Медленно сознание погружается в легкий транс. Уже не смущают дурные запахи. Веки смыкаются дружным хороводом, и я ничего не чувствую. Только ее одну.

– Ластов! Очнись!

От дерзкого прикосновения в плечо я поднимаю липкие ресницы.

Чья-то тяжелая ладонь хлопает по спине.

– Домчались, – еле узнаю голос Секира. – Ты наш должник. Такой крюк пропороли. В следующий раз добирайся сам. Белкин уже уснул.

Нехотя поднимая туловище, со скрипом выкатываюсь из салона наружу.

– Спасибо, ребят. Созваниваемся днем, и кровь из носу встречаемся с Моховским. Лады? Не загуляйте там, чтоб не пришлось за вас краснеть.

– Катись! – раздраженно вещает Секир и обнимает княжну за талию.

Махнув, как пушистым хвостом, выхлопной трубой, говнолимузин отчаливает.

Застыв минуты на три, я пытался вспомнить трехзначный код от подъезда и, как слепой старец, оглядывался по сторонам. Стало заметно светлее. Рядом на стоянке дремали машины, среди которых красовалась и моя «маздочка». Ее не заметил. Моя невинная девочка неприлично заставлена плохими парнями с подвеской, тонированными стеклами и не по сезону шипованной резиной. О чем это я? Оборачиваюсь на цифровое табло. Память не пропьешь. Вспомнил. Ровно в три пятьдесят.

– Лиза? От этих придурков сложно отделаться, – говорю я, закрывая за собой дверь. – Как все осточертело! Лиз?

Не отвечает. Неужели ее нет дома?

Ее терпение лопнуло, и она послала меня куда подальше?

Вздор! Я часто позволяю себе подобные экзерсизы. Любимая, отзовись? В квартире темно, и нет признаков жизни. Квартира пуста. Именно с такой обстановкой я прощался днем. Лиза не приходила?

Стянув ботинки и скинув пиджак с разболтанным галстуком, я плюхаюсь на диван. Невероятная тяжесть пронизывает тело. Но от пустого одиночества даже хмель уходит на задний план, уступая первенство одним и тем же вопросам. Что? Где? Когда? – Пожалуй, все относится к ней. В любой последовательности и под любым соусом.

Вопросы остаются без ответа.

Судорожно пытаюсь сообразить, где бы она могла быть? Не предупреждала ли, что задержится, гадаю я, перебирая возможные варианты. Пошла с подружками в караоке? Почему бы и нет! Чем она хуже?! У нас вполне либеральные отношения, и Лиза не раз поступала так, но предупреждала заранее. Предупредила ли накануне? Не помню. Провал. Предупреждала, но я ничего не соображаю!

Перебираюсь на кухню и достаю в холодильнике недопитое пиво. Не думая о последствиях, допиваю его с одного залпа и ставлю бутылку на подоконник. Сразу легчает на душе, и возвращается память. Лиза! Она предупреждала меня. Она всегда ставит меня в известность, если что-то случается. Я же позволяю себе не быть столь порядочным и пунктуальным.

С обескураженной улыбкой я вспоминаю про телефон. Возвращаюсь в прихожею, и долго шарю по карманам, коря себя за неосмотрительность. Терять мобильник – никуда не годится. На дне пиджака нащупываю что-то твердое. Телефон на месте, но Лиза не отвечает. Что-то со связью.

Со второго захода ложусь на диван, телефон кладу рядом и представляю себе ее. Мы знакомы почти тысячу лет, и почти тысячу лет мы вместе. Пусть я слегка загнул, но вот-вот будет первый год отношений, но что это значит по сравнению с вечностью? Для кого-то и год – каторга. Для других пятьдесят лет пролетают как один день вечного медового месяца. Но наш медовый месяц давно прошел, и мы давно не летаем в облаках.

В нас поселился кризис. Типичное развертывание сюжета любого романа. И я не раз это проходил, и не раз давал себе возможность не выдержать и сбежать. И не выдерживал. Уходил. Завязывал сомнительные интрижки, а иногда позволял себе окунуться в новый мир под названием: «Настоящая любовь!». Но чаще получалась любовь не настоящая, а очередная, с прелюдией, процессом и планомерным завершением. В среднем – год, от силы. Магическое число. Мало кто задерживался дольше, если только год выходил високосным. Тогда я протянул до двух безумно-безумных лет. Но дело все равно кончилось плохо. Или хорошо? Ведь иначе я бы не встретил Лизу, а с ней мне особенно сладостно. Несмотря на скорые предвестники краеугольного юбилея, никак не хочется завершения, как не хочется уготованного финала.

Серьезно, не хочется.

А ей? Не спрашивал. Нет! И ей нужно остаться со мной. Лиза дорожит отношениями в десять раз сильнее, чем я. Лиза – оплот наших чувств, она их творец, но она и судья их. И куда склонится чаша весов, решать не мне, но ей.

Будь же гуманна, милая…

В замочной скважине ретиво пробирается ключ. Это Лиза!

Прислушиваюсь, пытаясь поймать ее шаги, шорох и дыхание. Замок поддается, и приоткрывается дверь. До меня доходит ее ускользающий, пряный запах. Встать и идти к ней лень, и тело как танк. Затаившись, жду, чтоб она сама увидела меня первая.

Как же удачно, что я очутился в квартире раньше. Получится претвориться, что я полночи жду е, и никак не могу заснуть. И это действительно так. Никто не разубедит в обратном. Я словно и не тусил в клубах, а как верный семьянин дожидался беглую женушку у домашнего очага. Но мы не женаты. И никто из нас даже не зарекался.

– Зайчик?! – теплый звук нарушил безмятежную тишину.

Не удержавшись, я раскрываю себя, выходя из тени.

– Ты пришла? Уж не надеялся, что дождусь тебя этой ночью.

– Уже почти утро, – как ни в чем не бывало, отвечает Лиза.

Она проходит в гостиную и застает меня неприлично развалившимся во весь рост, задернув ноги на спинку дивана.

– Да, уже почти утро, – передразниваю я. – И где ты была?

– А ты где?

– С корешами пьянствовал и смотрел стриптиз, – говорю я, опуская ноги.

Я старался всегда быть честным и не скрывать от нее детали. В разумных пределах, естественно. Но что такого, если я поглазел на трех роскошных, но призрачных девочек топлес? Я чист. Все честно. Честно и чисто. Как законы Мерфи. И может в этом и есть успех наших отношений. Мы стараемся ничего не утаивать, давая волю эмоциям, а иногда и желаниям, но это пока не к месту.

– В каком клубе? – начинает она допрос.

– Не помню.

– Разве?

– Не важно. Какая разница?! А ты решила прогуляться?

– Да так, – кинула она сумочку в кресло. – Адель пригласила развеяться. Угадай куда? Остынь! Ты не поверишь, я тоже ходила на стриптиз. Мужской. К женщинам я не испытываю особой страсти. Получился девичник – Адель, я и две необязательные знакомые. Одна – стерва с работы, а вторая – подруга Адель. Весело провели время. Я звонила тебе, пыталась предупредить, чтоб ты не волновался, но ты был так занят разглядыванием пышных попок, что не соизволил ответить, а я набирала тебя раз пять!

– Нет, я бы ответил. Постой! Я сам звонил тебе! И ты не отвечала!

– Батарейка сдохла! – злорадно усмехнулась Лиза. – Не будем раздувать из мухи слона. Боже! Как я устала! Выпью воды и приму душ.

Я пересилил себя и приподнялся с дивана.

– Мне уже не до душа. Разве ты не рассталась с Адель? Совсем недавно вы посылали друг другу гневные террады. Как она поживает?

– Так себе.

– То есть?

– Да ну ее, Герман! Сходить в стрипклуб – не повод делиться своими успехами. И вообще она меня мало интересует.

Адель…

Не подумал бы, что они снова станут общаться. Вот так сюрприз. Эта бездарная поэтесса Адель – не псевдоним и не прозвище, а самое настоящее имя. Как ни крути, звучит поэтично. Она словно родилась для стихосложения. Само ее имя, как рифма. Но в голову приходит только бордель. И я бы не удивился, если б она имела к нему отношение. И прямое, и косвенное.

Адель была известной стихоплеткой в узких кругах, имела два неизданных сборника и иногда лишь отрывками публиковалась в малотиражных литературных журналах, а по праздникам читала свои творения на поэтических сборищах и фестивалях. Особенно она любила участвовать в конкурсах, только нигде ей не удавалось победить, даже попасть в номинанты и получить премию. Но Адель не сдавалась, и поражения нисколько не смущали. Для нее важен сам процесс, и возможность быть услышанной, возможность выступить и почитать на публику свои стихи, коих у Адель накопилось добрая сотня. Когда-то она читала их и нам с Лизой. Давным-давно, когда я только с ней познакомился. Но авторские выступления быстро прекратились, и мы не смогли в полной мере оценить ее выдающиеся способности. То ли она стала чересчур скромной, то ли решила не тратить времени на бездарности вроде нас – неизвестно. Прекратила, и все. Никто не расстроился. Мне сложно даже припомнить несколько строчек. Стихи пролетели сквозь уши, не оставив отпечатков – слишком ветреные строки абсурда.

Адель не была конченым фриком, занимала хорошую должность в маркетинговой компании, прилично зарабатывала на хлеб насущный и вполне разумно хранила в тайне свои таланты, предусмотрительно не раскрывая дар. И только субботними вечерами она отправлялась в подпольный поэтический клуб где-нибудь на Чистых прудах или Новокузнецкой, чтобы открыться публике догола.

Адель любила писать про несчастную и страдальческую любовь. Любовь мазохистскую и садистскую. В светском мире ее считали феминисткой. Она отстаивала свои права, борясь с мужским угнетением. И даже писала разоблачительные статьи про мужские пороки, но в глянцевых колонках она не задержалась, а в обществе поэтов-неудачников и непризнанных гениев Адель чувствовала себя как рыба в воде. Иногда она приводила своих дружков – именно дружков, не любовников. Такие недоноски на любовников не сгодятся. Они преданы исключительно платоническому амуру, кто-то из них наверняка евнух, а кто-то никогда не лазил себе в трусы. Но четверостишия они строчили закадычные и даже отражали дух времени, поэтому Лиза просила Адель познакомить нас с новоявленными Блоками и Маяковскими. Один из них учился в аспирантуре безымянного универа, наподобие Бауманки. Второй подрабатывал консультантом в «Евросети», а третий вкалывал кабельщиком, читая по ночам Гете и Шопенгауэра. Кто-то из них сто пудово наблюдался в психоневрологическом диспансере, а другие, возможно, попадут туда в будущем, если не пролетят мимо учета.

Как-то в заснеженный зимний вечер Адель пригласила нас на квартирные чтения, проходившие в ее завидной трехкомнатной лаборатории дореволюционной постройки. Кроме нас с Лизой в тусовке затесались два бородача в шерстяных джемперах и задрипаных джинсах. Они в наглую глушили портвейн и почтительно слушали выступающих. Первый поэт по фамилии Блудин жадно курил тонкую трубку, а затем шарахнул двести грамм водки и открыл рот. Стихи его оказались псевдорелигиозной ересью с явным подражанием Хлебникову. Об этом нам пояснила специально приглашенная редактор журнала «Высь» и, по совместительству, младший библиотекарь МГУ, некая Антонина. Она любила комментировать поэтов и совершенно не любила пить: ни водку, ни коньяк, ни даже джин-тоник, что было совершенно странно на фоне спивавшихся литераторов, но что приносило недосягаемое очко в ее пользу. Вторым выступал некто Никита Зяжских с метафизической утопией, по резюме той же Антонины, в духе англосаксонских мудаков типа Байрона. Третьим, словно хедлайнер, выступал Самуэль-Аймо Кротов с короткими миниатюрами в стиле японских изысканий: та же рифма и тот же слог, да и сам Кротов запасливо принес с собой графинчик саке. Его короткое выступление понравилось больше остальных. Разумеется, в первую очередь Адель. Самуэль стал ее любимчиком, почти фаворитом. А в завершении программы выступала сама примадонна, с забвением читая меланхоличные творения. На этот раз наизусть, отбросив листки и подсказки, будто специально выучила стихи в честь грандиозного события. Ей аплодировали долго, особенно упорно хлопали в ладоши Антонина и Самуэль. Бенефис удался. Публика получила порцию эстетического бигмака, а мы с Лизой поклялись никогда не посещать эти полоумные посиделки. Либо мы слишком чопорны, невежественны и ни черта не понимаем в высокой беллетристике, либо сборище писак было настолько убогим, что кроме отвращения на душе мало что оставалось. Но глас народа – глас божий, а мы с Лизой все-таки к нему относились.

Все остальные обитатели лаборатории были весьма ангажированы и не могли посмотреть на происходящую вакханалию под живым углом, то есть объективно и непредвзято. Мы, конечно, не монстры и не стали в открытую хаять талант Адель и ее приспешников. Напротив, пытались даже изобразить подобие комплиментов и сочинить что-то типа похвального эссе. Однако, тонкую натуру не обманешь. Адель раскусила нас, как грецкий орех, обвинила в черствости и всех земных грехах, а под конец разорвала с нами, а точнее с Лизой, приятельские отношения. Так они и расстались из-за концептуальных различий. Не считая того, что Адель пару раз открыто пыталась со мной переспать, что очень нервировало Лизу. И скорые меры последовали сами собой. Но это уже другие воспоминания…

Вспомнив странную поэтессу, я потерял интерес ко сну. Зевнув, я поднялся и вернулся на кухню, пошарил в холодильнике в надежде наткнуться на потерянную баночку пива, но нашел только кусок испорченного торта и бутылку колы.

Слушая, как шипит вода в ванной, и представляя себя рядом с Лизой, я медленно охлаждался газировкой. Присоединиться к ней? Нет! Я не в форме, очень устал, грязен, ободран и вонюч, как бы трагикомично не звучало. И чтобы не потерпеть фиаско, я отбросил эту идею, допил колу, смял банку и вернулся к дивану, чтоб принять привычное положение.

Тяга ко сну на удивление возобновилась. Кофеин подействовал обратным образом. Шум воды стихал. Я приготовился встретить ее чистую, заново непорочную, свежую, пахнущую нежным клубничным мылом.

Собрав остатки сил, я включил настольную лампу и приглушил свет до минимума, чтоб он слегка отбрасывал тень и не раздражал глаз. Рядом нащупал «Ведомости» и стопку журналов из жизни поп – индустрии, так сказать, профессиональная литература, все равно, что пособия по финансам и кредитам для коммерсантов. Ладонь соскользнула со стола, и журналы скатились вниз, издав легкий шелест.

Ванна приоткрылась, и повеяло влагой, словно морским бризом с ароматом клубники.

– Ты собираешься принимать душ? – резко спросила Лиза.

– Нет, – лениво ответил я, перевернувшись на бок.

– А что так?

– Устал.

– Ты думаешь, я буду спать рядом с грязнулей?! И не смей подниматься с дивана. Сам виноват.

– Как хочешь.

– Ну, и замечательно.

Вот и поговорили, вздохнул я и перевернулся обратно.

– Ты не такой, как был раньше, – говорила она за стенкой. – И я не такая. Ты не замечаешь, что нам пора что-то менять? Мы остываем. Нам нужен какой-то ресурс, драйв, отчего бы кровь закипела. Помнишь, я предлагала тебе кое-что месяц назад? Должен помнить! Такие предложения, кому попало, не делают – только близкому человеку. Лишь доверяя ему, как себе. Что молчишь? Уснул? Герман?! Зря ты несерьезно отнесся к моему предложению. Подумай хорошенько! Это нечто новое для нас. Новый опыт всегда уникален. Вся наша жизнь – опыты. Монтень прав. Опыты на себе и на людях. Главное, чтобы опыт был не горьким. Сладкий опыт – кайф. И я предлагала тебе очень сладкий опыт. Не знаю, изменял ли ты мне раньше? Я не спрашивала. Спросить сейчас? Ты ухмыльнешься и не ответишь. Притворишься спящим, высмеешь меня, как дурочку. Герман?! Но мы даже перестали ревновать друг друга. Я не замечаю твоей инициативы! Ты не устраиваешь скандалов! Где я сегодня была? В клубе? Глазела на загорелых мачо с кубиками на животе?! Таких кубиков у тебя и в помине нет, и не было никогда, разве что в наивных подростковых фантазиях. А если я была у любовника? Вдруг! А что?! Ты снова рассмеешься и скажешь, что мы с тобой любовники – это верно! Мы любовники! Мы просто спим вместе, и нас объединяет только постель. Но я не забуду, как ты признавался мне в любви, Герман! Мы не просто любовники. Ты любишь меня, а я – тебя. Это говорит о многом, но это не значит, что любимые люди перестают быть любовниками. Кошмар! Я совсем запуталась! Все равно – это нечто другое, чем просто секс. Правда? Ты опять молчишь, уткнулся в подушку и делаешь вид, что не слышишь. Я знаю твои мерзкие привычки. Эта самая мерзкая, Герман! Намного омерзительней, чем твои вечерние носки на стиральной машине! Ответь?!

Лиза не выдерживает и заходит в комнату.

Я прищуриваюсь и протягиваю руки, пытаясь обнять ее. Мне достаются горячие, но еще не высохшие ножки.

– О чем ты? – неразборчиво шепчу я, подтягивая к себе ее икры.

Сначала они упираются, а потом поддаются. Это нежное клубничное мыло сводит с ума! И почему оно несъедобно? Ужасно несправедливо!

Сверху на меня падают холодные капли от покачиваний ее распущенных прядей, награждая меня гроздьями винограда.

– Ты не слышал? Повторить?

– Утром, детка. Я ничего не соображаю.

– Отпусти! Ты липкий, как слизняк.

– О чем ты?

– А где фен?

– О чем ты?

Скользкие ножки вырываются из моих объятий и покидают зал. На мне ее влага, отпечатки кожи и запах клубничного мыла….

На самом деле я, конечно, все слышал. И я помню ее предложение. Но сейчас меня уже ничто не волнует, даже оно… это потрясающее предложение в прямом и переносном смысле…

Потрясающе…

Глава вторая

Стрелка

Как испаряется роса на цветах, так исчезла на утро и Лиза.

На самом деле она всего лишь просыпается раньше меня, чтоб позавтракать вчерашним круасаном с зеленым чаем, и упорхнуть на работу. Лиза мается в офисе. Встает по будильнику. Жесткий график. Опоздание смерти подобно.

Я же позволяю себе безнаказанно долго помять наши простыни, иногда увлекаясь и до полудня. Но не сегодня.

С сонным рассудком я со стыдом и горечью во рту иду в душ и тянусь за зубной щеткой, изучая себя в зеркале. Смывая ночные синяки и прочищая зубы, медленно просыпаюсь и прихожу в себя. По радио звучит привычное утреннее шоу. Значит, я окончательно проснулся, и мазефакинг встреча не за горами. Есть смысл в рекордные сроки привести себя в порядок и полакомиться недоеденным круасаном.

В порядок себя привел, но булка мне не досталась. Лиза оставила только крошки и чашку с засохшим пакетиком. Обычно она ограничивалась половинкой, но сегодня умяла целую булочку. Это на нее не похоже. Когда она успела так проголодаться?

Еще раз, с полотенцем на поясе, оценив себя перед зеркалом, я со второй попытки узнал себя. Вот он – Герман Ластов, собственной персоной. Попрошу любить и жаловать! И не поминайте лихом. Но это после, а пока я заливаю чай в Лизин пакетик (у нас экономия в незабвенных шведских традициях) и, найдя в хлебнице помятый сухарик, завтракаю. Жарить яичницу мне в облом, поэтому ограничиваюсь диетической трапезой. После бурной ночи – это весьма, кстати. Голова не болит, и рассола не требуется. Мой организм крепок и бодр. Одно но – ужасно хочется курить, что я и делаю, выбравшись на балкон.