О конкуренции и регулировании: теория, история, практика, перспективы

Представители чикагской школы считали, что рынки изначально конкурентны, и что правительства не должны вмешиваться в целях защиты конкуренции. По мере роста влияния чикагской школы, суды следовали этой доктрине, даже несмотря на применение «правила разумности» при балансировании эффективности и антиконкурентных эффектов. К примеру, монопольно высокие цены не считались проблемой с учетом низких барьеров входа на рынки. Следствием такого подхода стало расхождение теории с практикой, когда раз за разом возникал вопрос существования рыночной власти, а также антиконкурентного поведения фирм, злоупотребляющих этой властью. Современная экономическая теория (включая достижения, связанные с пониманием ассиметричности информации и с теорией игр) отвергла большинство из положений чикагской школы писал нобелевский лауреат Дж. Стиглиц98. Он говорил, конечно излишне категорично, но оправданно в дискуссии с представителями чикагской школы с их не менее крайними позициями, что даже конкурентные рынки не эффективны, а «невидимая рука рынка» Адама Смита потому и невидимая, что ее не существует. Рынки не являются конкурентными в общем случае, существует широкий набор механизмов, благодаря которым рыночная власть возникает, поддерживается и расширяется.

В последнее время некоторые западные экономисты призывают юристов уделять больше внимания несовершенству рынка, которое упускает из виду Чикагская школа. Этот так называемый пост-Чикагский анализ способствовал возобновлению внимания к антиконкурентному поведению и потребительскому вреду. Новое прогрессивное движение утверждает, что интерпретация Чикагской школы превратила антимонопольную юриспруденцию в оболочку своего прежнего «я» и вытеснила важные опасения, что концентрированная экономическая власть влияет не только на рыночную конкуренцию, но и на демократическое политическое участие. Возможно, опираясь на пост-Чикагский импульс, реформаторы надеются возродить политическую идеологию антимонополии в современной внутренней политике99.

Речь Рузвельта и сегодня также актуальна, как и когда она была произнесена в 1910 г. Компании – гиганты снова на марше, усиливают свое присутствие на глобальных рынках. По доле в ВВП, прибыль американских корпораций выше, чем когда-либо с 1929 г.100 Apple, Google, Amazon доминируют в сегодняшней экономике, как когда то US Steel, Standard Oil and Sears, Roebuck and Company доминировали в экономике рузвельтовских дней. Они опережают своих соперников в одной области за другой и создают мощную защиту от конкуренции, делая огромные деньги, эквивалентные 10% ВВП в Америке и целых 47% В Японии101. В ряде секторов новые цифровые компании заняли доминирующие позиции, осуществляя значительное влияние на реальный сектор экономики. Страны, транснациональные корпорации, активно реализующие продвижение в области инновационной экономики, получают неоспоримое преимущество в глобальном масштабе. Так, платформы США по обороту в 6 раз превосходит аналогичные площадки азиатского региона и в 10 – европейского102.

Проблемой оказалось то, что антимонопольные органы «проморгали» появление цифровых гигантов, при том, что все они появились в результате сделок слияний и присоединений, и по их поводу не было возражений со стороны антимонопольных органов. Их появление и поведение в меньшей степени может быть объяснено в терминах философии индивидуализма, а в большей соответствует деятельности конкистадоров, осваивающих бескрайние просторы Нового Света. Как писал Б. Селигмен, корпорации столь же склонны к «умиротворению непокорных варваров», как и конкистадоры, только в наше время блага умиротворения достаются другим бизнесменам103.

В современном быстро меняющемся мире крупные мировые компании могут кардинальным образом менять экономику. Движимая естественными силами «невидимая рука рынка» подменяется искусственной, планируемой и направляемой техноструктурой «цифровой руки рынка» этих компаний. Журнал The Economist отмечает: «Возникновение супергигантов наиболее заметно в экономике знания. В Силиконовой долине небольшая группа монополистов имеет рыночную власть и получает доходы, невиданные со времен баронов-разбойников 19-го века». Большой бизнес может поступать и рассуждать не только прагматично, но и цинично. «Конкуренция – удел лузеров» (“competition is for losers”) сказал Петер Шиел (Peter Thiel), соучредитель платежной системы PayPal и первый внешний инвестор в Facebook104.

Ситуация в США и в мировой экономике в условиях масштабного развития инноваций, особенно в информационной сфере заставляет по-новому осмыслить и подходы в сфере экономического анализа, и ситуацию на рынках. Ведущиеся в этой стране, временами усиливающиеся дискуссии относительно изменений законодательства о монополизации, ставят в повестку и вопрос о фундаментальной переоценке ценностей.

Об истории развития рыночных отношений в России

Государство, чья история наполнена величайшими достижениями, всегда имеет под собой весомые, веками выверенные основания, которые позволяют экономике процветать, народу богатеть, а государству укрепляться. Вольно-народное освоение земель, стремление к просвещению и свободомыслие, купеческо-промышленная предприимчивость, сравнительно высокая эффективность государственного аппарата, нравственные и духовные устои, межнациональная терпимость – вот слагаемые исторического успеха российского государства на протяжении более чем тысячелетней истории. В то же время имеются свидетельства того, что монополизация и картелизация, негибкость государственного управления и сдерживание предприимчивости в экономике становились одними из основных причин упадка105.

Первичным древнейшим видом славянского распространения, прошедшим красной нитью через все другие виды, было, по мнению Д. А. Корсакова, вольное освоение. По мере освоения новых территорий основывались «починки, села, деревни, города». После следовавшего расширения этих населенных пунктов возникали «выселки, новоселки, поселки». Свою роль сыграли крупные землевладельцы – земские бояре. Из этого первоначально вольного, земледельческо-промышленного освоения стал развиваться особый его вид – промышленно-торговое освоение. Основывались поселения промышленного типа на основе добычи древесного угля, смолы, дегтя; а затем – добычи и обработки минералов и металлов (соли и железа). Движимые вольным освоением, возникали «рядки, перевары, усолья, слободы, варницы, торги, торжки»106.

Условия русской экономики способствовали движению капиталов, вся колонизация Севера шла на кредит. В связи с этим банкирский класс Северной Руси, новгородское боярство, пользовался почетом и большим политически влиянием. В истории развития в России промышленности и торговли необходимо понимать роль купечества. В. П. Рябушинский писал, что купечество, в сущности, не что иное, как торговые мужики, высший слой русских хозяйственных мужиков. Когда дух капитализма проник в Россию, там он встретил не пустое место, а исторический, веками складывавшийся тип «русского хозяина»107.

Изменения в экономике сопровождались изменениями в расширении границ российского государства за счет потока движения народных масс «встречь Солнцу»108,109. Освоение Сибири и Дальнего Востока, одно из ярчайших и величайших в истории событий, стало лишь завершающим этапом движения русских на Восток – «движения русских людей по тому длинному пути, по которому они прошли в течение десяти столетий от Белоозера до Тихаго океана и отрогов Гималаев». Наряду с Ермаком, выдающимися казаками-прибыльщиками110 были Поярков, Хабаров, Булдаков, Дежнев, Атласов и другие, как писал Д. А. Корcаков, «искрестившие Сибирь от Уральских гор до Камчатки и от гор Алтайских, Саянских, Яблоновых и Становых до Ледовитого океана. Их подвиги, по крайней мере, равняются подвигам Васко-де-Гама и Колумба, стоявших во главе делавших открытия в заатлантическом материке смельчаков, а также Магеллана, Кортеса, Пизарро и других предприимчивых западноевропейцев в Новом Свете. Но великорусские землепроходцы никогда не доходили до того бесчеловечия и зверства, с каким западные колонисты обращались с индейскими племенами Америки»111. В Сибири никогда не было крепостного права. Сибиряки это те подвижники и землепроходцы, которых «не всегда за давностью лет мы могли отслеживать в глубине более старых эпох»112.

В нашей истории есть памятники права, которые дают нить к самым глубоким основам изучаемой экономической жизни. Авторитет отечественного законодательства был настолько высок, что о «Законе русском» – праве городовой и княжеской Руси IX—XI вв., упоминалось еще в договорах Руси с Византией113. «Русская правда» Ярослава Мудрого (XI и XII вв.) стала первым уголовным, гражданским и административным кодексом объединенных русских земель114, земского единства и торгово-промышленного мира, который историки называли по преимуществу уложением о капитале115. Кормчую книгу от Саввы Сербского (XIII в.), в качестве духовно-правового наследия Византии считали символом симфонии духовной и светской власти116. Соборным уложением (1649 г.) была проведена кодификация законодательства, установлено регулирование госуправления и гражданско-правовых отношений117. В этих актах последовательно, сообразно менявшимся укладам, задавались правовые рамки рыночных отношений, определяющие хозяйственную жизнь тех давних лет118.

Указом Петра I от марта 1711 г. было установлено право заниматься торговлей «людям всякого звания». А указом Петра I от октября 1712 г. учреждались торгово-промышленные компании. При Петре I в декабре 1723 г. был составлен Регламент мануфактур-коллегии, с ведома которой всем дозволялось заводить фабрики. Этому учреждению Регламентом вменялось в руководство «не выключать других в пользу одних и иметь в виду, что от соперничества между заводчиками зависели не только размножения мануфактур, но также достоинство и дешевизна произведений». Это является прообразом краеугольного для современного антимонопольного законодательства (как в России, так и в мире) механизма контроля крупных сделок слияний и приобретений. Его целью является недопущение ограничения конкуренции, в том числе вследствие возникновения или усиления доминирующего положения компаний на соответствующих товарных рынках.

В 1703 г. в Санкт-Петербурге по воле Петра I была открыта первая биржа119. Но, пожалуй, наиболее значимые результаты по развитию организованной торговли были достигнуты в торговой слободе Кяхта, что возникла на границе с Китаем по итогам подписания мирного кяхтинского договора в 1727 г. Договор был подписан графом Владиславичем-Рагузинским, кого прозорливый царь в ряду других «птенцов петровых» – «возвысил, даровав средства принести незабвенные услуги России»120. Савва Владиславич-Рагузинский, чтобы развить «всегдашний торг» в далеком и безлюдном краю, распорядился: «Когда слобода, анбары, лавки и прочее построено будет, купцам отдать в наем по умеренной цене и в том государственный интерес умножить»121. Графу удалось создать условия значимой для государства свободы торговли и предпринимательства. Торговля эта весьма возвысилась, так что надобность отправлять казенные караваны в Пекин отпала122. Что важно, «возвысилась» не просто частная торговля, а торговля, имеющая коммерческую и технологическую инфраструктуру, надлежащим образом подготовленную благодаря прогрессивным государственным чиновникам123.

Кяхта в силу своей уникальности была не просто «типично купеческой», она и возникла как предполагаемый будущий торговый центр. Более полутора веков Кяхта являлась важным торговым центром Российской империи. В Китай вывозили меха, сукно, кожи, листовое железо и др., из Китая – ревень, шелк, бархат, сахар-леденец, предметы прикладного искусства и др. В 1851 г. Кяхта была единственной слободой в России, получившей право быть самоуправляемой. «Совет старшин торгующего на Кяхте купечества»124 руководил торговлей, взимал налоги за чайное место и распределял их на торговые и городские нужды125. По удельному весу купечества Кяхта была самым торгующим городом не только Сибири, но и России. Со средины 1810-х годов до начала 1850-х число купеческих семей выросло с 17 до 43. В 1862 г. в торговой слободе было 276 купцов126. Вследствие конкуренции торговля развивалась огромными темпами. За чуть более полувека торговый оборот увеличился в 8 раз (!). В 1802 г. привезено было байхового и кирпичного чая около 50 000 пудов. В 1820 г. – около 120 000 пудов, в 1860 г. – около 400 000 пудов127. Таможенные сборы от кяхтинской торговли достигали 50% всех собираемых государством пошлин. Среди проблем экономического характера были: долгое время существовавшая меновая торговля, а также проблемы сговоров на торгах.

Отражая тенденции развития промышленности и торговли Уложением Николая I от 1845 г. был установлен запрет на ограничивающие конкуренцию соглашения. Запреты касались, как ценовых соглашений конкурирующих на рынке хозяйствующих субъектов, так и недопущения сговоров на торгах. К примеру, в статье 1615 речь шла о запрете действий промышленников и торговцев продовольственными и промышленными «необходимой потребности товарами», приводящим к «возвышению цен» или «непомерному» понижению цен128.

Если при этом такие действия состояли «в намерении стеснить действия производящих или доставляющих сии товары, а через то препятствовать и дельнейшему в большем количестве привозу оных», то санкции составляли: для «зачинщиков» – тюремный срок от шести месяцев до одного года, а «для прочих, принимавших в них участие» – срок от трех недель до трех месяцев либо денежный штраф от пятидесяти до двухсот рублей. Если же от таких соглашений «произойдет действительный недостаток в товарах первой необходимости и сие будет поводом к нарушению общественного спокойствия», то зачинщики получали срок от двух до трех лет, а прочие – от шести месяцев до одного года129.

Уложением 1845 г. также был установлен запрет на злоупотребления на рынке «жизненно важных товаров», в чем-то аналогичный запрету в нынешнем антимонопольном законодательстве на злоупотребление доминирующим положением на рынке. Статьей 1616 Уложения было установлено, что если продавцы жизненных припасов скроют свои запасы или без особой законной причины прекратят их продажу, наказание составит от 5 до 30 рублей штрафа либо арест на срок от трех дней до трех недель130. Набивая «шишки» в процессе (или на пути) развития промышленности и торговли, Россия методом проб и ошибок внедрила принципиально новые и очень важные нормы антимонопольного законодательства. Следует подчеркнуть, что сделано это было почти на полвека раньше, чем в США были приняты антитрестовские законы Шермана и Клейтона, ставшие позднее образцом для подражания для всего мира. Но практика применения антимонопольного законодательства вплоть до Революции 1917 г. вызывала вопросы. Экономика шла по пути монополизации, монополии злоупотребляли своим положением, на рынках процветали картели.

Экономику дореволюционной России в различных формах опутывали антиконкурентные соглашения на самых разных рынках. Начинались соглашения с торговли, где они особенно были развиты в «области торговли хлебом, мясом, яйцами, кожами и тому подобными предметами массового потребления». «Группы скупщиков, владельцев оптовых складов, экспортеров и другие» заключали «временные спекулятивные соглашения», которые носили «самые причудливые названия: ринги (кольца), корнеры (углы) и т. д.». Ринги и корнеры не посягают на волю отдельных членов, преследуя почти исключительно спекулятивные цели. Но, как отмечал автор книги «Синдикаты и тресты в России» Г. Цыперович, «они все-таки дают довольно отчетливую картину замены конкуренции солидарным выступлением значительной группы капиталистов. И поскольку им удается хотя бы на короткое время захватить рынок в свои руки, занять на нем монопольное положение, противообщественность указанных соглашений сразу бросается в глаза. Массовый потребитель остается без хлеба, без мяса, молока, яиц и вынужден отказаться от самых элементарных потребностей»131.

Начав захват экономических отношений с торговли, синдикаты и тресты подчинили в начале ХХ в. все важнейшие отрасли промышленности России. «Производство угля, железа и стали, нефти, меди, хлопчатобумажной пряжи, стекла и т. д. – все это находится в руках могущественных синдикатов и трестов. Но их влиянию все более и более подчиняются и отрасли промышленности, перерабатывающие сырье и полупродукты в готовые изделия. Производство одежды, обуви, домашней утвари, художественных изделий и т. д. равным образом попадают под иго промышленных предпринимательских организаций»132.

В 1906 г. 18 крупнейших предприятий, составлявших 60% всех угольных предприятий Донецкого бассейна, образовали синдикат «Продуголь». В рамках этой могущественной организации, правление которой находилось в Париже, оказалось около ¾ всей добычи Донецкого бассейна. Почти одновременно с «Продуглем» в 1907—1908 гг. в Сибири образовались два синдиката – Черемховский и Забайкальский, установившие нормы добычи угля (80 млн пудов и 25 млн пудов соответственно) и разграничившие районы его сбыта таким образом, что поставка угля для Сибирской железной дороги досталась Черемховскому синдикату, а для Забайкальской железной дороги – Забайкальскому133.

После революции 1905 г. большинство отраслей промышленности России и значительная часть транспорта, питающаяся минеральным топливом, попали в полную зависимость от трех основных угольных организаций, которые… путем решительных мер в течение короткого времени поставили весь внутренний рынок перед хроническим недопроизводством, сопровождавшимся беспрерывным повышением цен на уголь и в конце концов доведшим страну до «угольного голода» как раз к моменту объявления (Первой мировой) войны. …Когда разразилась война, одним из самых важных факторов нашего разгрома оказался «угольный голод», который был подготовлен объединенными усилиями наших углепромышленников, клявшихся в преданности народу и вопивших на всех перекрестках о своей готовности пожертвовать всем для спасения родины, писал Г. Цыперович134.

Не лучше обстояло дело и с нефтью, служащей топливом для значительной части наших промышленных предприятий, транспорта, электрических станций и т. д. Синдикативное движение в этой отрасли промышленности началось еще в 1890-х, и с тех пор оно неуклонно распространялось вширь и вглубь, параллельно с общим процессом концентрации капиталов и их усиленной интернационализацией135.

К началу войны 1914 г. все нефтедобывание в России фактически сосредоточено или находилось под контролем четырех крупнейших обществ: русско-американской «Генеральной нефтяной компании» (General Oil Company), английской компании «Шелл», голландской «Королевской Генеральной Компании» и товарищества Нобеля. Фирма Нобеля, пользуясь тем, что в ее руках и в руках ротшильдовских фирм находилась значительная часть транспортных средств, сконцентрировала у себя сбыт на самых важных рынках России. При помощи «местных соглашений» взаимная конкуренция (этих групп) сводилась к нулю, и потребители отдавались в руки (одной) компании136.

Итак, две основные отрасли по добыванию и продаже топлива, угольная и нефтяная, питающие почти все фабрично-заводские предприятия и почти весь транспорт, в течение короткого времени оказались в руках нескольких монополистических организаций, тесно связанных «общностью интересов» с аналогичными иностранными организациями и потому вдвойне безнаказанных в своей противообщественной деятельности. Одновременно с лихорадочным объединением угольной и нефтяной промышленности усилился темп синдицирования в области железоделания и железообработки. Практически монополистом на рынке металлопродукции стало объединение «Продамета». Его рыночная власть усилилась за счет скупки предприятий, добывающих уголь и руду137.

Антимонопольное законодательство не оказало в начале ХХ в. своего оздоравливающего влияния. История «борьбы» самодержавного правительства с синдикатами и трестами в России, даже при наличии в своде законов статей, касающихся запретов антиконкурентных соглашений, дает «поразительные образцы бессилия карательных мер и дискредитирует их бесповоротно». Однако, крушение неоднократных попыток правительства вступить в борьбу с синдикатскими объединениями с помощью карательных мер и капитуляция его перед объединенным капиталом, не убедили широкие слои общества, в частности аграриев, которые вели атаку против синдикатов и трестов, требуя их «непризнания», полного воспрещения и самых крайних мерах против синдикатчиков. В Государственной Думе того времени бытовало мнение: «надо сослать Нобеля в Сибирь, и цены понизятся» 138.

В процессе безрезультатной борьбы между правительством и объединенным капиталом выяснилось совершенно отчетливо, писал Г. Цыперович, что перерождение экономической и социальной ткани нашей страны зашло так далеко, что только новая политическая организация в новых общественных условиях может если не решить всего вопроса в целом, то, по крайней мере, правильно его поставить. Отечественные деятели были не одиноки в своих устремлениях, эти идеи прочно захватили умы мирового социалистического движения. Резолюция по вопросу о синдикатах и трестах, принятая на Парижском международном социалистическом конгрессе в 1900 г. и подтвержденная на следующих конгрессах, увы, гласила: «Единственным реальным выходом из гнетущего положения должна быть национализация, а в дальнейшей стадии – международное регулирование производства во всех отраслях, в которых международные тресты достигли наивысшего развития»139.

Об этом не пишут в учебниках истории, не пишут об этом и в учебниках по экономике. А надо бы. От противозаконных синдикатов и трестов очень коротким оказался путь к обобществлению торговли и производства после Октябрьской революции 1917 г. Основанием для практических масштабных действий нового правительства стало не только осознание того, что класс капиталистов не желает удовлетворять потребности потребителей. Другим основанием послужило то, что распространившаяся в огромных масштабах всей страны и всех сфер деятельности частно-хозяйственная монополия дала отработанные образцы регулирования деятельности. Этот опыт говорил, что производство и сбыт можно регулировать, не опираясь на рыночные механизмы. То есть, цены можно устанавливать и поддерживать, рынки можно делить по продуктовому и территориальному принципу, прибыли между предприятиями могут распределять наемные управленцы. Последним, вообще говоря, все равно, какая при этом является собственность – частная или государственная140.

Революция 1917 г. направляла движение России по пути обобществления и легализации запрещенных в рыночной экономике организаций и объединений. Резолюцией 3-й Всероссийской конференции профсоюзов по вопросу о контроле над производством и распределением и об организации производства в России (20—28 июня 1917 г.) устанавливалось, что «…Для выработки и урегулирования на практике конкретных мероприятий по урегулированию производства, транспорта и распределения продуктов, должны быть созданы государственные органы в центре и на местах… В области регулирования производства надлежит приступить немедленно к принудительному государственному синдицированию, а там, где это по техническим и экономическим условиям невозможно, к трестированию отраслей крупной промышленности, вырабатывающей продукцию массового потребления» 141.

В публичном выступлении П. П. Рябушинский в августе 1917 г. открыто обвинил «министров-социалистов» в составе Временного правительства и «лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов» в экономической разрухе. Введенная Временным правительством «хлебная монополия», предусматривавшая отчуждение хлеба только государственными органами и по твердым ценам, ударила по частной торговле, а с разрушением частного торгового аппарата, по убеждению Рябушинского, страну неминуемо ожидали кошмары голода. Предостережение Рябушинского было истолковано как призыв задушить революцию «костлявой рукой» голода. Усилиями «левых» публицистов «Рябушинские» из имени собственного были превращены в символ, кличку российской буржуазии, готовой якобы на все ради сохранения власти. В последовавшем и, увы, предсказанном ранее П. П. Рябушинским финансово-экономическом провале и разрухе еще долго, но безосновательно обвиняли торгово-промышленный класс142. Голод же в начале 20-х и в начале 30-х гг. ХХ-го столетия в СССР стал следствием демагогий, репрессий и политики огосударствления и монополизации конкурентных секторов сельского хозяйства и торговли. После победы Октябрьской социалистической революции обобществление и легализация запрещенных в рыночной экономике организаций и объединений составили основу государственной политики. В результате страна поставила чудовищный по своим масштабам и последствиям эксперимент «зажимания» свободных рыночных сил.

Отрыв от жизни идеологем капитализма и социализма

Не будем спешить «посыпать голову пеплом» и признавать мнимое историческое поражение социализма перед капитализмом, равно как испытывать большого оптимизма по поводу неизбежности победы социализма (коммунизма) в будущем. Вопрос не в идеологемах, а в понимании жизни и сущности «приводных ремней» хозяйственного механизма. «Капитализм и социализм представляют отвлеченные начала, которым не соответствует никакая простая действительность», – писал Н. Бердяев. «Уже идеологи капитализма не хотели видеть в хозяйстве организма и идеологи социализма лишь продолжали их дело разрушения идеи хозяйственного организма. Революционными путями нельзя реформировать и улучшить хозяйство. Все опыты социальных революций уничтожают свободу лица в хозяйственной жизни»143. Н. А. Бердяев отмечал, что на поверхности русской жизни либерализм как будто начинал играть довольно большую роль и с ним должно было считаться правительство. Но самый большой парадокс в судьбе России и русской революции, говорил он, в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. И большевики, и меньшевики, и все деятели революционного социального движения вдохновлялись совсем не теми идеями, которые господствовали в верхнем слое русской культуры, им была чужда русская философия, их не интересовали вопросы духа. Он считал, что в октябре 1917 г. большевики воспроизвели приемы Петра, который «хотел уничтожить старую московскую Россию, вырвать с корнем те чувства, которые лежали в основе ее жизни. Та же грубость, насилие, навязанность сверху народу известных принципов, та же прерывность органического развития, отрицание традиций, тот же этатизм, гипертрофия государства, то же создание привилегированного бюрократического слоя, тот же централизм, то же желание резко и радикально изменить тип цивилизации. Но большевистская революция путем страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности, в этом ее значение. Переворот же Петра, усилив русское государство, толкнув Россию на путь западного и мирового просвещения, усилил раскол между народом и верхним культурным и правящим слоем»144.