Городские легенды

– …На учёт, и…

Лицо психиатра вдруг потемнело – экран компьютера перед ним погас. Анимограф тоже отключился и наконец перестал жужжать. Воцарилась почти полная тишина, и только неубиваемые часы продолжали ритмично отмерять секунды. Игорь Владимирович откинулся на кожаном кресле и задумчиво почесал затылок.

– Кхм… – протянул он и замолчал. Но снова оживился, увидев Славу. – А, рецепт уже у вас? Отлично! Тогда идите в аптеку, вас там на учёт поставят автоматически. И запишитесь в регистратуре ко мне на следующую неделю.

Оля вылетела из кабинета, утягивая Славу за собой, в его руке – рецепт, в её – бланк с диагнозом. БАР, биполярное расстройство – Слава ничего о нём не знал. Большинство психических отклонений легко контролировались или даже полностью излечивались с помощью лекарств и терапии. Единственным серьёзным ограничением был, кажется, запрет на передачу генома в следующее поколение. «Здоровье народа – превыше всего». Но Слава никогда раньше не задумывался об этом с такой стороны. Ему недавно стукнуло двадцать два, какие дети?

На первом этаже поликлиники мигала зелёной вывеской аптека, но Олька пронеслась мимо приветливо распахнувшейся двери. Не остановилась она и у стойки регистратуры. Слава следовал за девушкой, не задавая вопросов. С Олькой что-то творилось, но ему требовались время и информация – много информации, чтобы в этом разобраться.

– У меня нет времени, – прошептала Олька и резко остановилась. Слава сжал её руку.

– Давай вернёмся в аптеку? С лекарствами тебе станет лучше.

Она вскинула глаза – цвета мутного мартовского неба.

– Слава, я туда больше не пойду. Мне нельзя в аптеку, они меня зарегистрируют… А мне нельзя, ты не въезжаешь?! Нам нельзя!

Олька плакала, размазывая слёзы по пылающим щекам. Слава только сейчас заметил, что она не накрасилась. Почему? Знала, что разревётся?

– Как это нельзя? – как можно мягче спросил он и притянул её к себе за плечи. – Наоборот, теперь, когда есть диагноз, о тебе позаботятся. Ты, наверно, из-за работы расстроилась? Мы поищем другую. Теперь есть ясность…

– Какая работа?! – воскликнула Олька и затряслась в его руках. – Нахрен эту работу, пошло всё к чёрту! Ты ничего не понимаешь!

Проклятие. Он и в самом деле не понимал.

– Оль…

– Я беременна, идиот!

Слава тут же её выпустил. Ненамеренно, просто руки сами собой повисли вдоль тела, а колени подкосились, как будто все мышцы отключились разом.

– Бе… – звуки застряли где-то в гортани. Слава закашлялся.

– Да! У нас – у тебя – будет ребёнок! – Оля закрыла глаза и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. – Чёрт, не так я хотела преподнести тебе эту новость, конечно. Но выбора нет. Если они поставят меня на учёт… – она сморщилась, – с биполяркой, а дальше узнают о нас, то… До тебя дошло наконец? Что будет?

Он помотал головой. А потом задумался – всего на одно мгновение – и медленно кивнул.

* * *

Участок дремал под пухлым слоем снега, словно они приехали на дачу в разгар зимы. Но сугробы с ажурной ледяной корочкой ярко искрились под солнцем, и было ясно, что лежать им осталось недолго. Слава выбрался из такси, тут же впечатавшись ботинком в вязкую грязь, и помог выйти Ольке. Девушка с тоской глядела на деревянный домик, наверное, представляя себе, как там сейчас зябко и неуютно. Но это было лучшее, что они смогли придумать.

Слава распахнул ставни и протёр окна, впуская свет. Включил обогреватели в обеих комнатах, проверил, не стащили ли за зиму чайник и микроволновку. Древний дачный телевизор не работал, но Олька сказала, ей он не нужен. Она взяла с собой несколько книг и блокнот для рисования.

Пока Слава занимался домом и таскал вещи, Олька должна была готовить обед. Однако Слава нашёл её за кухонным столом в хозблоке: уронив голову на руки, Оля… отдыхала. Так она это называла. Слава подозревал, что, будь у неё стабилизаторы настроения, она бы отдыхала несколько реже. Но для этого требовалось предъявить рецепт в аптеке.

– Тошнит? – сочувственно спросил он, и она промычала что-то в ответ, не поднимая головы.

Славе и самому казалось, что его сейчас вывернет наизнанку. Он не знал, за что ему хвататься: то ли про БАР читать, то ли про беременность, а может, поискать совета в каком-нибудь благотворительном центре? Попросить помощи у друзей? Страх парализовал, и существовать в таком состоянии было невыносимо. А он должен был не просто существовать, он должен был ездить на работу, притворяться, что всё в порядке, и жить – за них обоих. После теста на анимографе они решили, что Олька возьмёт больничный и несколько месяцев побудет на даче. Её фирме такое, скорее всего, не понравится, но реакция фирмы интересовала их сейчас меньше всего на свете.

Олька призналась, что университетский психотерапевт намекнула ей тогда, год назад: её анимограмма «грязная» и, если Оля хочет детей, она должна озаботиться этим вопросом как можно скорее. Конечно, чёрная печать не означала, что ты болен: Денис, например, получил нейтральную голубую во время промежуточного зимнего чек-апа. И всё же она заставляла иначе смотреть на собственное будущее. Олька колебалась, но после повторного плохого результата решила, что нужно торопиться. Она подозревала, что всё станет только хуже, но скрывала свои мрачные мысли от Славы. Не хотела тревожить его, отвлекать от работы! Каково это – жить с дамокловым мечом над головой? Теперь меч завис над ними обоими.

Когда Слава снова зашёл в хозблок, нагруженный ящиком с консервами, Олька разговаривала по телефону. Она включила громкую связь: мобильник лежал рядом на столе, и девушка лишь чуть повернула к нему голову.

– …Оленька, – верещал из трубки высокий женский голос. – Давай мы тебе что-нибудь подвезём, лекарства какие-нибудь?

– Да нет, мы сейчас на даче. У меня всё есть, Слава обо мне позаботится, – глухо ответила Оля.

– Как же так, на даче?! – возмутился голос. – Там же ни врачей, ничего! А если будут осложнения, Оленька? Грипп – это не шутка! Твоё здоровье…

– Лариса… – вздохнула Олька и не продолжила. У неё, кажется, совсем не осталось сил. Слава схватил телефон и сбросил звонок.

* * *

Каждые двое суток он уезжал в Москву и возвращался уже затемно. Освещая себе путь фонариком, Слава брёл вдоль просёлочной дороги от станции электрички к дачным участкам. Там горело множество окон: пенсионеры заехали на майских, чтобы остаться здесь до самой осени. Но Слава видел только одно – её – окно, и шёл к нему, как к путеводной звезде. Тёплый воздух ободряюще подталкивал его в спину и пришёптывал: «Всё правильно делаешь, молодец». Слава жаждал услышать эти слова. Денис, единственный, с кем Слава и Олька поделились «чудесными» новостями, разнёс их и без того хрупкий план в щепки. Лучший друг, называется…

До домика Олькиной бабушки, выкрашенного в тёмно-синий и оттого едва заметного на фоне сапфирового неба, оставалось несколько метров, когда сердце Славы ёкнуло. Он схватился за грудь и судорожно хлебнул воздуха. На дорожке за воротами стоял внедорожник. Лакированная поверхность отражала льющийся из окна свет. За занавеской двигались две тени. Олька!..

Слава ворвался в комнату и чуть не впечатался в высоченного широкоплечего мужчину. Если бы не круглые очки и отутюженная, застёгнутая на все пуговицы рубашка, Слава бы точно принял его за взломщика. Но мужчина посторонился, интеллигентно сдвинул очки на кончик носа и протянул руку для приветствия.

– Не волнуйся, это врач, – устало сказала Олька. Она сидела на диване, откинувшись на подушки. – Терапевт. Он объяснил мне, что я в положении, поэтому так плохо себя чувствую… – она скривилась, кажется, силясь сдержать усмешку.

– Добрый вечер, – Слава нехотя пожал огромную мягкую руку. – Вы провели чек-ап?

– И вам добрый. Мобильный чек-ап, конечно, – терапевт потёр переносицу. – Меня прислала контора вашей девушки. Вы же понимаете, она уже два месяца на больничном…

Слава кивнул.

– …Но теперь всё ясно. Я внёс в систему новые данные. Ольга сказала, вы собираетесь провести на даче всё лето?

– Всё лето, – сухо повторил Слава.

– Это, конечно, не совсем правильно. Ольге нужны регулярные осмотры, полный предродовой чек-ап в поликлинике, а не как сегодня, на коленке. Но мы, конечно, не можем вас заставить.

Слава покосился на распахнутую сумку терапевта, которая, как чёрная дыра, разверзлась посреди комнаты. Наверняка в ней было полно инструментов для измерения давления, и сахара, и ещё чего-нибудь. Но анимограф в ней отсутствовал. Даже самые современные модели были размером со стиральную машинку – и весили столько же.

– У вас всё в порядке. Я только выписал витамины, – терапевт кивнул в сторону стола, где на белой клеёнчатой скатерти розовел рецепт. – Обязательно сходите в аптеку, когда будете в городе. Вы же работаете, я так понимаю?

Слава пропустил вопрос. Вместо этого он хрипло произнёс:

– Вы… поставили Ольгу на учёт, да?

– Конечно. В женской консультации по месту прописки.

Олька смотрела за окно и улыбалась, наверное, своему отражению в стекле. Она была сегодня такая хорошенькая, такая… нормальная. Совсем как раньше, до того, как началось это безумие. Слава широкими шагами прошёл к дивану, опустился рядом с ней и крепко обнял.

Они позволили врачу самостоятельно собрать свои вещички и даже не заметили, как он хлопнул дверью автомобиля и укатил обратно в Москву. Сегодня был их вечер – лучший за последний год.

* * *

Жарко. Отвратительно жарко. Всё тело липкое, одежда давит, хочется вырваться из этой ловушки. Но как? Стягиваю майку, снимаю бюстгальтер, бросаю на пол. Он падает, как птица со сломанными крыльями. Как я!

Выхожу на улицу, под лёгкий дождь. Моросит весь день, так ритмично, что под ложечкой сладко посасывает и хочется ворваться в капли дождя и слиться с ними в едином танце. Танцую, кружась в тапочках на мокрых плитках. Скольжу по траве, стряхиваю капли с поникших веточек берёзы и умываюсь ими. Берёзовый сок – это, говорят, полезно. А берёзовые слёзы?

Так здесь хорошо, хоть и сумрачно – оттого, что небо затянуто тучами. Мне всё-таки больше нравится, когда солнечно. Но если солнца нет здесь, значит, оно в другом месте, верно? Я бы хотела сейчас быть в другом месте. В другом теле.

Я бы хотела быть в Москве. Кажется, я уже сто лет не видела метро, не вдыхала запах раскалённого асфальта. Славка всё забрал себе и со мной не делится. И даже запрещает мне дружить с соседскими бабками: «а то вдруг настучат». А я ведь тоже хочу жить, как они! Свободной. Почему мне нельзя? Скоро уже листья на деревьях начнут желтеть – те самые, которые, кажется, только вчера распускались на моих глазах. А я так и торчу здесь в одиночестве, как чёртов Монте-Кристо!

Открываю калитку, выглядываю на улицу. Пусто. Выхожу за ворота… Но нет, ведь я совсем голая. Вовремя вспоминаю об этом, возвращаюсь и тщательно вытираюсь полотенцем. Моё тело тяжёлое, неуклюжее, словно мне не принадлежит. Но справляюсь кое-как: натягиваю бельё и сухие вещи. Волосы наскоро заплетаю в косу и перекидываю за спину. Нащупываю свою сумку и даже беру зонт. А то ещё подумают, что я ненормальная, если ввалюсь в электричку мокрая.

Чёрт возьми, как же я скучала по людям. Пусть они сидят хмурые, и лица у них сморщенные, как тот кислый гранат, который Славка привёз три недели назад, а у меня руки не доходят его выкинуть. Пусть парень напротив так поглощён музыкой в наушниках, что долбит по моему сиденью и даже не замечает. Мне всё равно! Я улыбаюсь. Словоохотливая тётка рядом – мой идеальный собеседник. Засыпаю её вопросами. Мы болтаем полчаса, пока на горизонте не появляются контролёры. А я забыла проездной. Они бы, наверно, простили меня в моём положении и продали билет без всякого штрафа, но я не хочу рисковать. Хихикаю, будто мне пятнадцать, и вслед за парнем с наушниками удираю в соседний вагон. Тусуемся в тамбуре, я притопываю в такт его дурацкого хип-хопа. Он даёт мне один наушник. Слушаем.

В центре – красота! Москва готовится ко дню города, а меня не пригласили. Ну ничего, и не нужно. Я и без приглашения… Какой-то мужик толкает меня локтем. Пихаю его в ответ: «Ты слепой, куда лезешь?» Он летит на тротуар – ничего себе, какая я сильная! Прям Халк. Мужик вроде хочет ответить, но только молча разглядывает меня, и лицо у него смешно вытягивается.

Мимо толпы пробираюсь ко входу на «Детскую ярмарку». Всё подсвечено, украшено – так миленько, что меня даже подбешивает. Ловлю своё отражение в сверкающем зеркале: я растрёпанная и розово-красная, как очередной закат на даче. Кажется, немного запыхалась, но уже недалеко, сейчас передохну. Сейчас запущу пальчики в ползунки и крошечные кофточки с носочками… Сейчас, сейчас…

* * *

Слава не выспался. Обычно он уезжал от Ольки накануне, чтобы не трястись целый час в электричке, но последние пару дней она была сама не своя, и он оставался на ночь. Теперь его безжалостно клонило в сон, и даже кофе не помогал.

Хотелось не просто спать, а уснуть на несколько месяцев. Так, чтобы очнулся – и всё уже позади. А ещё лучше было бы уснуть в прошлое и выйти в другой реальности. Хотя… что бы он тогда сделал? Не стал бы встречаться с Олькой, не дал бы ей залететь? Слава на секунду прикрыл глаза и вздрогнул, когда его хлопнули по плечу.

– Не спи, боец, – хохотнул Павел Георгич. – Я отойду ненадолго, ты пригляди тут.

Слава кивнул и с усилием продрал глаза. Хоть спички вставляй… Одинаковые мониторы, на которых одинаково протекала жизнь одинаковых людей, никак не могли его развлечь. Светофорные объекты на карте светились ровненьким зелёным и кое-где жёлтым и не требовали вмешательства Славы. Только в одном месте… Но тут Славу отвлёк звонок.

– Алё? – протянул он, прижимая трубку к уху и одной рукой касаясь иконок на панели управления.

Тенор Витька полоснул по барабанным перепонкам – его высокий голос всегда казался громче, чем на самом деле. Слава дёрнул телефон, и до него не сразу дошло, что Витя радостно вещает о встрече… с Олькой!

– Ты чего молчал?! Такие новости! – судя по голосу, Витёк был чрезвычайно возбуждён: он не видел Ольку целый год. Слава, встречаясь с Денисом и Витей, постоянно изобретал отмазки, почему она опять не смогла прийти.

– Ты где… – у Славы пересохло в горле. – Вы где? Она сейчас с тобой?!

– Да, потому я и звоню…

– Ну?!

Витя откашлялся.

– Э-э… она плохо себя чувствует. Я увидел её здесь, на скамейке, подошёл…

– Здесь – это где? Что с ней?! – Слава сжал трубку так сильно, что заныла ладонь. Глаза рассеянно бродили по экранам. Перед ним проносились машины – тысячи машин. Тысячи огней переключались с зелёного на красный и обратно. Слава ничего этого не видел.

– На «Детской ярмарке». Я не знаю, она стала такая… красная. Мы вызвали скорую.

– Нет!

– Почему нет? Они… Да вон они, уже идут!

– Витя… – губы онемели и едва шевелились, но Слава надеялся, что Витя всё-таки его слышит. – Не отпускай её. Ей нельзя в больницу, понимаешь? Нельзя! Они увидят, что у неё нет последнего чек-апа и сделают анимограмму…

– Ну и что?

– У неё биполярное расстройство, – прошептал Слава. – Вить… ты же понимаешь, если они узнают… Мы же прятались все эти месяцы!

Витя молчал. Слава слышал голоса на фоне – несколько человек переговаривались, задавали Вите вопросы. Поздно! Слишком поздно!

– В какую больницу её повезут?! – крикнул Слава.

– В центральную, пятую. Подъезжай, – тихо отозвался приятель и скинул звонок.

Слава уставился на виджет погоды и иконки социальных сетей на экране. Быстро сглотнув, загуглил больницу. Перевёл взгляд на карту на экранах.

Павел Георгич со вздохом опустился в соседнее кресло.

– Мне нужно уйти, срочно! – выпалил Слава. Он был уверен, что Павел поймёт. – Форс-мажор!

Однако Павел качнул головой и, не глядя на Славу, бросил:

– Нет.

– Но…

– Нет, не форс-мажор. Извини, я всё слышал, – его руки летали над пультом, и глаза не отрывались от экранов. – Поверь мне… не нужен вам этот ребёнок. Здоровье народа – превыше всего.

Слава прирос к стулу.

– Просто поверь мне, – глухо сказал Павел Георгиевич. – Разве я хоть раз дал тебе дурной совет?

– Но…

– Скажешь, что я тебя не отпустил. Потом, когда всё закончится.

Маленькая точка на карте – это была больница, куда сейчас везли Ольку. Точку окружало плотное облачко светофоров. Слава смотрел то на них, то на Павла и думал, что он мог бы…

У него бы получилось. Павел был ниже и слабее Славы, к тому же Слава много лет занимался борьбой; ему ничего не стоило уложить начальника, прорваться мимо охраны и сбежать. Слава положил руки на панель управления и замер, готовясь к прыжку.

А может, устроить аварию? Слава помотал головой. Нет, ни за что. Тогда он загубит всё, к чему так долго шёл, и это разобьёт сердце маме.

Какого чёрта Олька вообще куда-то поехала?! Ему что, теперь контролировать каждый её шаг? Да с этим никто не справится в одиночку!

Должен быть другой выход.

* * *

Они говорят, у меня давление, и мне приходится верить им на слово. Хочется сесть, но они говорят лежать, а я не в силах спорить. Они говорят и говорят, и всё это больше похоже на шум, чем на слова. Я уже не слушаю, мотаю головой. Такой гул, как будто я провалилась в чёртов осиный улей.

Стены здесь кремовые, белые, бежевые. Потолок светится, слепит глаза. Меня везут, не переставая жужжать про сроки, симптомы, чек-ап… Ах да, соображаю наконец, что они не нашли моей медрегистрации за последний год.

Анимограф гудит в углу – в этой поликлинике он огромный, как шкаф. Никогда таких не видела! Что ж, привет, приятель. Я строго смотрю на него, сдвинув брови. Хочу, чтобы он провалился сквозь пол, но он, зараза, лишь увеличивается в размерах, когда меня подвозят ближе и поднимают с каталки. Хочется кричать, но с губ срывается только бестолковый писк. Они стягивают с меня Славкину рубашку, кружат вокруг с датчиками. Дурацкая шапка-сеточка не налезает на голову. Меня просят распустить косу…

Поднимаю руки, медленно, словно во сне. Знаю, что, стоит отвести глаза от анимографа, и он меня сожрёт. Выплюнет наружу лишь оболочку – кожу, кости, изрыгнёт литры крови и лимфы. Вот и вся Олька. А душа, моя душа – сгинет. Может быть, она сгинула уже давно? С самого начала была с гнильцой, не иначе…

Анимограф скалит электронные зубы. Он похож на гигантскую духовку с экраном вместо дверцы. Ручки и бегунки настроены, провода тянутся ко мне… Чёрт, а я ведь даже не заметила, как коварные датчики присосались к синюшной коже. Срываю их одной рукой, другой – тянусь к ручкам. Делаю вид, что покачнулась, и сбиваю все настройки на анимографе. Ах, как тяжко быть беременной – вздыхаю. Никто не кричит, ведь мне вроде бы плохо и я пациент. Неужели они готовы терпеть любые выходки?

Шапочка щекочет мне уши, проводки холодят шею. Я запускаю пальцы в волосы и со стоном наслаждения сдираю с себя всю конструкцию.

– Осторожно! – верещат вокруг меня мои осы.

А я, словно королева-матка, изрекаю:

– Мне нужно в туалет.

Туалет на том же этаже, но далеко – за тридевять земель. Меня всё везут и везут в кресле, а я смотрю по сторонам, улыбаюсь и кланяюсь. Теперь на мне больничный балахон и всё те же красные тапочки, в которых я вышла из дома. Старая обувь больше не налезает на распухшие ступни, и я бы, кажется, душу продала за пару удобных новых кроссов. Но кому она такая нужна, моя душа?

Анимографу. Он терпеливо ждёт в своей стерильной пещере, когда я вернусь. Но у меня на сегодня другие планы. Я, правда, их ещё не придумала.

В туалете меня оставляют одну. Назойливое жужжание наконец затихает – какое счастье! Я сажусь на широкий подоконник, упираюсь ладонями в откосы. Выдыхаю. Кажется, сейчас меня распнут ради благополучия народа.

За спиной ревёт Москва. Распаляются сирены – скорой помощи или, может, полицейские. Мне так не хватало этих звуков в нашем захолустье, где слышно только, как поют птички и растёт трава после дождя. Пи-и-иу, пи-и-иу… Киваю и раскачиваюсь в такт. Хочется повернуть ручку, увеличить громкость. Где нужно покрутить?

Тяжело поднимаюсь с насиженного местечка. Хватаюсь за раму, дёргаю – и она поддаётся. Вечерний августовский воздух пахнет жизнью: дорожной пылью, грозой и шаурмой. Чёрт побери, это просто восхитительно! Я хочу вцепиться в эту жизнь – в эту, и в ту, другую, что внутри меня. У меня есть на это право!

Халат развевается на ветру, но недостаточно сильно, так что с дороги никто не видит, что там, под голубенькой юбкой. Да и кому на меня смотреть? Я спускаюсь, как хромой аист со сломанным крылом, то клювом, то лапками впиваясь в пожарную лестницу. Голова кружится. Вокруг поют сирены, мир переливается красками, земной шар вертится под ногами. Чтобы за ним поспеть, нужно спешить, бежать и прыгать, тянуться вперёд и вверх, ни за что не останавливаться. Сложная штука – жизнь.

Я всё ближе к земле, когда один красный тапочек слетает и, словно перезревшее яблоко, шлёпается на асфальт…

* * *

Он увидел её издалека – невозможно было пройти мимо и не задержать взгляда. Она болтала босыми ногами, сидя на краю лестничной площадки второго этажа, а на дорожке вдоль неестественно зелёного газона толпились зеваки.

– Пропустите! – он оттолкнул их – обходить не было времени, к тому же в этом была доля какого-то болезненного наслаждения. Капля агрессии, горсть злости – разве они не заслужили?

– Успокойся! Дыши! – он полез ей навстречу, перебирая ногами с бешеной скоростью. Оля неотрывно смотрела на него – стальные глаза смеялись. И это в такой ситуации!.. Он, впрочем, обрадовался её реакции; всё лучше, чем апатия.

Когда они оказались лицом к лицу, Оля впилась в его руку и кивнула. Она доверяла ему – всегда. Под крики и аплодисменты ничего не понимающих идиотов он спустил её с лестницы. Вход в здание был с обратной стороны, и в любую секунду могла появиться охрана. Он не знал, что произошло в больнице, но расспрашивать не было никакого желания. Оля сбежала, кажется, она была в порядке, и это всё, что имело значение. Он нёс её на руках, шагая прямо по игрушечному газону, мимо ворот, парковки, мусорных баков и прикорнувшего на углу попрошайки, в глухой закоулок, где бросил машину. Оленька неловко забралась на пассажирское сиденье. Он метнулся за руль и дал задний ход, чуть не сбив велосипедиста.

Оля лишь скользнула взглядом по человеку в чёрной куртке на чёрном велике – чёртов невидимка! – и опустила глаза. Её руки дрожали, плечи поникли. Он хотел бы заглянуть ей в лицо, считать эмоции, но нужно было следить за дорогой. Ранний московский вечер в конце августа: всем, конечно, срочно куда-то понадобилось.

– Что дальше? – спросила Оля, когда поняла, что он не заговорит первым. А он нарочно молчал, ожидая её вопросов – ему было важно, какой из них она задаст первым. Внезапное «что дальше» на мгновение поставило его в тупик.

– Мы уедем из страны, – наконец произнёс он, включая левый поворотник и внимательно изучая дорогу в зеркало. – Я уже давно достал для тебя паспорт, на всякий случай… Поищи в бардачке.

Она не сразу нашла паспортную карточку среди мелких гаджетов, фотографий и старых чеков, которые он непонятно зачем складировал в машине. А найдя, замерла на целую минуту. Он ждал.

– Реально, виза на выезд. И свежий чек-ап без чёрных печатей, – усмехнулась Оля. – Да ты никак волшебник?

– Ты видишь, что…

– Что ты дал моей новой личности свою фамилию? Ну я же не слепая.

– Так будет проще на границе. Как будто мы семья.

– Я понимаю.

Краем глаза он заметил, что она вытянула из бардачка одну фотографию – осторожно, за уголок. Он повернул голову: с прошлогодней фотки для него улыбалась его Оля. В глазах поволока тревоги, на щеках румянец, волосы пушатся вокруг тёмным облаком, сколько ни собирай их в косу. Она была такой всегда – в семь лет, в четырнадцать, в двадцать один. Она ни капли не изменилась.

Настоящая Оля, – та, что сидела сейчас в его машине, сдвинула пальцы, и на фотографии показался Слава. Уткнувшись носом в её макушку, Ягода смотрел вдаль.

Это был лучший снимок того дня. Благодаря ему он выиграл конкурс и на шесть долгих месяцев укатил от них в Сингапур… Очевидно, зря.

– Динь… скажи, почему он не приехал? – спросила Оля, и вопрос напряжённо повис в воздухе, словно облако прогорклого дыма.

– Не смог, – коротко ответил Денис и сам чуть не подавился собственными словами.

– Не захотел, – констатировала Оля и исключительно медленно, рассчитывая каждое движение, вернула фотографию на место. – Не захотел связываться с психованной.

Денис выехал на магистраль и перестроился в левый ряд.

– Ты не психованная, – сказал он, нащупал её горячую ладонь на голых коленях, едва прикрытых больничным халатом, и крепко сжал. – Просто человек, как и все мы.