Цвет тишины

– А где можно будет посмотреть фотографии?

Он убрал фотоаппарат от лица.

– Я скину их? – сказал он. – Можно на почту? Я их отдам, это само собой?

Вот поди разбери, о чем он вообще говорит.

***

В парке чувствовалась атмосфера заброшенности и отчуждения. Редкие лавочки с растрескавшейся, пооблетевшей краской. Волглые тропинки вместо дорожек. Кривенькие деревца и сухой бурелом. Через этот парк они срезали к общаге. Шли нога за ногу, курили.

На улице опять начинался дождь. Свет померк, тучи затянули небо до горизонта. Теперь Тахти понял, почему весь день лез на стену от боли. Еще утром он надел на колено медицинский бандаж, но он не помогал совершенно. Виной тому был дождь, всего лишь дождь. Менялась погода. Теперь так было каждый раз. А ведь раньше он любил дождь.

Рильке шел быстро. Кому охота мокнуть? Тахти еле успевал за ним. Каждый шаг – это целая история. Колено не сгибалось, от боли он кусал край шарфа. На нем был плащ, до колена, широкий как парус, и Тахти надеялся, что плащ хоть немного скрывал его надломанную походку.

– Идем чифанить? – спросил Рильке.

Его голос казался бесцветным на фоне ветра и серого неба. Воротник пальто он поднял до самых ушей. Тахти кивнул:

– Да, давай.

Обветшалые дворы-колодцы, облетевшая краска на стенах. Если отойти хоть немного с центральной улицы, то оказываешься в совершенно другом мире. Этот мир потрескался и пообтрепался, дома здесь разваливаются, куски старой лепнины катаются по мостовой как ракушки на побережье. Старые дома здесь хочется обнять, обхватить руками, чтобы они не рухнули.

В их крохотной комнате на пятом этаже стоит тугой, насыщенный полумрак. Под мебелью лежат тени цвета угля, глубокие как колодцы. Позвякивает на ветру рама, по ногам тянет солоноватым, зеленым сквозняком. Запах старого дерева смешивается с сырым ветром со стороны моря. Моря отсюда не видно, только стены домов и облетевшие кроны деревьев. И площадь с машинами и помойкой. Вот и весь пейзаж.

Рильке покопался в сумке, вытащил мятую упаковку фунчозы и порционный соевый соус. Откуда-то у Рильке оказались даже китайские бамбуковые палочки. Тахти наскреб по сусекам остатки пересохшего печенья.

– Почти пирушка, – сказал Рильке.

Тахти не понял, шутит он или нет. Он набирал в чайник воду. Фильтр давно засорился, и струйка текла еле-еле, только что не капала. Вода была невкусная, жесткая, с привкусом осадка. Из-под крана еще хуже, поэтому они пользовались вот этим фильтром, притворялись, что от него есть толк.

Размокшая фунчоза распространяла теплый, сладковатый запах. Без соевого соуса есть фунчозу практически нереально. Из-за присутствия этого запаха и отсутствия какого-то вкуса. Это как грызть размокший теплый мел. Тахти залил ее соусом. Фунчоза остыла моментально, чай почти моментально. Чай стоял в чашке белесый, мутный. На языке оставался привкус не то извести, не то ржавчины. Ржавчина с бергамотом. Rust grey.

– Вода здесь, конечно… – сказал Тахти своей кружке.

– Я тебе скажу, как это называется, – сказал Рильке.

– Как?

– "Забей и ешь".

Из окна в комнату затекал чистый северный свет. На лицо Рильке удачно падала светотень. За его спиной покачивался полумрак. Идеальный кадр на черно-белую пленку.

Главное достать фотоаппарат, убеждал Тахти сам себя. Просто достать и сделать кадр. Всего-навсего.

В коридоре было шумно. В коридоре всегда было шумно, но сейчас шум нарастал, словно к их двери двигалось небольшое подвыпившее войско. Войско вошло без стука. Они просто открыли дверь и ввалились внутрь.

Их было много, они заполнили собой всю спальню, шумные, говорливые, беспокойные. Они забирались на кровать с ногами, Олави лег и стал листать журнал, который принес с собой. Нона принесла с собой печенье, и минут через пять его не осталось, а Тахти заново кипятил воду для чая.

Юстас включил магнитолу, и стало еще шумнее. Они хозяйничали в их комнате, словно это был их дом. Рильке не обращал на это никакого внимания, а Тахти это казалось странным. Вот так брать чужие вещи. Он не был против, нет. Просто он….

А что он?

Они были дома. Каждый из них. В любой комнате, в любой ситуации. Все они. Кроме него.

Камера так и осталась в рюкзаке.

5

***

В тот вечер пошел снег, ложился огромными белыми хлопьями на город, и город становился чистым, белым. Словно стиралось все старое, и город забывал, становился сонным, чужим, незнакомым. Весной снег растает, и город начнет с чистого листа. Чего с него, города, возьмешь? Ему до лампочки, что между ними было.

Они по очереди рассказывали смешные истории из детства. В подобную игру они играли на курсах. Когда это было? Казалось, целую вечность назад, целую жизнь назад. Уже и не вспомнишь. Тогда они по очереди выходили к доске и рассказывали только что подготовленный монолог. Аату, преподаватель на курсах, называл эту игру «невидимый микрофон». Потому что они передавали этот микрофон друг другу, пока все не расскажут. Тогда особенного веселья в игре не было, но потом, в кафе, они переделали ее на свой лад, и стало весело. Рассказывать смешные истории – само по себе уже весело. Просто выходишь в центр. Просто рассказываешь. Можно выбрать любую.

– Теперь ты, – сказал Сати.

Тахти встал и занял его место. На него смотрели все, и все спокойно ждали. Это стало правилом: дать спокойно собраться с мыслями. На занятиях никогда не было достаточно времени, чтобы подготовиться как следует. Они всегда спешили. Поэтому когда стали встречаться в кофейне, не торопили друг друга.

Сейчас Тахти был особенно им за это благодарен. Спускаться в архив собственных воспоминаний было для него сложно, порой болезненно, порой невыносимо. До этого он слушал Сати, и не подумал о чем-то, что мог бы рассказать сам. На его столике осталась стоять кружка с недопитым кофе. Внезапно, нелогично ему захотелось вцепиться в нее и пить кофе, а не рассказывать истории. Он смотрел на нее так неотрывно, что в итоге Киану подвинул к нему кружку. Тахти сделал глоток чуть теплого кофе. Ирландский раф. Что-то между какао и кофе. Теплый как вязаный шарф, в который можно закутаться, спрятаться, и никто тебя не найдет.

– Мы тогда поехали все вместе на острова, – заговорил он, наконец. – Две яхты, три кемпинговые палатки, большой шатер около костра. Такое, полупоходный пляжный отдых. А стояли в бухте, яхту поставили в небольшой заводи, где начинались плавни. Ну а там, где болота, знаете, трава по пояс, тишь, птицы, все время что-то шуршит. Как-то мы ужинали, и я рассказал, что в таких вот заводях водятся горные львы.

– Кто? Горные львы? – переспросил Фине.

– Горные львы. Ну, знаешь, те, которые жили раньше в Карелии, еще до ледникового периода. А потом вместе с тем, как ледник менял ландшафт, они спустились к воде. И теперь живут в тихих заводях.

– Львы, – Фине улыбался. – В заводях.

– Так они отлично плавают, – пояснил Тахти. – Ныряют даже, могут надолго задерживать дыхание. Они поскольку львы, хищники, питаются змеями, цаплями и туристами.

– Ничего себе, – Твайла рассмеялась. – И кто-то в это поверил?

– О да, – сказал Тахти. – Один приятель. Я видел, как он на лодке греб вечером к яхте. Потом он рассказал мне, что не мог всю ночь уснуть, потому что боялся, что его съедят горные львы.

– Они вообще бывают? – через смех переспросил Сати.

Тахти улыбнулся.

– Нет.

Дверь на кухню приоткрылась неслышно, словно качнулась на ветру. Серый присел на ступеньку около бара, серый силуэт на фоне серого полумрака. Поскольку бар был приподнят, а сам зал оказывался пониже, можно было вот так сидеть на ступеньке около барной стойки. Серый часто там сидел, когда в зале никого больше не было. У него в руках была объемная кружка, то ли чай, то ли кофе. Сати помахал ему рукой и показал на свободный стул около стола, но Серый остался сидеть где сидел.

– Я бы тоже испугалась, – сказала Тильда.

– Ты вроде не из пугливых, – сказал Сати.

– Ну знаешь, такое себе, ночевать на улице, – Тильда пожала плечами. – Кто знает, что там к тебе из леса выйдет.

– Например, индовидные собачки, – сказал Тахти.

– Это еще кто? – спросила Тильда.

– Эти хоть бывают? – Сати уже вытирал слезы от смеха.

– Бывают, да, – Тахти кивнул с самым серьезным видом. – Ночами они выходят из леса и рыскают в поисках добычи. Еще выдергивают колышки из палаток.

Фине рассмеялся, и теперь они хохотали в голос – он, Сати, Киану, Тори, Тахти.

– Не смешно, – сказала Тильда.

– Что за собачки? – переспросил Киану. – Как ты сказал, недовидные?

– Индовидные, – Тахти произнес это слово через смех. – Вообще – это енотовидная собака. Они действительно существуют. Только мне вот тоже их как индовидных описали, так я чуть ли не вервульфа себе представил. Думал, не засну.

– Жестко, – сказал Фине.

– В первую ночь да, не по себе, – сказал Тахти. – Потом, правда, выяснилось, что енотовидные собаки в тех краях не водятся. Можно было спать и ничего не бояться. Ну, разве что гадюк.

– Вот тебе и живая природа, – сказал Фине.

– Ты видел там гадюк? – спросил Киану.

– Конечно, – сказал Тахти. – сколько раз. Идешь, а она из-под ног выползает.

– И?

– Стоишь и любуешься, красивая же.

Тильда прикрыла глаза и обхватила себя руками, и Тахти улыбнулся. Он никогда не понимал страха перед змеями, пауками и тараканами, но относился к любым страхам с уважением. Своих страхов хватает у всех. Возможно, бояться змей намного проще, чем одиночества.

Фине показал руками, как змея открывает рот, чтобы укусить, захватил руку Тильды, она вскрикнула от неожиданности, шлепнула его ладонью по плечу, и все, включая ее, рассмеялись. Тахти обернулся и увидел, что Серый тоже улыбается. Он поймал его взгляд.

* Теперь ты.

Серый замер и только смотрел на него, и улыбка медленно таяла на его лице. Тильда за спиной Тахти что-то выговаривала Фине, больше в шутку. Тори прошептала что-то, что Тахти не расслышал. По полу проскрипела ножка стула. Серый медленно указал на себя.

* Я?

Тахти кивнул.

* Твоя очередь.

Серый замер с застывшим в руке жестом, кружка в другой руке накренилась под опасным углом, но Серый этого не замечал. Тахти кивнул в сторону их импровизированной сцены. Серый не двинулся с места. Звуки за спиной Тахти постепенно стихали. Сначала голос, потом шепот, потом шорох одежды. Через пару мгновений наступила полная тишина.

– Тахти? – услышал он за спиной неожиданно хриплый голос Сати.

Серый медленно встал. Медленно поставил кружку на барную стойку. Хенна смотрела на него, в полумраке ее почти не было видно. За спиной Тахти спрессовывалась кромешная тишина. Серый стоял и смотрел на них. Тахти улыбнулся ему приободряюще. Серый не улыбнулся в ответ. Он медленно спустился в зал, придерживаясь рукой за барную стойку. Замер перед Тахти, поднял руку, и уронил неоформленный жест. Одно бесконечно долгое мгновение они смотрели друг на друга. В глазах Серого Тахти читал смятение и страх. Улыбка погасла.

За спиной Тахти отодвинулся стул. Серый смотрел на Тахти, потом куда-то за его спину, снова на него. Кончики его пальцев подрагивали, так и не оформляясь в слова. Он развернулся и убежал в кухню, довольно сильно хлопнув дверью.

– Серый… – позвал Тахти бессмысленно.

Тахти пошел за ним в кухню, закрыл дверь. Серый копался в огромном рюкзаке. Тахти моргнул светом, чтобы привлечь его внимание. Серый посмотрел через плечо, выпрямился и теперь стоял перед Тахти, на его лицо упали волосы. Он снял фартук, на нем были полинявшие голубые джинсы и растянутая футболка, которая была велика ему на пару размеров. В руках он держал свитер, лопапейсу, серый, с белым узором, его вечный свитер. Синяки покрывали все руки, от желтых, старых, до черных, свежих.

* Что не так? – спросил Тахти.

Серый молчал. В его глазах читалось столько всего, только он ничего не говорил. Кавардак мыслей сбивал с толку. Серый покачал головой. Его грудь ходила ходуном. Тахти так и стоял около двери. В зале слышались голоса, через дверь слов было не разобрать, только тембр. Кто-то толкнул дверь, но Тахти не дал ее открыть.

* Ты злишься – почему?

Серый с шумом втянул воздух. Надел свитер. Он тоже был велик ему, доходил почти до середины бедра. Старая, закатанная лопапейса. На сером фоне узор почти не было видно. Тахти поднял раскрытые ладони.

* Я не злюсь, – сказал Серый.

Тахти ни разу не видел у него таких рваных, угловатых жестов. Обычно его руки двигались так плавно, будто он играл с невидимыми птицами. Сейчас он бросался в Тахти жестами словно дротиками. И попадал. В самую грудь.

* Злишься. Я вижу. Почему?

* Отстань.

Серый отвернулся от Тахти и снова полез в рюкзак. Огромный, туристический, литров на семьдесят пять. Серый пытался запихнуть в него папку с рисунками. И она не помещалась.

Тахти опять мигнул светом. И мигал, пока Серый не повернулся к нему.

* Что?

Его руки тряслись.

* Извини, – сказал Тахти.

За спиной Тахти, под дверью, собралась небольшая толпа. Дверь то и дело толкали, и Тахти навалился на нее всем весом, чтобы ее не открыли. Кто-то стучал; Серый этого не слышал, а Тахти игнорировал. У Серого завибрировал телефон. Он запихнул его в карман, не отвечая.

* Я не понимаю, что не так, – сказал Тахти. – Что бы ни было, извини.

* Не понимаешь?

Теперь Серый улыбался. Эта улыбка больше напоминала слезы, только без слез. Плакать стыдно, особенно если ты мужчина. Да и вообще кому угодно. А улыбаться – улыбаться не стыдно. Придраться не к чему. Кто-то стучал в дверь, сильно, по спине Тахти шла вибрация. Тахти ударил ладонью по двери со своей стороны.

Щеколда. Он задел ее рукой. Со внутренней стороны двери оказалась щеколда. Тахти закрыл ее.

* Объясни мне, – сказал Тахти. – Пожалуйста.

Серый дернул плечами, все с той же страшной улыбкой. Снова схватил свою папку. Она не помещалась в рюкзак, потому что он был набит битком. Сверху лежала какая-то одежда, форма, как потом догадался Тахти. Серый запихнул-таки папку, и теперь пихал туда книгу. Тахти мигал светом. Снова и снова. Серый его игнорировал. В дверь стучали. Тахти оставил в покое выключатель, подошел к Серому и коснулся его плеча. Серый не обернулся. Тахти коснулся снова, и Серый стряхнул его руку.

Да выслушай ты меня, мысленно кричал Тахти. Но Серый пытался зашнуровать рюкзак. Тахти развернул Серого за плечи. Серый все еще держал в руках книгу. «Язык жестов», его вечную книгу. Говорить ему было неудобно. Он попытался отпихнуть Тахти, Тахти попытался ему что-то сказать, Серый не слушал. Книга выпала из его рук, обложка отвалилась, несколько страниц разлетелись по полу. В дверь продолжали барабанить.

Тахти наклонился, чтобы поднять книгу. Серый его пихнул, не ударил, только отпихнул от себя.

* Прости, – Тахти повернул к нему раскрытые ладони.

Серый бросил все как есть, куски книги на полу, взъерошенного Тахти, свои вещи. Его грудь ходила ходуном. Он пронесся к двери, дернул ее, но она была заперта. Тахти поднял с пола книгу – страницы, обложку. Он потянул за руку Серого, оттащил его от двери. Серый попытался вырваться, вцепился в руку Тахти так сильно, что Тахти закричал от боли. Книга снова упала к их ногам. Тахти пытался отцепить руку Серого, Серый не отпускал, и они толкались, наступали на рассыпанные страницы.

Дверь открылась, на пороге оказался Сати с ножом в руках, он вскрыл ножом замок. Из-за его спины выглядывали Хенна, Фине, Киану, Тильда.

– А ну прекратите это, – крикнула Хенна. Сати кинул нож на коробки и шагнул внутрь.

Серый ее не слышал. Тахти слышал и проигнорировал. Его схватили под грудь и живот, оттащили от Серого, практически заломали, до боли вывернув руки. Браслеты и перстни. Это Сати. Тахти не сопротивлялся, позволил себя скрутить. Ребята растащили их в разные стороны. Серый стоял взъерошенный, в перекошенном свитере. На его плечах лежали руки Фине. Грудь Серого ходила ходуном, сам он смотрел в пол. На полу до сих пор лежала книга – обложка отдельно, часть выпавших страниц разлетелась и лежала у их ног. На одной из страниц отпечатался след от ботинка. На иллюстрации два указательных пальца соприкасались и поворачивались. “Ache”, боль.

– Чтобы здесь мне никаких драк, – сказала Хенна. – Нашли место.

Серый ее не слышал. Тахти кивнул.

– Сати, переведи потом Юдзуру.

– Да, хорошо, – услышал Тахти голос Сати над ухом.

– Простите, – сказал Тахти хриплым шепотом.

Серый накинул куртку, не застегивая, набросил на плечо рюкзак и вышел из кофейни быстрым шагом. Брякнул колокольчик приглушенным, подсиповатым звоном. Тахти смотрел Серому вслед, на кружку, которую Серый оставил на краю барной стойки, на Хенну, на дверь. Со спины послышались быстрые шаги, его грубо оттолкнули в сторону, и на лестницу выбежал Сати. Тахти повернулся к ребятам, сбитый с толку. Тильда смотрела на дверь, ее плечи скруглились, сутулые и напряженные. Киану замер с кофтой Сати в руках.

Тахти побежал к двери, споткнулся о стул, и стул упал с тяжелым лязгом, и Тахти не остановился, чтобы его поднять. Он вылетел на лестничный марш под сорванное бряцанье колокольчика. Тихо. Он не услышал ни шагов, ни голосов, только свое собственное надломное дыхание. Он побежал вниз по ступеням, почти соскальзывая с полированного камня, его заносило на поворотах, и он бежал дальше, пока не оказался у входной двери. Под дверь намело снега, тянуло ледяным сквозняком. В холле не было никого. Тахти положил руку на дверную ручку, и этот миг, перед тем, как он откроет эту дверь, тянулся невыносимо тяжело и долго. Сердце заходилось рваным ритмом, воздуха не хватало. На улице стоял колкий мороз, а ему не хватало воздуха.

Он распахнул дверь. Волна ледяного воздуха окатила его, прошла сквозь одежду, и у Тахти перехватило дыхание. На улице никого не было. Он стоял около входа, заставляя себя дышать, и всматривался в темноту ночи. Ни Серого, ни Сати. Где-то вдалеке, на другой стороне улицы, мужчина гулял с собакой. Единственный темный силуэт на фоне белого города.

Ветер кидал в лицо жесткий, колкий снег. Ветер трепал волосы. Ветер пробрался под толстовку ледяным потоком. Тахти начало трясти. Он стоял и ждал, что они вернутся. Что он увидит их среди домов и редких фонарей.

Только теперь он вспомнил, что можно просто позвонить. Он нырнул рукой в карман, но телефон остался в кафе на столе. Он не пошел за ним. Вместо этого он вышел на улицу и пошел сначала в одну сторону, мимо старых домов и желтых фонарей, потом в другую, мимо закрытой школы и лысого парка. Снег летел в лицо, и вдалеке город был укутан им, словно плотным туманом. Он смотрел так внимательно, как только мог. Но нет. На улице их не было.

Он вернулся к кофейне. Дверь по-прежнему была распахнута, скрипела на ветру проржавевшими петлями. На порог намело снега. Тахти зашел в подъезд, прикрыл за собой дверь, и в этот момент на него обрушилась тишина. Только теперь он почувствовал, что замерз, замерз напрочь, и его трясет, и руки такие холодные, что перила на лестнице кажутся теплыми.

Ему оказалось невыносимо сложно подняться по лестнице. И не потому, что нога не слушалась, и колено ныло и не сгибалось. Сложно, потому что там он вернется к тому, от чего ушел, к непонятной дыре в груди, к взглядам и молчаливому осуждению. И отчаяние, эта бескислородная паника, накроет его окончательно. Он шел все равно. Он был должен с этим встретиться. Он хотел понять, что произошло. И все исправить. Если еще что-то можно было исправить.

Перед дверью в кофейню он остановился, и сердце колотилось у самого горла, кривым, сорванным ритмом. Он дышал, и слышал собственное дыхание, и воздуха не хватало. Он положил руку на дверную ручку, и рука дрожала и не слушалась. Он открыл дверь, брякнул над головой колокольчик. Этот звук всегда радовал его, но сейчас от него становилось только холоднее. Он потревожил тишину, он вошел без спроса. И теперь не мог переступить порог, остановился около входа. Киану стоял одетый около барной стойки. Тильда собирала сумку.

Парка Тахти висела на вешалке около входа, его вещи так и лежали, нетронутые, на столе. Его тетрадь, его кружка с недопитым кофе, его телефон. Его телефон!

Киану посмотрел на него, но ничего не сказал. На его бледном лице тенью лежала усталость. Вокруг него облаком висела та бесконечная тоска, которая сопровождала его день за днем, даже в те редкие моменты, когда он смеялся. Сейчас ее можно было потрогать руками – черный полумрак теней, густой, соленый. Он крутил в руке неприкуренную сигарету, Хенна ему что-то говорила, так тихо, что Тахти не слышал. Тильда подхватила сумку и пошла к выходу.

– Пока, – сказала она Тахти тихо, на ходу.

– Пока, – сказал он.

– Пока, – Киану кивнул ей.

Тахти прошел к столу и взял в руки телефон, снял блокировку экрана. Одно новое оповещение. Тахти открыл его, тыкая в экран дрожащими пальцами. Серый. Пусть это будет сообщение от Серого. Или от Сати. Пожалуйста. Его руки стали такие холодные, что экран не сразу распознавал касания.

Сообщение прислал банк. Напоминание, что он должен был в ближайшее время внести плату за общежитие. Других оповещений не было.

Тахти написал Серому. Сначала через интернет, потом отправил сообщение. Ни одно из них не было доставлено ни через минуту, ни через две. Тахти слишком волновался, чтобы ждать дольше. Он позвонил Сати.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, оставьте сообщение…»

Тахти оборвал вызов, подождал пару минут, позвонил снова. То же самое: абонент не абонент.

Киану вернулся к столу, подхватил сумку. Он ходил со спортивной сумкой, но никогда не говорил, что занимается спортом.

– Будешь читать мораль? – спросил Тахти.

Киану покачал головой.

– Хоть ты объясни мне, что сейчас произошло? – спросил Тахти.

Он был готов к грубости, к тому, что Киану будет кричать, хотя он никогда не слышал, чтобы Киану повышал голос выше полушепота. Когда Киану заговорил, его голос звучал тихо и мягко.

– Он не слышит, Тахти. Он на инвалидности. И он очень переживает, только не показывает этого.

– Я никогда не считал Серого инвалидом, – сказал Тахти. – Считал скорее иностранцем.

Киану улыбнулся бледной, едва заметной улыбкой.

– Для него все выглядит иначе.

– Как что?

– Над ним издевались из-за того, что он не слышит. Он долго был один. Он всегда пытался общаться на равных, но он не может. Хочет – но не может.

– И Сати… – Тахти потер лоб ладонью.

– Сати считает Серого братом. По большому счету, кроме него у Серого никого нет.

– Я ведь не хотел, чтобы так все выглядело.

– Я знаю.

Киану все время натягивал рукава до самых пальцев. Тахти так делал, чтобы от него отстали с бесконечными расспросами, когда у него после Соуров были сбиты руки. А Киану? Что произошло с ним?

Тогда Тахти ничего про него не знал. Он узнает. Узнает даже больше, чем будет рад узнать. Но пути назад уже не будет.

– Что мне делать? – спросил Тахти еле слышно.

– Поговори с ним, – спокойным голосом посоветовал Киану. – Поговори с Серым. Он умеет слушать. Пожалуй, лучше многих слышащих.

– Я всегда думал, что он такой же, как все.

– Он такой же как все, – сказал Киану. – Только – ты скажи ему об этом.

– Да я пытаюсь, – Тахти указал на свой телефон. – Не могу дозвониться. Но я, да, я дозвонюсь. Спасибо тебе.

– Меня тебе не за что благодарить, – Киану кивнул в сторону двери. – Я пойду. Автобус скоро.

– Конечно. Пока. Спасибо все равно.

Киану улыбнулся своей грустной солоноватой улыбкой.

– Пока.

Глаза у него были печальные-печальные.

Когда Киану ушел домой, унося на плечах клубящийся полумрак, Тахти подошел к Хенне и попросил позвонить Сати.

– Я волнуюсь, – сказал он. – Он не отвечает на мобильный. И Серый тоже. Юдзуру. Не могу дозвониться.

Хенна кивнула и даже немножко улыбнулась. Она позвонила Сати с городского телефона. После, наверное, десятого гудка он снял трубку.

– Сати? Привет, это Хенна. Ты оставил в кафе свою куртку. …. Да, ладно, тогда уберу в шкаф. У тебя все нормально? …… а у Юдзуру? ….. Он с тобой? ……. А, понятно. ….. Да. …… Точно все хорошо? …… Ладно, давай, пока-пока. ….. Хорошо, да. …. Пока.

Она положила трубку и улыбнулась Тахти – на этот раз чуть шире.

– Он сказал, что Юдзуру поехал домой. Сказал, что все нормально. И что завтра придет за курткой.

– Вы знаете, где живет Юдзу?

– Он оставлял свой адрес в анкете, поэтому да, – сказала Хенна. – Погоди-ка.

Из-под барной стойки она вытащила потрепанную синюю тетрадь в клетку. На обложке маркером кто-то от руки написал слово «графики». Она отлистала тетрадь до текущей недели.

– Юдзуру завтра будет во второй половине дня. Может, тебе просто прийти сюда?