Цвет тишины

Тахти помолчал, кивнул.

– Да, возможно.

– Завтра будет Айна, но, может, это даже хорошо.

– Да, возможно.

– Юдзуру будет с четырех часов.

– Да, спасибо.

Она закрыла тетрадь.

– Всякое бывает, – сказала она.

Тахти только еще раз кивнул. Ответить что-то он не смог, не смог выговорить ни слова. Что-то внутри давило и сжималось, ему было сложно дышать. Хенна прошла вдоль стойки и забрала забытую кружку Серого, вымыла ее, вытерла, поставила на полку. Тахти стоял и смотрел на ее руки, и в ушах что-то монотонно гудело.

– Приходи завтра, – сказала Хенна. – Всякое бывает. Уверена, вы помиритесь.

Тахти накинул парку поверх влажной толстовки. Снег в тепле растаял, промочил ткань. Звон колокольчика смолк, и полумрак лестничного марша окутал его со всех сторон.

Еще в кофейне, когда он спускался по лестнице, заболело колено. Как он шел, он запомнил плохо. Как-то спустился, подвисая на перилах, как-то доковылял до остановки. Ждал трамвай, но потом кто-то из прохожих сказал, что ветка снова встала. То ли замело пути, то ли опять оборвало провода. Такое случалось постоянно. Пришлось идти пешком. Кое-как он доплелся до кампуса, как-то поднялся в дормиторий. Как-то оказался в душе, под струями воды, и только теперь заплакал.

Он плакал бесшумно, очень долго, не пытаясь себя остановить или отвлечь. Он, кажется, сорвал какую-то пружину, и его все еще трясло, когда слезы кончились. Он долго стоял, завернутый в полотенце, в душевой, и смотрел на улицу через запотевшее окно, и никак не мог собраться, одеться и пойти в комнату. Он не знал, спал ли Рильке и был ли вообще дома. Не знал, заметит ли он его красные глаза и что он будет говорить, если заметит. Он не знал, придет ли он в тихую сонную комнату, где выключен свет, и где можно будет завернуться в одеяло с головой и отвернуться к стене – или в комнату, залитую светом, с толпой людей, музыкой и бутылками, и тогда ему точно не отвертеться от расспросов.

Он очень устал, он безумно нервничал, у него не было сил объяснять, почему у него красные глаза, почему он два часа торчал в душе, почему он хромает и почему не хочет ни о чем говорить. Все, что он хотел, это дождаться утра, потом как-то прожить первую половину дня, а потом поговорить с Серым, и с Сати тоже, и вообще со всеми, и вот им как раз объяснить, что он не хотел, чтобы так вышло.

Это все потом. Сейчас ночь, сейчас он в дормитории, надеется на то, что в комнате темно, Рильке спит, и ему удастся проскользнуть в спальню незамеченным.

///

Серый носил пару слуховых аппаратов, но никому их не показывал. С ними он слышал громкие звуки, без них – тишину. Ему нравилась тишина. Она была естественной. А еще ему нравилось разговаривать с людьми. Говорить.

Утром он вместе с другими шел в столовую, брал поднос, всегда липкий и кривой, подходил к раздаче. Кухарка пыталась с ним разговаривать, а вокруг было так шумно, что он едва мог разобрать ее слова.

– Па-ибо,2 – говорил он наугад и улыбался.

Когда на плечо ложилась чья-то ладонь, Серый вздрагивал. В то утро он обернулся и увидел за спиной Рунара, их воспитателя. Седые волосы аккуратно зачесаны набок и назад, белая рубашка, галстук, коричневый пиджак застегнут на все пуговицы.

– Доброе утро, – сказал воспитатель.

– Овое уво, 3– сказал он.

– Как ты, все в порядке? – спросил воспитатель.

Кто-то толкнул его в бок, и кружки на подносе съехали на бок. Воспитатель что-то крикнул, и парень извинился – с улыбкой. Воспитатель кивнул.

– Ну, не обижают тебя? – спросил он.

Серый покачал головой.

– Хорошо, я рад. Ты если что, обязательно мне говори.

– Па-ибо, – сказал Серый скорее наугад, потому что услышал только пару слов.

Воспитатель что-то сказал кухарке, она кивнула – и положила Серому двойную порцию слоеных булочек. Серый принял тарелку и взглянул на кухарку – и она соединила в кольцо большой и указательный пальцы. «Окей».

* Вы знаете жесты? – спросил Серый на языке жестов.

Кухарка посмотрела на воспитателя, и тот пожал плечами. Она повторила «окей» еще раз, а воспитатель ему подмигнул. Серый улыбнулся, кивнул и опустил голову, чтобы волосы упали на лицо. Чтобы никто не увидел стоящие в глазах слезы.

Я один.

Он выкрутился из рук воспитателей, которые пытались ему что-то говорить, а он не мог расслышать, унес поднос в самый дальний угол и сел там в сторонке. Подцепил вилкой кусок помидора и положил обратно в тарелку. Есть не хотелось.

Чуть позже к нему подошел Сати. Серый пихал в пакет слоеные булочки. Сати коснулся его плеча, и Серый вздрогнул. Сати улыбался.

– Школьный автобус скоро. Едешь?

Сати говорил погромче, он наклонился поближе к Серому. Серый покачал головой. На Сати были штаны от школьной формы, ярко-зеленая толстовка и жилетка с меховым капюшоном. Капюшон закрывал глаза. Серый остался в шортах и свитере. Школьная форма валялась где-то в недрах шкафа.

– Почему?

– На-эниа эт.4

– Ты хорошо себя чувствуешь?

Серый кивнул.

– На-анно. Наэнна е – эшшу. Оння – эт. Ииатэка – си-аю.5

– В библиотеке? Ты учишься сам?

– Си-аю. Да.

– Понятно. Круто! Ну, пока. Я в школу.

– Ака.6

Он видел, как Сати прошел через шумный зал к дверям, где его ждал Рильке. Они о чем-то заговорили, их голоса тонули в общей какофонии звуков. У Серого начинала болеть голова. Он старался услышать отдельные слова, хоть что-то, но в общем шуме звуки смазывались и терялись.

Булочки он спрятал на лестничном марше, под самым выходом на крышу. Сюда ходил Рильке, поэтому больше никто туда не совался. Теперь можно будет вылезти ночью в окно и бродить по городу, и у них будет еда.

Он спрятался в библиотеке. Самое тихое место. Никогда никого нет. Ровные ряды полок, книги в расшатанных обложках, запах ванили и сладковатой пыли. Кресло у окна, из которого было видно море. Он читал все, до чего мог дотянуться – самый маленький из группы, ему не хватало ни роста, ни веса, ни силы. Он двери-то едва мог открыть. Но здесь, среди молчаливых книг, он чувствовал себя в безопасности. Книги были такими же как он. Они тоже не говорили вслух.

Читать ему было сложно, ему больше всего нравились книжки с картинками – любые, от детских до научных, лишь бы с иллюстрациями. В библиотеке он нашел книгу по биологии, в ней автор сложным языком рассказывал про моллюсков, осьминогов и рыб. Текст Серый не понимал, ему нравились иллюстрации – словно выполненные черной и красной тушью. Иногда он листал детские книжки, ему нравились старые, в расшатанных переплетах. Но чаще всего он перечитывал снова и снова единственную книгу, которую привез с собой. «Язык жестов». Книгу, которую стащил из библиотеки в предыдущем интернате.

Да, в двух слуховых аппаратах он слышал кое-что. Да, он хотел говорить с другими, о как он этого хотел. Он старался слушать, он пытался читать по губам, он тренировался произносить слова – ночью, когда никто его не слышал. Но его все равно переспрашивали, не понимали и в конечном счете выключали из беседы. Он старался говорить со всеми так, как говорили они. Единым потоком слов, перебивая друг друга, о как бы он хотел говорить так же. Но не мог. Он протягивал к ним руку – и в конечном счете его руку отбивали ударом наотмашь, и он оставался один.

Говорить на языке жестов было легче. Книга помогала ему, настолько затрепанная и зачитанная, что название на обложке едва угадывалось. Он знал ее, казалось, наизусть. Но толку от этого было всего ничего.

Разговаривать на языке жестов ему было не с кем.

Вечерами они часами бродили по побережью с Сати и Рильке, собирали ракушки. В общей спальне ракушки прятались везде – на подоконниках, на столе вместо пепельницы, на полках среди кружек, термосов, носков и свечек. Они выкладывали их в определенной последовательности, по виду, по размеру, по цвету. В спальне пахло солью, пахло морем. Сати приносил свои в ладонях, он – в подоле свитера.

– Исо на-ол,7 – сказал Серый и улыбнулся.

– Ого, вот это крутяк, – сказал Рильке и указал на большую раковину. – Это стромбида.

Рильке говорил не так внятно, как Сати. Его слова были беглыми, они всегда куда-то спешили, нервничали и соскальзывали, и Серый едва успевал их разобрать.

– Оми-да8, – кивнул Серый.

Они стояли по щиколотку в воде, и ледяное море ползало вокруг их резиновых сапог. На ветру полы плащей хлопали по ногам. Шарф Сати размотался, один его конец плавал в море.

Серый улыбался. Тогда он еще мог улыбаться. И не боялся подходить к воде.

***

На улице мело второй день. Город стал белым. Белые дома, белые улицы, белые люди. Ветер кидал в лицо снег, видимость была почти нулевая. Тахти накрутил шарф до носа. Он так и ходил в парке Наны, но против такого ветра никакая одежда не помогала. А ветер дул здесь всегда, ледяной, соленый, со стороны моря. На ветру все остывало моментально. Поднимай воротник или нет, кутайся в шарф или нет, зима здесь строгая, грубая, вымораживает все моментально.

Тахти шел как мог быстро. Не столько потому что ему было холодно, этого он как раз почти не чувствовал. Там, выше по улице, была кофейня. Серый. И повисший между ними еще не состоявшийся разговор.

Ночью он практически не спал. Ему повезло – в комнате, когда он туда вошел, было темно. Рильке не было, и Тахти проскользнул на свою половину, спрятался под одеялом. Он притворялся спящим, когда в половине первого вернулся Рильке. Тахти завернулся в одеяло с головой, как гусеница в кокон, отвернулся к стене и старался дышать спокойно и ровно. Рильке не включил верхний свет. На цыпочках прошел к своей постели и включил ночник, отчего в комнате стало теплее. От его шебуршения, от осторожных шагов, от того, как он уронил куртку, как приглушенно выругался и как потом постоял, прислушиваясь, разбудил он Тахти или нет, от того, как тихо-тихо разделся и лег, Тахти делалось больно где-то в груди. Больно и одновременно тепло, хотя руки так и не согрелись. Тахти лежал в полумраке их комнаты и слушал уютное шуршание Рильке, его уже такое знакомое присутствие, и хотя он притворялся спящим, он был рад, что он не один в комнате.

Конечно, он не станет говорить об этом с Рильке. Не повернется и не спросит, где он был, потому что тогда Рильке увидит его лицо, его красные от слез глаза и нос, а это то, что Тахти не был готов показывать никому вообще. И тем не менее – он был рад, что в этой комнате он не один, что Рильке здесь. Знакомое присутствие живого существа, уже по-своему родное присутствие, его баюкало и успокаивало. Как утешение. Оно ничего не меняло, только облегчало переносимость боли. Тахти даже сам не осознал, что улыбался, пока слушал, как Рильке чуть слышно передвигается по их темной маленькой комнате, как он готовится ко сну, как поневоле присутствует там, куда большинству путь заказан.

Они жили в этой комнате с конца лета, не так уж давно. За это время Тахти успел узнать привычки Рильке, его образ жизни, его реальность так интимно, что он уже казался человеком, которого знаешь всю жизнь. Начиная от предпочтений в еде, любимых книг и вечной привычки засыпать с включенным светом, до времени на душ, фасона белья, разговоров во сне и непостижимого количества косметики.

В этом не было ничего особенного. Люди, которые живут под одной крышей, так или иначе узнают такие вещи. Вот только Тахти всегда жил в семье, и узнавать так близко, так интимно другого человека казалось сродни допуску к военной тайне.

Есть, однако, тайны, к которым сам Тахти допуск не выдавал никому. Первая в этом списке – это травма его колена. И чем дольше они жили с Рильке под одной крышей, в одной комнате, чем спокойнее относились к постоянному присутствию друг друга, тем сложнее для Тахти становилось ее скрывать. Он не хотел вести себя странно, и бывали такие моменты, когда он проходил на грани фола. Переодеться при Рильке он не мог, потому что тот мог увидеть шрам, который остался после операции. Надеть при нем суппорт он не мог по той же причине. Говорить на определенные темы он тоже не мог. Пока что его способы срабатывали. Он то вставал пораньше, то выбирал момент, когда Рильке выходил из комнаты, то одевался при закрытых шторах, а суппорт надевал потом в туалете. Это самое простое и в общем-то единственное, что он мог придумать. Вот только время шло. Чем больше времени проводишь с одним и тем же человеком, тем интимнее знаешь его жизнь. Как долго еще Тахти сможет скрывать? И как поведет себя Рильке, если узнает? Есть вещи, у каждого они есть, о которых не хочется рассказывать никому.

Пока Тахти шел по улице, все было ничего. Напряжение начало накатывать, когда он подходил к кофейне. Трамваи сегодня ходили, пусть и в час по чайной ложке, но он специально пошел пешком, хотя на ногу было тяжело наступать. Он хотел устать, чтобы нервное напряжение перешло в физическое, чтобы стало легче. Он не понимал толком, почему так нервничал. В принципе, ничего особенного не произошло. Ну, разозлился на него Серый. И Сати, очевидно, тоже. Ну накосячил он. С кем не бывает, в самом-то деле. Поговорит, объяснит, и все будет нормально.

Логично. Вот только сердце было не на месте. Под логикой находился пласт ощущений, которые невозможно было описать словами. Даже просто идентифицировать. Ощущение подспудной угрозы? Пустоты? Предательства? Отчуждения? Вины? Все вместе и ничего конкретно. Он только понимал, что наступил на какие-то грабли, намного более болезненные, чем простая обида. Расковырял какой-то старый нарыв, и теперь неизбежно встретится с последствиями.

За стойкой была Айна. В зале не было никого.

– Привет, – сказал Тахти.

– Привет-привет, – сказала Айна.

Сказала приветливо и ровно, улыбнулась, как всегда. Тахти гадал, знала ли она про вчерашний вечер. Рассказала ли ей Хенна. И если рассказала, то что. Он повесил парку на вешалку около двери. Постоял немного, осматриваясь и успокаивая колотящееся сердце. В тайне надеясь, что Серый выйдет в зал. Серый не выходил.

– Юдзуру здесь? – спросил Тахти.

– Еще нет, – ответила Айна.

Тахти посмотрел на часы. Без пятнадцати пять. Он опаздывал на смену на сорок пять минут. Впервые опаздывал.

Тахти прошел по залу, поставил сумку на подоконник. Вернулся к Айне, присел за барную стойку.

Пока она шумела кофемашиной, брякнул телефон. Тахти в сотый, наверное, раз смотрел, как готовился раф. Ничего, в сущности, сложного, а дома такой не сваришь. Да и было в этом что-то богемное, ламповое, пить кофе в кофейне, насквозь пропахшей кофейным зерном, ванилью и жженым сахаром. Грубый, едкий, теплый запах. Как будто ты немножко дома.

Айна поставила перед ним кружку. Тахти обхватил ее руками – горячая, успокаивает. Приятно.

– Юдзу написал, – сказала Айна.

Она стояла, склонившись над их столом, и тыкала пальцем в экран. Ногти у нее были ровные и аккуратные.

Тахти сидел с противоположной стороны барной стойки и стучал пальцами по кружке.

– Его сегодня не будет, – сказала Айна. – Пишет, что приболел.

Тахти написал Серому. Через сеть, через мобильного оператора. Все сообщения остались непрочитанными. Тогда он выпытал у Айны его адрес. И поехал к нему домой.

Район – спальное захолустье. Битые фонари, потрепанные многоквартирные коробки. Темные улочки, пьяные люди, круглосуточные ларьки с паленой выпивкой. На большее рассчитывать, выруливая своими силами, вряд ли есть смысл. С тех пор, как Тахти переехал в Лумиукко, в таких местах он бывал до неприятного часто. Он надел свою самую суровую гримасу, натянул на голову капюшон, пошел быстрым уверенным шагом. Авось, сойдет за местного. Меньше всего ему сейчас хотелось пересекаться с настоящими местными.

Атмосферное было место. Фактурное. С душком прокисшей жизни и втоптанных в грязь желаний. Ветхие дома, которые никогда не будут реставрировать и однажды просто снесут. Снести такие районы управа обещала давно. И они все стояли и стояли. Собирали опасную, неконтролируемую атмосферу беспредела, агрессии и упадка. От таких мест мурашки бегут по коже.

Хотя по-своему аутентичное местечко. Было бы здесь попроще, Тахти достал бы камеру и сделал пару кадров полуразваленных обглоданных пейзажей. Камеру, конечно, не достал. Во-первых, он приехал не для этого. А во-вторых, ему не нравилась вон та компания на спортивной площадке. Батарея пустых бутылок на столике для пинпонга. И то, как они использовали слова для связки мата. Поэтому он только ускорил шаг.

Многоквартирный дом в шесть подъездов стоял в стороне от главной дороги. Во внутреннем дворе разместились облезлая детская площадка, импровизированная парковка и помойка. Тахти прошел до шестого подъезда, самого дальнего. Фонарь возле него не горел. Напротив черными коробочками лепились гаражи. Он потыкал в домофон, и кнопки не отреагировали. Дернул дверь. Оказалось, открыто.

В подъезде воняло мочой и тухлятиной, на пролетах валялся мусор, окурки, бутылки. Тахти поднялся пешком на третий этаж. Облезлая дверь в выцветшем дерматине. Облезлая зеленая красочка на стенах. Облезлые двери лифта, на котором он не поехал. От греха подальше, еще застрять здесь не хватало.

Тахти позвонил в дверь. Тишина. Позвонил еще раз. Тишина.

Кто-то парой этажей ниже вышел на лестницу покурить. Слов не было слышно, только тембр. Двое мужчин и женщина. Голоса пьяные, слова для связки мата. Тахти написал еще одно сообщение Серому. Позвонил еще раз в дверь, потом постучал. Тишина.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Знаком * выделяется прямая речь на языке жестов. Так будет во всей книге.

2

Спасибо.

3

Доброе утро.

4

Настроения нет.

5

Нормально. Настроение есть – езжу. Сегодня – нет. Библиотека – читаю.

6

Пока.

7

Еще нашел.

8

Стромбида.