Властитель груш

– Сегодня утром к капитану одной лодки приходили двое в зелёных кушаках. Громилы ткачей. Капитан много задолжал банку Дьяубергов. Ткачи сломали ему левую руку и правую ногу. Ребята в доках говорят, мастеровые давно для цвергов деньги выбивают. – Ганс оторвал взгляд от крошек, приподнял могучие плечи до загривка и подытожил: – Всё.

Штифт коротко кивнул и повернул голову к окну.

– Эгберт, мастеровые – твоя работа.

– Ну, в цех-то попасть не так просто, – голос Эгберта был низким от природы и приглушённым от привычки; лучше для увещеваний за кружкой и соблазнения и не придумаешь. – Но мне дали работу в красильнях, на той стороне Рёйстера. Вайду, кошениль11 и остальное дерьмо с причалов перетаскивать и размешивать.

– То-то тут вонь, как в сральнике, – пробормотал Йохан.

Ганс сдержанно улыбнулся, Штифт жестом велел шпиону захлопнуться и кивнул Тихому, чтобы тот продолжал.

– Всеми мастеровыми заправляет гроссцехмейстер Дирк Ткач. Я его не видел, но мужик суровый, говорят. К ткачам и красильщикам стража вообще не заглядывает – они и так по струнке ходят. А бузотёров сами же решают на месте. К тем, кто шибко любопытный, это тоже относится, между прочим.

– Мой пьянчужка рассказывал про Колёсного Дирка, – мысленно Ренато вернулся к дурно пахнущему источнику сведений по имени Уве и потянул за нужные имена. – Вроде как по молодости людей прибивал к колёсам и спускал по откосу в реку. Это он?

– Угу. Только сам Дирк уже никого не прибивает. За него это зять делает, Вернер Фёрц. Он же – командир цехового ополчения. Зелёные кушаки самые крутые фёрцовы ребята носят – вот их и шлют, когда порядок навести надо. В Красильном Углу есть один притон. Его содержит какой-то Лелуй или Лелой – валон на подхвате у Даголо. В ткацком квартале – ни винокурен, ни кабаков, скука смертная. Ну, зато уж там-то ничем не воняет.

Итак, в весёлый сад Даголо как в сточную яму, вырытую в центре города, со всех сторон стекались жаждущие выпивки, игр и продажной любви. Штифт восстановил в памяти старенький план Кальвара, мысленно изображая на ней примитивные картинки: трущобные крысы с юго-востока, ткачи с северо-востока, купцы, лавочники, капитаны и другие солидные бюргеры – с северо-запада.

Юго-западный край Сада граничил с полноводным Рёйстером – там склады с бренди и сырьём для оного, а за рекой, где вдоль берега располагались красильные мастерские, для тамошнего люда держали отдельный кабачок. Видимо, чтобы красильщики не бегали ночью из Сада домой через мост и не тонули спьяну… Или чтоб просто не шлялись.

Оставалось ещё одно место – холм на севере Кальвара, именованный «Застеньем». Прежде за этой стеной от остального города пряталась городская знать. Казалось бы, заслать агента туда должно было быть сложнее всего – только вот стену давно уж разобрали, когда закладывали помпезный собор.

– Язва, твой черёд.

Третий агент допил грог и потянулся на сундуке, как кот, прежде чем начать доклад:

– Ну-у, так уж вышло, что у герра Лодберта фон Манцигена недавно пропал с концами один лакей, – вполне довольный собой, Йохан подмигнул Пареньку. – Я показал охренительные рекомендации, которые вы мне нарисовали, и меня приняли с распростёртыми объятиями. Хозяин давал обед в честь епископа и Речной Вдовы и ни в коем разе не желал ударить в грязь лицом.

– Хорошо…

Ренато поднял руку, жестом призывая Язву к краткости. Дай волю этому ловкому прощелыге – он до утра может соловьём заливаться, рассказывая, с каким изяществом поднёс варёное яйцо епископу Кальварскому, а также сколько служанок фрау фон Манциген охмурил за три недели.

– Что за вдова?

– Так в лакейской кличут Гертруду цу Машвиц, тётку епископа, – «лакей» ухмыльнулся, подставляя кружку под кувшин в руках Паренька; Штифт показал тому ладонь, чуть наклонённую к горизонту: налей немного. – Древняя карга с голоском самой громкой половицы. Много земли по обоим берегам Рёйстера, за городом, много садов. Она стала кальварским казначеем, когда старика цу Машвица сочной титькой насмерть придавило. Должен был их старший, у местных патрициев так вроде принято, но он деньги считать не умеет – так тратит, без счёта.

Комнаты прислуги в богатом доме – источник слухов настолько роскошный, что даже ветеранам-попрошайкам с ним трудно потягаться. Правда, лакеи и служанки чаще обсуждают всякую грязь, чем политические сводки, но хороший агент никакой кормёжкой не брезгует.

– Так в магистрате все должности переходят по наследству? – Паренёк перевёл взгляд с Язвы на Штифта.

– Видать, так, – рассеянно протянул Язва, рассматривая что-то на дне кружки. – Манциген командует стражей, Машвиц считает денежки, семья Терлингенов выставляет бургомистра – у этих больше всего земли вокруг города. А на епископской кафедре патриции друг за дружкой кружком ходят. Но сдаётся мне, Штифт, что в той шикарной домине на правой вершине холма магистрат чаще для вида собирается, чем для дела.

– Ты подслушал что-то на обеде?

– Ну-с, о делах они на обеде не говорили, а после с собой в кабинет меня не звали… Но они упоминали об игре, на которую Лига, – он осёкся и поднял со значением палец, –собирается, значит, в воскресный день, после вечерни. Вдова сказала, ей не терпится увидеть, какое платье напялит королева со Двора Чудес. Капитан сказал, что карлики ему намекнули, что хотят от Лиги солидарности, а епископ ему, что о цверговских хотелках они переговорят позже. И что у него тоже есть предложеньице. Меня они не очень-то стеснялись, когда это всё тёрли. Просто дворянская болтовня за барашком.

Ренато поднялся из-за стола, медленно прошёлся до одной стены, заложив руки за спину, затем повернулся и пошёл обратно. Хотелось размять затёкшую ногу, но ещё сильнее он чувствовал то лёгкое покалывание в ступнях, что рождалось от жажды действия, звало поскорее пуститься в погоню, разнюхать и выследить.

– Постарайся узнать, где будет игра. Нас никто не позовёт, конечно, но хоть устроимся где-нибудь на чердаке, поглазеем.

Он остановился в шаге от столика и снова обвёл взглядом мужчин.

– Хорошо, ребята. Вижу, казённые пфенниги не зря прожираете.

– С голода не пухнем, – гулко отозвался Тихий, потирая длинную шею с торчащим кадыком.

– Что до меня, – старший агент продолжил бродить, – я немного покрутился по Саду и трущобам. Здесь всем распоряжаются банды Пьетро Даголо и Рудольфа Тиллера – оба раньше наёмничали. Но Даголо тут давно, «бароном» себя величает, а вот Тиллер – всего года полтора. Он сперва помог отбить медные копи у герцога Арлонского, а после задавил бунт кальварской бедноты. Под Даголо несколько капитанов. Курт Мюнцер, тоже старый ландскнехт, держит самую большую винокурню. Готфрид Шульц организует игры. Агнетта Беккер заведует борделями. Баронов сын, Карл, помогает присматривать за всей этой шоблой. И ещё тот Лелуй из-за реки. Думаю, кого-то из них удастся завербовать…

Контакты из Хафелена вполне ясно указали, кого именно, но такими соображениями делиться нужды нет. Во-первых, остальным в их работе от них ни жарко, ни холодно, зато будет соблазн выболтать, если кто-то попадётся. Во-вторых, сперва самому нужно проследить и убедиться. А пока…

– Продолжайте наблюдать. Язва – от тебя жду подробностей об игре. Заодно разнюхай, кто из патрициев на кого зуб точит. Ганс, мне нужны имена купеческих старшин и цвергских банкиров. Эгберт, придётся подмазаться к зелёным кушакам. С этого момента ты в глубокой нужде и ищешь работу посерьёзнее, чем дерьмо для красителей таскать. Если повезёт, они тебя испытают. Если не повезёт…

Остановившись, Штифт глубоко вздохнул.

– Просто поостерегись. Это всех касается. В этом городе все со всеми договорились и все за всеми следят. Нам это только на руку, если слишком быстро не совать нос во все щели. Не заставляйте меня рыдать и ловить в канале ваши раздувшиеся трупешники, ладно?

Ему ответили короткими смешками. Ну, разумеется, никто никого вылавливать не будет. Раздувшиеся трупешники из канала вынесет в Рёйстер, а там они поплывут до самого Хафелена и сгинут в море. Если по дороге не запутаются в прибрежных камышах на радость крестьянам Речной Вдовы.

– Здесь больше не собираемся. И вообще никаких сборов без нужды. Тихий, передаёшь всё через Паренька, остальными я займусь сам.

«Угу», – буркнул Ганс, допивая остатки грога. Йохан с необычайно плотно сомкнутыми губами просто кивнул. Эгберт пристально наблюдал за чем-то между ставней.

– Ну, всё – собрание кончено, пора разбегаться. Вы ж не ждёте, что я вместо мамаши напутствие вам прочитаю?

Йохан отпустил напоследок скабрезную шутку, которую услышал от конюха герра Лодберта, и первым спустился в окно, как и пришёл. Эгберт и Ганс не спешили – нельзя всем разом выпархивать, как вспугнутым уткам.

– Что я буду делать? – спросил Паренёк, когда Штифт смотал верёвку и закрыл окно за Язвой.

– Продолжишь строить из себя пилигрима – у тебя неплохо выходит. Эгберт, есть за рекой какая-нибудь святыня, пускай даже самая засратая?

– У красильщиков целая часовня есть, – Эгберт поморщился, с суровым видом скрещивая руки на груди. – А мне ещё долго придётся эти ваши дерьмовые подначки терпеть, да?

– Пока зелёный кушак не повяжешь.

«Мастеровой» отмахнулся и пошёл к лестнице вниз, а глаза старшего агента снова нацелились на юношу.

– Целая часовня – это прекрасно, там и встретитесь через… четыре дня. До тех пор как раз успеешь по другим святым местам пройтись. Поболтай с голью, которая милостыню выпрашивает. Постарайся сойтись с кем-нибудь из клира и узнать, что епископ вертит с бандами и банком.

– Я думал о левистерианских банях… – Старший шпион кивнул, предлагая «пилигриму» продолжать. – Братия в Кальваре развращена и нестойка к соблазнам. Если они в доме чистоты торгуют плотью, наверняка будут те, кто и информацию продаст.

– Паренёк-то далеко пойдёт, – проворчал Ганс, неловко отодвигаясь от столика.

Он перекинул через локоть куртейку, помахал рукой и тяжело загромыхал по лестнице. Штифт машинально кивнул одновременно и на прощание, и в знак согласия.

– Да, хорошо придумал. Займись завтра же. А сейчас запри дверь.

Оставшись на время в одиночестве, мужчина подошёл к наблюдательному посту Эгберта и тоже заглянул в узкую щель. «Докер» удалялся вниз по улице неторопливой, чуть покачивающейся походкой.

– «Лисы», так нашу братию назвали, – задумчиво проговорил Штифт, услышав осторожные шаги Паренька позади. – Хорошо, что эта кликуха везде разошлась. На такого медведя теперь мало кто подумает.

– По-твоему, у местных настолько скудное воображение?

Юноша с сомнением заглядывал в кувшин, явно подумывая, не плеснуть ли остатки грога вслед Язве. Ах ты Господи, какая щепетильность!

– Непьющий пилигрим в этих краях странно выглядит, – заметил мужчина и протянул кружку.

– Людям нравится, когда я прошу колодезной воды и говорю по-книжному. Не бойся, я помню, что уже не в школе. И из канавы меня не напоят.

«Это точно, не в школе», – признал Ренато и по привычке заглянул в оттопырившийся широкий рукав рясы.

– Подтяни шнурок в рукаве, – велел он вслух, указывая кружкой на стилет12. – Это им не так понравится.

Паренёк хмыкнул и отступил с пустым кувшином, но смолчал. Да, уж наверное, о такой мелочи он и сам мог бы позаботиться, но от замечания старшего ни один агент ещё не помер. Зато от пренебрежения оными – сплошь и рядом. Пусть уж лучше сопит сколько влезет. Перед сном лучше считать обиженных, чем мертвецов.

Платёжный день

Когда-то давно, когда в Грушевом Саду ещё росли груши, а Карл и на свет-то не появился, Палаццо Даголо в центре этого района носил совсем другое имя – не валонское, более северное и благородное. Но этот благородный герр и его потомки не смогли принять новый Кальвар, а потому и поминать их не стоило.

Принадлежавший им особняк Пьетро Даголо превратил в резиденцию и твердыню, благо любой патриций13 считал своим долгом даже в пределах города строить дом по канонам крепости и обносить его солидной каменной стеной, что задержит взбеленившуюся чернь ещё эдак на полчасика, пока хозяин не перетащит в большой дом резные лавочки и мраморные вазы из садика.

Дела шли хорошо, так что со временем дом перестроили, добавив ему южного стиля. Матушка обожала все эти терраски и галереи с колоннами, каменные цветочки и рюшечки, полукруглые окна с облицовкой из грубо тёсаных камней и хитро выложенные карнизы. Жаль, не успела посмотреть – но отец посчитал делом чести довести всю работу до конца.

Даже сад между домом и стеной облагородили, хотя поначалу барон и сопротивлялся: теперь в палаццо можно было не только прятать сокровища и выдерживать осаду, но и закатывать пирушки для важных граждан. В последние несколько лет исключительно этой цели крепость и служила.

Ничего удивительного, что в припекающий полдень громилы в сторожевом домике у ворот по обыкновению приятно проводили время с колодой карт и одной из пташек фрау Беккер. Дачс, угловатый боец, отяжелевший от караульной службы, помахал рукой Карлу и Эрне – он сидел лицом к воротам:

– Эй, Карл! Мы играем в «Шесть сердец», и Сик скоро уж будет ставить портки. Сядешь вместо него?

– Позже! – Даголо махнул рукой, не сбавляя шага. – Папаша у себя?

– Где ж ещё, – проворчал старшина, притягивая к себе женщину. – У него там тоже… пара горячих цып. Может, и с тобой поделится.

Эрна многозначительно фыркнула; Карл молча ринулся к дому, яростно отбивая каблуками ритм по цветной плитке. В нутре гудело пламя праведной ярости, призывавшее к действию. Оно заставляло двигаться так, будто у тебя четыре ноги вместо двух, и заодно злиться на неторопливую спутницу.

Хорошо ещё, что она не присела у розового куста. С ехидной волчицы сталось бы, не поясни он в самых крутых выражениях, насколько серьёзен повод.

Распахнув створки дверей в обеденном зале, Карл к великому облегчению застал отца за обедом, одного во главе длинного стола. Лишь рыжий верзила Штофельд, хранитель баронского тела, наблюдал за трапезой, подперев ладонью челюсть. Было бы досадно ждать под дверью спальни, пока он закончит развлекаться с «цыпами».

– Отец!

– Карло-о-о!

«Барон» Грушевого Сада взмахнул здоровенной обглоданной костью, утёр тыльной стороной ладони жир с пышных усов. Большущие синие глаза сощурились, фокусируясь на появившейся следом женщине.

– И Эрна-а! Да вы вовремя! Штоф рожу морщит от моего угощения. Хотите курочки?

Он бросил кость на тарелку, схватился длинными жилистыми руками за тушку огромной птицы, зажаренной целиком. Такого крепкого старика, как он, надо было ещё поискать, и всё же ему пришлось изрядно напрячься и выпучить глазищи, чтобы оторвать впечатляющее крыло – по крайней мере втрое больше, чем у самой откормленной курицы с любой фермы близ города.

– Речная Вдова передаёт привет из колоний, – пояснил он происхождение чудища и шумно отхлебнул из большого кубка. – Готов спорить, такого вы не то, что не жрали, даже не нюхали!

– Я не голоден, – сухо отрезал Карл.

Его взгляд зацепился за кувшин с вином – только сейчас он вспомнил, что не пил с самого утра, а меж тем внутреннее пламя неплохо сушило глотку. Он пересёк зал, бросил свою шляпу рядом на стол с отцовской и плюхнулся по правую руку от него.

– А я б откусила от этого дракона! – заметила Эрна, внимательно рассматривая шляпный парад.

Стянув со стриженной головы берет со скромным белым пёрышком, она аккуратно примостила его рядом с вычурными южными уборами и с довольной гримасой примостилась слева от барона.

Лукаво улыбаясь, он протянул ей ломоть тёмного мяса со слоем жирка и зажаренной до хруста шкуркой в пупырышках, а затем повернул голову к сыну.

– Ты навестил наше место в Красильном Углу?

– Угу, – промычал Карл, глотая вино; он поставил полупустой кубок на стол и добавил через мгновение: – Там по-прежнему кошмарно. И никто ничего не спёр, просто один из людей Лелеотто идиот, красильщики его обсчитали. Хочешь знать, что мы с ним сделали?

– М-м… – многозначительно протянул барон, пережёвывая мясо. – Да нет, мне плевать. Просто скажи, всё ли схвачено?

– У Лелеотто – всё схвачено.

– А не у Лелеотто?

В отцовских глазищах читалось трезвое и осмысленное внимание. Самый подходящий момент, чтобы сказать. Карл покосился на телохранителя; тот ответил по-детски невинным взглядом. Ну, нет, уж этот точно не растреплет.

– Меня беспокоит Гёц Шульц.

– Ох. Да ну? Что он такого сделал? Вломил вчера Курту и хвост распустил? Так он же наш долбаный чемпион! Надо уважить его триумф. Или ты… – Отец демонстративно повернул голову к Эрне, медленно осмотрел её от шрама на лбу до груди, едва угадывавшейся за бычьим колетом, затем снова уставился на Карла. – О, нет, только не говори, что вы из-за неё сцепились!

Женщина зашлась смехом и поперхнулась; Даголо-младший только нахмурился.

– Я знаю, что Трефы тебя деньгами засыпают, но я уверен: их вожак верен только себе, а не нам… И уж точно не Кальвару.

– Боже, Карл! – Эрна фыркнула, протягивая руку за кувшином. – Говоришь так, будто мы при дворе кайзера в Верелиуме. Гёц – организатор игр, торгаш и контрабандист в пятом колене, ты от него хочешь… чего-чего? Верности до гроба?

– Вчера вечером он встречался с Мюнцером в «Боврисе». Тот пришёл прямо туда с разбитой харей и парой своих.

– Интересно, – произнёс барон уже с самым серьёзным видом. – О чём болтали?

– Несомненно, – ввернула женщина, – сговариваются, как оттяпать по шмату от твоего сладкого грушевого пирога. И схарчить в одно рыло.

Отец захохотал, запрокинув голову; даже рыжий мордоворот ухмыльнулся, но тут же очистил лицо, едва кинув взгляд на Карла.

Приятно сознавать, что умеешь состроить достаточно свирепую гримасу. Приятно было бы, если б эта вздорная швабра не вытерла о него палец только что. Выждав, пока старик успокоится и смахнёт весёлую слезу с щеки, младший Даголо сухо проговорил:

– На кой ляд им ещё встречаться? После того, как один другого уложил?

– Ну-у… Или же Гёц этого барана позвал, чтоб внушение сделать? – Барон глубоко вздохнул и хмыкнул, откидываясь на спинку кресла. – Тебя это беспокоило?

– Трефы за последний месяц наняли восемь новых солдат.

– Разумеется – я ведь поставил их на ипподром, им нужно поддерживать порядок.

– Альфи Ренер две недели назад сдристнул в Хафелен, к родне Шульца.

– Небось, будет клянчить скидку на сахар, пряности и масло для их младшего сынишки. Или гостинцы для шульцевой матушки повёз…

– Альфи возвращается сегодня вечером.

– И что?

– Надо его встретить и спросить.

– Срань Бёльсова, Карл! – заорал барон и шарахнул ладонью по столу.

Изукрашенный кубок подскочил на месте и выплеснул немного вина, но затем ловко опустился обратно на ножку. Отец знал цену деньгам и потому умел в припадке ярости молотить по столу так, чтобы ничего не упало и не побилось.

– Так и норовишь мне плешь проесть, прям как мать твоя, проводи Единый её душу! Хочешь, чтоб я вот так, на ровном месте сцапал Валета моего лучшего капитана и допросил его?!

– Нет, я сам всё сделаю…

– Нет, не сделаешь, мать твою!

Чувствуя, как кровь отходит от лица, Карл умолк и под столом сжал пальцы в кулак с такой силой, что ногти впились в кожу. Отец вспыхивал быстро и громко, как порох, и с этим ничего уж не поделаешь – остаётся только переждать. И в следующий раз сказать что-то более убедительное.

– Ну, – буркнул отец, обращаясь уже к Эрне, тихонько обгладывавшей до сих пор крылышко, – а ты что скажешь?

– Я-то? Думаешь, он меня в свои дела посвящает? – Женщина опустила глаза к кубку. – Веди он себя подозрительно, я бы заметила, но он же самый нормальный из твоих людей. Если какие заговоры и плетёт, тебе понадобится бригада цвергов, чтоб из его твёрдой башки что-то выколупать.

Даголо-старший вытер пальцы о пёстрый дублет, задумчиво почесал рябой нос, подкрутил усы. Вспышка угасла. Лицо его понемногу принимало нормальный смуглый цвет, глаза спокойно рассматривали птицу, так что сын решился снова заговорить – негромко, но твёрдо:

– Я не просто так воду баламучу, я прикидываю – и ты тоже прикинь. Такая жадная и расчётливая скотина – Королём себя величает, ничего себе! Его семья весь Хафелен под себя подмяла, и с имперским префектом у них давно всё схвачено. Не вечность же под тобой шестерить его сюда заслали? А кайзер спит и видит, как бы Кальвар обратно к рукам прибрать и пошерудить у нас в закромах, ты сам говорил. Если имперские крысы в наш город полезут, в чей подвал они первым делом заберутся, а?

Отец отодвинул тарелку и стиснул пальцы на кубке; скривившись, он выдавил не столь уверенно:

– Дерьмо.

Он, разменявший пятый десяток в прошлом году, сохранил до сих пор крепкие руки, широко расправленные плечи и ясный ум, скорый и на расправу, и на подсчёт выгод. И всё же последние несколько лет он не крошил черепа и ни за кем не гонялся. Зато проводил изрядно времени за ломящимся столом в шумной и пьяной компании – своей небольшой армии и сочных месканских девок, чьи вываливающиеся из нескромного выреза прелести бросали глубокую тень на вольный город Кальвар со всеми его привилегиями. И уж Карл-то был обеими руками за то, чтобы чего-нибудь накатить и кого-нибудь пощупать. Да только как можно весело предаваться пороку, когда вот-вот в зал твёрдой железной походкой войдёт сам кайзер и прикажет: «А теперь выворачивайте-ка карманы на мою новую кампанию!»?

– Это хорошо, если ты можешь загодя крысу учуять и готов разделать её для примера, – медленно проговорил отец. – Но что, если нет? Гёц хорош. Без него доход с лошадей, драк и игр убудет – да и Бёльс бы с ним, но ты не думал, какие выводы остальные сделают? И что скажут торгаши, у которых дела с Хафеленом? Если уж Гёц на нас втихаря пику точит, этим только повод дай нам под дверь кучу навалить.

Злость тихонько бурлила где-то глубоко внутри. Снаружи Карл пытался излучать мрачное спокойствие и ждал, что же родитель скажет ещё. Вот только тот продолжать не спешил.

– Так что насчёт Альфи? Я ж не буду ему ногти рвать, только…

– Нахрен Альфи, – отрезал барон, сердито взглянув на него. – Думать забудь его трогать. В воскресенье он ведёт игру Лиги. А если не будет, эти козлы мне плешь проедят. Займись лучше нашим Шульцем. Паси его дальше. Убедись, что он действительно под меня копает, или с имперскими сговаривается, или… или любое другое говно замыслил. Если виноват – устроим ему трибунал долбаный, чтоб все усекли, но до тех пор – ни-ни, это ясно?

– Угу.

Карл покорно склонил голову, подавляя желание устроить трибунал прямо сейчас. Даголо-старший уже смотрел на Эрну:

– Поможешь ему, чем сможешь… Приволочь королевскую задницу, например, если потребуется. – Он наклонился вперёд. – Это ведь не будет проблемой?

– Конечно же нет, – она попыталась придать сержантскому голоску выражение мягкой дочерней угодливости. Получалось так себе – сержант очень уж выпирал: – Захочешь эту задницу – приволоку её тебе, как любую другую.

Одним махом Карл допил вино, подлил ещё, встал из-за стола и снова опорожнил кубок.

– Мне пора. По делам.

Он сгрёб шляпу, едва не зацепив отцовскую вместо своей, и направился к выходу той же походкой, какой нёсся по плитке не так давно.

– Ступай.

– Штоф, плесни-ка мне кларета, – донёсся до его ушей голос Эрны. – Я это так не прожую… Зубы уж не те. Скалюсь больно много.

– ‘от верно! Давай, хлебни и расскажи что-нибудь старику. Я тут со скуки помираю!

Карл не слушал. Нахлобучив шляпу на голову, он на ходу несколько раз сжал и разжал пальцы правой руки, левой придерживая неистово бьющийся о ногу меч. Зуд стал просто нестерпимым. Унять его можно было только срочно начистив чью-нибудь поганую рожу, и Бёльс его раздери, если он не найдёт такую в ближайший час.

Точно так же, стиснув пальцы на гарде меча, метая молнии глазами и размахивая правой рукой на каждом шагу, он снова ворвался к сторожам-игрокам. За столом сидело не четверо, а только трое, если, конечно, не считать девку на колене Дачса. Сандро Болт, давний приятель отца, что-то проворчал по праву старшинства, остальные же притихли.

– Где Стефан? – рявкнул Даголо-младший, обводя комнатушку взглядом.

Проклятье, ну, разумеется, его тут нет – на кой ляд Стефану торчать тут на страже целый день?

– Сидит у Мамаши со своими, наверное, – взволнованно ответил Дачс, приподнимаясь со стула. – А чё случилось-то?

– Один должок надо вернуть… М-мать, Сик, а где портки?

Светловолосый громила ответил ему мрачным взглядом из угла. От избытка чувств после слитой партии он побледнел, отчего ещё заметнее стали оспины на толстом угристом носу и жирный рубец на левой щеке. Молча Сик кивнул на старшину и почесал волосатое колено.