Властитель груш

– Тут, капитан.

Колум замер в шаге от стола, обвёл капитанов лисьим взглядом и лениво стянул чёрный берет с головы.

– Какой улов?

Носатый потряс мешочком. Мелочёвка, что у кого нашлось по карманам. Вот тем и плохи спонтанные поединки. Если люди идут работать, а не глазеть, серьёзные деньги никто с собой не потащит.

– Одиннадцать пфеннигов с мюнцерят, двадцать пфеннигов и четыре талера7 – с ребят Даголо…

– Сколько-сколько? – На протянутой ладони среди потёртых двушек, трёшек и увесистых грошей8 лежали настоящие белые монеты. Архиепископ Аргебуржский с талера показал Готфриду благочестивый жест и отвернулся боком, обратно в чеканную позу.

– Карл, ты против меня ставил, что ли?

Франт пожал плечами. Колум помахал беретом и вежливо произнёс:

– Спасибо, герр Даголо, сегодня я буду спать не один.

Да уж действительно, только шлюху и можно на эти слёзки купить. Делец отодвинул мясо, одним махом проглотил то, что оставалось в кружке, и поднялся из-за стола.

– Недожарено, – хватит вкуса крови на сегодня. – Пускай Мясник сам это жрёт.

– Не станешь отца дожидаться? – буркнул Карл с набитым ртом.

– Дойдёшь сам до Вихря, или Берта позвать? – добавила Эрна, окидывая его внимательным взглядом.

Будь мессер Шульц человеком более сентиментальным и наивным, попытался бы разглядеть в этом вопросе заботу – но для этого слишком уж хорошо он её знал.

– Ждать не буду, папенька. По дороге не свалюсь, маменька. Другие вопросы? Нет? – Он нахлобучил на голову чёрный берет – такой же, как у Колума, только украшенный кованой железной трефой. – Тогда мне пора сделать ещё денег.

***

По счастью, своим кусочком Грушевого Сада Готфрид мог управлять, сидя в кресле и держа одной рукой что-то холодное у головы. Какое-то время. Во всяком случае, пока каждый, кого с этого кресла нельзя окинуть пристальным властным взглядом, не начнёт чувствовать себя слишком независимым и ничем ему не обязанным. Трефы – банда небольшая и сплочённая, в какой-то мере даже «приятельская». Пока она оставалась такой, у их капитана в запасе всегда имелось достаточно времени, чтобы оклематься после боя.

В Кальваре много людей, и каждый усердно пашет, как завещал Господь всякому нормальному человеку. Пускай от сохи его и отделила уж пара-тройка предков. А после праведных трудов всякий нормальный бюргер9 желает дать себе волю, отдохнуть всласть и немножко впасть во грех, чтоб было о чём рассказать на исповеди в седьмой день. Пропустить бренди или хоть кружку пива, поблудить, метнуть карты или кости, поставить на лошадь и поорать на ипподроме, молотя кулаком по ограждению; для тех же, кому хотелось крови, в Кальваре дрались псы, петухи и люди. И за всем этим тоже нужно кому-то приглядывать.

Двадцать лет назад лихой кондотьер10 Пьетро Даголо любезно предложил свою кандидатуру и перевешал конкурентов на грушах, которые в Грушевом Саду тогда ещё не повырубили окончательно. Так валонский авантюрист стал видным герром в вольном городе далеко к северу от родных краёв. Кальвар рос на привилегиях, как на дрожжах, и маленькое владение Даголо росло вместе с ним. Теперь ему потребовались собственные «вассалы», чтобы управлять делами, пока сам «барон» сидит в помпезном особняке и утирает сливки с седых усов.

Трефам, скромным и сметливым ребятам в тёмных костюмах и лихо заломленных беретах, достались несколько кабаков и лавок, а ещё закладная контора, в которой Король Треф и расположил «ставку». Самый простой расчёт – где больше всего денег и проще всего оборону держать, там и надо спать. С кинжалом под подушкой и парочкой громил в соседней комнате.

Тем не менее, вечером того же дня Шульц проводил время не там, в блаженной полутёмной тишине наедине со златом, а в трактире «Вихрь Бовриса» на противоположной стороне улицы. Именно сюда местные обычно и залетают радостным вихрем, узнав, что их лошадь пришла первой… или неторопливо заходят с хмурыми рожами при любом ином исходе.

Во внушительном зале «Вихря» и пили, и спорили, и резались в карты за тонким бортиком, отделяющим для порядка игорный угол. Много людей, много шума – совсем не то, что нужно голове после пары отменных затрещин, но «королевская приёмная» – маленькая пристройка к залу, выдающаяся на улицу – как раз на этот случай была обшита со всех сторон толстенными досками. И ещё чтобы никто не услышал лишнего снаружи.

И на случай, если кто-то ухитрится протащить в кабак аркебузу и наугад пальнуть сквозь дверь. Как хороший организатор игр, Готфрид старался предусмотреть все варианты.

Распахнулась маленькая дверца, прорезанная между пристройкой и баром – чтобы не гонять мальчишку за добавкой каждый раз, а просто протягивать руку и орать на трактирщика лично. Данек как раз просунул в окошко широкую плоскую рожу и озабоченно сообщил:

– Самогонщики здесь!

– Курт пусть заходит, остальным пива налей. Только пива. И кружку сюда, – бросил Гёц, откладывая конторскую книгу. Записи о деньгах – каким же ещё увлекательным чтивом занять себя в ожидании? Почему-то от душеспасительных книжек прибытки не растут.

Через минуту Мюнцер протиснулся внутрь, громко сопя, сжимая в кулаке поблекший солдатский берет. Тёмные волосы с густой проседью торчали во все стороны, словно у дверей кабака он долго мялся и чесал макушку и лишь затем решился зайти.

Оценивающим взглядом одного левого глаза он окинул Короля Треф и крякнул:

– Клянусь Святым Дидериком, отлично выглядишь!

От любого другого такие слова прозвучали бы откровенной издёвкой. Но на мясистом лице самогонщика уже расцвели три впечатляющих синяка, правый глаз заплыл вовсе, а расквашенный нос покраснел вдвое круче, чем обычно. Под вечер вместо чёрных волосков из ноздрей торчали во все стороны кусочки губки.

Не дожидаясь приглашения, великан плюхнулся напротив и указал пальцем на губку.

– Неплохо ты меня разукрасил, признаю. А это что же, мне? – Подняв кружку со стола, он заглянул внутрь, пожал плечами и сделал солидный глоток. – Ну, нос-то воротить не буду, но это… Гм… Это ты что же, умаслить меня думал? Этим?

– Просто вежливость. Мои ребята сняли с твоих пару грошей, когда ты лёг.

Кроме того, смазанный пивом разговор и потечёт легче… И больше шансов, что упрямец наконец будет слушать не только себя.

– Я надеюсь, ты намерен нашего уговора держаться?

– А ты меня сюда клятвы давать позвал, что ли? – Уцелевший глаз Курта опасно сощурился, но Готфрид покачал головой. – Конечно. Уговор есть уговор. Заплачу я уроду жадному. Но, Гёц, Единым клянусь – он нас несправедливо обдирает!

Палец самогонщика поднялся к потолку и принялся выписывать в воздухе угрожающие кренделя.

– Люди недовольны, Гёц. Старик совсем краёв не видит. Я с каждого талера почти половину отдаю! Давно пора поискать барона получше. С Тиллером всё было уже на мази…

– Курт, Курт, – Шульц поднял руку. – Я тебя утром не просто так лупил. Теперь я буду говорить, ага?

– Ну, валяй, ссы мне в уши, гауптманн, – проворчал Мюнцер нехотя, возвращаясь к пиву.

Гёц вздохнул, прикидывая, как бы проговорить всё необходимое, пока кружка не опустела.

– Ты и Тиллер в Кальваре люди новые и явно не сечёте, как тут всё работает. У нас тут не дворянская вольница. Хочу тому присягаю, хочу другому – эту хрень для рыцарей оставь. Здесь всё давно схвачено наверху. Даголо варит бренди, поит мужиков, торгует шлюхами, организует игры и ставки – в другие дела не суётся, но и другие к нему в Сад не лезут. Пока была война, Тиллер был Кальвару полезен, потому Лига его и приняла. Но за шашни с тобой он в любой момент может вылететь жопой вперёд. Скоро ему об этом напомнят, и он уговором с тобой подотрётся. А потом придёт Карл с Эрной и Бертом. И запихнут они тебя в одну из твоих новеньких бочек вниз головой. Улавливаешь мысль?

– Стелешь-то ты гладко, – буркнул Курт, шумно отодвигая от себя кружку.

Готфрид, не отрывая взгляда от расплывшейся рожи, протянул руку к дверце, распахнул её и пару раз с силой хлопнул ладонью по столешнице. Через миг ему просунули вторую порцию, которую он тут же водрузил на стол перед ухмыльнувшимся самогонщиком.

– Удобно как устроился, – подняв кружку, он добавил: – Это я про Старика. Ты-то у него в любимчиках ходишь, да, Гёц?

– Одной рукой он даёт мне скачки, а другой повышает сборы со всех игр, – сухо отрезал Шульц, затем раскрыл учётную книгу на середине и подвинул её на середину стола. – Вот, полюбуйся, если не веришь.

Мюнцер смотреть не стал. Только отпил и вздохнул.

– Ах, ну надо же – не меня одного имеют! Ну, и кто же нам, сирым и убогим, поможет? Пойдём к этой твоей Лиге на поклон? Или, может, с утра попрёмся в собор вместе со старухами, у Единого защиты просить?

– А никто нам не поможет. Проблема наша – нам и разгребать. Пока Старик у руля, всё будет так, как он решил.

Великан молчал, задумчиво болтая пиво в кружке. Думал. Осторожничал. Наконец, прищурив глаз, медленно произнёс:

– Малыш Карл устал ждать?

– Карл? – Готфрид демонстративно фыркнул. – После утреннего ты думаешь, что он справедливость восстановит?

– Я думаю, – с хитрым заговорщическим видом Курт придвинулся к столу и многозначительно понизил тон, – когда папка врежет дуба, молокососу нас слушать, если он не хочет со Стефаном и другими быками носиться по всему Саду и каждую дыру пальцем затыкать.

– Ну, что же, Курт, план прекрасный, – похвалил Готфрид, качая головой, – Был бы, будь Карл алчным соплежуем. Придётся нам обойтись без него.

– Нам, значит?

– Это ведь не я глотку надрываю и болтаю всем, как несправедливо меня обдирают. Я предлагаю разобраться самим. У меня в банде всего шестнадцать человек, так что сам я бы не управился. Но раз уж и тебя припекло…

Отставив пиво в сторонку, Курт задумался, глядя поверх головы хозяина и барабаня пальцами по столу. Обдумывает, собака, не будет ли выгоднее откланяться и побежать к Даголо на поклон с доносом.

Если утренние затрещины не оказались чересчур сильными – а Гёц всё же умел соизмерять удары, – должен бы смекнуть, что он чуть ли не последний, кому Старик поверит.

– Бесплатно мы за тебя шею подставлять не будем, – медленно прогудел он наконец.

– Я плачу аккуратнее, чем любой герцог.

– Моя цена – моя винокурня. Вся. Больше никаких поборов, и я сам выбираю, кому сколько продаю, ага?

– Справедливо, – кивнув, делец поднялся из-за стола, сплюнул в ладонь и протянул её самогонщику. – Я тебе шепну, когда пора будет действовать.

Неторопливо, чтобы не тревожить ноющие рёбра, Курт встал на ноги, нависнув над столом и Готфридом, и пожал руку, свалившую его с ног двенадцать часов назад. Глядя в серьёзное лицо заговорщика, он добавил с кривой усмешкой:

– Не сверли меня так глазами, гауптманн. Знаю я, проболтаюсь – спалишь меня нахер вместе с винокурней. Я и не думал трепаться. Да и кто поверит старому вздорному горлопану? Служба за колотушки, скажи тоже!

На пороге

Когда в дверях трактира появился великан с расквашенным лицом, Ренато Штифт был уверен: сейчас начнётся свалка. Впрочем, дельцы из северных городов не переставали его удивлять. Сегодня утром он видел, как непочтительному должнику сломали три ребра, в обед услышал о поединке на главной винокурне Сада – а под вечер те же драчуны собираются за пивом в укромном уголке за толстой дверью.

Спутники здоровяка, рослые мужики в пёстрых ландскнехтских куртках с широкими рукавами и разрезами, тихо потягивали пиво за баром, пока командир не прогрохотал у них за спинами сальную остроту. Широкомордый трактирщик фальшиво хохотнул вместе с ними. Ландскнехты посмотрели с подозрением, опустошили кружки и ушли. Три лавочника за ближайшим столом вздохнули с облегчением и потребовали добавки. Вряд ли здесь кто-то не заметил эту яркую братию, но все чересчур заняты, чтобы смотреть.

Лишь один щуплый человек с ежиной мордочкой не спускал глаз. Притаившись на краю шумной компании ткачей, он никак не меньше получаса дул одну и ту же кружку пива. Потому как подозрительно зыркал в сторону таинственной двери чаще, чем прихлёбывал.

Ренато мог его понять. Грушевый бренди – вот настоящая гордость Кальвара, а местное пиво – просто горькая пенная моча. Но оба соглядатая нуждались в ясной голове, так что бренди хлестало только их прикрытие.

Штифт, скажем, прикрывался троицей оборванных ветеранов. Изредка он вставлял пару слов в стариковскую перебранку, жевал краюшку серого хлеба, прикладывался изредка к кружке. Наблюдал. За пёстрыми ландскнехтами-самогонщиками, за серыми Трефами, за «коллегой» в таком же, как у него, блёклом стареньком дублете и высоких башмаках, забрызганных дорожной грязью. Долговязый ткач справа от «ежа» вдруг громко захохотал и приятельски хлопнул его по спине.

– Хорош, – тихо оценил Штифт.

– Я-то? Уж это-то да!

Ближайший сосед шпиона, кривой и хромой старикан, на слух не жаловался точно. Во всяком случае, когда говорил человек, четыре дня кряду ставивший выпивку.

– Да, Уве, и ты здорово с фитилём придумал.

Дверь открылась снова. «Ёж» сгорбился; Ренато же поднял кружку и хорошенько отхлебнул, заодно рассматривая второго избитого человека. Низенький, но крепкий – едва ли этот типус когда-нибудь ложился спать натощак. Лицо круглое, гладкое, с самым лёгким румянцем, нос короткий, глазки маленькие, губы плотно сжаты – такое можно увидеть за каждым вторым прилавком в городе, кроме фингала не за что и зацепиться.

Из-под чёрного дублета с крайне скромными разрезами выглядывал ворот крепко застиранной рубашки, а вместо чулок ноги закрывали широченные мужицкие портки. Если солидный господин так наряжается – значит, хочет намекнуть, что готов хоть сейчас подвернуть штанины и пройти куда-то по колено в чём-то.

Шпион легонько тряхнул отвлекшегося Уве за плечо. Дед медленно повернул голову, уставился осоловело, но с самой искренней благодарностью.

– Смотри, это он? Готфрид Шульц?

– Ага, это и есть Король Треф, точно-точно, – авторитетно подтвердил ветеран и отхлебнул бренди, не поморщившись. – Тута всё его. Выпивка, карты, закладная там, напротив…

Значит, этот самый серенький коротышка с лицом счетовода утром свалил того великана, который ни под одной притолокой не помещается? Пожалуй, в переулке к нему лучше не подкрадываться.

– Да, Уве, ты говорил. А глянь-ка теперь вон на того, мелкого с ежиной харей, он сейчас стакан взял и на Шульца пырится. Видел его раньше?

– Видал. Я как-то сунулся к нему, грю, милок, угости ветерана битвы под Штагерсвальдом, а он мне: «Пшёл», – сообщил Уве незлобиво, как человек, который, в общем-то, привык слышать это слово. – Ну, я и пшёл… Этот хер небось тоже повязанный, а мне на кой ещё одна дыра в пузе?

Простые выпивохи нет-нет, да и поглядывали на мессера Шульца, но больше украдкой. Пара лавочников, напротив, подошла к бару и завела с «Королём» разговор. Тот отвечал скупо. Один торгаш отпустил шутку, второй громко захохотал, Шульц чуть улыбнулся и направился к выходу.

Напоследок он окинул зал хозяйским взором, и Штифт взглянул в лицо кальварской преступности – спокойное, властное, вполне уверенное в своём положении и в завтрашнем дне. Впрочем, верно ли его «преступником» честить? Когда далеко на юге Штифт с приятелями забрался ночью в цвергский банк и вскрыл там сейф с деньгами, это было преступлением и по духу, и по букве закона. Попадись он в тот раз – его вздёрнули бы на площади, а всякий добрый бюргер показывал на пляшущее в петле тело и говорил сыну: «Не будешь слушать меня, щенок, кончишь как этот!»

Но в Кальваре грань расплывалась даже сильнее, чем на родине Ренато. Вместо того, чтобы охотиться на всех вымогателей, контрабандистов и самогонщиков, усмирять оставшихся не при деле ландскнехтов и воевать с буйными мастеровыми, кальварские патриции просто договорились с ними, допустили до общего пирога и установили скромный сбор на нужды города и представительские расходы. Не будет же какой-нибудь герцог Арлонский с родословной до колен садиться за стол с ремесленниками и головорезами.

В коронных землях имперские агенты ловят всех, кто гонит самогон без высочайшего дозволения, и топят в их же продукте. В этом чудесном уголке тем же самым занимается Пьетро Даголо, а после жмёт руку бургомистру, капитану стражи и епископу. Остаётся ли преступление преступлением, если за него никого не вешают?

Что ж, коль скоро имперская казна не получает за это свою долю, для них преступная гнусность несомненна.

Добропорядочный негодяй удалился; вслед за ним метнулся и ежиный человечек. Бывает он тут, значит. Значит, можно проследить за ним позже. Оно, конечно, в шпионском деле откладывать на потом – опасная затея, но сейчас важнее дождаться другого человека.

Тот появился вскоре. Юный пилигрим в серой латаной рясе, скрывающей костлявое тело, степенно вошёл в трактир, потребовал себе воды и осмотрел ближнюю часть зала в поисках свободного места. Штифт подвинулся, освобождая край лавки для его тощей задницы. Прихлёбывая водичку, юноша плюхнулся рядом с мужчиной, покосился на окосевших ветеранов и проговорил:

– Штифт, я со всеми…

– После, – коротко перебил Ренато.

Пусть щедрость остаётся единственным его пороком, о котором старые пьяницы могут растрепать. Невозмутимо он допил дерьмовое пиво, поднялся на ноги и легонько – чтобы не свалить на пол – хлопнул ветерана по плечу.

– Ладно, Уве, бывай. Пора мне.

– Дай Ед’ный тебе здоррровья! – пожелал пьянчужка напротив, а Уве быстро поддакнул, не переставая хрустеть сухарём.

– Кончали б сегодня надираться, – заботливо добавил шпион напоследок, сгребая с лавки мятый берет и когда-то зелёный плащ, и пошёл вслед за юношей к выходу. Спокойно, не торопясь, машинально оценивая, кто из сереньких ребят повернёт голову в его сторону.

У них тоже имелись заботы поважнее, впрочем. Похоже, в другом углу кабака карта пошла кому-то слишком хорошо, так что из шумной духоты Ренато перешёл в приглушённый сумрак улицы никем не замеченным.

Грушевый Сад, вотчина Пьетро Даголо и центр развлечений вольного города Кальвара – не самая благовидная его часть, но вполне приличная, если знаешь, с чем сравнивать. Трущобы к юго-востоку – вот настоящая выгребная яма с грязными кривыми улочками, в которых дома по нескольку этажей плотно жмутся друг к другу, а на каждом этаже так же плотно жмутся бедняки в холодные ночи. По словам Уве, с появлением «синей» банды Рудольфа Тиллера жизнь там стала поприятнее. Сие означало: если нелёгкая занесёт тебя в ту сторону при свете дня, вероятно, тебя уже не зарежут из-за башмаков.

В Саду же всё было вполне чинно и благородно. Хотя неподалёку от трактира Ренато и его спутник заприметили и группку подозрительных типов, и мочащегося на угол дома работягу, все они тихо и скромно проворачивали свои делишки в переулках. На главной улице, у всех на виду – никаких возмутительных непотребств. Кроме стайки-другой шлюх, но эти входили в комплект местных развлечений.

– Паренёк, будь они хоть вдвое пьянее, болтать при них не надо, – произнёс Штифт, когда они отошли на почтительное расстояние от разочарованно фыркнувшей девки с задранной юбкой. – Эта пьянь не разбирает половину того, что ты говоришь, но отлично всё запоминает и перебалтывает. Поэтому они наши лучшие друзья, пока мы помалкиваем, наливаем и слушаем. Усёк?

– Ты так и будешь называть меня «Пареньком»? – хмуро спросил юноша вместо ответа.

– Кликухи погромче не заслужил ещё. А имя у тебя больно хорошее для этого места.

Дагмар Штарс, ничего себе. Штифт в его возрасте не мог позволить себе такую роскошь, как фамилию и место в богословской школе. Но Пареньку высшие материи, видать, чересчур скучными показались, вот он и начал стучать на вольнодумающих школяров и профессоров, а потом и вовсе бросил учёбу и увязался за агентом.

Как результат – нынче он со слегка обвисшей на костях одеждой, бледной рожей со впалыми щеками и горящими глазами больше походил на студента-артиста, а не теолога, и всё же казался вполне довольным. Иногда.

– В этом омерзительном городе порок на каждом шагу, – о, сейчас-то он доволен не был. Но то было недовольство, направленное наружу. – Что ещё можно сказать о нём, если даже в левистерианской бане падших девок предлагают?

Святой Левистер сказал: Чистота есть благо и Орудие Веры; посему основанный им монашеский орден посвятил себя очищению паствы от грязи телесной, духовной и вероучительной, для чего повсюду открывал благочестивые общественные бани. Ну, пожалуй, в основном благочестивые. Ренато усмехнулся.

– Как удобно. Измарался, отмылся – и тут же на исповедь! – Бросив взгляд на непроницаемое лицо спутника, он продолжил уже серьёзно: – Ладно, мы здесь не за тем, чтоб монахов пороть. В нашем деле любой порок – это ключ, рычаг для давления, помнишь?

– Конечно.

Юноша отрывисто кивнул, не поворачивая головы – смотрел прямо вперёд, сквозь полумрак, в сторону цели их вечернего путешествия. Надо бы велеть ему оглядываться почаще.

– Только на кого давить будем?

– Посмотрим. Ты хотел мне что-то сказать в кабаке?

– Да…

Штифт мельком глянул назад, тронул широкий рукав пилигримской рясы и свернул в переулок. Вот теперь, спохватившись наконец, Паренёк тоже осторожно зыркнул по сторонам, покуда плавно и непринуждённо поворачивал, не отставая ни на полшага. Ловко движется, внешне ничем себя не выдаёт. Только бы ещё поменьше во всяких фанатичных мыслях витал.

– Я встретился с твоими ребятами и передал им адрес. Где-то через час начнут подтягиваться по одному.

Пришёл черёд мужчины молча откиваться, думая о своём – на этот раз о толстяке, возлежавшем у следующего поворота. Свернувшись калачиком, пьянчуга обнимал какой-то свёрток. На первый взгляд, картинка вполне безобидная.

Но всё же мысленно Ренато ощупал широкий кинжал за поясом, шило в рукаве, ножик над лодыжкой, в тысячный раз прикинул, как быстро он может достать каждый из них. Пьяница не шевельнулся, когда они прошли мимо, и проверять не пришлось. На этот раз.

***

«Гнёздышко» для Штифта приготовили за десять дней до того, как его нога пересекла городскую черту. Двухэтажный домик стоял на северо-восточной окраине Грушевого Сада, прямо у канала. Триста шагов вверх по улице – и ты на пороге района ткачей, столько же вниз – упрёшься в меньший из двух мостиков. К воде дом обращался глухой стеной, так что в этот раз о прыжках в воду можно забыть.

Смеркалось. В направлении от моста показался белобрысый здоровяк Ганс в латаной куртке. Тем же путём вскоре проследовал ссутуленный Тихий Эгберт. Задержавшись на лестнице, он опасливо покосился на запертую дверь первого этажа. Хозяин-лавочник получил изрядную сумму за то, чтобы держать язык за зубами и временами исчезать по важным делам.

Шпионы успели выпить по полкружки грога в ожидании низенького крепыша Йохана Язвы, что по верёвке вскарабкался в окно, выходящее на засранный задний двор. Предосторожность, пожалуй, излишняя, но спорить с Йоханом – хуже язвы.

Паренёк подал Йохану его кружку. Штифт внимательно посмотрел на мужчин, заполонивших комнатушку. Эгберт сидел на окне, покачивал ногой, изредка поглядывал в щёлку между ставнями. Ганс сидел за маленьким столиком в центре, отчего стол казался ещё более утлым, а помещение – ещё более тесным. Йохан опасливо потыкал пальцем в древний потёртый сундук и развалился на нём, вольготно подперев спиной стену и закинув ногу на ногу.

Серьёзные, сдержанные ребята, каждый по десятку лет на службе разменял – кроме юнца Дагмара. Впрочем, и в его ловкости Ренато мог не сомневаться, иначе бы и не взял с собой. В имперской разведке совать новичков жопой в костёр принято точно так же, как и везде, но только если это не грозит всю операцию подпалить.

– Докладывайте, ребятки, – произнёс старший агент и указал кружкой на блондина: – Ганс, пришёл первым – так и начинай.

– Меня в первый же день взяли докером… Вверх по реке, из Хафелена, везут сахар, пряности, табачок… всякое добро из колоний. Вниз по течению и по каналу спускают баржи с шерстью, зерном, ячменем, хмелем, грушами. Из Кальвара в три стороны вывозят ткани и бренди. Много. Другого барахла – меньше. Работы завались, в доках берут всех. Гербовая стража присматривает за рынками и домами купцов. В конвой купцы обычно нанимают ребят Тиллера.

Здоровяк говорил так же неторопливо, как двигался, точно опасался, что слишком разгонится и уже не сумеет остановиться. Вместе с тем такая манера очень помогала его маске тугоумного облома.

– Дай угадаю: если их не нанимают, они сами же лодку грабят? – мрачно осведомился Паренёк.

Ганс пожал плечами.

– Иногда они. Иногда не они. Чем дальше от города, тем опаснее.

Он нахмурился и поджал губы, аккуратно сметая ладонью хлебные крошки в одну кучку в центре столика. Ренато молчал, терпеливо ждал, пока «докер» выскажет, что у него на уме: