Гора ветров

Но все-таки как же хорошо было!

Она продолжала идти наугад, удаляясь от своей улицы, по-прежнему глядя под ноги, словно боясь растерять эти новые, незнакомые ощущения. Ее путь вдруг круто наклонился под горку. Таня остановилась и оторвала взгляд от земли. Она стояла на вершине холма, и зеленеющая долина внизу, и холм напротив, и терриконы на горизонте – все было объято прозрачным и призрачным вечерним светом. Знакомая с детства, любимая картинка. Все то, да не то. Странные чувства шевельнулись в груди.

Она вздохнула и повернула обратно, домой.

Бабушка разговаривала через забор с соседкой.

– Будешь ужинать? – спросила внучку.

– Нет.

Таня разделась, забралась в постель и притворилась спящей. Снова и снова она перебирала подробности того, что произошло в мастерской и свои ощущения. Все остальное отступило. О жене Павла она не думала. Как и об Инке с Алкой.

Мысль о матери мелькнула и отлетела.

Наутро она проснулась позже обычного. Открыла глаза. Увидела солнечные квадраты на полу. И вспомнила все, что было вчера. Утро принесло новые мысли. И стало нестерпимо стыдно. Что она наделала. Как теперь быть. Она, она одна во всем виновата. Как она могла. Она холодела от ужаса и тонула в этом чувстве неловкости, делить которую с кем-то ей не приходило в голову. Как можно? Он же взрослый человек. И она сама подошла к нему. Сама.

А если бы это случилось опять? Она бы сделала то же самое. Сожаления не было. Но что же дальше?

Инка. Нет. О нет. Как быть? Таню затрясло.

А если все узнают? Или уже узнали… Расскажут бабушке.

Не выходить из дома. Не вылезать из постели.

Хлопнула калитка, послышались шаги и знакомый голос.

«Мама вернулась», – поняла Таня. Встала. Оделась. Причесалась и заправила постель. Вышла на крылечко. Вера смотрела виновато. Таня не заметила этого.

– Мама, привет, – она ступила в старые шлепанцы и прошла мимо в уборную. Вера посмотрела ей вслед. Обернувшись, наткнулась на укоризненный взгляд матери, которая молча качала головой. Вера разулась на крылечке и прошла в дом.

Умывшись на заднем дворе, Таня застегивала сандалии.

– Куда это с утра пораньше наладилась? – спросила бабушка.

– На улицу.

Любовь вернулась в кухню.

– Ну что ты творишь-то? Девчонка извелась вся, – она повернулась от печки и увидела сияющее лицо Веры.

– Мама, прости.

– Я-то что. Я ничего, – Любовь глянула на дочь повнимательнее. – Ну и как все прошло?

– Ой, мама. Здорово! Я расскажу тебе. Потом. Просто валюсь с ног. А где Танька?

– Да убежала уже. Ты того…

– Потом, потом! – Вера поднялась, потянулась. Вышла в соседнюю комнату, повалилась на Танину кровать, не раздеваясь, и немедленно заснула.

Любовь покачала головой. Улыбнулась. Продолжая улыбаться, накрыла Веру детским одеялом. Вернулась к столу, постояла над нетронутым завтраком. Покачала головой и пошла в огород.

                                                ***

Уйти. Убраться. Убежать. Солнце поднималось все выше, мокро росилась трава. Таня шагнула в привычную сторону. Мимо, покачивая молочным бидоном, прошла знакомая. Таня поспешно повернула назад. Мгновение она постояла, пойманная в своем тупичке. Нет, только не домой. Подошла к перекошенной и кое-как висевшей калитке соседей. Собаки они не держали. Скрипнули ржавые петли, ноги намокли в росе. Пристроив калитку на место, Таня тихо и быстро, точно вор, пересекла чужой двор. Заросшая тропинка вела мимо стаек и заборов на другую улицу, по которой девочка редко ходила. Другая, чужая сторона, лежащая за пределами ее мира. Вероятность встретить знакомых там была не намного меньше. Но в детских прятках это считалось бы неплохим ходом. И она зашагала прочь.

Раз-два, раз-два. Хорошо идти. Раз-два, ни о чем не думать. Не хочу – и не буду! Хозяйка вытряхивает золу из ведра прямо на дорогу у дома. Называется «шлак». Сирень отцвела. Мужик с сеткой, полной пустых бутылок. Грязный пиджак надет прямо на майку. Черная кошка переходит дорогу. Плевать.

Довольно быстро Таня достигает конца их ойкумены. Все та же железнодорожная одноколейка здесь убегает в сторону большого завода, огибая огороды в покосившихся заборах. Но с этой стороны поселка за «железкой» вместо пустошей, ручья и террикона теснятся неинтересные серые пятиэтажки. Она наугад сворачивает в незнакомую улочку. Сгорбленная старушка на лавочке щурит на девочку подслеповатые глаза. «Ты чьих?» – спрашивает. Таня отворачивается и проходит мимо. Старушка неодобрительно смотрит вслед.

Торопясь скрыться из виду, Таня ныряет в первый проулок и слышит вкрадчивый шелест цепи за спиной. Она успевает развернуться, и огромный лохматый пес приостанавливается, звеня цепью и скаля зубы. Стараясь скрыть охвативший ее ужас, Таня быстро оглянулась по сторонам: ни души. Спокойно. Главное – не поворачиваться к нему спиной. Она попятилась к забору, пес двинулся прямо на нее. Конец цепи скользнул по металлическому тросу, натянутому над оградой напротив: назад путь отрезан. О том, чтобы побежать вперед, нечего и думать. Она медленно двинулась вдоль забора, прижавшись к нему спиной. Пес кинулся, цепь натянулась. Таня выбросила руку в сторону и вдруг нащупала конец забора: узкая, заросшая сорной травой тропка ныряла вниз под горку между двух огородов. Рванула – и ее уже не достать. Пес бесновался в двух шагах. Она перевела дыхание. Руки дрожали. Тропинка тонула в зарослях крапивы. Таня прикрыла глаза и двинулась вниз. Обожглись руки и ноги. Там, где крапива уступала место лебеде, она остановилась. Осмотрела руки, на которых белели свежие волдыри. Взгляд упал вниз, и ее чуть не вывернуло: у самых ног лежала распухшая дохлая крыса, на которую она чуть не наступила. Сдерживая отвращение, Таня добралась до конца прохода, где дорожка уходила вниз круче, и, поскользнувшись на чем-то, не удержала равновесие и рухнула в заросли полыни.

Поднявшись, выступила из сорных стеблей туда, где вниз по склону стелилась гладкая трава. Таня уселась на нее и, уткнувшись в колени, разревелась. О чем она плакала? Ей было так жалко себя. Напряжение, копившееся долгие дни, выходило со слезами наружу. Когда жалость к себе иссякла, Таня отняла руки от лица, вздрогнула и по инерции всхлипнула. Пацаненок лет пяти смотрел на нее круглыми голубыми глазами и переминался с ноги на ногу.

– Валерка! Ну и где ты? Ведь мы договаривались… – раздалось где-то рядом.

Таня невольно улыбнулась. Нарушитель договора посмотрел на нее с любопытством и сунул палец в нос.

– Валерка!

Ободренный Таниной улыбкой, мальчишка оглянулся на голос, но обнаруживать себя явно не торопился.

– Ты кто? – спросил он.

– Я Таня, – она смахнула слезы. – А ты кто?

Он молча повернулся и убежал. Таня вытерла остатки слез рукавом, брезгливо осмотрела сандалии и поднялась с земли. Огляделась и медленно побрела по склону. Зеленая трава стелилась по земле шелковыми прядями вниз, увлекая взгляд к ручью, который петлял в топких зарослях низеньких кустов.

Вдруг поблизости раздался звук, который издают дети, катая машинки. Тот самый мальчишка, что разглядывал ее пять минут назад, яростно изображал аварию двух и без того изрядно побитых игрушечных автомобильчиков. Упиваясь металлическим стуком их столкновения, он производил его снова и снова. Посмотрев на Таню с вызовом, он заработал губами с удвоенной силой. Слюни летели в разные стороны. Пацан откровенно наслаждался жизнью. Поодаль сидела девушка.

Видеть кого-то сейчас Тане хотелось меньше всего. Но, проходя мимо, она взглянула на край старого одеяла, на котором сидела девушка и лежала книга. «Гордость и предубеждение» – мелькнула обложка. Этот роман Таня прочитала дважды, но человек, кому он был бы знаком, ей еще не встречался. Несколько шагов – и любопытство победило. Она остановилась и повернулась. Девушка смотрела ей вслед. Развитая фигура, густые светлые, небрежно забранные назад волосы, высокий лоб. Большие раскосые глаза делали лицо открытым, полные губы придавали ему мягкость, а нос с горбинкой – утонченность. Она показалась Тане старше ее самой.

– Ты ищешь выход? – спросила девушка и поднялась.

– Я… – начала Таня и замолчала.

– Понятно, собака. Наш сосед – тот еще гад. Время от времени привязывает ее снаружи, чтобы чужие не ходили.

– А помои в тот проход, – Таня кивнула в сторону спасительного спуска, – тоже льет он?

Они засмеялись, и Таня заметила, что девушка если и старше, то ненамного.

– Если хочешь, я могу провести тебя через наш огород. Другой выход на улицу не близко…

Таня набралась смелости:

– А можно я тут с вами посижу?

– Конечно! – девушка развернула одеяло.

– Нравится? – Таня кивнула на книжку.

– Да, – ответила та просто.

– Валерка – твой брат?

– Племянник, сын брата. Они с женой живут через дом. Мы все переехали сюда прошлой осенью из Хакасии. Это мое первое лето здесь. Я мало кого знаю… – она смутилась.

– Ее зовут Таня! – заявил Валерка, указывая на Таню.

– Не показывай пальцем. А меня – Даша. Ты живешь где-то поблизости?

– Да, в общем, – Таня неопределенно кивнула.

– Но учишься, наверное, не в нашей школе. В каком классе?

– Седьмой закончила. А ты?

– А я – девятый.

– И как тебе здесь?

– Не нравится.

– Почему? – Таня искренне удивилась.

Даша глянула смущенно и помедлила с ответом.

– Грязно здесь, – сказала она нерешительно.

– Как это? – не поняла Таня.

– Ну… Земля. Воздух. Все вокруг…

Таня повела глазами. Вот все так говорят: «Какая грязь!» Дороги, деревья, здания в угольной пыли. Но ничего другого Таня не знала. То, что она видела вокруг себя, казалось нормальным. А разве бывает по-другому? Она с интересом посмотрела на Дашу.

Даша увидела этот интерес в глазах незнакомой девчонки и, будучи застенчивой по природе, почувствовала себя приободренной. Она очень скучала по родному селу, по поросшим лесом горам, суровым и прекрасным. Никто здесь не выражал желания узнать что-то ни о ее прошлой жизни, ни о ее оставленной родине.

– За нашим домом текла река… Прозрачная, холодная вода. Быстрая. Там запросто ловился хариус.

– Хариус? – Таня слышала это слово впервые.

– Рыба такая… Там было… Чисто, красиво. Красота. Мало людей. Понимаешь?

– Ты скучаешь.

– Да.

– Почему же вы уехали?

– Мама хотела. И брат. Они говорили: «Нет перспектив», – Даша грустно улыбнулась. – Папа считает, что мама – выдающийся хозяйственник и ей нужна большая дорога. А здесь шахты, производство. Есть где себя проявить.

– А папа кто?

– Он школьный учитель. Историю преподает. Но может и литературу. И немецкий.

Таня сидела и думала: «Как странно». В семьях ее знакомых все устраивалось вроде бы наоборот…

– Моя мама – тоже преподаватель. В музыкальном училище.

– Правда? На будущий год я хочу поступать туда по классу фортепиано.

– Ты ходишь в музыкальную, но не в нашу. Значит, ездишь в такую даль?

– Да.

– Ну ты даешь!

– Мне нравится…

Музыкальных школ в городе было две. Первая располагалась довольно далеко, в роскошном, специально выстроенном после войны здании с концертным залом, звукоизоляцией в классах и паркетными полами. Она словно олицетворяла светлое будущее закопченного пролетариата. Красивый жест справедливого государства, несущего культуру в массы в награду за самоотверженный труд. Одного не учел проектировщик всего этого великолепия. Да и можно ли учесть все, да и нужно ли? Башенки и балкончики, украшающие центральную улицу вдоль железной дороги, вблизи первых шахт и эвакуированных в войну фабрик, довольно скоро и далеко отодвинулись от настоящей рабочей жизни, которая клубилась поселками вокруг все новых и новых выработок, в бараках и домишках. И вторая музыкальная, которая не шла ни в какое сравнение с первой, была организована на первом этаже простой кирпичной хрущевки. В ней до развода работала Вера, туда же пошла и Танечка.

– Я тоже хожу в музыкальную. Но мне не нравится.

Даша пожала плечами:

– Зачем же ходишь?

– Мама хотела, – ответила Таня, копируя Дашину интонацию.

Даша засмеялась:

– А что же тебе нравится?

– Много чего. Рисовать. Читать.

Они взглянули друг на друга и провалились в тему чтения. Интерес к вымышленному миру разделялся ими в равной мере. А вот вкусы оказались несхожи. Дашина доверчивость к печатному слову вмиг столкнулась с Таниной скептичностью: «здорово», «глупо», «заумно», «белиберда» – проблем с выражением собственного мнения та явно не испытывала. Это поразило Дашу. Сама она входила в книги как в храм. А Таня смотрела на нежное лицо и добрые глаза новой знакомой, и чувство восхищения и уважения поднималось в ее душе вопреки категоричным словам, которые она роняла не задумываясь.

Внизу журчал ручей, солнце поднималось все выше, порхали бабочки, пели птицы, самолет чертил белую линию в небе. Время бежало. Девочки были поглощены разговором.

– Я хочу есть, – Валерка уже битый час дергал Дашу за платье.

Девочки уставились на него.

– Он хочет есть, – повторила Даша вслух, дабы уяснить происходящее.

– Да! – немедленно подтвердил тот.

– Значит, надо его кормить! – воскликнула Таня и вскочила на ноги. Девчонки засмеялись, а Валерка насупился.

По заросшей сорняками тропинке через довольно запущенный огород они подошли к дому.

– Я, наверное, пойду, – сказала Таня смущенно.

– Дома никого, оставайся. Мы одни с утра до вечера…

Таня на мгновение задумалась. Идти домой она не собиралась. Возможное одиночество пугало. К тому же она почувствовала, что хочет есть.

– Неудобно…

– Да ладно!

Валерка снова дернул Дашу за подол. Та открыла дверь, и они вошли. В полутемной передней Таня вышагнула из сандалий на прохладные половицы.

– А ну-ка, мыть руки! – скомандовала Валерке Даша и ногой подвинула к кухонной раковине низенький табурет.

На столе стояла гора не мытой с завтрака посуды. Даша вскипятила чайник, налила в тазик теплой воды и намылила губку.

– Я буду ополаскивать, – Таня сняла отряхивающего капли с рук пацаненка с табурета и включила воду. Через полчаса вся посуда обтекала на старой сушилке, а Валерка уплетал разогретый суп и косился на девочек. Даша предложила Тане супу, и та не стала ломаться.

Покончив с обедом, девочки прошли в соседнюю комнату. В ее глубине темнело пианино с кипой растрепанных нот, беспорядочно наваленных сверху. В простенке между окнами помещался телевизор. Две стены от потолка до пола были полностью заняты стеллажами с собраниями сочинений русских и зарубежных классиков, дефицитными сериями приключений, фантастики и детективов…

Таня провела пальцем по красивым корешкам и повернулась к Даше. Ничего подобного в их доме не водилось. Книги покупались по случаю и часто у букиниста. Не было ни собраний сочинений, ни книжных серий. Но то, что имелось в наличии, перечитывалось по много раз.

В школьной библиотеке в доступе оказывалось далеко не все. По этой самой причине целый пласт дефицитной литературы был Таней безвозвратно упущен. От Чуковского она перешла к Андерсену, потом к Пушкину, Бальзаку, Диккенсу, Толстому, Достоевскому и далее по списку. Понятия не имела о Дюма и Сименоне, «Петре Первом» Алексея Толстого и романах Юлиана Семенова. В прошлом году мать ее одноклассницы, заведующая библиотекой, изучив Танин читательский формуляр, прониклась к ней жалостью и вручила пару томов Дюма, дав понять, что посвящает ее в круг избранных. Через три дня книги были возвращены без всякой благодарности со стороны девочки, которая к тому же отказалась от дальнейшего знакомства с этим автором. «Надо же, как забита», – подумала заведующая.

– Ого, – сказала Таня. – Этого же ничего не достать…

– Папа говорит, что мама умеет жить, – Даша засмеялась.

– Что ты играешь? – Таня подошла к пианино.

– А ты?

– Ни за что, – отрезала Таня. – Но слушать люблю. Я слушатель!

Даша подвинула стул, уселась и заиграла Шопена. Она играла очень хорошо, и эту игру отличала не только техника, до которой Тане было как до луны… Таня оперлась на инструмент сбоку, и Шопен зазвучал внутри. Обняла край пианино и закрыла глаза. Вальс проник в нее, плескался, кружился и переливался.

– Ну ты даешь! – воскликнула она, когда Даша закончила.

– Еще?

– Играй все!

Даша доиграла Шопена, начала Мендельсона.

Таня слушала, и на душе полегчало. Отчаяние и страх отступали…

– Мультики! – Валерка тащил за собой маленький стул.

Даша глянула на часы, встала, включила телевизор и взялась было доиграть Мендельсона.

– Ты мне мешаешь, – заявил Валерка.

Таня рассмеялась. И они уселись вместе смотреть мультики, а потом проболтали на завалинке за домом до самого вчера.

9

Вера проснулась в полдень. Откинула одеяло, встала и потянулась. Как хорошо! Улыбнулась и вышла из комнаты. Мать что-то делала в кухне, глянула мельком, но ничего не сказала.

– Когда белить будем? – спросила Вера.

– А когда будем, тогда и будем, – Любовь чистила овощи в суп.

Вера молча села с другой стороны стола и стала глядеть в окно.

– Ну как там Маша-то? – осторожно спросила Любовь про свою двоюродную сестру. Она ждала рассказа о том, как прошла свадьба, но интерес свой обнаруживать не спешила.

– Тетя Маша? – Вера засмеялась. – Ты представляешь, Толик ужасно нервничал, перед самым входом в загс все протирал очки и уронил их. Очки вдребезги, тетя Маша сует свои – они оба ничего не видят без очков, ты же знаешь! В результате он прощурился всю церемонию. Ему можно было подсунуть кого угодно. При этой его подозрительности! Народ угорел. А мать невесты – здоровая такая тетка – привезла с собой всю их родню. Куча народу. И она во главе, как королева. Когда жених без очков оказался, она губы поджала, – Вера захохотала, Любовь подняла на нее глаза и улыбнулась, – и до самого стола не проронила ни слова! А там соседка-повариха пришла готовить помочь. У нее очки с огромным плюсом, тяжелые, здоровые, представляешь? Теща ее как увидела, так тут уже и не выдержала: «У вас что, в городе все слепые?!»

Любовь качала головой и улыбалась, Вера сияла. Помолчали.

– Я смотрю, свадьба удалась. Четыре дня гуляли…

– Удалась. Но нет, четыре – многовато…

Любовь молчала.

– Мама, я встретила человека… Нет. Он меня встретил. Мы были все это время вместе. Толика начальник… Я была очень счастлива. Очень, – Вера замолчала. – Танька конечно, дико обиделась, ведь спектакль…

Мать внимательно взглянула ей в глаза:

– Ничего, – собрала очистки и вынесла их на улицу.

Вера сидела, опершись о старенький стол, и смотрела в окно. Она вспоминала этого мужчину, его безупречно сидящий костюм и то, как он подошел к ней, его глаза, лицо и руки. Он был немногословен, но не отходил от нее ни на шаг. Остроумен и внимателен, но не спешил с комплиментами. Завладев ее вниманием, он дразнил, возбуждая любопытство. Она молчала, смущенная, а он, напустив на себя преувеличенно отстраненный вид, рассматривал ее исподволь, перекидывался шутками с соседями по столу, подливая вина ей и себе. И сказано между ними было не много. Ничего не было сказано, если задуматься. Свадьба шумела, произносились тосты, речи, люди хохотали, пели, танцевали, чокались, целовались и обнимались. Винные пары и сигаретный дым выливались в распахнутые настежь окна, где молодое лето благоухало цветниками. Курить он выходил на улицу, оставляя ее за столом. Возвращаясь, находил там же. Когда сумерки за окнами сгустились, он посмотрел на ее тонкую руку с длинными продолговатыми жемчужного цвета ногтями и произнес просто и тихо: «Мне пора. Пойдем со мной». Встал, откланялся и пошел к выходу. Молодые и тетя Маша вышли проводить. Шофер ждал на крыльце. Ничего не видящая перед собой Вера поднялась изо стола.

Он прощался, жал руки и желал счастья. Потом, словно вспомнив что-то, взглянул на Веру, стоящую за спинами хозяев: «Пойдем, – и уже тете Маше: – Не беспокойтесь, я довезу». Вера качнула маленькой сумочкой, подобрала длинный подол и уселась на заднее сиденье. Он сел рядом с водителем. Приличия, вроде бы, были соблюдены. Тетя Маша торопилась вслед с Вериной сумкой, в которой лежало платье для второго дня. «Спасибо», – поблагодарила Вера. Тетя Маша хотела что-то спросить, но машина тронулась, и она лишь махнула рукой, провожая их взглядом.

«Куда едем?» – спросил водитель. «Домой», – был ответ. Они мчались по темному шоссе, въехали в ночной город и сквозь окраины вырулили на центральный проспект. Машина остановилась у подъезда пятиэтажки, увенчанной шпилем. Он вышел, открыл Вере дверцу, подхватил ее сумку и сказал водителю: «Бывай».

Все время, пока они ехали в лифте и он отпирал дверь, Вера молчала. И он был благодарен ей за это молчание. Пропустил в темную переднюю и включил свет. Она хотела разуться, но он остановил ее протестующим жестом, прибавив тихо: «Такая красота. Красота». Провел в гостиную, включил торшер. Усадив в кресло, скрылся в соседней комнате. Вера смотрела перед собой. Она чувствовала, что этот мужчина полностью подчинил ее себе и она несется в мощном потоке его воли неизвестно куда.

И что ей хорошо.

Вернувшись, он приблизился и протянул руку. Она поднялась, и он обнял ее нежно и ласково и осторожно вынул шпильки из ее длинных сильных волос. В следующее мгновение они целовались все жарче и жарче. Раздевали друг друга, вдыхали запах друг друга, соприкасались, смешивались и сливались.

Она была счастлива.

Утром Вера проснулась от скрипа кровати. И захотела подняться. «Постой», – он взял ее за руку. Она взглянула на него и улыбнулась. «Ты не возражаешь?» – он закурил и обнял ее свободной рукой. Между блаженными затяжками расспросил о ее жизни. Слушал внимательно, не переставая обнимать. И она поведала ему про свой неудачный брак, Танечку, работу и маму. «Сколько тебе лет?» – спросил он, и она ответила простодушно, как в детстве. В ответ он скупо рассказал о себе, тщательно взвешивая каждое слово.

На двенадцать лет старше нее, главный инженер огромного предприятия. Два взрослых сына. Развод и раздел имущества несколько лет назад вызвали много толков и чудом не стоили ему должности. С тех пор, как он поселился в этой относительно небольшой квартире, несколько женщин в его спальне сменили одна другую. Этих отношений он не афишировал, ценил свое положение, независимость и все меньше нуждался в друзьях.

Она слушала, опустив глаза. Длинная шея, изящно склоненная в невыразимо трогательной покорности. Он подумал о бывавших здесь до нее. С каким нетерпением с утра он всегда ждал, когда женщина уйдет. Ему не хотелось, чтобы эта уходила.

– Ты хочешь о чем-то спросить?

– Нет, – она не поднимала глаз.

Он подумал, что становится сентиментальным.

– Я пойду? – спросила она.

– Тебе нужно идти?

– Нет.

– Так не ходи, – он осторожно высвободил руку, сел и вдруг, сам не зная почему, засмущавшись, потянулся за халатом. Поднявшись и обозревая в окно воскресный утренний двор, он задумчиво завязывал пояс. На спинке кровати висело ее длинное, шелковое, в рассыпающихся хризантемах платье. Он прижал его к лицу и вдохнул запах. В дверях оглянулся:

– Красивая. Ты красивая.

Они завтракали и снова любили друг друга. Его любовь не была настойчивой и поспешной, как в молодости. Податливость этой женщины рождала удивительную слаженность. Он гладил ее по лицу, закладывал прядь волос за ухо. Ему было хорошо с ней. День сменился ночью, ночь утром. С понедельника он шел в отпуск, но планировал выйти, как обычно, на работу. Позвонив секретарше, сказал, что будет во вторник.

Вера чувствовала себя как во сне. Такого мужчины она никогда не встречала, происходящее было невероятно. Она поставила себе границей вторник и была уверена, что никогда больше его не увидит.

Он смотрел на нее, целовал, любил, кормил. Так хорошо ему давно не было. Он оставил насмешливый тон, который напустил на себя, когда увидел ее. Ему нравилось, как она двигается, что мало говорит. И как говорит. Он даже слушал, что она говорит.

В отличие от других женщин, которые попадали к нему домой, она не интересовалась, где и на что живет его бывшая жена, помогает ли он детям, как ему удалось достать то и это. С другими, даже если что-то не произносилось вслух, это читалось в глазах, в молчании. Он знал женщин. Напористые, яркие, умные, нежные, кроткие и по-настоящему добрые – были ему вполне знакомы. Но она была красива, грациозна. Не сказала ни единого слова восхищения. Это возмущало и обескураживало, но он не подавал виду. То, что он разглядел в ее глазах, не оставляло сомнений. Но, черт возьми, почему же она этого не говорит?!

На его машине, которую водитель оставил под окнами, они отправились в лес. Она бродила среди деревьев, одетая в джинсы младшего сына и его собственную рубашку. Он развел костер и поджарил сосиски. Когда он делал это в последний раз? Может быть, когда дети еще учились в школе. Глядя на огонь, он задумался о своей жизни, заключив, что все-таки хорошо быть свободным, когда ты еще ого-го-го. И такая красавица случилась. Ничего не говорит, ни о чем не спрашивает. И все-таки как прекрасна жизнь.