Жизнь Тузика Озейло. Перекрёстки

– Спасибо. – Сельвина, забирая билеты, заплакала. – Я даже не знаю, как вас отблагодарить…

– Счастливого пути, – дежурно улыбнулась кассир и обратила взгляд к псам, стоящим в очереди позади супругов Веласко, тем самым показывая, что разговор пришёл к логическому завершению.

Вальтер чувствовал, как его распирает от счастья. Они сделали это! Вдвоём с Сельвиной. Они – псы, которых этот дурак Фейдж послал на самый бесперспективный, казалось бы, объект разработки, – взяли след! Причём куда быстрее, чем этот высокомерный спаниель. Вальтер Веласко почти физически ощущал, как размазал этого самоуверенного и неквалифицированного «следака» прямо по асфальту.

Сельвина тоже заметно повеселела, однако слегка задумчивый взгляд не желал сходить с её морды.

– Дорогая, ты в чём-то не уверена? – спросил Веласко, когда они вернулись в машину.

– Не знаю, Вальтер, – покачала головой Сельвина, не сводя глаз с движущихся строительных кранов, отстраивающих вокзал.

– Тебе не понравилась эта кассирша? Думаешь, она нарочно нам рассказала всё это?

– Возможно. – Сеньора Веласко постучала когтем себе по нижним резцам. – Но интуиция подсказывает, что это не так. Думаю, с ней всё хорошо. Она сказала правду. Только, возможно, что Торрес в итоге мог уехать совсем не в Оллаварию…

– Ты хочешь сказать, что он мог купить билеты в разных кассах в разные города?

Вальтер ужаснулся. Вполне вероятно, что «главный следак» Российской Автономии таким образом мог ловко замести следы. Теперь, значит, нужно возвращаться обратно в кассовый зал и опросить оставшихся двух кассиров? Только этого не хватало! Повторный спектакль с поиском пропавшего приёмного сына не сработает, в этом Вальтер был уверен. Оставалась надежда, что в эти две кассы Торрес не обращался. Вальтер задумался.

– Не совсем, – покачала головой Сельвина. – Касс всего двадцать восемь. Мы проверили первые двадцать шесть. Он мог купить второй билет только в оставшихся двух.

– Не мог, – отрезал Вальтер и расслабился. – Они стоят вплотную к той, в которой только что были мы. Пытаясь замести следы, он не стал бы покупать второй билет прямо в соседней кассе. Это было бы странным. А странности у нас в собачьем обществе привыкли замечать, сама знаешь. Он не мог так рисковать.

– Может, Торрес купил второй билет, когда наша с тобой кассирша ушла на обед?

– Ты совсем уже дурака из меня не делай, дорогая, – Веласко довольно улыбнулся, – я пробежался глазами по режиму работы. Кассы с двадцать пятой по двадцать восьмую уходят на обед одновременно.

– Убедил, – проговорила Сельвина, продолжая наблюдать за строительными кранами.

Вальтер ничего не ответил, выжидая, когда жена выйдет из своего логического транса. Он положил лапы на руль и уставился на силуэты небоскрёбов делового квартала Озей-Сити, призрачно проявлявшиеся вдалеке сквозь облачное небо.

– Дорогой, в городе три вокзала, – заговорила вдруг Сельвина, резко повернувшись к мужу.

– Ты серьёзно?

– Он был на всех трёх вокзалах Озея и купил три билета. Я уверена! – Сельвина хлопнула лапами по передней панели, выдохнула и, наконец-то расслабившись, улыбнулась. – Сейчас едем на Сальвадор, а потом на Оссиденталь.

Осколки прошлого

Тузик оказался совершенно прав. Александра Беррингтон из газеты British Times и в самом деле оказалась Александрой Касаткиной. Той самой колли, с которой Тузик когда-то учился в школе и к которой он был ох как неравнодушен.

Питер Франциско не подвёл его, и вот сейчас, когда с момента окончания пресс-конференции прошло почти два часа, они сидели с Александрой Беррингтон вдвоём, в закрытой ложе одного из ресторанов сети Армона Афонсо. Здесь Тузик был уверен, что их ужин и все произнесённые за столом слова не станут наутро известны всему собачьему миру.

– Ты давно в Озее? – спросил Тузейло, делая глоток игристого вина.

– Уже неделю. – Сашка подняла на него свои красивые карие глаза. – Редакция отправила меня сюда сразу после того, как взорвался отель с заложниками. Сейчас у меня ощущение, что я здесь надолго.

Она ловко стрельнула своими красивыми глазами в Тузейло. Он не без интереса наблюдал за Сашкой. За эти пять лет, что они не виделись, она, конечно же, повзрослела. Может быть, даже и несколько постарела, однако это не делало её менее привлекательной. Да, она стала старше, появилась английская сухость во внешности, но при всём этом Алескандра Касаткина, а ныне – Беррингтон, могла дать фору любой всемирно известной актрисе. Так же, как и признанные экранные дивы, она обладала красивой уложенной шёрсткой, ослепительной улыбкой, а также отменным вкусом в одежде. Этим она была не похожа на остальных собачек из Туманного Альбиона, с которыми Тузику приходилось пересекаться в жизни. В последнее время собачки в Европе всё больше склонялись в сторону удобной одежды и отсутствию макияжа как такового. В итоге всё переходило порой в откровенное неряшество, которое Тузика в европейских собачках отталкивало. Сашка была всё-таки русской иммигранткой, пусть и из богатой семьи, но всё же с рояльским воспитанием в голове, отчего посредственно относиться к своей внешности для неё было чем-то сродни безумию.

Тузик вновь ощутил, что поплыл. Но не так, как в случае со служанкой Мартой. По-другому. Сейчас он, по крайней мере, не ощущал себя полным моральным уродом, который даже права не имеет глупо млеть при виде собачки. С Сашкой его связывала давняя детская влюблённость, которой тогда было не суждено перерасти во что-то более серьёзное и взрослое. После того, как Касаткина уехала учиться в Лондон, Тузик настойчиво пытался вбить себе в голову, что его чувства к этой колли прошли. Он успешно окончил Университет и благополучно отбыл за океан. После этого в его жизнь периодически врывались самые разные собаки, сейчас Тузик бы даже не вспомнил, как звали больше половины из них. Даже тогда он не особо утруждал себя запоминанием их имён. Собаки в его жизни менялись, а любимый образ Сашки пусть и растворялся в памяти, но не так быстро, как хотелось бы. Этот образ мешал Тузейло, которому невольно приходилось сравнивать очередную пассию со своей школьной любовью.

В декабре 2001-го всё изменилось: именно тогда Тузик впервые встретился с Анитой. Тузейло влюбился во второй раз за свою жизнь. И в отличие от первого раза, влюблённость эта сумела перерасти в более серьёзные осознанные рамки. Благодаря Аните столь любимый и желанный доселе образ колли выветрился из его головы ещё до Нового года. Всего за пару недель.

Тузик, конечно же, не страдал провалами в памяти и поэтому прекрасно помнил Александру Касаткину, с которой учился в школе и от которой был без ума почти все годы обучения. Но никаких былых чувств к ней Тузейло, увы, уже не испытывал.

– Ты замужем? – спросил он вдруг у колли.

Взгляд её на миг переменился, и Тузику на мгновение даже показалось, что по её глазам пробежала тень.

– Была.

– Развелись?

– Нет, я вдова, – просто ответила Сашка и отпила вина.

Тузик узнал в этом жесте себя. Каждый раз, когда кто-то начинал разговор об Аните, он чувствовал, как у него спирало в зобу. Тузик с детства обладал неприятной слабостью, заключавшейся в абсолютном неумении беззвучно сглатывать при собеседнике. В такие мгновения Тузейло несказанно радовался, если рядом удачно находился какой-нибудь сосуд с жидкостью, выпив которую, он мог спокойно продолжать разговор в прежнем тоне.

– Прошло уже больше года, – тихо поставив бокал обратно на стол, продолжила Сашка. – Я почти научилась жить без него.

– Ты молодец, – грустно констатировал Тузейло.

– У тебя тоже всё получится. – Колли посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась. – Я в тебя верю.

– Как проходит жизнь в Лондоне? – не желая слушать пламенные мотивационные речи, Тузик решил переменить тему.

– Дорого… – Сашка рассмеялась, и Тузик в очередной раз почувствовал, как его обдало жаром. Нет, всё-таки Александра Касаткина даже через столько лет всё ещё источала просто бешеную сексуальность!

«Дело в тебе, а не в ней, – услышал у себя в голове Тузейло. – Просто ты не трахался уже почти два месяца. А как же Анита? Опомнись, старый ты дурак!»

– …вообще, если признаться, то когда я жила в Рояльске, то представляла себе заграницу несколько иначе…

– Что вокруг обитают только добрые и улыбающиеся друг другу собачки, а деньги растут на деревьях, – закончил за неё Тузик.

– Именно! – Сашка покатилась со смеху. – Правда, в первое время я так гордилась, что уехала из России, из этой бесперспективной дыры, но уже в первый месяц обучения пришлось спуститься с небес на нашу грешную поверхность…

Александра Касаткина, будучи дочерью весьма состоятельного рояльского бизнесмена, по понятным причинам всегда ощущала некое превосходство над своими сверстниками, хотя – надо было отдать должное воспитанию – никогда этого не демонстрировала. Колли уже со второго класса школы знала, что после получения аттестата её отправят учиться в Лондон, поэтому она, являясь старательной и целеустремлённой собачкой, прилежно училась, изучала язык и культуру страны, в которой ей предстояло получать высшее образование.

Когда её эйфория от переезда в другую страну потихоньку начала испаряться, Александра вдруг заметила, что здесь она больше не может испытывать того самого превосходства над окружающими, к которому привыкла и с которым росла всё детство. Если в Рояльске она была дочкой самого Касаткина, то в Лондоне она стала обыкновенной русской колли.

– Сейчас я уже ни о чём не жалею.

– А раньше, получается, жалела?

– Уже через месяц. – Колли снова отпила вина. – Как только эйфория от заграницы ушла…

Тузик помнил, как в Рояльске у Сашки был личный водитель, приставленный к ней родителями. Этот водитель привозил её утром в школу, а после уроков, когда Тузик и её остальные одноклассники стадом уходили пить пиво в один из рояльских дворов, забирал и отвозил домой. Касаткиной до слёз хотелось с остальными, ей тоже хотелось сидеть на жёлто-зелёной лавочке посреди детской площадки и под пошлые, но невероятно смешные для пубертатного возраста шутки пить эту проклятую и невкусную «девятку». Быть со всеми, быть частью. В третьем классе, за полгода до выпуска, она нашла в себе сил объяснить родителям, что устала находиться «не в коллективе». Отец тогда рассмеялся, мать схватилась за сердце, а домработница качала головой. Разразился скандал – с криками, слезами и валидолом. Мать упорно говорила, что никто из «дворовых шавок» не стоит даже половины когтя её дочери. Домработница, словно курица, бегала по квартире с успокоительными. Отец сохранял нейтралитет и загадочно улыбался. В том возрасте Сашке казалось, что его улыбка говорит о том, что он принял её сторону, а не мамину. И лишь потом, окончательно повзрослев, она уяснила, что ничего, кроме презрения к причине её страданий, в этой улыбке не было.

На всех выходах семьи Касаткиных в свет всегда казалось, что там царит матриархат. Надменная и при этом не очень образованная Светлана Вальдемаровна, мать Сашки, в своё время ловко выскочившая замуж за дипломата, действительно производила впечатление верховного главнокомандующего. Но это было всего лишь видимостью. Мудрый и холодный Михаил Викторович Касаткин, для которого Светлана Вальдемаровна была уже третьей женой, охотно потакал своей жене на публике, тем самым давая ей повод быть счастливой. Для Светланы Вальдемаровны, родом из Паханской губернии, это было действительно важно. Она успешно играла роль семейного диктатора и наслаждалась этим, поскольку таким образом у неё появилась блистательная возможность утереть носы всем недоброжелательницам, а также свести счёты со своими личными комплексами, которые к шести годам жизни успели нарасти многослойным пластом.

Дома семья Касаткиных резко трансформировалась. Михаил Викторович принимал у жены эстафету обладателя «семейного трона», вместе с державой и скипетром. Вылив всю свою желчь вместе со всеми амбициями там, за дверями, Светлана Вальдемаровна становилась покорной дома и знала своё место. А заключалось оно в том, чтобы быть «за мужем» и безропотно подчиняться ему, поскольку решающее «последнее слово» всегда будет оставаться за Михаилом Викторовичем Касаткиным.

В случае скандала, учинённого Сашкой из-за того, что её не пускают вместе со всеми, последнее слово опять же осталось за отцом семейства. Вместе с той самой загадочной улыбкой он разрешил дочери делать то, что ей хочется.

«Путь идёт, сама же в итоге придёт обратно, – думал он, – Главное, чтобы предохранялась и не принесла никого в себе».

Так и случилось. Александра Касаткина, объект вожделения мужской части их школьной параллели, а также объект зависти среди женской, пришла в коллектив, но так и не сумела в него влиться. Сказывались различия в воспитании, в жизненных целях, интересах и, чего греха таить, в кошельке. Именно так её выбор пал на Тузика Озейло, пса из простой неполной семьи. Этот молодой пёс выглядел самым настоящим лучом в тёмном царстве – прямо как герой классических романов, которые Сашка упорно читала ради высоких отметок по литературе. Однако даже в случае с ним было два момента, которые не давали ей покоя.

Во-первых, он был не из обеспеченной семьи, а мама, Светлана Вальдемаровна, с детства учила, что её пёс по определению должен быть выше по статусу, чем она. Да, по слухам, у Тузика был вполне обеспеченный отец – то ли в Уругвае, то ли в Парагвае, – но это нисколько не возвышало его, поскольку сам Тузик отца своего ни разу в жизни не видел. Тузик не планировал, как все его остальные сверстники, вкалывать на заводе до самой смерти. Он хотел за океан, строить новую жизнь и даже новый мир. Но всё это Сашке казалось сумасшедшим бредом подростка-максималиста. Она не была готова в случае его неудачи за океаном оставаться с ним рядом и служить ему верной опорой.

Второй момент, который её беспокоил тогда в Тузике, был, как ни странно, куда проще и более приземлённым. Тузик – немецкая овчарка. Она – колли. Для её семьи это действительно было важно, поскольку сохранность породы у них всегда была в почёте. Будь даже Тузик мэром Рояльска или даже главой госкорпорации – скорее всего, их брак был бы невозможен.

Сашка действительно была влюблена в Тузика, ей было до головокружения хорошо рядом с ним, но она уже наперёд знала, что их союз не имеет продолжения, а недовольные её выбором родители сделают их отношения невыносимыми. Промучившись так с полгода от своей влюблённости и невозможности продолжения, она в прямом смысле слов сбежала в Лондон. Глотая слёзы, взлётные леденцы и прохладительные напитки в салоне самолёта «Рояльск–Лондон». Она знала, насколько в тот момент ей завидовали сверстницы, да и сверстники тоже. Самой же Сашке хотелось лишь, чтобы самолёт, в котором в тот момент она летела прямо над Северным морем, рухнул в эти серые и холодные воды, и чтобы больше никогда не страдать.

Проплакав по прибытии в английскую столицу добрых два для подряд, Касаткина вбила себе в голову, что продолжаться так больше не может и что ей срочно нужно перестроиться. Для этого ей понадобилось всего три дня. Пройдя вдоль и поперёк весь исторический центр английской столицы, будучи погружённой в свои мысли, Сашка ощутила, что её начало отпускать. Вместе с этим вернулось ощущение превосходства, с самого рождения навязываемое Светланой Вальдемаровной. В Рояльске остались неудачники, а она, избранная, теперь шагает по серому булыжнику мимо зданий викторианской эпохи, утопающих в фирменном лондонском тумане. Она получит лучшее образование в собачьем мире и сможет устроить свою жизнь так, как ей захочется, в то время как рояльские неудачники будут продолжать считать копейки и пытаться прожить на мизерную зарплату, отказывая себе во всём ради призрачного светлого будущего, которое у них никогда не наступит.

Эйфория от переезда улетучилась уже к началу октября, поскольку к тому времени Сашка по вполне логичным причинам перестала ощущать своё превосходство перед сверстниками. Это в Рояльске она была дочерью солидного пса, тогда как здесь, в Лондоне, она была не более чем мисс Касаткин, иностранной студенткой из далеко не самой развитой страны – по меркам остальных студентов, во всяком случае. Это в Рояльске у неё были личный водитель, лучшая одежда из самых дорогих бутиков рояльского ЦУМа и бесконечные ужины в «блатных» ресторанах. Здесь же ей приходилось пользоваться подземкой, носить самую обычную одежду и питаться исключительно на кухне своей скромной съёмной квартиры, лишь изредка радуя себя вылазками в кафешки, которые отличались довольно демократичными ценами.

Было время, когда ей хотелось всё бросить и улететь обратно в Рояльск. К маме, к папе, к красивым вещам, дорогим ресторанам и к полным обожания глазам псов противоположного пола. Однако ей было невыносимо даже представить злорадные ухмылки рояльских сверстников, которые наверняка проявились бы на их завистливых мордах, как только её лапы вновь бы ступили на родную землю. Сашка до смерти боялась возвращаться «ни с чем». Такого позора она бы себе никогда не простила, поэтому сквозь слёзы, сквозь непонимание и холодность нового, лондонского, окружения усердно занималась тем, ради чего, собственно, её в этот проклятый Лондон и отправили, – она училась.

Из неё никогда бы не вышла та самая Александра Беррингтон, которая в данный момент сидела перед Тузиком Озейло в ресторане и распивала вино, если бы не тот сложный год. Сложный в плане бесконечных сомнений, внутренней борьбы, разрушения всех детских и юношеских иллюзий, а также жизни, настолько заполненной одним лишь одиночеством.

– А ты жалел? В тот год, когда я улетела? – спросила она у Тузика.

– Нет, – покачал головой Тузик, честно обдумав ответ на вопрос с полминуты. – Жалеть было некогда. Да и рядом никого у меня не было тогда, в институте. Я в то время был весь в идеях, в планах на будущее: миллениум, новый век, новая жизнь… А настоящего толком не было. Наверное, поэтому я с таким счастьем и рванул сюда, как только диплом получил. Здесь было тяжелее. Новая страна, чужие нравы. Да ты и сама понимаешь – проходила. – Тузик рассмеялся. – Было очень трудно, особенно без надёжной опоры. Но я не жалел.

– Что, совсем без опоры?

– В первое время моей опорой были только деньги, – признался Тузик. – Школьная стипендия за бронзовый ошейник, университетская стипендия, зарплата из рояльского агентства недвижимости… в Рояльске я ничего практически не тратил. В основном только копил. – Тузик на миг задумался. – Ещё были деньги, которые мне дала мама перед отлётом. Очень крупная сумма была…

– Крупная? – улыбнулась Сашка, явно не веря.

– Не удивляйся, – покачал головой Тузейло. – Как выяснилось сразу после защиты диплома, мой отец исправно слал ей средства. Не говоря ни слова, она откладывала их мне на чёрный день. Планировалось, что на институт, если я вдруг не смогу поступить на бюджет, на свадьбу и собственную квартиру. А в итоге эти деньги ушли обратно сюда, на Восточноамериканский континент, по иронии судьбы.

– А почему не на Западноамериканский? – Касаткина улыбнулась. – Всех же в Штаты тянет: Нью-Йоркшир Терьер, Виргиния, Саутленд…

– Никогда туда не хотел. С детства чувствовал, что моё место здесь. Хотя отец у меня – парагваец, что намного севернее. – Тузик рассмеялся и отпил вина.

– Хорошее место, – тихо сказала Сашка и кивнула в сторону окна.

На улице уже давно стемнело, зажглась вечерняя подсветка на домах, фонари освещали ряды цветущей жакаранды. Горожане в честь невероятно тёплого в этом году апреля уже успели принарядиться в почти летнюю лёгкую одежду и теперь неспешно прогуливались вдоль пушистых сиреневых аллей. Мимо проносились машины, мигали шашки такси, сверкали искры от трамвайных токоприёмников. Вечерний город невероятно бурлил своим «броуновским» движением и действовал гипнотически.

– Ещё четыре года назад здесь были заросли, – вспомнил Тузейло. – Своими лапами тут всё расчищал для дачного посёлка. С него тогда и начиналась история города.

– Жаль, что снесли. – Сашка оценивающе оглядела высотки, окружавшие их ресторанчик.

– Его цунами смыло, – объяснил Тузейло. – А когда город восстанавливали, то этот район решили отдать под высотки. Цена земли здесь больно дорогая – самый центр. Лично я бы восстановил тот посёлок. Но у руля тогда стоял другой пёс…

– Ты тогда лежал под завалами, – догадалась Сашка. Тузик уловил во взгляде жалость. Только не это! Только не сейчас…

– Лежал, – кивнул Тузейло и широко улыбнулся. – Но вышел. И смог начать заново.

– Ты мужчина, Тузик. Говорила бы с тобой часами, – не отрывая взгляда, бархатно произнесла Сашка. – И так бы и не наговорилась.

– Если хочешь, могу дать тебе интервью, – предложил Тузейло. – Наедине.

– У меня одноместный номер, Тузейло Фридрихович. – Касаткина широко улыбнулась.

– А я и не напрашиваюсь к тебе в отель, – парировал Тузик. – Мы поедем ко мне домой.

Тузик не признавал занятия сексом в отелях. В его положении вообще следовало заниматься этим только на собственной территории. Не хватало ещё, чтобы наутро его голый зад красовался на доброй половине печатных изданий и по всем новостным каналам! Вопрос сейчас стоял лишь в том, на какую именно территорию привести Касаткину: в квартиру на Таймс-Сквер или в коттедж в Морском Посёлке.

Таймс-сквер остался для него памятником счастливой жизни с Анитой. Именно в эту квартиру они, счастливые, приехали сразу после свадьбы и провели первую брачную ночь. Именно там они делили как могли непростую участь молодых родителей, когда на свет появилась Аня. Таймс-сквер был для них по-настоящему любимым и столь желанным всю жизнь общим кровом, которым они с Анитой по разным причинам не могли обзавестись с самых первых дней знакомства.

Если и везти Касаткину, то только в Морской. Хоть Анита и мертва, Тузик решил, что не сможет осквернить столь сердечно любимую им квартиру в высотке на Таймс-Сквер, с которой у него было связано столько тёплых и приятных воспоминаний. Что нельзя было сказать про дом в Морском Посёлке, в котором он прожил неполные пять месяцев. Всего пять, но невыносимо тяжёлых и отвратительных. Да и с практической точки зрения коттедж в данный момент выигрывал. Он лучше охранялся, поэтому Тузейло мог быть совершенно уверен в том, что их с Сашкой никто не засечёт. А если заранее предупредить Марту, то та обязательно что-нибудь придумает с шампанским и закусками, деликатно удалившись перед самым их приездом.

– Если только твоё интервью не будет короче пятнадцати минут. – Колли расплылась в улыбке и, так и не допив свой бокал красного полусухого, поставила его на стол, словно ставя тем самым Тузика в известность, что она согласна.

– Я многословный, если это нужно, – заверил её Тузик, ухмыльнувшись.

Его невероятно заводила эта игра. Сашку, судя по реакции, тоже. Изголодавшиеся по персонажам противоположного пола, они так вовремя встретились.

– А как мы выйдем из ресторана? Внизу, на первом этаже, полно народу. Тебя узнают, и уже завтра весь город будет обсуждать, как ты выходил из ресторана с какой-то старой потаскушкой.

– А старый потаскун Озейло использует на такие случаи чёрный ход, возле которого его уже, между прочим, ждут. Вместе с его рояльской подружкой из Лондона.

– Прямо кино! – Сашка засмеялась, обдав Тузика очередной порцией жара. – А псы с автоматами нас будут сопровождать, надеюсь?

– Будут, – заверил её Тузейло. – И «шмонать» на входе в коттедж тоже.

– Отлично. – Александра медленно поднялась и оправила платье. – Я готова.

Она взяла его под лапу, и они неторопливо поплыли в сторону запасного выхода. Им обоим сейчас не хотелось форсить – им хотелось тянуть мгновения и играть. Не для публики – её здесь не было и не должно было быть. И даже не друг для друга. Каждый для себя.

Приехав в Морской и пройдя процедуры досмотра, они войдут в пустой дом, и бешеная энергия, разгоревшаяся между ними за сегодняшний вечер, наконец обретёт свободу. Тузик Озейло и Александра Беррингтон сойдутся в чувственном урагане обоюдного желания развязной страсти. Беррингтон почувствует внутри себя мужчину, который по определению должен был быть первым в её жизни, но по каким-то причинам им в своё время не стал. Тузейло испытает невероятное наслаждение от близости с женщиной, которую так желал в детстве, но смог получить только спустя пять лет, расположившись посреди огромной и до боли ненавистной им кровати, на которой месяц назад изменила ему Анита.

Они будут заниматься этим снова и снова эту ночь, позабыв об усталости, душевной боли и, конечно же, о бесполезной и ненужной уже бутылке шампанского, так послушно приготовленной Мартой к их приезду. Никакой любви, только всеобъемлющее возбуждение, страсть и безграничное желание сбросить накопившееся столь невыносимо больное напряжение. Обессиленные, потные, с бешеным стуком в сердцах, они, наконец, сползут на кровать и будут тихо говорить друг с другом, пока не уснут, с притворным ощущением мнимого счастья. Мнимого, поскольку оба будут прекрасно понимать, что счастье это, невзирая ни на что, будет безжалостно убито непреложно приближающимся утром.