Тунисские напевы

– Мне не будет покоя весь день, всю ночь, всё время, что очи мои не видят тебя. Завтра и сбежим, иначе смерть, иначе хуже, чем смерть – разлука. Пусть тьма ночи, поможет нам пронести свет любви.

– Любимый, клянусь любить тебя вечно и не разлучаться с тобой. Каждый вздох твой держать в памяти и лелеять его как нежный цветок. Каждое слово твоё хранить в сердце и каждый день думать о тебе…

– Любимая, клянусь во всём прекрасном видеть твой облик, держать и никогда не отпускать твою руку. Я люблю самой большой любовью, вечной и чистой как воды родников.

И сверкнул поцелуй – знак священной клятвы, словно пламя вырвалось из оков огня и внутренними своими искрами расплавило всё вокруг. Тучи на мгновение заслонили луну, и тьма обрушилась на берег, а за ней полетели по-новому светящиеся лунные лучи. Девушка и Юноша взглянули друг на друга и скрылись в мерцающем сиянии, обратившись теперь в силуэты. Взбегая вверх по тропинке, они вовсе исчезли.

И вот рассвет. Рассвет не тот, что прежде, года мелькнули. Годы придуманы для людей, а луна всё так же жеманилась в тёплых лучах солнца, постепенно растворяясь в голубом омуте небесной глади. Волны были всё те же. По-прежнему выбегали они на берег, словно девушки в Купалову ночь. Прыгая через костёр, кричали и убегали обратно в щербетную пучину океана. И горизонт так же как рваная рана тянулся от моря и до облаков, только теперь он был окрашен в бордовом пламени рассвета, как словно кровь брызгала из него, проливая кипящие капли на облака. Лишь пляж стал уже не тот, что прежде: извилистая тропинка заросла сорными травами, по брегу разбросаны острые камни и лучистый песок потерял свою теплоту. Склон выглядел теперь не доброжелательно, а всё вокруг него превратилось в безжизненную пустошь. Только волны бились к верху, как будто хотели оживить былую красоту.

Грусть, усталость, разочарование, вот что испытываем мы, когда наступает новый день, рассеивающий наши собственные мечты и иллюзии. Оказывается вдруг, что всё это счастье, вся вдохновенность и полнота радости, есть не что иное, как тень, отброшенная сильным желанием сердца. А свет нового дня рассеивает тени и перед нами остаётся только ничем неокрашенный серый мир.

Солнце взошло и разгорелось целостным желтым диском. Повсюду разлетелись маленькие резвые лучики, оживляя природу, они будили каждое создание на земле, которое любит свет и ждёт его, чтобы проснуться. На берегу стоял старик, обдуваемый солёным морским ветром. Его редкие седые волосы рассыпались и собирались вновь вокруг обветшалых плеч, а глаза недвижимо смотрели вдаль. Ослепительные лучи не слепили потухших очей, так много они уже видели в своей жизни, так много охватили, что теперь потеряли чувствительность и быстроту.

Со склона спускалась сгорбленная старушка. Её жидкие чёрные, с проседью волосы, падали на морщинистое лицо, скрывая полуслепые, окосевшие глаза. Иссохшая как старое дерево, она, прихрамывая, шла навстречу старику. Движения её тела, кривая осанистость, казалось, когда-то спорили с природой в красоте, но спор этот, как обычно, закончился победой бессмертной богини.

– Здравствуй старушка, сколько времени минуло с нашей последней встречи? Как семья, дети все здоровы?

– Здравствуй старик, давно не виделись, словно вечность. Дети в здравии, господь храни. А твои?

– И мои не хворают… знаешь, это место навивает столько отжитых чувств: берег, море, и мы с тобой. Конечно, сейчас мы не настолько красивы и красноречивы сколь раньше, но в душе я всё также широкоплеч и улыбчив. Помнишь, как я ласково называл тебя «Любимая»… тайные встречи, ласки, свидания. Будто всё только вчера!

– Да, помню, как будто этой ночью было. А какая я была в цвете: кожа, словно белый мак, глаза горят, губы вишня спелая, фигура – эфир небесный. Не хочу хвалиться, да только я и сейчас такая, не телом, конечно, душой. А так посмотреть, что с нами годы сделали, свидания наши, мечты о будущем, всё сожгли и развеяли. Помнишь, сбежать хотели? На этом месте стояли и клялись, ты говорил «завтра сбежим», а я верила, и всё так легко было…

– Помню милая, как забыть. Только не получилось у нас ничего. Прознали родители и заперли обоих, а потом и развезли по сторонам… Уж год шёл, второй, третий я и забыл о тебе, другую встретил и знаешь, так полюбил, будто во мне вулкан разбушевался, небо с овчинку показалось. Потом мы и с ней разошлись, дорог то в мире эва как много, и люди разными идут, ног не жалея, так и я шёл. А дальше и третья была, жена моя.

– Ох, милый, так и я годок, два помучалась и пережила. Да как, сама не поняла, сердце кипело, скребло, а потом раз и отлегло. Встретила парнишку: шустрый, весёлый, его моя душа и отметила, с ним и обвенчались.

– Стары мы с тобой старушка, всё прошло с молодостью, глупы мы были, во всё верили и в молодость, и в вечную любовь, не знали трудностей жизни, столько ошибок совершили, столько сказали лишнего и недосказали важного… эх, вешняя пора. Перечеркнуло теперь меня что ли? Всё тоскую, да думаю, любили ли мы? Теперь у каждого своя семья, мы ведь и до семьи с тобой виделись, а чувства-то пропали. Куда?…

– Те года были глупы и просты, а в их наивности скрывалось наше неизъяснимое счастье. В том, как мы с тобой мечтали, всему смысл придавали… в каждом облаке видели символ знамения судьбы. В том, как чувствами жили, плакали и смеялись без причины. Да даже в простом молчании, даже в самой смерти виделось тогда нечто прекрасное. Сейчас всё вспоминаю ту ночь, когда мы клялись в любви. Те звёзды, луна, берег, всё казалось таким особенным и будто только для нас. Ты говорил такие прекрасные слова, в серебреном свете, как будто сами ангелы шептали их тебе на ухо… и луна, и звёзды обещали нам вечную любовь…

– Что же получается, луна и звёзды обманули. Может и само-то счастье, что было у нас тогда – обман. Что тогда было настоящим, если грёзы не сбылись, а любовь не вечна? Ты знаешь старушка?

– Наверное, только наш поцелуй. Клятвы падут, тела истлеют».

Карпер закончил долгий и распевный рассказ, перевёл дух и, откинувшись назад, смахнул волосы со лба.

– И зачем ты мне это рассказал? – горько усмехнулся Кирго.

– Как же! – возмутился контрабандист, – мудрая легенда. Любовь-то проходит, значит и у твоей пройдёт.

– Мне кажется у истории другой смысл…

– А мне кажется, что ты сумасшедший, но делать нечего. Мы должны отплывать через неделю, хотя там дел всего на два дня; морские волки всегда ленивы на суше. До завтра мы должны управиться. Соберу команду и идём.

– Я поплыву на родину, Гайдэ и янычар в Грецию… – произнося последнее слово, юноша нахмурился.

– Тогда завтра! – отозвался Карпер. – В полночь лодка будет готова, и мы отправимся прямо отсюда. Не медли и не опаздывай. И ещё… если поймают, то я тебя не знаю.

– Спасибо, – с чувством произнёс Кирго.

– Хоть одно во всём этом хорошо,– заключил Карпер, – ты отправишься на родину.

25

Вкратце объяснимся о дальнейших действиях. Кирго отвёл Гайдэ в условленный покосившийся дом.

– Я подожду здесь и послежу, чтобы вам не мешали, – сказал он, остановившись на перекрёстке, не доходя до ночлежки ста метров. Кирго не хотел идти с ней, не хотел видеть Фарида. Он бы не смог вынести вида их встречи, их счастья.

Наложница рассказала всё Фариду, немного поплакала, склонила голову ему на плечо.

– Не доверяю я этому Кирго, – буркнул Фарид, смотря в окно.

– Верь мне. Он все устроит. Он верный и честный… он меня любит.

– Любит?

Удивительно, как люди могут цепляться за одно слово.

– Он ради меня на все пойдет и не предаст.

– Значит, завтра ночью.

Фарид на удивление быстро согласился.

«Что же, она рискует для меня жизнью, а я струшу?» – думал янычар.

Гайдэ готова была отдать всю себя и не спрашивала позволений. Она всё решила. Она повелевала, покоряясь. Так могут лишь женщины. А мужчины тем временем блистают в собственном самолюбии, как в золотых доспехах, думая: «вот на что она ради меня готова».

26

Глубокая ночь; тьма и тишина. В комнате младших наложниц раздавался громкий храп Гайнияр. Шторы на её ложе были задёрнуты; узоры песчаного цвета на кремовом полотне отражали дрожащий луч свечи. Неожиданно кто-то отодвинул шторы и рукой начал трясти Гайнияр за плечо. Дева в испуге открыла глаза, как бы пытаясь понять, что случилось.

– Это я, – прошептала Гайдэ.

– Что… а… чего тебе? – также прошептала подруга.

Гайдэ присела на перину. – Мне нужно кое-что тебе рассказать. Только обещай, что никому не проговоришься!

– Конечно, конечно, – вернулась к Гайнияр привычная бодрость.

– Только даже вида не подавай, даже словом не намекай потом.

– Да рассказывай уже!

– Завтра я убегу…

– Куда? – не удержалась Гайнияр и громко вскрикнула.

– Тише ты! – оглянулась Гайдэ, – В Грецию. Фарид согласился. Кирго всё устроит.

– Кирго, – повторила Гайнияр, – а как же он?

– Он поплывёт с нами, и отправиться к себе на родину.

– Ох и страсти.

– Уж завтра ночью мы поплывём в Грецию, заберём моего брата, и Фарид всё сделает для меня.

И девы ещё некоторое время сидели в молчании. Потом Гайдэ крепко пожала руку подруги, и ушла к себе на ложе.

Вновь тишина воцарилась в покоях. Всё успокоилось. Жария открыла глаза и долго лежала глядя в потолок. Разговор, только-что услышанный, живо отзывался в её облике.

27

День был жаркий; проходил медленно, как караван в тысячу верблюдов. Кирго хлопотал: искал мужскую одежду, припасы, факелы. Гайдэ сложила все украшения, подаренные Сеидом в сундук, не взяв с собой ни одного; на пальце её осталось лишь серебряное кольцо Кирго.

Подходя к концу, невольно начинаешь задумываться о начале. Так и наши герои обдумывали начало этой повести: Гайдэ вспоминала первые дни в гареме, Кирго ту безотчётную тоску по родине, теснившую его грудь на берегу моря; он хотел было сходить в Великую мечеть Сусса последний раз, помолиться Аллаху, да дел было много, и он не стал.

«Ведь Он знает про то, что в груди!» – подумал Кирго. И одиннадцатая сура «Худ» вспомнилась ему. Вспомнилось, как муэдзин мелодично поёт её, словно перекатывая голосом камни; как ровным и волнистым тенором течёт рассказ о пророке Нухе, не просившем богатств за свою мудрость и за свою веру…как муэдзин повышает голос, когда поёт о неверных и об их издёвках. И вспомнилось ему повеление Нуху от Аллаха построить ковчег, чтобы спасти справедливых по паре. Лодка Карпера виделась ему теперь ковчегом, а спасение Гайдэ божьим проведением.

Наложницы опять только ели да валялись на подушках. Гайнияр была загадочна и молчалива, чем немало удивила всех девушек. Мусифа танцевала под звуки струнного уда, плавно двигая плечами. Жария как обычно куда-то пропала; хотя её не видели с самого утра. А Гайдэ вышла на внутренний двор, легла на персидский ковёр, устланный подушками, и молча слушала музыку, глядя в небо.

Так день прошёл, как проходят самые большие караваны, как и всё проходит в этом мире – незаметно. Старушка Милима зазвала всех за стол; мясо кастрированного быка и рис удались необычайно. Кирго взял себе небольшую миску, примостился с краю в тёмном углу, и нежно смотрел на Гайдэ. Она почувствовала его взгляд, обратилась в его сторону, и немой разговор завязался меж ними.

Пришла ночь. Гайдэ легла в кровать, чтобы не вызывать подозрений; пролежав два часа, пока евнух Малей не уснёт в своей коморке, она встала и отправилась на крышу, в беседку.

Когда она в ночной рубашке на ощупь пробиралась по лестнице, сердце у неё замирало. Предчувствие зла наседало; казалось, что сейчас на крыше она увидит схваченного Кирго, стража Ракыба, занёсшего над ним свою шашку; чудилось, будто всем уж известно об её побеге. И с невольной дрожью она взглянула в беседку, когда поднялась.

Кирго сидел один, положив руки на колени. Завидев Гайдэ, он поднялся на ноги, отошёл в сторону от лавки. Лунный свет слабо упадал на крышу, островками освещая черепицу. Гайдэ села на лавку.

– Всё готово, – произнёс Кирго, – вы можете не беспокоиться, ваша одежда здесь, вещи в дорогу уложены; Карпер человек надёжный, главное не бойтесь.

– Я хотела поговорить с вами перед уходом, да только страшно вам сказать…

Они отчего-то начали теперь обращаться друг к другу на «вы».

–– Не бойтесь, говорите, – промолвил он и остановился перед ней.

Гайдэ подняла на него свои ясные глаза.

–– Вы такие добрые, – начала она и в то же время подумала: "Да, он точно добрый…" – Вы извините меня, я бы не должна сметь говорить об этом с вами… но как могли вы… это ведь тяжело для вас?

Кирго дрогнул, поглядел на Гайдэ и подсел к ней.

–– Милая моя – заговорил он, – не прикасайтесь, пожалуйста, к этой ране; руки у вас нежные, а все-таки… мне будет больно.

–– Я знаю, – продолжала Гайдэ, как будто не расслушав его, – я перед вами виновата, я не хочу оправдываться; но как же можно разлучать то, что бог соединил?

–– Наши думы на этот счет полностью сходятся. Именно поэтому я исполню всё, что обещал – произнес Кирго довольно резко, – но я вас теперь любить не должен, да и не могу.

Гайдэ побледнела; все тело ее слегка затрепетало, но она не замолчала.

–– Вы должны простить, – промолвила она тихо, – если хотите, чтобы и вас простили.

–– Простить! – подхватил Кирго. – Вы сперва говорили мне забыть о моей любви. Потом сами же напомнили мне о ней, укололи её ради ваших интересов, а теперь просите простить вам. Не вчера ли вы велели мне быть строгим с вами! И зачем просите? Будто вы столь глупая и не понимаете, что для меня простить, значит любить вас. А любить, значит потерять навеки. Почему вам непременно нужно расстаться друзьями? Что даст это мимолетное примиренье? Слёзы, радость, облегчение – всё теперь не для меня. И здесь вы опять о себе думаете… да что тут толковать!

–– Зачем он не вы! – с усилием проговорила Гайдэ. Дрожь ее рук становилась видимой. – Мы могли бы быть…

–– Оставьте – возразил с невольным взрывом нетерпенья Кирго, – вы будете счастливы и этого довольно!

–– Спасибо вам – прошептала Гайдэ и потупила глаза.

Кирго быстро поднялся со скамьи.

– Пора.

28

Они вышли через главный вход, который вверен был Кирго на эту ночь. Гайдэ покрывал старый суконный кафтан, на голове её был платок, на ногах мужские сапоги; лицо перемазано печной сажей; в сумерках трудно было бы понять, что она женщина.

Пошли рядом. Мимо домов бежали большие тени, отбрасываемые от огня. В одной руке Кирго держал свёрток с вещами, в другой факел. Гайдэ невольно жалась к мужскому плечу, казавшемуся ей теперь таким нужным. Кирго напомнил ей, что если их увидят, странным покажется такая близость мужчин.

Дома городские походили на горгулий; кое-где в окнах горел свет; они будто смотрели своими желтыми глазами. Вот вышли на площадь Медины. У самой мечети стояли два стражника. Гайдэ замедлила шаг, хотела было повернуться назад, но Кирго ободрил её, слегка подтолкнув вперёд и сделав знак, одной ей понятный. Молча и быстро прошли они мимо, спустились по улице и исчезли прочь.

Когда они уж выходили из города, Гайдэ невольно улыбнулась, прильнула к руке Кирго, взяла её трепетно.

– Ах, как я испугалась – шепнула она.

– Ничего. Страх лишь предвестник успеха, – восторженно отвечал юноша.

– Идёмте, быстрее…

Пробираясь по обочине дороги, Кирго раз пять споткнулся и в итоге порвал сандаль. Ночь была темна. «Если бы небо было светлее – подумал Кирго, – если бы хоть один луч освещал дорогу влюблённым в этот час».

В лирических размышлениях они добрались до пристани, не встретив никого по пути. Силуэты лодок корчились на воде. Волны постукивали в борта посудин. Каменная кладка звенела под ногами. Гайдэ уж не держалась за Кирго, а летела вперёд навстречу счастью.

– Тише вы! – послышался голос Карпера из-за борта очередного судна.

–Извините, – смутилась Гайдэ.

Контрабандист показался полностью. Подошёл, важно осмотрел Гайдэ и представился.

– Нам пора! – выговорил Карпер, – Где же ваш суженый?

– Откуда вы?..– отшатнулась девушка. «Знаете» – хотела добавить она.

– Я про вас немного знаю. Но не сердитесь на Кирго, он мне рассказал, чтобы я знал, ради чего рискую жизнью.

– Спасибо вам.

– Пойдёмте в лодку, – указал он. И на палубу вышли два худых, но жилистых матроса.

– Я буду ждать Фарида, – мягко отвечала Гайдэ, – Он скоро будет.

– Его можно ждать и в лодке, – заметил Кирго, – так безопаснее.

– Войду в лодку только с ним, – решительно возражала она. И была похожа на ангела, но не на небесного херувима, нет. То был ангел мрака, сотканный из пламени, а не из света.

– Понимаю тебя, Кирго, – проворчал Карпер и закурил трубку – извечный атрибут всех моряков в литературе. Бандит курил её каждый раз перед выходом в море наудачу.

– Что ж, стойте здесь, раз так хочется, а я пошёл… мне там спокойней, – высказал он, выпуская клуб дыма, и прыгнул на помост.

Кирго отдал Карперу вещи и факел, который тот сунул в воду. Он и Гайдэ остались вдвоём.

– Послушай, – смущённо обратился Кирго, – вот, возьми, это для твоего маленького брата, о котором ты говорила, – и он протянул ей свёрток. Женские пальцы изящно развязали его. Там было сто динаров.

– Нет, – хотела она возражать, но юноша взял её руку и сильно сжал пальцы. В движении этом он казалось, выразил все свои чувства. Они стояли почти во тьме. Её тёплое благоухающее дыхание едва долетало до него. Что-то, казалось, должно было произойти. Но нет. Долго длилось молчание, в котором два сердца бились так быстро, как, наверное, ещё никогда не стучали человеческие сердца.

– Ещё немного, – тихо прошептала она, – ещё чуть-чуть и мы изменим свою судьбу… выберемся из клетки и уж более не утратим свободы.

– Ты будешь счастлива, любима. Вызволишь своего брата, нарожаешь с Фаридом кучу детей, заведёте хозяйство или наймёте слуг. Он, наверняка, поступит на службу и обеспечит тебя; это и вправду скоро случится, – облегчённо вздохнул Кирго.

– Ты приедешь на родину, найдёшь родителей, вы поплачете немного и потом будете счастливы – продолжала Гайдэ со слезами умиления.

И снова они молчали некоторое время. Была ночь чудная, беззвёздная и таинственная, какая только и может быть при таких обстоятельствах. Ветер ласкал их лица. А, тем не менее, Фарида всё не было. И как бы прекрасно не было стоять у моря в упоительном чаду, да только Гайдэ начинала волноваться. Мало-помалу и Карпер поторапливал: сначала знаками, потом уж и словами, затем уговорами.

От волнения Гайдэ побледнела, глаза её замутнели; она трогала лицо поминутно, забыв, что оно измазано сажей. Кирго, видя это, пробовал отвлечь её какой-то речью да не сумел. Они отчего-то начали ходить из стороны в сторону, как бы прогуливаясь. Шаги часто нас утешают, когда всё другое бессильно.

– С ним всё хорошо, – произнёс Кирго с надеждой.

Она опустила глаза, потом хотела взглянуть на него, но не могла.

– Не утешайте меня, – говорила она плача, – не говорите про него, не говорите, что он придет, я это знаю.

– Тогда не плачь. Видишь, вот, мы ждём, а он сейчас же и появиться на своём коне, только не плачь.

– Хорошо. Не буду.

Рыданья прервали её голос. Они остановились на месте. Наконец Гайдэ перестала, отерла слезы, и они снова пошли.

И так они ходили ещё два часа, как будто в тумане, как будто сами не зная, что с ними делается. Уже становилось опасно затягивать эту шутку. И Карпер поминутно напоминал о том Кирго, который мало-помалу начинал уговаривать девушку идти в лодку для безопасности. В такие мгновения глаза Гайдэ светились такой недоверчивостью, таким тайным подозрением, что в первый раз Кирго закусил губу и осёкся, во второй вспылил и отвернулся, а в третий начал оправдываться.

– Я ничего с ним не делал, и не виделся даже, – рычал Кирго, забыв про осторожность.

– Конечно нет, я и не думала – спохватилась Гайдэ и снова заплакала, увидав в сердце своём клевету.

– Тогда пойдём хоть в лодку. Тебя никто не увезёт без Фарида, клянусь. Там просто безопасней.

– Безопасней, да, безопасней. Но это ничего… я лучше здесь.

И они снова ходили; то останавливались и долго разговаривали на одном месте, то опять пускались туда-сюда. Что выстрадали они за эти мгновения. Какое отчаяние пережили. А небо между делом начинало светлеть, а вернее делалось не таким чёрным.

– Уж так долго нельзя, – скрепя сердце, говорил Кирго после молчаливого взгляда Карпера из лодки, – Давай я останусь, найду Фарида, отправлю его вслед за тобой. Только сядь в лодку.

Скупое «нет» сорвалось с женских уст. Некое странное внушение владело ей. Предчувствие неописуемое.

– Нас скоро могут видеть, могут всё узнать, и тогда прощай свобода, прощайте мечты. Я обещаю, что найду его, я клянусь.

Решимость Гайдэ поколебалась, она посмотрела по сторонам, потом вдаль, пристань была пуста. Она кивнула.

– Пойдём, прошу, – дёрнул Кирго её за руку. В порыве ходьбы они отошли от лодки метров на десять.

– Ещё пару минут, – ответила Гайдэ.

Они могли уплыть сию же секунду, могли быть счастливы, свободны. Лодка бы вмиг отошла от пристани, ветер бы ударил в небольшой парус, волна всплеснула бы под килем. Стоило только протянуть руку. Да как всегда, всё решили пару минут.

Вдруг, тени лежавшие всё это время рядом с маленькой хижиной со снастями неожиданно зашевелились, разрослись, и разделились. Новые тени выпрыгнули из-за угла и поползли по пристани. Две из них побежали к лодке. Другие без счёта бросились к нашим героям. Не успели они опомниться, как оказались отрезаны от лодки. Гайдэ отшатнулась от Кирго. Тени бросились в лодку. Голос Карпера закричал: «Руби!». Послышался всплеск воды, крики, что-то упало в воду. Кирго взял Гайдэ за плечи. Нужно было бежать вперёд.

– Быстрее, в лодку, – успел он вскричать. Но дева стояла в ступоре.

На Кирго налетел какой-то мавр с дубинкой в руках, по-видимому, не ожидая сопротивления, но юноша наотмашь попал ему кулаком в челюсть; тот уселся наземь в изумлении. В следующее мгновение кто-то ударил Кирго сзади в затылок, и через секунду на нём уже повисло два стражника, один из которых отбросил в сторону его кинжал, спрятанный за поясом. Юноша взвыл, но не сдался; высвободил как-то обессилившую руку и скинул одного из обидчиков, а второго ударил в пах – известный стратегический ресурс всех мужчин. Ужаленный повалился и застонал. Второй стражник весом оттеснил Кирго; ударил в бровь, в весок. Кирго попятился. Гайдэ застонала за его спиной. Как она ни сопротивлялась, как ни извивалась, её уж связали, причём, довольно бережно.

– Гайдэ!– закричал Кирго во всё горло. И телом устремился к ней, не обращая внимания на град ударов, осыпавший его лицо. Мысли слетели с головы осенней листвой. Весь он был теперь единое усилье.

Наконец изумлённый ударом в челюсть мавр пришёл в себя и быстрым прыжком сбил Кирго с ног; начал вязать руки тугой верёвкой. Евнух наш распростёрся на земле обессиленный. Всё было кончено. Когда его поднимали, видел он Гайдэ, лежащую без чувств.

Юноша узнал на себе пристальный взгляд Ракыба.

– Что же ты, не смог повязать евнуха? – обращался тот к мавру, – говорил же, что легко одолеешь. А сам?

– Не ожидал, ваше благородие, – с горечью отвечал мавр.

– Что ж, Кирго, с тобой и троим сладить было трудно. Пришлось нашим дуболомам вместо моряков брать одного тебя, – отозвался Ракыб с неудовольствием и посмотрел на рябого турка, появившегося из тьмы в мокром кафтане.

– Он меня вислом, а я в воду упал, – оправдывался промокший стражник.

– Если уж этих двух надо было взять живыми, то на тех-то можно было и саблей махнуть

– У них и у самих имелись, – отозвался другой, появившись также из тени. – Лодка пошла по воде, всё закачалось. Я стоял один. Был выбор: кинуться на троих в их же лодку или остаться; я не стал.

– Не до оценили мы рыбаков, – констатировал Ракыб, – да и сабли у них были… сдаётся… – он не стал заканчивать фразы.

Кирго слушал этот разговор с горьким сожалением. На него теперь не обращали никакого внимания, как обыкновенно стражи порядка и поступают: обезвредив всех преступников, связав их по рукам, они могут уложить их на пол и ещё два часа заниматься своими делами, судачить о том о сём, нисколько не стесняясь; начальник будет отчитывать подчинённых; кто-то рассказывать анекдот; другой о семье вспомнит; для них это повседневность.

А всё же тяжёлые зрачки Ракыба непроизвольно добивались от Кирго чего-то, будто задавая немой вопрос.

– Как же я устал сидеть в засаде! – говорил мавр рябому турку, – ведь от самого дома их караулили, надо было там и брать. А то сидеть потом всю ночь!

– А сообщника взять! А заказчика увидеть! Доносчица сказала, что там ещё кто-то был, – отвечал турок.