Восхождение Эль

– Единственное, что я могу вам сказать, – стариком быть плохо, – усмехнулся древний Шон. – Ваше императорское величие могло бы предложить мне присесть.

Он протянул вперёд руку, и Сент увидел, что скрюченные пальцы его мелко дрожат. Но великий император всё равно боялся древнего Шона. Неразумным, животным страхом. Тем, что за гранью жизни и смерти.

– Ты мне не нравишься, – сказал Сент. – При других обстоятельствах, я бы тебя сразу уничтожил. Так что просто поблагодари зверя Ниберу за свою счастливую судьбу и скажи, чего хочешь. В тот момент, когда появится наследник, ты получишь это. И надеюсь, больше мы никогда не встретимся, и мне не придётся выслушивать твою старческую болтовню… Говори, что хочешь за своё колдовство.

– В тот момент, когда появится наследник, ваша ненависть не будет иметь ровным счётом никакого значения, – глухо засмеялся тот. – В старости иссякают желания. Самое паршивое: когда ничего уже не хочется. Вы можете снова сделать меня молодым? Не отвечайте. Это риторический вопрос. Чего я хочу? Я в любом случае получу это, ваше императорское величество.

Голос его звучал издевательски, или показалось сквозь дурман дыма?

– Только без неожиданностей, – сказал Сент. – Ты же и сам знаешь: это моя земля, и, случись что, в Таифе ты не скроешься – ни по эту сторону мира, ни по иную.

– Я знаю, – казалось, Шон забавляется разговором, и это выводило императора из себя. Но дело касалось будущего империи, её наследника, поэтому Сент и сейчас сделал вид, что не заметил насмешливый тон.

Глаза Шона, утонувшие в мелкой и частой сети морщин, смотрели особенно остро.

– Мне пора, – сказал он, повернувшись к скривившемуся императору вполоборота. – По моим расчётам это великое событие произойдёт с минуты на минуту. И я знаю, куда идти. Не посылайте со мной сопровождающих, ваше величество.

Он направился к выходу, резко остановился, словно о чём-то вспомнил. Обернулся:

– Кстати, вы не хотите приветствовать своего долгожданного наследника в тот момент, когда он появится на свет?

Сент передёрнулся, лицо его исказила гримаса брезгливости.

– Упаси меня Ниберу! – глухо сказал Император. – Потом. Я обязательно посмотрю на него, но потом… Когда-нибудь…

Он закрыл глаза, вслушиваясь в звук удаляющихся шагов Шона. Далеко на горизонте мелькнул бледный луч, проникая сквозь окно, осветил лицо мужчины. Сухие губы, обезвоженные пергаментные щёки, словно в любой момент готовые с тихим шелестом порваться на обрывки. Сента мучила жажда. Неутолимая, вечная жажда, ради которой он готов на всё.

***

Многочасовая невыносимая боль сменялась умиротворением, всепоглощающим и нечеловеческим, как и испытываемые страдания. Халь могла подумать, что наконец-то в родильном покое зажгли курильницы с самым сильным опиумным настоем, если бы не была уверена, что Сент строго-настрого приказал убрать из женской половины все средства, имеющие хоть какой-то наркотический эффект. Плод не должен подвергаться ни малейшему воздействию. Обезболивающие лекарства тоже попали в этот список, и теперь императрица не имела никакого шанса на облегчение страданий, хотя даже самая ничтожная служанка во дворце могла рассчитывать на дозу средства в случае, если нужно облегчить боль.

В перерывах между схватками Халь вспоминала, как она добивалась внимания императора, и это оказалось совсем не просто. По большому секрету за пять перламутровых жемчужин очень юная, но пронырливая мойщица Сента открыла ей стратегическую тайну. Единственной слабостью императора, сводящей его с ума, были нежные розовые пятки.

Халь рискнула и поставила всё на это план. Жемчужины оставались последним сокровищем, наследством ушедших на ту сторону тени родителей. Она драла пятки жёсткой пемзой и втирала в них очень дорогую горькую желчь зверя Ниберу, добытую в пустыне Ошиаса. Ступни постоянно кровоточили, и больше всего на свете с тех пор Халь ненавидела ходить. Ей всё время хотелось лежать, подняв ноги на жёстких подушках, но тщательно продуманный план по вхождению во дворец требовал действий.

Халь знала, когда начнётся весенняя охота, и где именно будет проезжать его величество в погоне за добычей. Ещё за пять жемчужин она смогла пробиться сквозь невидимый, но неприступный кордон, который отрезал от всего мира императорскую охоту.

Императрица помнит пронизывающий холод изморози на выжженном за последний месяц лета подшёрстке степи. Ободранные ступни прошило резкой болью, когда она сняла туфли, поношенные, но ещё сохранившие видимость былой роскоши, и скинула чулки, перештопанные невидимыми швами. Ждать пришлось очень долго, и когда в уже полуденном нагревшемся воздухе раздались клики охотничьих рожков, Халь почти утратила способность искренне улыбаться. Она ненавидела выражение счастье, которое вмёрзлось в её лицо тем невероятно холодным утром.

Но сейчас, в перерыве между схватками, она улыбалась. Когда подумала, что младенец, который вот-вот должен родиться, может хоть немного походить на синга. В свою первую ночь после той охоты они остановились в переносной юрте у Торсинга, стратега Ошиаса, степного нома, и у него к тому времени уже родилось много сыновей. Тогда ещё совсем малышей, и все – гибкие и мягкие, как тигрята. С глазами-лодочками и нежными локонами, не успевшими вызреть в жёсткую чернёную гриву, которую взрослые синги заплетают во множество тугих кос. Малыши возились тёплой, сопящей кучей под их ногами, и его величество хмурился. Их крики и вопли доставляли Сенту беспокойство, но Тор делал вид, что не замечает лёгкого императорского недовольства. Несмотря на всю суровость и дикость степного народа, дети у них – святое, и сыновья Тора могли безнаказанно играть в ногах у отца, пока сами не забудутся здоровым сном усталости тут же, на шкурах, расстеленных на полу юрты.

И скоро Сент сдался, перестал обращать внимания на эту тигриную возню. Принял в себя походный уют сингов и уже смотрел только на Халь, вернее, на её младенческие розовые ступни. Ночь отсветами пламени плясала по его чётким, тогда ещё сохранившим юношескую округлую нежность щекам. А потом он взял Халь на руки и отнёс в ту часть юрты, которую определил Торсинг гостям на ночлег.

– Вы будете любить, меня, ваше величество? – робко спросила она его, и Сент хмыкнул что-то неразборчивое, при желании это можно было принять за утвердительный ответ.

Он целовал её ноги, долго, сначала вкрадчиво и нежно, потом поцелуи стали всё рванее и рванее, а дыхание сбивалось, и всё главное, к чему Халь шла так долго, произошло настолько быстро, что она не успела опомниться. В ту ночь под сопение маленьких сингов за перегородкой они зачали первую принцессу. Эта тщательно подготовленная случайность решила судьбу Халь как действующей императрицы.

Потом она рожала Сенту каждый год по принцессе, и он становился всё мрачнее и мрачнее, а последние два раза даже не пришёл взглянуть на новорождённых. Девочки получались здоровые и миленькие, император изначально распределил всех в жёны между кланами. Последняя, Далия, оказалась вообще лишней в государственной политике. Сенту нужен был только наследник, и Халь, раздирая рот в крике во время очередной схватки, молилась, чтобы тот, кто с муками пробирался на этот свет, оказался мальчиком.

Всю беременность предсказания менялись, противоречили одно другому. Пшеница, смоченная мочой Халь, прорастала быстрее ячменя, посаженного рядом, это предвещало появление принцессы. Но личный императорский лекарь Андрус утверждал, что будет наследник: соски налитой груди императрицы торчали кверху, чего не наблюдалось во всех её предыдущих беременностях.

Когда подошло время, слуги закрыли ставнями окна просторной комнаты. По всему полу расстелили охапки трав, их меняли ежедневно. И сейчас что-то прошелестело по сухому благоухающему ковру. Во внезапно наступившую тишину – передышку – вторгся слабый звук незнакомых шагов. За те часы, что Халь провела в родильном зале, она уже узнавала походку всех, кто хлопотал вокруг неё вторые сутки. Но появление ещё одной бестолковой повитухи оставило императрицу равнодушной. Толку-то, если они не могут облегчить боль или ускорить процесс. Она поняла, что во рту у неё уже давно пересохло, и на подушку протянулась густая клейкая слюна.

– Пить, – тихо сказала Халь. Приказ прозвучал как мольба, настолько голос был истощён и слаб.

– Нельзя, – звук скрипучий, будто в гортани у говорящего просыпалось полстакана песка. Но мужской. Халь удивилась и открыла глаза. – Вам нельзя сейчас пить, Ваше императорское величество.

Она чувствовала, что в глазах полопались сосуды. От этого, и ещё, наверное, от слабости, всё, что её окружало, плыло как в тумане. Но… Человек, который стоял перед ней… Он и знаком, и незнаком одновременно. Халь могла поклясться, что никогда раньше с ним не встречалась наяву, но, тем не менее, узнала его. Тёмный лорд из её снов. Только гораздо старше, чем в кошмарах или грёзах. Пришедший поклонился и протянул к пересохшим губам белоснежную салфетку, смоченную в сладком виноградном вине.

– Вот, – сказал знакомый незнакомец, наблюдая, как она с наслаждением втягивает в себя хмельную влагу с салфетки, и тут же отдёрнул руку:

– Хватит, ваше величество. Нам ещё предстоит поработать. Не нужно ничего лишнего в организме, и жидкости в том числе.

– Ты…

Наконец-то, Халь может разлепить ссохшиеся губы:

– Кто ты? Где все?

Голос еле слышен, в нём не осталось никакой силы.

– Я велел всем убираться отсюда, – кивнул вошедший. – Вы знаете меня, императрица Халь. Хотя мы с вами никогда не встречались…

Обескровленные, пергаментные щёки вдруг залились бледной краской, Халь попыталась закрыть лицо руками. Воспоминания вторглись в неё стыдным сладострастием.

– Я вижу, вы помните, – равнодушно кивнул Шон. – Наверное, это невозможно забыть.

– Тёмный лорд, – прошептала Халь. – Я не думала… Что же теперь…

Около года назад он начал приходить к ней в снах, как раз перед её последней беременностью. Но не дряхлым стариком, а черноволосым статным красавцем. Сначала долго, молча и пронзительно смотрел, потом брал руку и подносил к своему сочному рту. Губы склонялись к ней мягкие, тёплые, от этой пока ещё невесомой ласки по всему телу проходила сладкая судорога. Никто, кроме императора, не прикасался к Халь подобным образом, но Сент никогда не вызывал у неё такого глубокого трепета одним своим движением. Это тепло, и дрожь, и бесконечно клубящийся ком в горле – до слёз, до щемящей, бескрайней нежности – всё это были ощущения, совершенно незнакомые Халь, матери шестерых детей.

Несколько ночей прошло с его первого прихода, когда она сама осмелела, не в силах терпеть больше эту сладкую муку. Тогда, во сне, Халь приподнялась на носочки, взяла его лицо в свои ладони и поцеловала. Он ответил. Сначала нежным дрожанием губ, затем прорвалось нетерпение, незнакомец укрыл её всю своим гибким телом, обернул собой, потянул вниз…

Являлись ли эти сновидения на самом деле изменой его величеству? Кто знает… Халь помнила утром, проснувшись, как вкусно пахла кожа её нереального возлюбленного, и от этих воспоминаний всё в ней пенилось лёгкими, волнующе покалывающими пузырьками. Она чувствовала и стыд, и сладость. После того, как Тёмный Лорд взял её во сне и перестал приходить, императрица одновременно обрадовалась и огорчилась. «Это всего лишь сон», – думала Халь, ощущая утреннюю, уже привычную тошноту, – «и я не сделала ничего ужасного, ведь над снами мы не властны».

Так она утешала себя в то время, но теперь, когда он наяву стоял перед ней, Халь запаниковала. А что, если… Этого не может быть, но …

Он словно тут же понял её опасения:

– Не волнуйтесь, императорское величество. В венах вашего сына будет течь кровь Сента… Сны – это всего лишь сны.

Она хотела сказать что-то ещё, может, признаться, что скучала и в глубине души очень ждала его, но тут всё тело ударило очередной схваткой изнутри, по пояснице чирканула тупая пила, продолжая свою прерванную ненадолго работу. Халь почувствовала, как расходятся тазовые кости и явно услышала треск. Он шёл снизу, заканчивался давлением на виски с внутренней стороны черепа, и никому, кроме неё самой, не был слышен.

Халь дёрнулась несколько раз, зажимая в себе крик, затем боль вышла за рамки, и она сипло закричала уже надорванным горлом. Не думая, как выглядит перед своим тайным любовником из сокровенных снов, Халь извивалась куском пергамента на открытом огне, шлёпалась по простыне, залитой родовыми водами и по̀том, хватала намокший, липкий шёлк руками, словно собираясь выдрать кусок ткани и затолкать в рот. Она уже не осознавала себя как личность, а только истекающим соком и кровью шматом мяса – визжащее нечто, которое неведомая сила выворачивает на неприглядную изнанку.

Шон бесстрастно подошёл к изножью постели, присел на корточки, чтобы увидеть низ огромного, трепещущего, как студень, живота. Пузырь только что прорвался, и прорезывалась головка. Колдун оставался внешне спокойный, но чувствовал, как его охватывает сверхъестественное волнение, то самое, перед лицом разверзающейся вечности, неподвластной для понимания ни одного физического существа. Он мог многое сверх того, что доступно простым смертным, но только автоматически, вычислив интуитивно алгоритм действий, не понимая причины, принципов, основ, которые приводят к ожидаемому результату.

Сейчас всё происходило неправильно. Плод шёл не затылком, а лбом, он разогнулся и упёрся в тазовую кость, уже даже не бился, замер, не пытаясь найти пути выхода. Дух Шона оказался слишком немощен, чтобы полноценно оплодотворить реальную материю. Он частично уничтожил у зародыша необходимую волю к жизни, и никто, кроме него самого, не смог бы сейчас помочь младенцу появиться на свет.

– Я здесь, не волнуйся, – сказал Шон сам себе и упёрся одной рукой в ходящий ходуном живот. Другой схватил крошечную, отчаянно пульсирующую голову, и осторожно подтолкнул младенца в правильном направлении. Эта голова вот-вот станет его, а Шону вовсе не нужны ни внутренние, ни внешние повреждения.

Он поступал несправедливо. И по отношению к этой несчастной, в сущности, обманутой им императрице Халь, и по отношению к младенцу, который изначально планировал родиться девочкой с совершенно самостоятельной, не имеющей никакого отношения к нему судьбой. Шон украл у неизвестной девочки, которой так никогда и не будет, если не жизнь, то судьбу – точно.

– Простите, – прошептал он. – Но я не могу сейчас исчезнуть.

Это было важно, важнее всех норм морали и нравственности, важнее понятий добра и зла, важнее истинного откровенного облика Ниберу, к которому он, возможно, никогда не сможет подступиться. Шон, а вернее, его глубинная сущность, стремилась встретиться с кем-то, он не знал ещё с кем, но точно понимал, что обязательно должен, а тот, второй, в этом потоке жизни безбожно опаздывал на встречу.

– Это предрешено, да, – опять прошептал Шон, принимая на ладонь горячего, ввинчивающегося в эту паршивую жизнь младенца.

Мальчик молчал, синел на глазах, и тогда Шон зубами схватился за тонкую живую трубочку, тянущуюся к чреву потерявшей сознание Халь. Он рванул всё ещё острыми клыками пуповину, заглотил её обрывок и замер, тяжело опустившись рядом с огромной постелью. Через несколько неизмеримо долгих секунд на лице новорождённого проступили признаки жизни, мертвенная синь растворялась сначала в бледно-белом, а затем стала наливаться розовым. Он дёрнулся, захлебнулся обжигающим внутренности сухим воздухом Таифа.

Раф, открыв ещё мутные, ничего не видящие глаза, истошно закричал от страха.

– Его высочество, наследный принц! – покатилось по всему дворцу, и в родовой зал хлынули акушерки, повитухи, первые придворные дамы, жёны министров – все те, кого вайнир Шон безжалостно выставил из родильных покоев.

Эта разноцветная, благоухающая толпа радостно ввалилась для того, чтобы тут же в ужасе замереть на пороге. Ещё колотились, весело повизгивая, задние ряды, но те, что попали в комнату первыми, увидели, как у подножья кровати, обречённо и неестественно свесив на грудь голову, сидит самый загадочный и страшный вайнир Таифа. Лицо у Шона было совершенно чёрное, так же, как и руки, на которых надрывался криком младенец. Изо рта колдуна к чреву новорождённого тянулась, извиваясь в бешеном нервном пульсе, пуповина, а сам великий и могучий только что навсегда ушёл на другую сторону тени.

Глава третья. Семь лет спустя. Коварный найм

Пятнадцатого июня седьмой день рождения его высочества Рафа, наследного принца Таифа, отметили со всеми полагающимися увеселительными традициями. Тысячи торжественных птиц ллибри выпустили на главной площади города. Очевидцы утверждали, что они на несколько минут полностью закрыли небо разноцветными крыльями, а в птичьей трели тонул даже гомон многочисленной толпы. Когда ллибри разлетелись умирать в истощённые степи Таифа, прямо на площади открыли бочонки с дармовым вином. Хоть и королевским, но из самых дешёвых, как после рассказывал грум Дэн, присутствующий в составе поздравительной делегации.

Детям бесплатно раздавали липкие яблоки в карамели, насаженные на палочки. Нагнали музыкантов и артистов, которые изображали ликование. На самом деле лицедеи с трудом подавляли в себе негодование, они не желали работать задаром, но не могли пойти против воли императора. Сент никогда не платил артистам, даже тем, кто выступал от его имени.

Тем не менее народ, подогретый пусть дрянным, но бесплатным вином, веселился от души всю ночь, и день после. А когда дармовое пойло закончилось, делегация грумов, уполномоченная поздравить его высочество наследного принца Рафа с семилетием, недосчиталась трёх своих представителей. Кто-то вспомнил, что видел (но неясно: наверное, от радости за венценосную особу, в глазах у грума всё плыло), как странные люди куда-то волокут бесчувственные тела. Причём похитители были одеты в штатское, но выражением лиц и повадками очень напоминали военных наймастов. У подземных гильдий на это неоднозначное подразделение имперской армии имелся не только зуб, но и особый нюх. Не иначе как вмешалось колдовство, заморочив головы вольнолюбивым грумам настолько, что они не распознали наймастов, своих старейших врагов. Или дармовое пойло было не столь просто, как могло показаться.

В общем, уже семнадцатого июня стратег центрального нома Кора отправил во дворец срочное сообщение о захвате в плен злостных уклонистов от военного призыва. Причём один из них являлся ни кем иным, как отпрыском главы серных грумов Генси Бернса, а также будущим родственником Хобана Фэнга, уважаемого начальника гильдии соляных. Министерство наказаний спустило в ном приказ: держать под стражей юного грума вплоть до особого распоряжения. Остальных двух, кстати, тоже.

***

Накануне дня рождения принца Рафа и коварного захвата подвыпивших грумов армейскими наймастами, в соляном грумгороде произошло событие, которое обещало стать эпохальным союзом двух гильдий. Старшая дочь начальника соляных Риз Фэнг собралась замуж.

Горячие чувства между ней и Эро, младшим сыном серной гильдии, вспыхнули внезапно и при очень романтических обстоятельствах.

В один прекрасный день (который изначально вовсе не казался таковым) Риз Фэнг, прогуливаясь в задумчивом настроении по любимому кристальному саду, потеряла бдительность. Она не заметила, как пара чёрных круглых глаз, опушённых мохнатыми белыми ресницами, неотрывно сопровождает её на прогулке. Кимур, хищный кошак подземелья, наметил себе аппетитную Риз в качестве ужина.

Когда он взметнулся стремительной молнией к потолку пещеры, Риз поняла, что уже не успеет ни убежать, ни закричать, и только в ужасе закрыла глаза. И в этот момент раздался грохот, от которого у грумки тут же заложило уши. Когда она подняла взгляд, кимур лежал на земле, подёргиваясь в предсмертной судороге. Вокруг с тонким треском осыпались кристаллики чудесных цветов, а у входа в пещеру стоял незнакомый грум с дымящейся трубкой. Риз, ещё не оправившись от ужаса, тем не менее, отметила, что он молод, по-грумьему статен и… красив.

– Вы в порядке? – незнакомец тут же оказался около неё.

Риз посмотрела на мёртвого кошака и с удивлением произнесла:

– Как он вообще попал сюда? Кимуры никогда не забредают в жилой район, даже случайно.

Отважный грум виновато пожал плечами:

– Наверное, крался за мной от самого входа в грумгород.

Он пнул неподвижное тело зверя явно новым кожаным сапогом.

– Получается, что вы – мой спаситель? – уже кокетливо спросила Риз. А сама подумала: «Как это романтично!».

– Что вы! – не менее кокетливо ответил незнакомец, а сам подумал: «А то!».

Риз потупилась, пряча в капюшоне глаза, которые предательски полыхнули неподдельным интересом. Кожа незнакомца отливала медью. Кажется… Кажется, этот грум – серный.

– Предполагаю, что имею честь видеть перед собой несравненную Риз Фэнг?

Юноша галантно поклонился. Ризи кивнула, не удивившись, что серному известно имя. Грумок её возраста не наблюдалось на несколько земель в округе. Они вообще были наперечёт. Списком с портретами располагали во всех гильдиях.

– А вы? – спросила в свою очередь она.

– А я – Эро Бернс, – грум неловко улыбнулся. – Серный.

Надо заметить, что он уже несколько минут чувствовал какое-то странное стеснение в груди. Эро прибыл в дружественную гильдию по поручению отца. Совсем недавно серные закончили строительство небольшого заводика, который успел выпустить экспериментальную партию взрывающегося порошка. Наследник предприятий Бернсов явился в гильдию Фэнгов с деловым настроем и предложением об обмене взрывпорошка на соль и никак не рассчитывал на романтическое приключение.

– Здесь красиво, – не отрывая взгляда от Риз, смущённо произнёс он. – Так ярко и разноцветно…

Ризи немного удивилась, посмотрела на белые кристаллы, заполнившее все пространство, на стены пещеры. Разноцветного там не было вообще ничего, разве что светло-тёмные слои, выделявшиеся на стенах, делали пещеру такой мило-полосатой.

– Это слои, – объяснила она ему. – Папа говорит, что рождение пещеры началось двести пятьдесят миллионов лет назад. Здесь, на этом самом месте, древние моря возникали и высыхали. Поэтому светлые и тёмные кольца чередуются между собой.

– Как кольца на срубе дерева? – все ещё впиваясь в лицо Риз взглядом, спросил Эро.

– Про деревья я мало знаю, – с милой улыбкой она пожала плечами. – Вижу их очень редко. А здесь светлые полосы – это времена постоянного климата, а тёмные – его перепады.

– А узоры на потолках… Их же можно рассматривать вечно, – задумчиво произнёс грум, но переводить навечно взгляд на узоры не спешил.

Риз почувствовала этот его взгляд на своём лице и ещё больше вжалась в капюшон. Её пухлые пальчики непроизвольно и рассеянно забегали по приятно колючему цветку недавно распустившегося кристалла. Незнакомый грум, отчаянно желтея, накрыл её руку своей. И Ризи… не отняла её. Просто стала задумчиво разглядывать давным-давно знакомые ей узоры на потолке. За разглядыванием узоров прошла минута, ещё одна… От Эро пахло серой и приключениями. Немного дымом и сильно – защищённостью.

Риз опомнилась.

– Если вы направляетесь в главный дом соляного города, то нужно идти вон по тому широкому туннелю всё время прямо, пока не дойдёте до большого перекрёстка. Там ещё будет огромная слюдяная колонна, вы её ни с чем не перепутаете. От колонны направо, пройдёте ещё один туннель, уже покороче и поменьше, и сразу увидите большую поляну. Там вход в главный дом. Но, думаю, вас будут встречать, если прибыли по делу.

Она отняла руку.

– А вы? – только и успел спросить он.

– А мне – в другую сторону, – загадочно ответила Риз.

Насколько позволяла её пышная фигура, она изящно и летуче направилась к невидимому из-за «леса» входу в тайный тоннель.

А затем события приобрели стремительный оборот. Так как партия без сомнения являлась очень удачной для обеих сторон, родители тут же и сговорились. Оставалось только назначить дату к тому моменту, когда счастливый Эро Бернс, пообещав невесте привезти кучу подарков из столицы, отправился в Каракорум поздравлять принца с седьмым днём рождения и пропал прямо с главной площади практически на глазах у всей грумьей делегации.

***

– Не-е-ет, – Риз отодвинула пухлой рукой кружку с какао, которой Эль водила прямо у неё перед носом. Зарёванные глаза неслучившейся невесты превратились в две щёлочки, к правой щеке прилипло перо от подушки, уткнувшись в которую Риз провела последние несколько часов.

Эль отставила в сторону кружку и судорожно решала, что ещё она может предпринять для прекращения этого водопада слёз. «Если Риз сейчас не перестанет, то зальёт весь штрек и устроит новое солёное озеро», – подумала она озабоченно. – «Тогда уже свадьбе точно не бывать. Кому в хозяйстве нужна жена, которая в любой момент может устроить потоп своими рыданиями?».