БутАстика (том I)

– Что же ты, Никодим Пантелеймонович, и лба не перекрестишь? – прервал размышления Лана человек в черном.

– Лба? – переспросил Лан. «Лоб», «крестить» – такие понятия в его лексиконе были. Но в ясную картину предлагаемое действие у него так и не складывалось, и он переспросил: – Зачем крестить лоб? – Но, поскольку больше его интересовал другой вопрос, он задал и его: – Ты нашел пластик?

– Псалтырь вот, – показал человек в черной одежде темный кирпичик, зажатый в руке. – Но зачем он тому, кто в храме не крестится?

– Мне не надо креститься. Мне нужен пластик. Для пополнения запасов энергии и самовосстановления. Дай мне его! – Лан вытянул руку. Но еще не дотронувшись до цели, понял уже, что это не пластик. Целлюлоза, кожа, прочие органические вещества животного и растительного происхождения. И ни миллиграмма пластмассы!

– Это не пластик, – сказал Лан, опуская руку.

– Да ты никак пьян, Никодим Пантелеймонович? – нахмурился человек в черном. – Или болен… Нельзя так с собой поступать в шестьдесят-то годков. О душе пора думать. О вечном.

«Что он может знать о вечности?» – удивился Лан. Впрочем, вечность его сейчас мало интересовала. Энергия расходовалась быстрее, чем он рассчитывал. Тело донора и впрямь оказалось слишком больным и дряхлым. Пластик был необходим срочно! Лан стал вспоминать, где еще в этом веке могла применяться пластмасса? Эх, если бы знать, что его сюда забросит судьба! Всего лишь пару секунд и нужно-то было потратить на закачку нужной информации. И то, на саму закачку – куда меньше; основное время ушло бы на поиск и фильтрацию данных. Но сожалеть поздно, надо постараться вспомнить хоть что-то…

Но то, что вспоминал Лан, напрочь отсутствовало в лексиконе донора. Телевидение, кибернетика, информатика – пусто, пусто, пусто… Может, для сельской местности нужны более простые понятия? Например, телефон… Опять пусто! А если попроще – мобильная связь, связываться, звонить… Есть! И «связываться», и «звонить»!

– Звонить! – почти выкрикнул Лан. – У тебя есть то, чем звонить?!

– Есть, – вздохнул человек в черном. – Допился ты, Пантелеймоныч. Как есть, допился!..

– Мне не надо пить! – взмолился Лан. – Пойдем звонить!

– Эх, твои бы слова – да Богу в уши, – снова вздохнул человек. – Ну да ладно, звонить – так звонить. Это Богу угодно.

Человек поманил за собой Лана, вышел из здания, проследовал к высокой пристройке, зашел внутрь и стал подниматься по лестнице с каменными ступенями. Лан едва поспевал за ним – ноги донора едва шевелились, силы буквально таяли. Их едва хватило на то, чтобы подняться все-таки на открытую с четырех сторон площадку, под потолком которой висело пять темных неправильных конусов – скорее, параболоидов – разных размеров.

Человек в черной одежде взялся за веревки, свешивающиеся из центров параболоидов, и сильно дернул одну из них. Раздался громкий, отдавшийся вибрацией в теле звук. Человек потянул за другую веревку и вызвал еще один звук, более резкий. Потом еще один, еще и еще. От гулкого звона у Лана заложило уши. Но ему уже было все равно. Он видел, что пластика нету и здесь. Только камень – стены здания; дерево – потолок; растительная органика – веревки; и металл – звенящие параболоиды.

Лан почувствовал, как очередная вибрация, вызванная звуком самого большого конуса, отозвалась острой болью в груди донора. А потом остановилось сердце. Падая на каменный пол, Лан с грустью успел констатировать: «Мир погибшего пластофора…»

* * * * *

Уездный врач, Семен Ильич Ферапонтов, скучал. Ему был откровенно мерзок этот пыльный заштатный городок после великолепия Петербурга. Стоило ли учиться столько лет, тратить силы, нервы и маменькины деньги, чтобы в результате зашивать пьяницам порванные в драках морды и вскрывать чирьи на задницах местных «матрон»?.. Впору и самому спиться.

Хотелось чего-то нового, интересного, необычного. Да где его взять? Впрочем, что там говорил Тимошка?.. Привезли с утра тело покойного помещика. Как его?.. Шашек… Сашек… Сушик?.. Да-да, именно Сушик! Тимошка еще что-то такое выдал: дескать, сухой весь, под стать фамилии, будто из него все соки выпили. И еще что-то брякнул нелепое – мол, крепостные сказывают, якобы видели, как в барина змеюка залезла. Аспид. Желтый аспид. Вот ведь фантазия у нынешних крестьян! А что, крестьяне – тоже люди; уж кому и знать о том, как не ему, врачу. Что барин, что крепостной – те же печень с селезенкой внутри, тот же, пардон за вульгарите, ливер. Кстати, о ливере и сухости – вот уж и впрямь каламбур! – Сушика… А что, если на самом деле, так сказать, аспид?.. Образно выражаясь, конечно. А если по-простому – обычный солитер? Правда, никто бы не смог увидеть, как он в этого Сушика… г-мм… влезает… Но, тем не менее, это версия. А что? Делать-то все равно нечего, проверить разве что?..

Семен Ильич спустился в прозекторскую. Надел поверх халата заскорузлый кожаный фартук, велел Тимошке ассистировать. Сбросил несвежую, в тошнотворных пятнах, простыню с тела покойного, размял пальцы, кивнул:

– Ну-с!..

Солитера не оказалось. А ткани и впрямь были сильно обезвоженными. И, если можно так выразиться, обезжиренными.

Семен Ильич хмыкнул:

– И где же, так сказать, твой аспид?

– Чего это он мой? – обиделся Тимошка. – Это мужик, что труп привез, сказывал, будто дочка его видела, как змеюка желтая в рот барину заползла.

– В рот, говоришь? А ну-ткать… – Ферапонтов раздвинул челюсти трупа, заглянул в рот. – Ого!.. Ну-ка, подай пилочку, голубчик. Что-то у него, болезного, и впрямь там не того-с…

Сделав трепанацию и раздвинув серые морщинистые полушария, доктор только крякнул. Из середины головного мозга покойного, погрузившись наполовину в спинной, тянулось что-то желтое, толщиною в полдюйма. Ферапонтов подцепил щипцами «новообразование», вытянул и снова крякнул – перед ним, зажатая в жвалах щипцов, и впрямь висела змея. Желтая, длинная, почти в аршин длиной. Черные маленькие глазки тускло поблескивали на сплюснутой голове, тонкая щелочка рта, казалось, изображала злобную ухмылку.

– Какая гадость! – скривился Семен Ильич.

– Аспид!.. – мелко и быстро закрестился Тимошка.

– Да уж… – покачал головой доктор. – Вот и не верь после этого людям-с!..

Он бросил змеюку на стол, рядом с трупом. Взял скальпель, вонзил в желтое тельце. То есть, попытался вонзить – лезвие лишь скользнуло по шкуре, но разрезать ее не смогло. Ферапонтов попробовал еще – с тем же результатом. Он широко зевнул, отбросил скальпель и стянул фартук.

– Брось-ка эту гадость в печь, голубчик, – сказал он Тимошке и пошел мыть руки.

Санитар втянул ладонь в рукав халата и брезгливо, через ткань, взял змеиную тушку. Прошел в соседнее помещение, где в углу весело потрескивала поленьями печь-«голландка». Открыл чугунную дверцу, швырнул в огонь аспида и стал наблюдать. Желтое тельце загорелось не сразу. Зато, когда пламя распробовало новое угощение, из печного зева повалил такой едкий дым, что Тимошка раскашлялся и спешно захлопнул дверцу.

– Аспид – он аспид и есть, – откашлявшись, буркнул санитар. – Начадил-то, начадил, идолище поганое!..

* * * * *

Шел одна тысяча восемьсот пятьдесят шестой год. Англичанин Паркес получил новое вещество – целлулоид.

Лечебный курс

1.

– Что, док, дело совсем плохо? – Истоцкий посмотрел прямо в глаза доктору и усмехнулся.

– Вы еще усмехаетесь? – насупился и без того угрюмый доктор. – Между прочим, совершенно напрасно! У вас рак, причем в такой стадии, что еще полвека назад на вас бы поставили крест, лет двадцать назад спасли бы, сделав инвалидом, года три…

– Простите, док, – прервал его Истоцкий. – История вопроса меня не очень интересует. Я хочу знать, что вы можете сделать сегодня.

Доктор, немолодой уже мужчина, внешне – классический образец представителя своей профессии первой половины двадцатого века (только без очков) осуждающе посмотрел на Истоцкого. Даже помотал головой.

– Я просто поражаюсь, как вы легко относитесь к ситуации! – развел он руками. – Вам бы все побыстрей!

– Разумеется, – вновь усмехнулся Истоцкий. – Я ведь космолетчик. Да и время такое…

– Что «время»? – перебил теперь уже доктор. – Какое «такое»? Время – оно всегда одинаково. Это – неизменяемая, так сказать, субстанция! По крайней мере, являлась таковой еще недавно. – Доктор интригующе замолчал.

– Вы ждете от меня «охов» и «ахов»: «Почему недавно? Почему являлось?» – хмыкнув в третий раз, спросил Истоцкий. – Не дождетесь! Я про Время тоже могу интересную сказочку рассказать. Но сейчас я вашу хочу послушать. И, желательно, не про Время, а про то, как вы собираетесь меня лечить.

Доктор смутился и сделал движение, словно собирался снять очки. Поскольку в конце двадцать второго века очков никто не носил, можно было только предположить, что подобная реакция передалась ему генетически от коллег-предков.

– Видите ли, э-э… Николай Геннадьевич, – дотронулся до руки космолетчика доктор. – Я вас обнадеживать напрасно не хочу… Но как раз вчера я получил разрешение опробовать новую э-э… методику на человеке… – Тут доктор отвел глаза и еле слышно закончил: – На безнадежно больном…

Истоцкий в очередной раз хмыкнул, но ничего не сказал.

– Нет-нет! – встрепенулся доктор и замахал руками. – Я не совсем правильно выразился! Вылечить вас можно и по старым технологиям, вот только… профессию вам после этого придется сменить.

Истоцкий вскочил с антигравитационной кушетки.

– Вот уж… – вдарил он ребром левой ладони по локтевому сгибу правой руки. Но фразу не закончил, оборвав себя на выдохе. И совершенно спокойно, будто и не было только что вспышки эмоций, произнес: – Я согласен на любой, подчеркиваю – на любой, даже неапробированный метод лечения, если есть хотя бы малейший шанс на полное выздоровление. На полное, доктор! Иначе я отказываюсь от лечения вообще. Протянуть еще год-другой абы как, в постели, на инвалидной коляске – нет уж, увольте!

– Ну, почему «абы как»! – снова замахал руками доктор. – Современные методы дают такие превосходные результаты, что…

– Оставьте, док! – поднял руку Истоцкий. – Я все понял. Если я не смогу летать – поверьте, это не громкие слова, – я всегда буду чувствовать себя в инвалидной коляске! Давайте ближе к делу. Итак, что за курс лечения вы хотите мне предложить?

2.

…Запустить болезнь в конце двадцать второго века – это еще надо постараться! Информация о состоянии каждого жителя Земли, с момента рождения, обрабатывалась в режиме реального времени Региональными Информаториями и передавалась затем на хранение в базу данных Глобального Информатория, которая, в свою очередь, через определенные, незначительные промежутки времени архивировалась и дублировалась в Резервном Информатории. Проморгать даже начинающийся насморк при такой системе не представлялось возможным. Не говоря уже о чем-то более серьезном.

Другое дело – космос. Постоянные колонии и станции, разумеется, имели свои Информатории, а также необходимое оборудование и специалистов, чтобы справиться с любой известной на данный момент болезнью. Но исследовательские корабли, а тем более – спринт-разведчики, по причине малочисленности экипажей и краткосрочности миссий, в большинстве своем собственных Информаториев не имели, да и глобально-восстановительных лечебных комплексов – тоже. На спринт-разведчиках в экипажах отсутствовал даже врач – космолетчики пользовались в случае необходимости полученными при обучении медицинскими знаниями и индивидуальными лечебно-профилактическими средствами.

Так что пациентами немногочисленных стационарных госпиталей, как на самой Земле, так и в колониях, становились в основном именно космолетчики. Разумеется, в отделениях травматологии была своя статистика (от травм не спасал, увы, никакой Информаторий), хотя и там, разумеется, определенный процент космолетчиков присутствовал.

То же, что произошло с Николаем Истоцким, явилось для медицины последнего десятилетия полнейшей неожиданностью. Нонсенсом! Рак в конечной стадии – это слишком даже для космолетчика. Тем более что Информаторий не получал от Николая сведения лишь одни сутки – пока тот находился в краткосрочной исследовательской экспедиции…

Цель перед экипажем спринт-разведчика «Сюита» стояла вполне прозаичная: осуществить исследование звезды на самой периферии Метагалактики, входящей в небольшую спиральную галактику, побывавшую недавно, по земным наблюдениям, в ранге сверхновой.

Ее вспышку астрономы увидели неделю назад, стало быть взрыв произошел примерно за четыре миллиарда лет до этого. А с учетом того, что спринт-разведчики пользовались технологией СПВ (Сворачивания Пространства-Времени) или, по-простому, Нуль-Т, то, оказавшись в районе звезды в настоящее время, они могли наблюдать то, что происходит с бывшей сверхновой сейчас. Все легко, просто и довольно-таки буднично для конца двадцать второго века.

Между собой члены экипажа «Сюиты» называли свой шустрый кораблик «Суетой». Действительно, суета – прыжок, исследование объекта за пару суток, самое большее – за неделю, прыжок назад, новое задание, снова прыжок… Туда-сюда, туда-сюда – суета, одним словом.

3.

Нынешней полет ожидался таким же рядовым скачком, не более. Поэтому фразу штурмана Родионова: «Что за ерунда?» сначала за сигнал тревоги не восприняли.

– Нет, ну что за ерунда? – повторил Родионов, уже с явной целью привлечь внимание остальных членов экипажа. – Командир, посмотри, где мы выскочили!

Истоцкий бросил взгляд на сферу Показателя.

– Двести сорок парсеков от цели, – хмыкнул он. – Действительно, двести парсеков туда – двести сюда, какая ерунда!

– На тебя не похоже, Сергеич, – весело добавил космолетчик-исследователь Леха Хрумкин.

– Заткнись, Леха, – огрызнулся Родионов. Ответить командиру в подобном тоне постеснялся, но, тем не менее, изрек с явной обидой в голосе: – Ты, Геннадьич, посмотри еще, что Бортовик выдает.

Истоцкий ловко крутанул ладонью над инфополем Бортового Компьютера, разворачивая висящие в воздухе строки в свою сторону и прочитал вслух:

– «Свойства ПВ отличны от нормы. СПВ к заданным координатам невозможно. Аварийный останов Преобразователя. Введите новые координаты». Круто! Ты когда-нибудь с подобным сталкивался, Сергеич?

– Нет, конечно! Такого просто не бывает.

– Но есть же, – хмыкнул Истоцкий. – Сам видишь.

– А Бортовик накрыться не мог? – почесал седеющий ежик волос Родионов. – Или… Преобразователь, не приведи господи?

– Бортовик! Ты че, Сергеич? – гоготнул Леха Хрумкин. – Там же кристалл крепче алмаза! Он в принципе не накрывается.

– Ну, а если бы Преобразователь… – осторожно продолжил Истоцкий. – Прости, что поминаю имя Твое всуе! – полуобернулся он назад, где, в кормовой части «Сюиты» располагался Преобразователь, бог СПВ. – Если бы Преобразователь… гм-м… накрылся, да еще в процессе СПВ… Где бы, что бы сейчас от нас было?

– Тоже верно, – согласился штурман. – И что теперь?

– Для начала давайте осмотримся. Как там наша пыхнувшая звездочка? Отсюда все ж получше видно. – Истоцкий увеличил часть изображения на экране Визора.

На экран он глядел минут пять, молча, только привычно похмыкивая. Затем обернулся назад и увидел, что Леха Хрумкин буквально разинул рот и выпучил глаза, уставившись в экран.

– Смотрю, тебя картинка тоже впечатляет, – усмехнулся Истоцкий.

Вместо ответа Хрумкин выдавил из себя что-то нечленораздельное, тыча пальцем в центр изображения.

– Да что вы там увидели? – заинтересовался Родионов, который все еще продолжал мучить Бортовик. А когда посмотрел внимательно на экран Визора – даже побледнел.

– Батюшки святы! – простонал он, раскачивая головой. – Звездочка-то только-только жахнула! Дня три от силы…

– Но этого не может быть, – просипел ошалевший Хрумкин. – Прошло уже… Прошло уже… Так, если мы не долетели двести сорок…

– Леша, брось считать, – поморщился Истоцкий. – Миллионом лет больше, миллионом меньше – это не суть. Факт в том, что это произошло не на днях.

– Значит, она снова взорвалась?! – ахнул штурман.

Леха Хрумкин, вспомнив, что он как раз и является специалистом по данным вопросам, взял себя наконец в руки, и заговорил более-менее спокойно:

– Взорваться снова она не могла. Это исключено. Тут что-то другое.

– А может, это вовсе не та звезда? – пришла в голову Истоцкому шальная мысль.

– Геннадьич, ты меня обижаешь! – Теперь Родионов покраснел. – Вот, смотри, рядом молодое скопление… Что за черт!

– Что на сей раз? – в очередной раз хмыкнул Истоцкий.

– В-вместо скопления п-протооблако… – начав заикаться, жалобно простонал штурман. – А т-там, и вон там… – стал тыкать он в экран пальцем. – В-все не т-там…

– «Там, не вон там…» – нахмурился Истоцкий. – Ты яснее можешь выражаться?

– Коленька, мы, кажется, попали в прошлое… В далекое-далекое прошлое… – захлопал глазами Родионов, виновато глядя на командира.

– Ты говори, да не заговаривайся! – буркнул Истоцкий. – Что там Бортовик насчет ПВ выдает?

– Чепуху какую-то выдает, Коленька… – перестал наконец заикаться штурман. – Мне все же легче поверить, что он сломался… По его показаниям, там, впереди – какое-то отрицательное Время… А буквально в двух астроединицах перед нами оно… – Родионов запричитал, тонко, по-бабьи: – Пресвятая богородица! Коленька, это как волны сталкиваются! Интерференция, ей богу! Волна обратного Времени с нормальным сталкивается и… Ой-ей-ей, не приведи Господи! Да это что же такое-то?!

– Командир! А сзади все нормально! – закричал вдруг радостно Хрумкин.

– Ну-ка, ну-ка, – потянулся к экрану заднего обзора Родионов. Он лихорадочно принялся шарить Визором по звездному полотну, увеличивая то один его участок, то другой. – Ого, и правда ведь! Все хорошо у нас сзади. Пока, во всяком случае… Тьфу-тьфу-тьфу!

– Ну-ка, вот что, разведчики, – хлопнул Истоцкий ладонью по колену. – Давайте-ка быстро назад! Пока там хорошо… Родионов, быстро вводи обратный курс!

– Слушаюсь, командир! – просиял штурман.

– Хрумкин, ты успел всю эту галиматью зафиксировать?

– Так точно, командир! – вечно лыбящийся Хрумкин стал совершенно серьезным. – Правда, без классификации и анализа…

– Пусть дома ученые анализируют и классифицируют, – перебил Истоцкий. – Пусть разбираются. А нам бы сейчас главное до этого дома добраться… Штурман… – Истоцкий, не договорив, уронил вдруг голову на грудь.

Родионов заканчивая ввод маршрутных координат этого не заметил и пробормотал только: «Сейчас, сейчас, Коленька! Полминутки еще…», зато Леха Хрумкин метнулся было к бесчувственному командиру, но и сам вдруг покачнулся и рухнул обратно в кресло. Правда, пришел в себя быстро и снова потянулся к командирскому креслу. По пути он глянул на штурмана и с ужасом увидел, что Родионов тоже сидит без движения, уткнувшись лбом в сферу Показателя.

«Успел ли он ввести координаты?» – обожгло Леху межзвездным холодом. Но проверить это он уже не мог, поскольку почувствовал, что снова теряет сознание. Последним усилием отгоняя туман небытия, Хрумкин, перевесившись через плечо Истоцкого, набрал в командном поле Бортовика код запуска программы старта.

4.

– Что я хочу вам предложить? – переспросил доктор, собираясь с мыслями и поправляя несуществующие очки. – М-м-да… Попытаюсь объяснить, как выражались в старину, на пальцах. Вы, разумеется, изучали хронофизику, и что такое Время представляете.

– Да уж! – хмыкнул Истоцкий. – Не надо заумностей, док, расскажите суть.

– Я как раз и пытаюсь подобрать сравнение, для наглядности. Вот, например, мы бросаем в воду камень. Что происходит?

– Камень тонет, – пожал плечами Истоцкий.

– Что? – удивился доктор. – Ах, да! Камень, естественно, утонет. А что происходит на поверхности воды?

– Круги от камня. Волны.

– Вот именно! – обрадовался доктор и помахал руками. – На поверхности расходятся волны! И если упростить свойства Времени до этого наглядного примера, то временные волны также расходятся, унося нас на своих гребнях.

– Да вы поэт, док! – усмехнулся Истоцкий. – Но при чем тут моя болезнь?

– Вы торопитесь, молодой человек, – покачал головой доктор. – Я именно к этому и подвожу. Вашу болезнь мы лечить не будем. Мы просто повернем ее ход вспять! Мы заставим круги от брошенного в воду камня вновь сойтись в начальную точку.

– Но как?! – ахнул космолетчик.

– Небольшое устройство! – гордо заявил доктор. – Результат многолетнего труда! Разумеется, не только моего лично.

Доктор достал из открывшейся в стене ниши широкий черный пояс, покрытый серебристыми монограммами.

– Вот это устройство, – протянул он пояс Истоцкому. – Надевайте!

Истоцкий осторожно принял из рук доктора пояс. То, что он принял издали за монограммы, на самом деле оказалось серебристой паутиной тончайших проводов и контактов, змеившихся в матовой черной глубине устройства. Материал, из которого был изготовлен пояс, казалось, действительно обладал глубиной. Истоцкому почудилось, что он вновь заглядывает в пучину Вселенной, испещренную завораживающим серебром звезд и туманностей.

– Надевайте! – повторил доктор. – Сейчас мы локализуем поле обратного Времени вокруг вашей опухоли, и круги от камня повернут назад. В первые мгновения вы, возможно, почувствуете некоторое беспокойство, может, будет чуточку больно – волны обратного Времени, устремляясь к центру опухоли, будут сталкиваться с волнами обычного Времени, образуя, так сказать, интерференцию, но это недолго… Что с вами, Николай Геннадьевич?!

А Истоцкий медленно поднимался с антигравитационной кушетки, все еще всматриваясь в космическую глубину чудесного пояса. Но глаза его явно видели что-то совершенно иное, а губы шевелились в беззвучном шепоте.

– Что с вами?! – всполошился доктор. – Вам плохо? Давайте скорее начнем лечебный курс!

Истоцкий удивленно посмотрел на доктора, словно увидел его впервые.

– Лечебный курс? Он уже начался… И вы знаете, что такое Вселенная, док?..

Гул

Даже сейчас, по прошествии пяти без малого лет, эта история вспоминается с непременными мурашками на коже и пресловутым «шевелением волос». Стоит ли говорить о том, что творилось в нашем неведомом богу форте на забытой им же планетке тогда, летом две тысячи двести тридцатого? Впрочем, я думаю, стоит. Хотя бы потому, что истинной причины произошедшего тогда так и не нашли, и, если верить хотя бы основной, ставшей в итоге официальной версии, подобное вполне может случиться вновь. Не накаркать бы, как говорится, конечно.

В форте Амалия, названном так в честь жены основателя, проживало тогда около двух тысяч человек. Больше половины из них составляли супружеские пары. Это и понятно: прилетали сюда надолго, как правило навсегда, так что обзавестись семьей было вполне логично. Впрочем, многие из колонистов и прибывали сюда уже женатыми, зачастую вместе с детьми. Да и здесь тоже дети рождались. Так что у нас уже тогда были и детский сад, и школа. Даже детский дом пришлось, к сожалению, открыть. Поскольку люди не только рождались, но и умирали. Не от старости, конечно, стариков у нас и теперь-то почти нет, все-таки колонизация планет дело молодых. Но оно, это дело, во все времена было сопряжено с риском. Без несчастных случаев не обходилось. Поэтому иногда некоторые дети становились сиротами и попадали в детский дом. Правда, там жило не больше десяти ребятишек. В том числе и эти две девочки. Как их звали?.. Одну точно Альбина, а вторую тоже как-то похоже, то ли Алина, то ли Алла… Они и внешне казались почти на одно лицо, хотя Альбина года на два была старше сестры. Да-да, они были родными сестрами. Внучками основателя форта Назара Макарова. Собственно, он только открыл само месторождение, оставил маяки и вехи, а форт основали уже позднее геологи-разработчики, но тем не менее. Не будь Макарова, не было бы форта. Впрочем, не он, так кто-нибудь другой открыл бы. А может и нет. Не в том суть этой истории.

А суть в том, что случилось с девочками, сестренками Альбиной и… пусть будет Аллой, точно не вспомнить. Впрочем, еще раньше несчастье постигло их родителей, пилотов Макаровых. Самое обидное, что девочки вообще не должны были жить здесь, ведь постоянных пилотов у нас в штате нет. Но тогда Макаровым подвернулся этот контракт, по которому они должны были три месяца мотаться между нашей планетой и рудной базой-концентратором на Тьене. А у нас же здесь красота была – девственная природа: леса, горы, реки… Это сейчас вокруг Амалии лунный ландшафт, почти как на той же Тьене. А тогда разработки только начинались, и было еще очень красиво. Вот Макаровы и решили устроить девочкам летний отдых на природе. Взяли их с собой… Эх, знать бы, чем дело кончится! Так кто же знал… И ведь оставили они девчонок как раз в детском доме, когда в первый рейс отправились. Он же и последним для них оказался. Не крайним, как пилоты предпочитают говорить, а самым что ни на есть последним: грузовик взорвался при старте, километров на десять поднялся – и рванул. Так что где родители дочек поселили, так они там и остались. В детском доме. Ненадолго, правда. Потому что как раз в то же лето с ними это самое и случилось.