Полная версия
Краткое руководство по левитации
Он освободил от мебели детскую, поставил у входа штатив, закрепил на нем свой «ФЭД» и сделал первый снимок.
* * *Я вхожу в мою Комнату. Идеальное замкнутое пространство. Ровные белые стены, простой дощатый пол, в двух метрах от двери фотокамера на штативе, обращенная объективом в верхний правый угол и единственный источник света – лампа, освещающая ровный белый потолок. Никаких окон. Замкнутый куб пространства.
Вот уже двадцать лет, каждую неделю я делаю снимок этой крохотной части вселенной, надеясь, как надеялись до меня мои дед и отец, увидеть на снимке проступающие черты Господа.
Глубина
А вот и он – старый крылатый пылесос с синей надписью «Трансаэро». Поднимаюсь по трапу, вхожу в фюзеляж, в чрево – судя по запаху – сундука для хранения антикварного постельного белья, присыпанного чем-то неожиданно аэрокосмическим. Пузатые телевизоры над креслами подешевевшего от времени бизнес-класса и – свежая блузка стюардессы с легкомысленной пуговкой над пуш-апом. Я ее замечаю сразу.
Монотонно напоминая майского жука, сооружение бежит по взлетно-посадочной, отрывается и зависает на два с половиной часа между Москвой и Симферополем. Все! Три дня ни о чем не думать. Немного переговоров, отчет шефу и полнейшее радиомолчание – ни звонков, ни интернета. Повод наконец-таки выспаться.
Эта, с пуговкой, улыбаясь, косится то ли на меня, то ли на мой темно-синий семисотдолларовый «пармиджани». Хороший костюм – весомый аргумент. Подозвать и вполголоса предложить что-нибудь в меру экзотическое и дорогое – не сидеть же ей, такому ангелу в прямом и переносном, в местной гостинице, в – страшно сказать! – номере для летного состава. Достаточно разбудить ее девичье «А вдруг это он/тот самый случай (нужное подчеркнуть)…», и она кивнет. Главное, как говорит наш главный бухгалтер, совпасть ложбинками и бугорками. Но эта, вроде бы волнующая, фривольность разворачиваться не желает, потому что глаза мои уже закрыты, и я уплываю в ровное гудение турбин.
* * *– Андрей Сергеевич, вы меня слушаете?
– Да, – киваю я, – Простите, много работы, еще этот перелет…
Я стою у окна в симферопольском гостиничном офисе, смотрю туда, где за деревьями и домами должно быть море.
– Я говорил, что протяженность прилегающей береговой полосы – пятьсот семьдесят метров. Дно каменистое, пологое, пляж можно песком засыпать. Фундамент, сами знаете, семь лет стоял. Подрядчиков мы вам обеспечим. Будет шикарный санаторий.
– Отель, – поправляю я.
– Ну да, отель, – соглашается он.
На этот раз я покупаю недостроенный профсоюзный пансионат под Гурзуфом. Не сам, конечно. Моя задача – оценить участок, коммуникации, инфраструктуру и начать переговоры. Если закрою сделку качественно и быстро, как я обычно и делаю, получу обещанный опцион на кусочек активов нашего агентства – пятьсот рублей уставного капитала, офисный стул, стол и, наверное, степлер. Если серьезно, опцион – это доступ к результирующей кормушке. Дивиденды у нас, как говорит главбух, регулярнее зарплаты, и это реальный, если не единственный шанс, не влезая в ипотеку, переехать из хрущевской пещеры в приличную квартиру. Дело, вроде как, не заковыристое – собственник согласен на все, лишь бы платили, конкурентов нет, некому перебить по цене. Конторе – земля под строительство с дальнейшей продажей объекта, а мне – море и три дня на восстановление персональной корпоративной лояльности.
Меня в конторе не любят, и есть за что. Я – старший в отделе, на корпоративах не бухаю до хоровых песен и сортирных адюльтеров, в сорок пять в моей шевелюре не больше десятка седых волос, а на моем столе периодически появляются книги с непонятными словами, типа «экзистенциализм» или «викторианская». Все вышеперечисленное в совокупности – отличный способ хронически выбешивать наше пассивно-агрессивное большинство. Но я этого не замечаю. Сознательно. Повторяя про себя, что волка не должно интересовать мнение овец, и все у меня отлично – стратегия, план, инструментарий…
Как-то уж слишком часто я говорю себе это. Особенно, когда вот так стою у окна и будто пытаюсь разглядеть что-то важное за дальними многоэтажками, за всей этой суетой и бегом на месте.
* * *– Эх, Викуся, Викуся…
– Меня Еленой Сергевной зовут.
– Это присказка такая, Лен Сергевна, – я улыбаюсь полной пожилой крымчанке, у которой час назад снял комнату в Гурзуфе.
– А че не в гостинице-то?
– Ну, как-то так. Не хочу.
– Женат?
– Нет.
– Все вы здесь неженатые. Ужинать-то будешь? Или на пляж?
– Так обед ведь?
– Ну, кому обед, а кому скоро ужин, – говорит она, разглядывая меня в упор.
– Пройдусь, – говорю я.
– Поздно придешь – не стучи, вон ключ на крючочке.
– Ага. Спасибо… А что у вас за долгострой за Сельвянкой?
– А… Так это… Дом отдыха строили. Пансионат, – говорит хозяйка и крестится.
– А почему не достроили? Случилось что?
– Ничего не случилось. Разворовали. Где-то тут у меня коврик был. Глянь-ка там, ты-то повыше будешь. Нету? Где же он?..
– Так что с тем санаторием? – спрашиваю я.
– Ой, не приведи Господи, – она снова крестится, – Девочка там пропала.
– Вот как? А что за девочка?
– Шел бы ты, милый человек, гулять. Тебе-то какая печаль?
– Ну как же? Интересно.
– Интересно ему… Настей звали. В прошлом году. Бухонцевой Валентины внучка. Малая шустрая была. В этом году пошла бы в школу. На стройке той и пропала. С подружками в прятки доигралась. Вот. Там, окромя сторожа, никого не было, и тот пьяный спал. Подружки-то вернулись, а Настеньки нет. Так и не нашли. А она-то сирота была. Да… Родители на серпантине погибли. На бабку с дедом осталась. И, вишь, к мамке с папкой ушла, значит. Вот как. А дед того сторожа зашиб. Да… Не поверил… Теперь в отсидке.
– Там, наверное, пляж хороший, раз пансионат.
– Не ходил бы туда. Наши никто не ходит. Нехорошее место.
– Ясно, – говорю я и выхожу в темный студеный коридор.
Вот тебе и санаторий. Теперь понятно, почему нет охотников из местных. Интересно, знает ли шеф.
– Ну а что тебя смущает? В Англии каждый второй замок с привидением.
– Да какое привидение, Сергей Иваныч?! У объекта дурная репутация. Это не Англия. Большой риск.
– Считай, что я тебя услышал. Давай потом. Инженерку смотрел?
– Нет еще, конечно. Когда бы я успел?
– Почему «конечно»?! Полный отчет по электронке, как обычно. Работай… партнер.
И положил трубку.
В институтской общаге у меня был приятель по фамилии Ацкий. Как сказал бы один из моих любимых персонажей – мелкая ничтожная личность. Буквально каждый божий день, не считаясь с обстоятельствами окружающей реальности, он находил способ рассказать мне об очередной воображаемой выходке своей воображаемой подруги, имевшей, однако, несчастье быть срисованной с реального прототипа, который регулярно подвергался его – Ацкого – массированному междугороднему дозвону. Всегда с одной и той же целью – Ацкому, как и любой другой половозрелой рептилии, хотелось взаимности, и он был дотошен до тошноты. Мой шеф – полная ему противоположность. Он – редкостная, обожаемая дамами, бессистемная сволочь, существо с головой, полной дельных идей, находящихся, однако, в каком-то ленивом броуновском движении. При всем при этом мы еще и приятельствуем. Спорить с ним бесполезно. И да – «мне бы тоже хотелось иметь свой дом, комнату с цветами, вазу с пионами». Это Лукреция Лерро. Почему я вспомнил Ацкого? Нужно ехать и смотреть объект самому. С этим намерением я и вышел из дома.
* * *От шоссе пришлось идти пешком хрустящей под ногами щебенкой, туда, куда махнул рукой местный извозчик. Дорога спускалась к морю, огибая гору, покрытую густым лесом. Через четыреста метров за очередным поворотом я увидел приоткрытые, некогда выкрашенные в тон окружающей зелени, а теперь изрядно поржавевшие металлические ворота. За ними начиналось принципиально иное пространство. В контексте окружающего ландшафта строительство казалась грандиозным. От ворот до главного корпуса должна была, видимо, идти двухполосная асфальтовая дорога. Сам главный корпус напоминал остов авианосца в брошенном судостроительном доке. Коробка первого этажа на широкой основе, разросшийся до приличных джунглей парк, вагончики, времянки, скамейки, сетки для просеивания песка, вросшие в бетон ведра, строительная техника, даже два кузовных камаза с разбитыми глазницами фар. Отменное место для съемок дешевых боевиков, игр в прятки и возможности провалиться в одну из коммуникационных дыр.
Я поднимаюсь по бетонной лестнице на открытый ветрам недостроенный второй этаж и сразу вижу ее – девочку лет семи. Она стоит довольно далеко, лицом к морю, на самом краю стены, раскинув руки, словно балансируя, легкая в легком белом платьице. Очень опасно так… Я не успеваю ее окликнуть. Она делает шаг вперед и вниз. У меня перехватывает дыхание.
– Здравствуйте, – раздается за спиной. Я вздрагиваю всем телом и оборачиваюсь. Рядом стоит женщина лет тридцати пяти, в таком же, как и у девочки, легком белом платье.
– Там батут, – говорит она, улыбаясь моей растерянности.
– Что?
– Батут. Аниматоры бросили его на пляже, а мальчишки принесли сюда, прыгать с этажа. Там невысоко.
Она поворачивается и громко зовет:
– Настя! Настя!
– Я здесь, мамочка.
И – быстрые босоножки по доскам настила где-то там, внизу. Женщина улыбается, прислушиваясь, потом смотрит на мой модный принт и узкие джинсовые шорты:
– А вы отдыхающий?
– Хотелось бы так думать.
– А хотите, я покажу вам море?
– Конечно, – улыбаюсь я, – покажите мне море.
Мы спускаемся вниз, к пляжу. Идем неторопливо, ландшафтом, переваливающимся листьями и корнями за ограды и бордюры дизайн-проекта. Я – все еще складывающий очевидные признаки в закономерность, она – с легкой улыбкой, блуждающей между нескрываемой грустью и приветливостью.
– Вы где-то здесь живете? – спрашиваю я.
– Да. Там, – жест скорее неопределенный, похожий на полет плоского камня задевающего гладь озера: там-там-там-там, раз-два-три-четыре…
– Вы что будете, рыбу или курицу?.. – неожиданно спрашивает она.
– Вы приглашаете? – улыбаюсь я.
– А почему бы и нет? Мы с Настей живем одни. Гости – большая редкость. А вы кажетесь хорошим человеком, кстати.
– Вы думаете, это кстати? Вы ведь меня совсем не знаете. Вдруг я какой-нибудь маниак?
Я именно так и говорю: «ма-ни-ак».
– А давайте я сама попробую рассказать о вас. Когда-то у меня это, знаете ли, неплохо получалось.
– Вы психолог? На гадалку вы как-то не очень похожи.
– Я не помню, – смеется она.
Мы выходим на хваленый пятисотметровый пляж, с левой стороны которого – живописная отвесная скала, врезающаяся в материк, с правой – все остальное видимое пространство – лазурный горизонт, сопрягающий осязаемое с воображением. Я стягиваю кроссовки у бетонной плиты, так и не ставшей частью недостроенного волнореза, и с удовольствием опускаюсь на горячую гальку.
– Настя, не ходи в воду! Ты же сегодня купалась!
– Ну, мам! Я немножечко!
– Ладно! Только немножечко.
– Как вас зовут? – Я смотрю из-под ладони на ее каштановые волосы, мягкий овал лица и думаю, что для приведения она слишком красива.
– Погодите. Давайте сначала с вами разберемся.
Я смеюсь:
– Ну, давайте. Вы меня уже порядком заинтриговали.
– Разве? Не кажется ли вам, уважаемый незнакомец, что это вы сами изрядно постарались?
– Я приехал, чтобы купить эти руины. Я риэлтор. А вот откуда эти ваши «изрядно» и «будьте любезны», еще предстоит выяснить.
– Вы в этом уверены?
– В чем именно? В том, что вы мне интересны? Абсолютно.
– В том, что вы риэлтор. Мне почему-то так не кажется.
– А кто я, по-вашему?
– Я довольно долго наблюдаю за людьми. Простите, Андрей, но вы не самый сложный ребус. Как вы ходите, говорите и при этом стараетесь не смотреть мне в глаза… Вы кто угодно, только не тот, за кого себя выдаете.
Я вздрагиваю и выдыхаю:
– Полагаю, как и вы.
Она смеется, взмахивает рукой и, повернувшись лицом к морскому бризу, торжественно объявляет:
– Позвольте представить… Черное море! Море, это Андрей!
* * *– Простите, вам курицу или рыбу?
– Мама, а дяденька спит?
– Не буди его, милая. Сядь на место. Пристегнись.
* * *– А чем закончилась история с Ацким?
Я открываю глаза и вижу ее лицо прямо над собой, в зените шатра волос, в просветах между которыми искрится солнце. Моя голова на ее коленях. Привкус моря смешивается с запахом чистой белой ткани, нагретой солнцем. Настя рядом, сосредоточенно складывает из камешков что-то похожее на пирамиду. До меня медленно доходит смысл ее вопроса. Забытое ощущение полного спокойствия.
– Откуда вы знаете про Ацкого? Я же вам не рассказывал.
– А мы снова на «вы»?
– Я как-то пропустил момент… Не важно.
– Хорошо, – говорит она и дальше, уже нарочито переигрывая:
– Я в ВАШЕМ смартфоне прочла черновик рассказа, который ВЫ назвали «Глубина». Когда ВЫ спали. Простите мне мое женское любопытство. Это ТАК непорядочно.
– Ну вот, что вы улыбаетесь? Это, действительно, нехорошо. Ведете себя как ваша семилетняя дочь, ей-Богу!..
– Зато у меня теперь есть доказательства. Ты не тот, за кого себя выдаешь. Так чем закончилась история с Ацким?
– Ну да, я помню – я не самый сложный ребус… А почему ты не спросишь меня – реальный ли это персонаж? Вдруг это метафора?
– А какая разница? Ты общаешься со своими бывшими?
– Ну да, я предпочитаю дружить.
– Это понятно. Тебя когда-нибудь бросали? Женщина, с которой ты недолго встречался, и вдруг раз – и все.
– В смысле?
– Простой вопрос. От тебя когда-нибудь уходила женщина?
– А что, я похож на…
– Того, кого бросают? Давай обойдемся без этого. Я уже взрослая девочка.
Она снова улыбается.
– Ладно. Хорошо. Было, – принимаю я правила этой странной игры.
– Что ты испытывал? Боль? Точнее можешь описать?
– Куда уж конкретнее?
– Тебе обязательно со мной спорить?
– Ладно, прости. Спрашивай.
– Она, эта женщина, бросила тебя буквально? Переехала в другой город, забанила тебя в Фейсбуке? Как это случилось?
– Да нет. Никуда не уехала.
– То есть физически ничего не изменилось? Ты по-прежнему можешь ей звонить, увидеться с ней? Правда?
– В принципе, да. Мы особо не ссорились. Делить нам нечего.
– Я думаю, при желании ты мог бы с ней сблизиться снова. Теоретически. Понимаешь, о чем я? Что я пытаюсь сказать? Никакого расставания в реальности не происходит, все творится в твоей голове.
– Слушай, пойдем просто поплаваем.
– Мы здесь не для этого. Ты можешь сосредоточиться? Нельзя всю жизнь отшучиваться и откладывать на потом. Потом ведь может никогда и не наступить.
Тут же корчу лицом скучающего школьника.
– Я пытаюсь сказать тебе что-то важное! – сердится она. – Воображение создает реальность, а не наоборот, как ты думаешь. Это ведь ты сам решаешь – быть тебе риэлтором или писателем, счастливым или брошенным. Понимаешь? Единственная необратимость – это смерть. Смотри!
Она встает, поднимает камень и подбрасывает его вверх. Я смотрю на него, и мне кажется, что в наивысшей точке подъема он зависает намного дольше положенного. А потом начинает падать.
* * *– Мама!
– Не бойся милая, обними мамочку. Настя! Настя, посмотри на меня. Все будет хорошо! Слышишь меня? Не бойся! Все будет хорошо!
Хлопок и жуткий свист воздуха, разрывающего оболочку фюзеляжа. Треск рвущейся ткани. Удар…
* * *Я открываю глаза и вижу почти у самого лица наливающееся пунцовым, с тонкими проколами звезд, вечернее небо. Солнце уже коснулось края морского горизонта. Я поднимаюсь, стягиваю прилипшую к спине футболку, оставляю ее в песке вместе с шортами, иду к ленивой кромке воды, захожу в теплое переливающееся море. Плыву. Солнце почти целиком погрузилось, будто ушло под воду, я ныряю за ним следом и вижу его. В далекой бурлящей глубине огромное, окруженное невероятного размера светящимися пузырями, поднимающимися к поверхности, завораживающее и желанное, огромное тонущее солнце.
* * *– Алло.
– Ты спишь, что ли? Помнишь, что завтра летишь в Гурзуф? Василич сказал, что тебя с утра в офисе не было. Документы забери.
– Не поеду я, Сергей Иваныч. Приболел. Сон дурацкий приснился. Давай Евтюхова пошлем.
– Какого Евтюхова, Андрей? Ты что?
– Дай мне лучше отпуск, Сергей Иваныч. У меня от недосыпа уже крыша едет, устал я.
– Не помню, чтобы ты так легко сдавался. Что случилось?
– Мне вообще нужно крепко подумать, своим ли я делом занимаюсь…
– Да ты что такое говоришь?! Ты же переговорщик от Бога! Давай не дури. Ты когда такой мнительный стал?
– Тебе бы такое приснилось… Как будто я уснул в самолете, который разбился. Типа, сон во сне.
– Что-то ты, друг, загоняешься… Евтюхов не потянет. Тогда уж сам поеду. А с опционом придется подождать, Андрей Сергеевич.
– Ну, придется, значит, подождем.
– Давай-ка реально в отпуск… Недели хватит?
– Не знаю. Поеду куда-нибудь. Кстати, место там красивое. В Гурзуфе. Пляж большой. Скала…
– Да, есть такая. Так ты смотрел документы?
– Не поверишь, приснилась. Поедешь туда, расспроси про Настю.
– Какую Настю? Ладно, потом расскажешь.
– Девочку, семи лет… Знаешь, Сереж, «потом» ведь может никогда и не наступить.
Я закрываю глаза и вижу ее. Она стоит лицом к морю, на самом краю стены, раскинув руки, словно балансируя, легкая в легком белом платье.
Ванюша
– Основное практическое искусство, которому следует учить студентов, это – построение целесообразных сочетаний, – умничаю я.
Она бессмысленно кивает.
Мы идем прогулочным шагом мимо памятника Гоголю в сторону Волхонки от нашего, уже любимого ресторанчика со странным для пиццерии названием – «Академия». В этот раз не из-за их щедрой на анчоусы «Маринары». Со дня Юлькиного приезда и первой за прошедшие восемнадцать лет встречи, это место стало привычным и вполне себе удобным ориентиром. В шаге от метро и сталинской двушки ее отца в Малом Афанасьевском.
Сейчас она скажет «Ты знаешь…» Обычный для нее способ переменить тему. Выдержит паузу – это она умеет – и выдаст нечто отвлеченное, обкатанное сотней псевдоинтеллектуальных разговоров.
– Ты знаешь, что ты особенный? – говорит она и останавливается, заслоняя собой девушку в черных лосинах, так некстати обогнавшую нас. – Посмотри на меня. Что ты видишь?
Длинный пальчик с расписным коготком касается верхней пуговицы моего пиджака.
Мне совсем не нужно ее рассматривать – я прекрасно помню аккуратное ухоженное лицо, такое же, как и восемнадцать лет тому назад. Потому – взрослый жених и юный любовник, вдвое моложе, и, что естественно, вдвое глупее нее, платье от Шанель, гламурная сумочка, чулки и неизменная артистическая осанка. Мне понятна она целиком, вся – с ее страхами, целями и поступками. Забавно наблюдать этот живой завораживающий спектакль вблизи, касаясь ее костюмов и декораций. Она подходит слишком близко, так, чтобы аромат парфюма смешивался с запахом ее тела. Есть что-то безусловно болезненное в образе эмигрантской поэтессы, который она старательно рисует. Какая-то патетическая шизофрения.
– Почему же ты не любишь меня, сука, если я такой хороший?
– Что ты такое говоришь, Антон?! Зачем так грубо?.. Купи мне лучше кофе… Ты такой циник! И потом, кто тебе сказал?..
– Ну, извини, – зло улыбаюсь я. – Лексическая импровизация.
Развязность ее заводит. Я это знаю. Вот он – вспыхнувший румянец, еще слово и – скомканная постель, судорожная возня, стоны и обилие пота. Хотя почему постель? Подойдет любой темный угол, например, вон в том подъезде или густые кусты за теми дворовыми гаражами.
Она смотрит на меня и выдает:
– А женись на мне! У тебя же есть деньги на свадьбу?
– Юля! – улыбаюсь я, – Секс без света и под одеялом… Лучше пойдем пить кофе.
Она теперь проще, банальнее и больнее, чем та, которую я знал, – гордую, с задранной головой, идущую к особняку Литературного института так, что окликни и – взлетит. Теперь мне было бы мало ее роскошного тела, а больше ничего и не осталось. Даже теоретически к истории с двумя комплектами ключей, выносом мозга и мусора, что неизбежно при любом продолжении, я не готов. Если расслаблюсь и поплыву в этой лодочке, обязательно ее брошу, и все это плохо кончится. В первую очередь для нее. Я ведь вижу старательно гримируемое сиротство и обреченную надежду разделить с кем-нибудь что-то, кроме животного тепла. Да о чем я вообще думаю?.. Я и сам – Петрушка на палочке. Отыгрываю обеспеченную усталость, заглядывая при случае в синий циферблат Ulysse Nardin так, чтобы она их заметила. Эта улыбчивая, выпитая до самого донышка взрослая девочка.
……
– Классно! Мы как взломщики у Сартра! – восемнадцатилетняя Юлька проскальзывает между приоткрытой дверью и здоровенным, на голову выше меня, Василием, тончайшим переводчиком Ронсара, только что вырвавшим эту самую дверь из замка с корнем. – Это ведь черный ход! Василевс, ты кошмарно крут!
– Эй, дамочка, не путайте своего беспонтового Леблана с Сартром, – говорю я. – У Сартра нет никаких взломщиков!
– Ну, у Борхеса! Какая разница? – Юлька смеется.
На ней длинная, в пол, темно-серая юбка, широченная бордовая рубаха и огромная куртка.
– Какая разница?! – я вхожу в душный полумрак подъезда, – Да Борхес…
– Что вы разорались?! Интеллектуалы хреновы! Соскучились по ментовке? Давай шустро наверх! Ванюша, не тормози! – Василевс пропускает Ванюшу вперед и с силой захлопывает дверь.
……
– Так уж и под одеялом? – в ее голосе капризная игривость, – Слушай, мы не опоздаем? Во сколько спектакль?
– В шесть.
– Может тогда, лучше на такси? Там тоже есть «Шоколадница».
– А давай на автобусе, – улыбаюсь я, замечая триста шестьдесят девятый, – Как раньше. Помнишь?
И мы, взявшись за руки, бежим через дорогу. Автобус битком. Покупаю у водителя талон. Под пиканье валидатора проходим через турникет. Я протискиваюсь в угол между окном и каким-то странно изогнутым поручнем. Вокруг – подмышки. Она не отстает и когда я разворачиваюсь, мы оказываемся лицом к лицу. Автобус трогается, и предсказуемая инерция резко сокращает расстояние до моего нежелания думать о последствиях происходящего.
……
Стараясь не шуметь, поднимаемся по лестнице, аккуратно обходя стопки книг, газет и журналов, деревянные ящики и картонные коробки. Тщедушный Ванюша на площадке третьего этажа умудряется зацепить звонок одинокого велосипедика, и мы на секунду замираем.
Выбираемся на крышу через чердачное окно и, расстелив захваченные Василевсом номера «Советского спорта», становимся снова поэтами, заработавшими декламацией полчаса назад целых три рубля металлической мелочью на шумящем через квартал от нас Арбате. Все, кроме Ванюши. Он ходит за нами из-за Юльки.
Юлька стоит на самом краю крыши, смотрит в сторону Арбата и поворачивается ко мне:
– Как же мне хочется закричать! Не представляешь!
– Кричи, – улыбаюсь я.
– Я вам закричу! – машет руками Васька, – Чумовые вы оба.
– Вам, переводчикам, не понять! – смеется Юлька.
– Садитесь лучше жрать, – Василий достает из кармана банку шпротов и свой любимый нож-бабочку, – Иван Иваныч, доставай.
Ванюша вынимает из-за пазухи рубиновую бутылку «Агдама».
……
– Почему-то мне все время хочется тебя трогать, – говорит она, обнимая меня, – У меня к тебе особенное отношение. Я тебе говорила?
– Да, ты говорила. Слушай, мы ведь с тобой друзья?
– Ну да, а почему ты спрашиваешь?
– Ты помнишь, как мы остались на крыше?
– Конечно. Ну и наглый ты был, не то, что теперь.
– Не провоцируй, – улыбаюсь я.
– А что мне остается?! Девушка к нему прилетела из самого Рима, а он!
– Ну, девушка прилетела не ко мне, а по своим делам. Если б не Фейсбук, вообще бы обо мне не вспомнила. Ты наших-то кого-нибудь видела? Слушай! Я же тебе не сказал! Мы в прошлом году встречались с Васькой! Тоже, кстати, через Фейсбук. Посидели в «Якитории», там, рядом, в «свечке». Ванюшу поминали… Жаль его. Мог бы еще пожить.
– Это вряд ли. Он много пил, особенно после нашего развода. Слушай, а он тогда читал? Ну, на Арбате?
– Ванюша? Он же вообще стихов не писал. Ты не помнишь что ли?.. Редкий был экземпляр. Прости.
– За что?
……
– Как только входит бог вина, – затягивает нараспев Васька, поднимая бутылку над головой, – Душа становится ясна. Гляжу на мир, исполнясь мира, И златом я и серебром – Каким ни захочу добром – Богаче Креза или Кира.
– Ронсар? – интересуюсь я