Зима, которая не ты

Он очень подружился с Наташей и называл ее всегда «Наташечка». Судя по всему, заскучал без Красавицы, но я не дулся и не ревновал – Наташа была кремень.

Так и коротали вечера – я приходил из Темяшкино, и мы варили глинтвейн. Затем выбегали с рыжей бестией из общаги и снова целовались на природе.

Ходили еще и на дискотеки. Иногда это было мрачное зрелище – девочки сидели вдоль стен и глушили «Балтику-9», по сути, классический ерш в бутылке. Куча гостей с Кавказа приятно разнообразила общество. Не знаю, как где, но у нас это были сплошь бандиты, и жили они в так называемой «гостинице», относящейся к университету. Муж моей сестры Чернин, содержащий тогда ломбард, однажды там остановился, и в первый же вечер пострелял из газового пистолета. В общем, с кавказцами было тревожно. Но публика была разная – естественно, студенты и молодежь из Петергофа, курсанты и прочие.

На дискотеке сделали еще такую фишку – девочкам вход бесплатно. Решили переодеть Александра Сергеевича! Делом занялась Наташа с Аней, подружкой Юры Семена. Надо сказать, у них здорово получилось – Саша меня простил бы, но он тоже был немного трансвестит. Электрическими щипцами завили волосы. Щедро поштукатурили и переодели в Наташин костюмчик и непорочные белые чулки. Вышла отличная девочка – охрана пропустила без разговоров. Слегка навеселе, Саша прямо посреди дискотеки поправлял чулок, призадрав юбку. Никто не заподозрил неладное, только на периферии сознания мелькали слегка озабоченные тени. Наташа и Саша при первых признаках их появления благополучно свалили с дискотеки пить дальше в компании с Кириллом. На дискотеки Кирилл не ходил, полюбил вдруг «Сектор Газа», и мы приходили к нему и вместе слушали «Яву, Яву взял я на халяву».

В лице Александра Сергеевича мне было приятно найти единомышленника. Иногда мы одевались девочками и шарахались по Темяшкино, среди этой жуткой обстановки. Деревня-то страшная. Это добавляло адреналина. Нас могли принять за содомитов, а к ним тогда особенно плохо относились. Каждому встречному не расскажешь, что это совсем другое. Да и сейчас никто не понимает – отталкивает то, что это зачастую выглядит ужасно. А мы были вполне ничего себе так, кажется, нас даже пытались клеить.

Наташа, в общем-то, нормально относилась к нашим занятиям. К тому же мы быстро отвлекались на щедрый секс. Та зима была невероятно теплой, правда, вышла у нас и размолвка.

Наташа очень любила меня, да и я был без ума. Первый раз мы поцеловались, когда где-то на природе я рассказывал ей о созвездиях. И с тех пор, разглядывая свои подкуренные звезды, всегда направлял шаги к ее жилищу. Мы были молоды и искренни, это часто удачно сочетается. Но вышло так, что я попробовал что-то тяжелое, вроде кокаина. Пришел к ней наутро весь синий и в депрессии, всю ночь рыдал на кухне:

– Вся моя жизнь сплошной бред.

Затем я уехал домой, а в поезде почему-то написал ей письмо, которой заканчивалось словами «Прощай навсегда». Это подействовало на Наташу мрачным и непредсказуемым образом. Мы прекратили отношения. Ближе к весне началась депрессия. Иногда я к Наташе приставал, но теперь ей был неприятен даже звук моего голоса, и быть таким для нее оказалось бесполезно – замечено еще у Довлатова. Я понял, что надо гнать дурные мысли и просто чем-нибудь заняться. Добавляла масла в огонь еще соседка Наташи, которую она постоянно выгоняла.

ВЕСНА

1.

Вопреки всеобщим ожиданиям, девчонки не поладили. Наташе осточертело жить с Настей. Многое из того, что делала Настя, Наташа не понимала. У Насти была сложная женская судьба и вообще, скверная полоса в жизни. Настя приходила домой в четыре часа ночи и колотилась головой об стену. Настя фотографировала спящую Наташу со вспышкой. Настя отказывалась мыть ватерклозет и вела себя, в общем, очень антисоциально.

В ящиках своего стола Наташа находила использованные шприцы. Наташа нервничала, поскольку вела более здоровый образ жизни.

За это Настя терпеть не могла Наташу, красивую, счастливую и не желающую накладывать на себя рук, и видеть ее не хотела, и съехала бы, да только ей жить было больше негде, и в комнате Наташи поселилась необыкновенная беда.

Иногда женщинам трудно бывает поладить. И даже не иногда, а очень часто. У женщин могут быть разные взгляды на жизнь. В то время как мужчины с песней идут на работу, они ссорятся. Мы очень сочувствовали Наташе. Наташа работала. Наташа училась. Наташа отдыхала в «Метелице». Дома любила чистоту и порядок. Настя, надев свои разноцветные платки, нагло валялась на кровати. Настя приводила к себе людей, которые почему-то совсем не нравились Наташе. Настя ничего не убирала за собой. «На все наплевать, – говорила она. – Когда болит душа». Впрочем, на это она жаловалась довольно редко. Первое время Наташа как-то пыталась понять, что происходит с Настей. Но здесь она была бессильна и стала думать только об одном – как бы избавиться от неудачной неудачливой соседки. Наташе безумно хотелось побыть одной. А наркоманка нагло валялась на кровати.

Я стал невольным свидетелем этой драмы, поскольку иногда бывал у них. Ужасное зрелище: крохотное помещение, комната четыре метра на два, и в ней – два существа, которые ненавидят друг друга. Каждая настороженно наблюдает за другой. Кастрюльки, гладильная доска, метания в четырех стенах. За окном – прекрасный городской пейзаж. Многоэтажные здания, песочница во дворе, в ней играют дети. Мамы с колясочками гуляют под красивым небом и не подозревают, какой тут кошмар происходит.

Прошла осень и зима. Всякий на месте Наташи (а она была здесь хозяйкой) давно выгнал бы Настю. Но Наташа – не из таких, ей хотелось проявить великодушие.

– Ну, чего ты ее терпишь? – говорил я ей. – Настя – животное, жестокая и неблагодарная тварь.

– Конечно, – отвечала Наташа. – Она пользуется мной, пользуется бесстыдно. Она съела мой завтрак, мои бутерброды. Она сожгла, под кайфом, мой утюг. Разве я не права?

– Разумеется, права. Все, что тебе нужно – это взять и высказать ей это. Сесть и спокойно поговорить с ней.

– Но ведь и так понятно, что я права. И потом… Я сочувствую ей, она когда-то была моей хорошей подругой. Где она будет жить? У нее никого нет.

Вот оно, женская дружба!

– Ладно, не можешь, так страдай, – злился я.

Наташа действительно сочувствовала Насте. Только это ее сочувствие шло вразрез с бытовыми интересами.

Подобное положение дел продолжалось до марта. Настя искренне, по-детски радовалась, когда Наташа уезжала на работу, но искать другое жилье ей было просто лень. Терпение – великая сила. Рассчитывать, что в их отношениях что-то поменяется, вряд ли приходилось. Расстаться спокойно, как интеллигентные люди, но каким образом? У Наташи и других забот хватало, кроме устройства судьбы соседки. Что называется, сам о себе не позаботишься – никто о тебе не позаботится. Особенно если ты наркоман, отброс общества.

Зайдя однажды к Наташе, я застал ее в крайне возбужденном и решительном состоянии.

– Сегодня! – заявила она. – Сегодня я все ей выскажу!

– А что случилось? Она опять что-то натворила?

– Нет. Просто я решила – сегодня или никогда. Это не трудно. Совсем не трудно.

– Что ж, я рад. Однако тебе потребовалось полгода, чтобы решиться.

– Она скоро придет, и я потребую, чтобы она нашла себе комнату в течение недели. Скажи мне, разве я в чем-то не права?

– Да вроде бы все верно… – сказал я, моментально проникнувшись Наташиным настроением. – Она… унесла твои темные очки. Она… кричит на тебя. Она… погнула твои вязальные спицы… Колотится головой об стену… Вроде – все сходится, вроде все правильно…

– Разве так можно.

– Конечно. То есть, конечно, нельзя.

– Я все выскажу ей. Она прибудет с минуты на минуту.

– Может быть, мне уйти? – сказал я.

– Нет, останься, – сказала Наташа. – Твое присутствие меня подбодрит.

И тут в комнату бесшумно вошла Настя, ужасный, неблагодарный человек, с рулоном бумаги в руках. Посмотрела на нас. Сказала:

– Привет.

– Здравствуй, Настя.

– Я не помешала вам?

– Да нет, ничего.

Наташа стояла посреди комнаты. Я сидел на столе. Не говоря ни слова, Настя вытащила из кармана пальто пачку одноразовых шприцев и положила ее на полочку.

Потом подошла к шкафу и принялась там рыться. Мы молча наблюдали за ней. Иногда она подозрительно оглядывалась на нас, тогда мы улыбались ей, и она снова отворачивалась, а мы с Наташей делали друг другу знаки.

«Удавила бы ее», – показывала Наташа.

«Я дам тебе веревку», – показывал я.

Настя сняла пальто, ботинки и повесила на стену принесенный ею плакат: «Посмотрим, насколько вы сообразительны» и легла на железную кровать.

– Ужасно себя чувствую, – сказала она. – Не спала больше трех суток. Сейчас вот засну и проснусь, наверное, только завтра вечером.

И по выражению лица Наташи я понял, что у нее отпала охота к разговору, кроме того, она находится в полной растерянности.

В конце концов, сидя в кафе неподалеку, мы с Наташей придумали незатейливый план. Если уж Настя так ленится, мы сами подыщем ей жилище. Я обещал помочь. Настя говорила когда-то, что хотела бы жить в деревне. Может, это была причуда с ее стороны, но я решил поискать комнату в поселке Темяшкино, или на Троицкой горе, в каком-нибудь частном доме. (Оба этих местечка находились около Старого Петергофа, в пригороде Питера). Это наверняка стоило бы дешево и устроило бы Настю. Я сказал Наташе, что отправлюсь туда если не в ближайшие, то в следующие выходные.

2.

Так и получилось – вскоре у меня выдался свободный денек, и не было более подходящего повода развеяться прогулкой по деревне. В субботу утром я проснулся от жуткой головной боли. Обнаружил, что нахожусь в похмельных объятиях моего приятеля Семена. Накануне была жуткая попойка. Я попытался пошевелиться и застонал от собственного бессилия. Требовалось сначала немного прийти в себя. События предыдущего дня постепенно вырисовывались в воспаленных мозгах. Но было также много и белых пятен. Какие-то люди… знакомые… незнакомые… какие-то батальные сцены… прогулка к Финскому заливу… найденная там солдатская каска… разговор с медным генерал-полковником (занесло нас и на кладбище). Кто-то кощунственно стучал кулаком по его медному лбу. Генерал безмолвствовал. Что мы пили? Наливка, горькая настойка, водка, самогон, на закуску сервелат. Облеванная Юля. Любвеобильный Дроздов. Та вечеринка не очень удалась.

Вечно я раньше всех просыпаюсь с бодуна, еще полупьяный. Одиночество в такие моменты невыносимо.

Я приподнялся на локте и огляделся. Кругом все, конечно, спали – на полу, на кровати, за столом с пустыми бутылками и даже в шкафу. И Семен тоже спал. Как мы могли уместиться с ним на такой маленькой кровати? Семен мог мне помочь, и я решил разбудить его.

– Семен! – Я потряс его за плечо, потом запустил руку в его шикарные вьющиеся черные волосы и потянул их к себе. – Семен!

Он что-то пробормотал и проснулся.

Я рухнул на кровать. Семен потягивался.

– Ну, как тебе вчерашнее?

– Чаю, чаю хочу!

– У тебя осталась трава?

– Что?

– Господи, ну и бардак.

Спотыкаясь о людей на полу, мы уложили двоих, спящих за столом, на наше место, а сами сели. Семен включил чайник. Его шум вскоре уверенно нарушил тишину.

В комнату с улицы проникали дымные пыльные солнечные лучики.

– Как все болит!

– Это можно исправить, если у тебя еще осталась травка.

– Вроде бы да. Ты прав, с похмелья это лучшее средство. Но подожди, чуть позже.

И Семен начал свое обычное: «Вот мы вчера напились! Вот напились мы вчера!»

– Да! О, да! – только и оставалось говорить мне.

– Вчера напились мы вот! Вот вчера мы напились!

– О, да! Да! – восклицал я.

Чай оказался исключительным, бодрящим напитком. Было крайне приятно пить его маленькими глоточками. В организм проникала живительная влага. Семен в это время, высыпав из папиросы табак, набивал ее дурью.

..................................................

Мы выкурили ее, и стало намного легче. Головной боли как не бывало. О вчерашнем вспоминать уже не хотелось.

– Не желаешь прогуляться? – спросил я Семена. – В деревню неплохо было бы сходить. Поспрашиваем, не сдает ли кто комнату.

– Пойдем, конечно. Хочется общаться.

Я засмеялся. И жизнь была хороша, и жить хорошо, и все было так весело-здорово в это радостное утро.

– Нужно подыскать комнату для Насти, – объяснил я.

– Для милой? Ну, это дело хорошее. Пойдем.

Мы оделись и вышли на улицу. Погода стояла чудесная. Больше всего люблю такую. Плотный, но не сырой туман; солнце в виде размытого светлого пятна. Тихо. Снега почти не было – растаял за ночь.

– Почему так тепло? – удивлялся я. – Вчера же был настоящий мороз.

– Да, странно. Но хорошо. И мы отлично прогуляемся.

– Конечно, ха-ха.

Пришлось прокатиться на автобусе. На нужной остановке по одну сторону дороги была большая деревня, по другую – подножие холма, на нем тоже виднелось в тумане несколько домиков.

– То, что справа, – объяснял я, – это Темяшкино. А этот холм – Троицкая горка. Нам туда надо попробовать сходить, там еще никто не искал комнату.

Мы пошли по дорожке, идущей вверх. Неподалеку валялся на боку разбитый остов автобуса. Почти сразу нам встретились нам какие-то люди.

– Простите, – вежливо обратился к ним Семен, – не подскажете – кто-нибудь сдает здесь комнату?

– Нет, нет, вряд ли. Да вы поднимитесь, поспрашивайте.

Мы пошли дальше. Туман постепенно рассеивался.

– Этот холм смотрится очень живописно, – сказал Семен.

– Вообще, веселенькое тут место, – сказал я. – Можно фильм снимать, про атомную войну.

По пути мы стучались еще в несколько домов, но везде получали отказ: «Нет… не сдается… никто здесь не сдает… разве что дачники… так ведь скоро лето».

– Похоже, им тут и без нас хорошо живется.

Так мы поднялись почти до самой вершины Троицкой горки. И вдруг обнаружили очень странный пруд.

Даже никакой это был не пруд, а просто водоем. Непонятно было, откуда там взялась эта яма. Усилия, для того чтобы ее вырыть, потребовались бы огромные.

Поверхность пруда никак нельзя было назвать горизонтальной. Она слегка наклонялась в сторону вершины холма. Все законы гравитации нарушались.

– Ты видишь это? – медленно проговорил я.

– Да, – сказал Семен, и больше ничего не сказал. Некоторое время мы стояли молча, пораженные.

– Это же аномалия, Семен. Ты видишь то же самое, что и я?

– Да. Скорее всего. Скорее всего. Я обошел водоем.

– Один берег явно выше другого. И это при том, что тут склон, и он должен быть ниже. Что это такое, Семен? Пространственное искривление?

– Иначе объяснить сложно, – сказал Семен и встал напротив меня у другого края. – А вот если посмотреть оттуда?

Мы долго ходили вокруг странного пруда и по-всякому рассматривали его, но ничего не могли понять. Если это и был обман зрения, то такой же, как и все остальное.

– Вот загадка природы! – воскликнул я.

– Алекс, это же феномен природы, сюда нужно людей водить – показывать.

Неподалеку находилась огромная железная конструкция неясного предназначения. Сбросив плащи, мы забрались на нее. Осмотреть окрестности. Начинало припекать солнце, мы сидели примерно на уровне четвертого этажа и курили.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Семен.

– Отлично. Почему-то очень хорошо. Так хорошо, что даже странно.

– Посмотри, какая красота вокруг.

Справа виднелся индустриальный пейзаж 23-го квартала. Одинаковые желтые высотные здания выступали из тумана, как декорация, или мираж. Где-то впереди, я знал, находится залив, но он был слишком далеко, и его не было видно. Перед нами раскинулось Темяшкино. Убогие частные домики в тумане выглядели облагороженно. Такое смешение архитектурных стилей в одном месте показалось нам фантастичным. Сзади был только лес, и какие-то трубы торчали вдалеке. Под нами стояли частные дома, которые мы только что обходили. И совсем рядом – чудесный пруд.

– Слушай, не много ли мы сегодня выкурили травки?

– Почему?

– Да я вон о том водоеме говорю.

– Вроде бы нет, немного. Вряд ли. Ладно, давай зайдем еще в этот дом, – он показал рукой, – да пойдем назад.

Там у калитки стояла старушка и смотрела на нас.

– Здравствуйте! – приветствовал я ее, когда мы спустились и подошли. – Вы не сдаете комнату?

– Ну что вы, ребятки, самой развернуться негде. У меня только кухонька да комната, всего двенадцать метров.

– А соседи?

– У соседей есть комната, да только вы там жить не захотите. Бабка там умирает, лежит и не встает, дочку мамой называет. Если есть желание, так попробуйте…

Действительно, веселенькое место, подумал я.

– А еще? Может, еще кого знаете?

– Ну, в розовый этот дом зайдите, могут сдать, но хозяева бывают только по воскресеньям. Да черт знает, они, наверно, тоже не сдадут.

– Ладно, – говорю Семену, – пошли, нечего тут делать, надоело уже спрашивать.

– До свидания, – сказал он старушке, – спасибо. Пошли.

Боятся люди нас, объяснил он мне потом. Времена сейчас такие.

– Кстати, на будущее – когда разговариваешь с кем-нибудь незнакомым, снимай темные очки.

Мы спустились к шоссе и молча пошли вдоль него. Мимо проезжали машины. Одна. Другая.

– Посмотри на лужи, – сказал Семен.

Поразительно! Ни одна лужа не была горизонтальна! Конечно, это не так бросалось в глаза, как у пруда, но все же заметно.

Вот уж и вправду, удивительное – рядом. Неужели нужно было подниматься на Троицкую горку, чтобы понять это.

– Наверно, мы смотрим по небу, и оттого возникает иллюзия, – предположил я.

– Небо?

А небо было абсолютно ясным. Туман совершенно растворился, теперь мы весело шагали, сняв плащи. Пели птицы.

Кто-то шел нам навстречу.

– Гляди, это наши девчонки.

Наташа и Настя, улыбаясь, приближались к нам. Они прогуливались в обнимку, и лица их светились непонятным счастьем. Девушки несли в руках цветы.

– Наташа! Настя! Как это вы вдруг такие стали? Что случилось с вами?

– Да вы посмотрите вокруг! – ответили они почти хором. – Вчера же была зима! А сегодня – травка зеленая! Деревья все зеленые! Это же весна! Весна…

С учебой, впрочем, не особенно клеилось. Ближе к весне

Я вдруг усиленно занялся бас-гитарой – приходил на студию «ураловцев», включал драм-машину и долбасил в наушниках часами, каждый день с утра до вечера каждый день. Если была такая возможность. «Урал» тогда тоже что-то усиленно записывал, и они вообще не собирались делать концерты. Но к нам относились хорошо. Поэтому и пустили меня к себе.

Время от времени я наблюдал за тем, как они записывали песни. Георгий, их основной композитор, пропускал звук через перегруженный усилитель старого, перестроечных времен кассетника и отправлял на ревербератор. В любом случае, того, что получалось в результате, я не слышал ни до, ни после.

Так прошли два довольно мрачных месяца без Наташи. Наступила весна. Как правило, весной мы играли серию концертов в «Шайбе» на Дне физика, или Дне матмеха. Это были самые обширные студенческие праздники, и публикой был забит весь зал. Приехали, как всегда, «Мери Джейн», но они были без басиста, Инка стала гитаристкой. Пришлось мне играть с ними. То есть даже не потребовалось уходить со сцены

– «Мери Джейн» сменили Дроздов, Зверев и Геля.

Вышел хороший, драйвовый концерт. Я выручил «Мери Джейн», но это было чуть ли не последнее их выступление. Как и у нас, у ребят плохо шли дела в Питере – нас продолжал душить русский рок. Но было ли это важно сейчас, когда воздух был наполнен радостью жизни и весной. Мне удалось стать героем дня, и где-то поблизости начала мелькать Наташа. Новая прическа очень ее изменила. Рыжие волосы были заплетены во множество косичек, которые она сразу же распустила, и прическа стала пышной и радостно вьющейся. Наташа снова принарядилась, на ней было голубое вельветовое платьице.

– Пойдем, я тебе брата покажу, – вдруг разыскала меня она во всеобщем хаосе и веселье.

В баре стоял в очереди за пивом Александр Куракин собственной персоной.

Это была большая владимирская семья. А Наташа теперь смотрела на меня как на бога: на сцене в тот день я был в ударе. Ничего не оставалось, как помириться и счастливо заниматься любовью. Можно было даже подумать о семье. Мы решили перезнакомиться со всеми Куракиными и поехали к ним через Москву.

ГЛАВА 4 Нечто готичное

Весной 1996 года мы с Наташей приехали в Москву и куролесили с друзьями. Казалось, жизнь      налаживается, и Наташа все повторяла:

– А если у вас с группой что-то получится? – чем доводила меня до легкого безумия: я уже представлял себе примерный расклад. Мы решительно не вписывались ни в какие рамки.

С Юркой Банишевым, его подружкой Анитой и некоторым количеством спиртного мы сели в электричку, отправляющуюся во Владимир.

А в это время в той же бесконечной вселенной «Москва» где-то колбасилась несчастная Наталья…

От божественной любви, как в «Ангеле Западного Окна», время и пространство смешивались и проникали друг в друга.

ФИБРОГАСТРОСКОПИЯ

Было три часа дня, и все врачи уже собрались. Они сидели в просторной залитой солнцем комнате за длинным столом. Точнее, это был не какой-нибудь особенный длинный стол, а несколько столов, составленных так, чтобы перегородить палату. Имелся, разумеется, узкий проход, который соединял две ее половины.

Предполагалось, что пациентов будут рассматривать на фоне черной доски, висящей на стене. Сверху был прикреплен рулон пленки. Все знали, что при надобности санитар заберется на стул и этот рулон размотает. Тогда главный врач будет показывать слайды.

Молодые доктора возбужденно переговаривались. Они делились опытом; это поощрялось. Профессор Волков, сидящий в центре, сидел неподвижно, о чем-то напряженно размышляя. На его обрамленном неряшливыми пучками седых волос лице застыло недоброе, напряженное выражение, словно маска охотника на лося.

Так прошло немало времени, а семинар все не начинался. Кто-то уже хотел идти узнавать, в чем дело, но вот дверь в комнату распахнулась. Два волосатых санитара ввели худую, без кровинки в лице, смотревшую сентябрем девушку. Врачи тут же смолкли и принялись дружно застегивать пуговицы на своих халатах.

Девушку, конечно, все сразу узнали. Она была, пожалуй, самой известной пациенткой клиники профессора Волкова. Молодая и перспективная актриса столичного театра попала в больницу два месяца назад, после тяжелого нервного расстройства.

Бывают чудесные песни. Веселые или грустные, они любого трогают своей задушевностью. Но есть и такие сердцещипательные завывания, которые способны доставить удовольствие только горькому пьянице.

Мы искренне смеемся и любим дружескую шутку, веселый рассказ, тонкую иронию, забавный тост. Но не выносим грубых, оскорбительных насмешек, банальных тостов, злых, бестактных острот. Всякое развлечение должно отличаться хорошим вкусом, иначе время, проведенное за праздничным столом с коллегами по работе, превратится в белиберду, и воспоминание о вечеринке оставит неприятный осадок.

Точно так же и в жизни молодой актрисы Тани произошла перемена. Она имела свойство вызывать у людей сильные чувства, и вот на одной театральной вечеринке друзья бесстыдно осмеяли ее. Причиной тому была, конечно же, зависть.

Но Таня старалась не обращать на это внимания. Работа, впрочем, превратилась для нее в адскую муку. Она стала очень скованной на репетициях. Во всяком темном углу ей мерещился недоброжелатель. Иной раз она на глазах у всех чего-то пугалась и, показывая пальцем в темноту пустого зала, кричала:

– Смотрите! Вот он… этот человек… он хочет убить меня!

Однажды нечто подобное произошло на спектакле. На Таню было страшно смотреть. Ясное дело, она не изображала испуг: лицо ее покрылось красными пятнами, она заломила руки и убежала со сцены, не досказав десятка нужных реплик.

Все решили, что она просто переутомилась, много репетируя, и Таня ушла в отпуск. Заботливая семья поместила ее в клинику профессора Волкова, доктора с мировым именем. Это требовало немалых денег, но необходимую сумму раздобыл брат, в критический момент появившийся из ниоткуда.

Профессор лично занимался ее случаем, и Таня быстро пошла на поправку. Сегодня же врачи должны были убедиться в том, что она полностью здорова, и выписать из больницы.

– Так, – сказал главный, – начнем.

Эти слова послужили сигналом санитарам; они откатили от стены странного вида аппарат с экраном. Пациентка с обреченным видом вошла внутрь него, так что теперь была видна лишь ее бледная стриженая голова.

– Начнем, господа, – сказал профессор Волков. – Вы видите, что мы поместили пациентку внутрь новейшего фиброгастроскопа, разработанного сотрудниками нашего института под руководством доктора Борисова. Теперь мы имеем возможность наблюдать за процессами, происходящими в желудке пациентки, с помощью особенного желудочного телевизора.