Зима, которая не ты

Алексей Александров-Листопад

Зима, которая не ты

Глава 0

Спустя 17 лет счастливого неделания мы встретились в заснеженной Москве. Она, Наталья, моя мечта, была всегда, а особенно после моего счастливого воскрешения и удачной встречи с Удивительной. Но, впрочем, бывали и другие времена. И теперь особенно жалкой была Наталья, несчастливо влюблённая в своих позорных тряпках.

В

18 Jun 2013 19:13:57 +0000 (UTC) [e-mail]:

решил тебе все же написать. Это такой странный период Я не знаю, как объяснить: во мне нет зла. Просто я сейчас живу другой жизнью, без тебя, и не хочу даже вспоминать о тебе. Потому что рядом со мной всегда ты, вернее, твой мысленный, слегка идеальный образ, который я ненавижу и люблю. Я очень нежно отношусь к тебе и прекрасно понимаю. Да, я одинок, но не так, как тебе хотелось бы. Поверь. Просто найди себе родственную душу, а не этого гнусного упыря, которому не позавидуешь, если я его встречу. Я не хотел бы такого общения. И, мой любимый, переписываться с тобой в тайне от я не советую, не грущу, что от себя его не скрываю и не взыблю. Не пиши мне, по крайней мере, иных писем. Но иногда пиши о своих делах, как там, капают ли денежки. И не надо убеждать меня в обратном, я уверена, что тебя не было и нет. Ты не знаешь меня, по крайней мере, с необходимой стороны. Я не прощу сплошного издевательства, так как ты не способен полюбить меня. Будь слабым без меня и не вынуждай пересылать это письмо в службу поддержки, как письмо опасного, непредсказуемого человека.

* * *

С тех пор, как Наталья понесла, мы некоторое время переписывались. Видимо, все еще надеялись создать семью, какую-никакую. Вопреки тому, что ее тянуло назад недавнее гниловатое прошлое, Наталья писала, что хотела бы снова быть вместе со мной. Но затем, несмотря на нынешнее внезапное светлое положение, сказалась ее гуманитарность.

И пока мне не надоело, она делилась по электронной почте любимыми аудиофрагментами. У нее вдруг случился отвратительный музыкальный вкус и истерики. За время нашей семнадцатилетней разлуки она почему-то полюбила отечественную рок-поебень. Никому не известные тогда и никому не нужные сейчас независимые коллективы позапрошлого десятилетия. Это был, конечно, славный период! Я выбегал с бас-гитарой на сцену перед полупустым залом, и все радостно кричали: «Алекс! Алекс!» В те славные времена мы и познакомились. С ее вкусом тогда было получше, это Наталья потом испортилась. По крайней мере, в те времена мы хотя бы слушали «Колибри» (про которых тогда, кстати, все думали, что это лесбиянки). Теперь предстояла долгая работа. Ведь если ее сейчас тошнило даже от классической музыки, ее как человека, и человека внутри нее, следовало спасать.

Учитывая все обстоятельства, я не мог, впрочем, рассчитывать на рафинированный музыкальный вкус. Но был готов это с легкостью простить. Прежде всего потому, что она всегда была весьма сексуальна. Да, мы не были вместе семнадцать лет, но наверстать это труда не составило. Было достаточно встретиться, снять номер в московской гостинице и провести вместе пару часов. В конце концов, весьма сладко трахнуться. Такие слова вывели бы ее из себя. А тогда Наталья с радующим удовольствием сделала все сама, в смысле, сняла номер и прочее, о чем как-то не принято вслух. Пришла великосветской шлюхой, но в конце встречи, правда, созналась, что осталась коммунисткой. В этом, по ее мнению, и заключался тот «чудовищный обман», которого мне никак нельзя было простить.

Пришла в черном платье, подбитой мехом шубке. Все же что-то в ней было и кошачье, и даже уютное, лесное. В номере она поменяла юбку на льняную, приятно облегающую стройные ноги. (В Петергофе за эту стройность ее назвали «северная принцесса»). Сидя перед огромным зеркалом в случайной гостинице, мы поговорили. Главное, темы нашлись такие, что она закончила словами «плакала и молилась». Я сразу же поцеловал ее. Она опустилась ниже.

Древние греки различали семь видов этого счастливейшего чувства. Рядом с Натальей я всегда ощущал лишь то, чем принято заниматься любовникам. Не более и не менее. Неизвестным мне, немыслимым образом эта девушка намеревалась построить вокруг простых желаний «богатый духовный мир».

И

чем же все это закончилось, простите меня, граждане! Итак, мы познакомились когда-то в Петергофе, среди

высотных общаг посреди деревни, блуждающих между ними лошадок и прочего скота. Уродливой бетонной стены и проходной не было тогда и в помине. Я был в некотором смысле рок-звезда, отчислялся и продлевал академический отпуск, чтобы не оставлять свои музыкальные упражнения. Она же была просто красавица, постоянно куда-то поступающая и вылетающая, не окончив первого-второго курса. Где только ее не носило, и до, и после. Ну а в тот момент, каким то невероятным образом заполучив жилье в нашей общаге, она вовсе не была намерена ее покидать. В общем, рядом с нами поселился ангел. Все мои друзья души в ней не чаяли.

Мы сразу влюбились друг в друга. Мне было радостно ходить с ней по парку, в обнимку с ее легкой кофточкой и короткой юбкой, ощущать плавное покачивание хрупкой фигурки. В Петергофе красивые окрестности. Мы облазили все холмики, не исключая и местные могильные. Меня привлекала ее готичность – пепельная блондинка, она часто надевала черное. Застигнутые как-то грозой, мы нигде не прятались. Вокруг ебашили молнии, а я стоял перед ней на коленях и говорил о невероятной любви. Она молчала, склонив голову, и задумчиво глядела на меня. Опустив руку – пальцы сжимали розу, – проводила ей по моим персиковым губам.

Примерно так мы провели первое и последнее наше лето. Тогда я еще не вполне понимал, насколько сильно она может любить. Но то, как она себе все по неопытности представляла, я вряд ли мог осуществить. Когда мы были рядом, мне хотелось только обнимать ее и шептать в ушко что-то приятное. И больше ничего на свете.

Далее я обязан признаться в не очень достойной вещи. Мне хотелось исправить ее фамилию, и мы решили законным образом расписаться. И вышло так, что дальнейшим своим поведением я разрушил все счастливые ожидания.

Но пока мы начали обитать в комнате вместе с моим лучшим другом Юрой Семеном. И были вполне радостной компанией.

– Знаешь, ты меня сегодня утром разбудила, и я не понял. Каким-то приятным образом разбудила, – говорил Юра Семен Наталье.

Я лишь улыбался – ведь мы были друзья. Уходил долбасить в местный Дворец культуры. Занимал позицию с басовым комбиком у кинозала, в темной рекреации, и репетировал. Позднее я стал одним из лучших басистов в Питере. Моя лапа была как будто специально слеплена для бас-гитары.

Иногда ко мне присоединялся Александр Сергеевич, в ту пору худенький студент с гитарой. Правда, в группу его не взяли, и мы иногда играли дуэтом в акустике.

Поигрывали мы и в клубе «Там-Там» у Гаккеля. Жизнь в этом месте била ключом.

Собиралось самое приличное общество – панки, наркоманы и прочие долбоебы. Были нередки налеты ОМОНа, врывались с черного хода и вносили некоторое дополнительное оживление. Несмотря на все эти наши праздники, страна находилась в состоянии отвратительнейшей войны. И никто еще этого до конца не понимал.

Казалось, нашему маленькому уютному счастью не будет конца. Ведь стояла чудесная петергофская осень, какая случалась только в тех незабываемых местах. Но дело в том, что лишь спустя долгие годы – я встретился лицом к лицу с этим «чудесным». А тогда и не подозревал, что такие люди, как это «чудесное», вообще на белом свете бывают. Но о чудесном чуть позже. Будем считать, что в девяносто пятом году это «чудесное» имело для меня форму осени и потемок в нашем парке. В реальном мире у меня была прекрасная Наталья, и мы и дальше собирались общаться и спать вместе. Но мне нравилось, наверное, больше спать, а не общаться. Ну а что еще надо, если встретил своего хрупкого андрогинного близнеца.

Наталья начала ездить из Петергофа на сценарные курсы. Возвращаться приходилось поздно, электричкой. Как правило, я ее не встречал – наш Петергоф был своего рода теплицей, никто не верил, что здесь может произойти плохое. Но дорога тем осенним вечером проходила мимо полузаброшенной овощебазы. И сентябрьской ночью на этой самой дорожке на Наталью напал маньяк. Самый настоящий, с чем-то колющим и режущим. Вскрыл человека, как консервную банку. Наталью увезли в реанимацию. Мы собрались у Дроздова и сидели всю ночь. Впоследствии, напившись водки, мы играли на концерте песню с припевом: «На ночной овощебазе, на ночной овощебазе».

Наша с Александром Сергеевичем любимая осень оборачивалась каким-то бредом. Правда, в дальнейшем этот бред принял некоторые приятные формы.

ОСЕНЬ

Тишина – это лучшая музыка. Абсолютная гармония, покой и безразличие.

Вы спросите меня – ну, а как же Елена? Все ли у нее в порядке? Не нужно ей было сомнительных удовольствий. Только любимый мальчик. Однако иногда многоточия превращаются в вопросительные знаки. А если его околдовали? Опозорили? Он задержится. Его поезд опоздает. Мальчика нечаянно послали за смертью.

1.

Сначала – была темнота. Еще продолжался монотонный гул, но постепенно он затихал, удаляясь за невидимый горизонт. Наконец стих и он. Осталась тьма египетская, пустота, которую видишь, когда ничего уже не видишь. Вдруг что-то слабо блеснуло. Может, показалось? Нет – вот оно снова, да так, что тут и там расплылись цветные концентрические круги. И это было хорошо.

Пустота ждала, она дышала, волновалась. Беспокойство.

Какое-то беспокойство. Оно нарастало с каждой секундой.

Из мрака вынырнуло нечто, что Елена сначала приняла за светящееся облако с внимательными, изучающими щупальцами. Оно хрипело и стонало, задыхаясь.

Сначала ему было холодно, и оно светилось красным. Потом ему стало лучше. Существо выхватило из вакуума светящийся вопль. Вопль, подобный былинке. Клубку из свежих новостей. И это было хорошо.

Щупальца обхватили черную дыру, парившую неподалеку, и жадно проникли в самое ее сердце. И что-то сработало. Щелкнул некий клапан. Нетерпеливые отростки оборвались и испарились. Облако, в действительности твердое как алмаз, с кошмарным треском разломилось на две половинки. Они обмякли и тотчас слились в страстном, животном поцелуе.

Откуда-то прилетела капелька экстаза и растворилась в эфире. Пронеслись несколько слезинок, растворенных в мировом океане.

Половинки, похожие на две странного вида медузы, преобразились.

Одна из них выла и плакала, страдая грешным бредом. Другая обнимала ее и утешала потоком энергии, льющейся через волшебный анус.

– АШАТАН… АШАТАН… – произнесла она.

Слово не повторялось. Оно просто было. Оно распалось на множество зеркальных крошечных шариков. И каждый из них был галактикой, со звездами и планетами. Рой шариков окружил светящиеся существа. Каждый надежно оберегал их своими орбитами.

– Вы кто? – спросила Елена. – Космические лесбиянки? Ей не было ответа.

Внутри месива тел возникло пламя, которое в считанные мгновения объяло пустоту и потонуло в ней. Загорелись звезды. Торжественно начали свое движение созвездия. К чертям собачьим полетели кометы. И это было хорошо.

В животе одного из существ – его или ее звали АШАТАН – открылась рана, полная маленьких пляшущих человечков.

– Нет-нет-нет-нет-нет, – шептали они, выскальзывая наружу и разлетаясь кто куда.

– ЗАЧЕМ-ЗАЧЕМ-ЗАЧЕМ, – шептала НИКАРУК, резко отстраняясь.

АШАТАН становилась все более агрессивной. Она впивалась в НИКАРУК всеми своими свежими новостями и тянула к себе. НИКАРУК сопротивлялась, посылая во все стороны света все стороны света.

АШАТАН захрипела. НИКАРУК.

АШАТАН обняла своим глазом спину НИКАРУК, и оттого спина стала золотистой, и это было хорошо.

НИКАРУК всплеснула руками, стряхивая фосфоресцирующие капли.

Где-то заиграла музыка. Мелодия то приближалась, то удалялась. На что она была похожа? На безобразие. На колокольчики в горящих трубах космического оргазма.

Существа колыхались в такт музыке. Осторожно. Очень осторожно. А потом случилось так, что оглох огонь.

Оглохла пустота.

«Вы кто? Вы кто?» – твердила Елена.

Она еще не понимала, что очнулась, и была только темнота, гул и стук колес. Елена открыла глаза.

Она задремала в электричке. Напротив сидела худенькая слепая старушка с синей сумкой. За окнами полупустого вагона проносился осенний лес.

Елене отчего-то стало хорошо, а потом она вспомнила, что едет к своему любимому мальчику. В тот день он должен был вернуться. И, может быть, подарить ей цветы.

Машинист одну за другой объявлял остановки. Дорога предстояла долгая, но была уже позади непонятная суета, беготня по огромному городу и странные люди вокруг.

Елена с симпатией посмотрела на старушку. «Какая чистая и ухоженная бабушка», – подумала она.

У ног старушки лежала собачка-поводырь. Собачка покосилась на Елену и зевнула. Бабушка глядела сквозь Елену лучистыми невидящими глазами.

– Белка, – позвала вдруг она. – Белка. Собачка заскулила.

– Ты здесь, Белка?

Старушка протянула к ней руку и погладила.

Открылась и шумно захлопнулась дверь в вагон. Елена почувствовала ужасный запах и брезгливо поморщилась. Раздались звуки гармошки, и она обернулась.

В другом конце вагона стоял, привлекая внимание, отвратительный человек. Не то чтобы старый. Не то чтобы молодой – непонятно. Бродяга, каких полно. Изодранная тельняшка под ватником. Нелепая обесцвеченная прядь волос. Гармошка в руках. Нищий.

Играл он донельзя фальшиво, мелодия была примитивна. Но он старательно нажимал на клавиши и тряс головой. «Песенка» отдавалась в голове сумбурным мотивом.

С нищим был маленький черный мальчик. Пока играла гармошка, он ходил по вагону и всем говорил:

– Давайте деньги. Платите за музыку. Давайте деньги. Платите за музыку.

Елена попыталась отвлечься от всего этого. За окном мелькнул железнодорожный переезд, семафор, возникла бетонная полоса. Поезд замедлял ход. «Станция Сиверская», – объявил в микрофон машинист. Снаружи проплыло несколько человеческих фигур. В небе Елена увидела четыре вертолета, беззвучно зависшие над пасмурной Сиверской.

Неприятная гармошка уже смолкла, и что-то заставило Елену обернуться. Она подняла взгляд.

Наверное, никогда в жизни она не видела более пустых, отвратительных и злых глаз. «Боже, какой мерзкий», – подумала Елена. Ей захотелось отвернуться, но присутствие рядом этого человека и его невыносимый неопрятный запах словно парализовали ее.

Нищий молча пялился на старушку.

– Давайте деньги. Платите за музыку, – сказал черный мальчик, высовываясь из-за спины нищего.

Возникла пауза.

Старушка, сидевшая до того абсолютно спокойно, пододвинула свою сумку в сторону нищего и сказала:

– Здесь лежат мои деньги. Возьмите, сколько нужно, и ступайте с богом.

Нищий протянул к сумке жадную руку и вытащил оттуда целую пачку обесценившихся купюр. Было ясно – он хотел забрать их все.

– Да что ж это вы делаете?! – воскликнула Елена. – Вы же забираете у нее все деньги. Вы что, не видите, что она слепая? Как вам не стыдно!

Нищий дико взглянул на Елену и, бросив деньги, резко протянул к ней руку с растопыренными пальцами. Елена в ужасе отпрянула и зажмурилась.

– Ну, тварь, – услышала она. – Тварь, я тебе еще покажу. Устрою тебе аминь, сучка.

«Вызовите милицию, – сказал женский голос. – Немедленно вызовите патруль».

Хлопнула дверь, и Елена, часто дыша, открыла глаза. Никакого нищего поблизости не было.

Он очень ее напугал. Ошарашенная, она даже не могла понять, приснилось ей это или нет. Елена снова попыталась задремать. Давала о себе знать усталость.

Но тут ее разбудила непонятная возня.

Несколько человек тащили через вагон пустой гроб.

Пассажиры притихли, наблюдая за этим.

– Хоронят кого-то, – сказала слепая старушка. Елена почему-то побледнела и спросила:

– Но зачем это? Зачем?

2.

– Все нормальненько будет.

Александр Сергеевич называл свою комнату «маленьким звездолетом».

Поэтому, увидев у себя на пороге Елену, сказал:

– Добро пожаловать на борт.

На скорую руку прибравшись в комнате, он снял с гвоздя кипятильник и запихал его в чайник.

– Что-то ты сегодня мрачная.

Последние несколько месяцев Елена часто слышала такие слова.

Она с трудом подавила в себе раздражение.

«Говорят, лишь бы что-то сказать, – подумала она. – На самом-то деле всем наплевать».

– Да все у меня в порядке, Саша. Может быть, легкая депрессия.

Александр Сергеевич с сомнением посмотрел на Елену. Потом встал и распахнул форточку.

– Вот, посмотри, весна, какой классный день сегодня.

– Да… Но ты ведь знаешь, что я больше люблю осень

– Нет, ты правда какая-то странная. Ну, ничего, все нормальненько будет, точно тебе говорю.

Когда Александр Сергеевич говорил слово «нормальненько», Елене хотелось плакать. Даже с ним ей было одиноко.

«Такое ощущение, – думала она той весной, – что меня преследует злая сила. Счастливые возможности ускользают от меня. Что это? Депрессия? Даже думать мучительно. Чем

я хуже остальных? В чем я провинилась? Только в том, что

недостаточно живая? Не радуюсь птичкам? Травке зеленой? Бабочкам, в конце концов? Люди гуляют по улице. Говорят о погоде. Им хорошо сейчас. Ну, а дальше-то что? Что дальше?»

Саша налил чаю в два граненых стакана.

– Нормальненько все будет.

Елена, очень бледная, с расширенными зрачками, сидела в кресле. Она слушала крики играющих детей, доносящиеся с улицы.

– Нормальненько все будет. Нормальненько.

Саша встал и прошелся по комнате. Выглянул в окно. На солнце наползла туча. Елене показалось, что у нее потемнело в глазах.

– Еще чаю? Да ты не волнуйся, все будет, все будет, – бормотал Александр Сергеевич. – В смысле – нормальненько. Это просто депрессия, понимаешь?

С Александром Сергеевичем всегда как-то легко, подумала Елена. И не думалось о другом с Александром Сергеевичем. Спокойно было с ним. Нормальненько.

3.

Прошло полгода, и вот однажды она припомнила этот разговор удивительно отчетливо. Сегодня был другой день. Сегодня всегда с нами. Завтра – белиберда. Девушка шла быстро, как будто убегая от предчувствий.

Дорога с электрички шла через парк. Ранним вечером Елена возвращалась из города. Шуршали под ногами листья.

Она и вправду больше всего любила осень. Испытывала блаженство. Слегка леденящую тоску, но и та была приятной.

В мутной грусти можно было с упоением раствориться. Или погрузиться в детские воспоминания. Когда-то была зеленая дача. Беготня детей в крыжовнике и огромный мухомор, найденный папой у Синего Камня. Тогда папа был еще совсем молодой, но уже с небольшой лысиной. Было детство, и все проблемы оставались впереди.

Наступившее сегодня представлялось совсем не таким. От

облетающих деревьев – она всегда их любила – веяло унылой кладбищенской жутью.

«А вдруг здесь какой-нибудь маньяк? Насильник?» Елене было страшно. Такие теперь времена. Кого-то постоянно хоронят в пустом гробу.

Она ускорила шаги.

Дома, вопреки дневным ожиданиям, никого не оказалось.

Заботливо оставленный ключ лежал на прежнем месте.

Елена разделась и залезла под душ. Как сомнамбула, она стояла под ржавой струйкой, в угасающем свете электричества.

С кухни доносилось бульканье радиоприемника. Передавали последние известия. Кому-то, возможно, и было до них дело. Только не Елене. Не слыша ничего, она лишь бормотала: «Мама… Мамочка».

Телефонный звонок вывел ее из транса. Елена завернулась в полотенце и вышла в коридор.

– Алло? – тихо произнесла она, сняв трубку («Саша!»). – Как хорошо, что ты позвонил… Да? Нет, все в полном порядке. Как обычно. Нет, не приехал.

– Елена, – сказал Александр Сергеевич в трубке. – У тебя странный голос.

– Наверное, простыла. Попала в городе под дождь. Зайдешь сегодня?

– Не умирай без меня. Я, впрочем, задержусь. У меня сейчас дело. Но постараюсь к тебе заглянуть.

– Обязательно! – сказала Елена в трубку.

– Пока?

– Пока.

Предчувствие. Неожиданно изменившееся лицо твоего друга… Чей-то пролетевший мимо недобрый голос… Сожженные в печке волосы… Злые глаза случайного прохожего предвещают беду. Обнаруживается ее неявный знак. За ним – внезапное, иногда едва заметное, а иногда и погибельное прикосновение зла.

Не будет звонить телефон. Выключится сам собой телевизор. И радиоэфир будет хранить радиомолчание, заполненный вещим «никогда».

Выпуск новостей закончился, и началась какая-то религиозная передача.

Елена остановилась перед зеркалом и посмотрела на свое отражение.

– Города не существуют сами по себе, – говорил спокойный женский голос. – Они соединяются железными дорогами. Цивилизация изобрела самолеты. Мир опутан телефонными проводами. И люди сами по себе не живут.

Елена вздрогнула при этих словах.

– Но как же это? Как? – произнесла она.

– Если человек один, это плохо, – продолжал женский голос. Это очень плохо. И совсем никуда не годится. Рядом с вами такие же люди, как вы. Сами по себе только звезды на небе, где живет наш Спаситель. Но на то законы космоса, намного более суровые, чем земные.

Плавно меняющиеся интонации голоса в приемнике успокаивали.

Стоя с опущенными ресницами, Елена куда-то плыла. Казалось, еще немного, и она полетит. Она хотела лететь, не касаясь ногами всего.

В ушах зашелестела музыка. Это напоминало тот сон по дороге домой. Море желтого света и цветов покачивалось в такт. Она парила над ним.

Рядом была мама. Мама, любимая мамочка говорила ей:

– За все в жизни нужно платить, Елена.

– Неужели я должна платить за эту чудесную музыку? Почему ты молчишь, мамочка?

– А почему же его нет сейчас здесь?

– А почему стало так тихо, мамочка.

– За все в жизни нужно платить, Елена…

Раздался оглушительный звонок в дверь.

«Я не стану открывать никому. Это нехороший звонок. Он мне не нравится».

Елена и сама не знала, почему. А настойчивые звонки следовали один за другим.

«Что же они, не понимают? Мой дом – это моя нора.

Я закроюсь на цепочку. Можно забаррикадировать дверь холодильником. Не хочу никого видеть».

«Что происходит? Если такого человека встречаешь в электричке, что просто ужас? Он мог проследить за мной. Но вряд ли это он. Какое ему, в сущности, до меня дело. Угрожал, и что с того? Возьму на всякий случай топор».

Топор она нашла в прихожей.

«А вот тут девушку недавно зарезали, в Сосновой Поляне?

А?»

Собравшись с духом, она спросила:

– Кто там?

– Вам телеграмма.

Она облегченно вздохнула.

– Я не могу вам открыть. Просуньте под дверь.

Под дверью появился клочок бумаги. Елена развернула его и прочитала:

К моему глубокому сожалению наш с вами ужин откладывается. Обстоятельства задерживают меня в Москве не скучайте, люблю —

Осень, ее любимая осень, обернулась в этот раз полным бредом.

4.

Покончив с несчастным нищим, он прислонился к каменной статуе, стоящей посреди поляны. Вытер пот со лба и сказал вслух:

– Аминь. Осталось немного поковыряться. Взяв за ноги труп, он оттащил его в заросли.

Мертвец никак не хотел выпускать из рук гармошку. И он

решил, что так даже лучше.

– Так… Хорошо. Глазки тебе, родной, так и быть, оставим. Легким движением руки он вскрыл черепную коробку и поместил нечто внутрь.

– Ты будешь как хренятина, двигаться как зомби. Имеет значение лишь моя капсула.

Труп остекленевшими глазами смотрел в небо.

– Сыграй мне что-нибудь, дружок, а я подпою.

Пальцы трупа зашевелились.

– Но как же это? Как же? – шептала Елена, свернувшись калачиком на диване, зажав в руке телеграмму. – Что со мной происходит? Неужели он не чувствует, не спасет меня?

Успокаивающий женский голос все говорил и говорил. Елена подумала – встать бы и выключить приемник, но двигаться не хотелось. Религиозная передача завершилась песней о Спасителе, и все смолкло.

Ждать было нечего. Ждать можно было только Сашу. Минуты тянулись как часы. Тикали ходики без стрелок на кухне. На улице шумел дождь. Где-то далеко шумела машина, на которой сломя голову несся Саша. Оттуда же доносились раскаты грома.

В квартире потух свет. Может, вылетели пробки? Выходить коридор было опасно.

– Возьму-ка я на всякий случай топор.

Елена заперлась в ванной. Топор лежал в раковине. Прохладная вода немного успокоила. В окно ванной светили уличные фонари. Елена протянула руку и распахнула его. Глоток свежего воздуха пополам с эфиром спасет ее.

Она с наслаждением вытянулась в ванне. Вспомнились слова Саши: «Все будет нормальненько». Елена попробовала улыбнуться. А потом вспомнила любимого мальчика, так было легче.