Журналы «Работница» и «Крестьянка» в решении «женского вопроса» в СССР в 1920–1930-е гг.

Одним из выводов бюджетного обследования работников профсоюза печати[226] в 1925 г. был тезис о том, что «заработок главы семьи не покрывает всего бюджета. Следовательно, семья может существовать лишь при наличии дополнительного заработка у других членов семьи. Это явление свойственно и работникам других профсоюзов… Зарплата (рабочего – О.М.) главы семьи в Москве[227] покрывает лишь 66,7 % бюджета всей семьи, в Ленинграде – 77,1 %, в провинциальных городах РСФСР – 75,5 %».[228]

Если заработок главы семьи не позволял ему обеспечить семью, жена и подросшие дети были вынуждены идти работать, т. е. женщин к трудовой деятельности подталкивала не только производственная пропаганда (которая в 1920-е гг. велась очень активно), но и необходимость. Размер зарплаты всегда использовался государственными органами как инструмент регулирования в сфере трудовых и социальных отношений. Вторым важным фактором была необходимость для женщины содержать себя и детей в случае развода, который был упрощен после 1917 г.

Что касается 1925 г., рабочие-мужчины (более 53,4 %) в Москве получали зарплату от 40 до 80 руб. в месяц, а основная масса работниц (86,3 %) получала от 20 до 70 руб. в месяц[229].

Большая разница в оплате труда мужчин и женщин объяснялась не только дискриминацией и историческими традициями, но и тем, что женщины до 1917 г. не имели равного доступа к образованию и, как правило, их профессиональный уровень (квалификация) были ниже. В. Голдман называет это явление «вертикальной сегрегацией», которая наравне с «горизонтальной сегрегацией» (более низкая зарплата в традиционно «женских» отраслях) приводила к гендерному дисбалансу[230]. С этими факторами советская власть боролась, призывая повышать квалификацию и уровень образования женщин, однако реальное положение дел менялось медленно. «Разрыв в оплате по половому признаку был сокращен до минимума уже в конце 20-х гг.», – пишет А. А. Ильюхов, оговариваясь, что разница в оплате могла зависеть от производительности, да и были такие сферы, где нужна была просто значительную физическая сила[231].

Общими для воздействия на аудиторию работниц и крестьянок были такие пропагандистские задачи: формировать и углублять коммунистическое мировоззрение, а также вовлекать женщин в круг общественных и производственных интересов (разъяснение хозяйственных задач, ведение хозяйства на обобществленных, коллективных началах, повышение производительности труда и т. п.)[232].

«Женщина должна работать» – вот твердое убеждение журнала «Работница». Работа даст женщине новый жизненный сценарий – ведь практически все ее новые ценности формируются в производственной сфере. Одновременно женские журналы активно борются за разрушение старого быта, за освобождение женщин «из застенков семьи», против «мужской тирании». Риторика равноправности женщин практически не связана с реальностью: ведь в стране нет инфраструктуры дошкольного и школьного воспитания детей, нет системы общественного питания, у женщин нет квалификации для полноценной работы на производстве. Напрашивается вывод, что производственная пропаганда в 1920-х гг. велась «на перспективу», создавая представление не столько о том, как обстоят дела, сколько о том, как должно быть.

Подавляющее большинство рубрик в журнале «Работница» довоенного периода относится именно к производственной пропаганде. Так, в 1923-1928 гг. о производственной деятельности женщин говорилось в редакционных статьях, в рубриках «Строительство новой жизни», «По советской России», «Советы «Работницы»», «Почтовый ящик», «Работница в производстве», «Выдвиженки квалифицируются», «Наши достижения», «Работница в производственной комиссии» и др. Некоторые рубрики появлялись 1-2 раза и исчезали. Так, например, рубрика «На борьбу с проституцией» появляется в «Работнице» один раз в 1928 г. Однако это не значит, что журнал больше не касался данной темы. Отношение к проституции было точно сформулировано в материалах Всероссийского совещания губженотделов: «В советской России профессиональная проституция – особый вид трудового дезертирства… Проститутка не производит никаких материальных или духовных ценностей, она разлагает своим тлетворным влиянием общество и поэтому с ней надо бороться как с лицом, «отлынивающим» от производительного труда»[233].

В рубриках «Из прошлого», «Воспоминания работниц» сравнивалось положение рабочих и работниц до Октябрьской революции и в советский период. Рисовались картины ужасающе низкого уровня жизни населения (пролетариата, крестьянства) в прошлом. «Работая 50 с лишним лет на хозяина, жила хуже собаки»[234], – говорит старая ткачиха из Орехово-Зуева. И описывает ужасные общежития, штрафы, мизерную оплату: «закабалял хозяин и харчами, которые выдавали по заборным книжкам». На заработок семьи с детьми прожить не могли, детей посылали по воскресеньям собирать милостыню, «на фабрике мы были рабами, а дома – нищими»[235]. Примеры нещадной эксплуатации рабочих и работниц в капиталистических странах и их колониях, приводимые в рубриках «За рубежом», «Обзор международной жизни» и др., закрепляли представления о различиях жизни народа при капитализме и при социализме.

Сравнение с дореволюционным прошлым позволяло уйти от критической оценки ситуации 1920-х гг. «Безработица в годы нэпа являлась серьезной проблемой для женщин. На фоне невозможности содержать себя и детей независимость, которую предоставляли женщинам Семейные кодексы 1918 и 1926 гг., выглядели насмешкой», – пишет В. Голдман[236].

Поэтому в женских журналах постоянно подчеркивалось, что советская власть защищает права работниц, их здоровье, дает им уверенность в завтрашнем дне, открывает для них новые пути, что в стране все равны и т. д. Вот пример политически актуального, но неконкретного комментария по проблеме женской занятости: «Советская власть открыла перед работницей другие пути – из рядов чернорабочих – к станку, квалификации. Охраняя специальными законами женский труд, внимательно следя за тем, чтобы работница работала на таких производствах и в таких условиях, которые не вредны для нее как для матери, советская власть ставит своей задачей сделать фактически работниц равноправной рабочему»[237]. То есть автор не утверждает, что задача осуществления равноправия женщин решена, это дело будущего. Однако в большинстве публикаций этот нюанс терялся.

А между тем в 1920-е гг. путь на производство для женщин был труден: они сталкивались с безработицей, экономической разрухой и конкуренцией с рабочими-мужчинами, чья квалификация была, как правило, выше. В реальных производственных отношениях женщины имели дело с гендерной дискриминацией: о «хамском, издевательском отношении к женщине, недоверии к женским силам, стремлении вытеснить женщину из производства как более дорогую рабочую силу»[238] пишет в 1928 г. А. В. Артюхина, возглавлявшая долгое время и женотдел ЦК партии, и журнал «Работница».

В очерке «Выдержали» описаны события на Выксинском металлообрабатывающем заводе. Чтобы избежать сокращения, женщин-уборщиц перевели в литейный цех сталеварами. Это вызвало волнение в цеху: «С бабами работать зазорно! Может ли баба справить мужичью работу? А туда же суется! Да где ж ей, долгохвостой! Она подолом за машину заденет!»[239]. Первая проба была неудачной – «рабочие загоготали». Старый рабочий помог женщинам, подсказал, что они не так делали. «Радостный вздох и блестевшие радостью глаза без слов говорили, что проба прошла удачно. Смолкли насмешки», – пишет журналистка. Конфликт разрешается с помощью делегатки, заводского комитета, поддержки старого рабочего и настойчивости, трудолюбия женщин. И вот уже «работница-металлистка уверенно шагала, неся ковш с расплавленной сталью, выполняя новую для себя работу»[240]. В этом эпизоде работа в горячем цехе названа «подходящей» для женщин. С другой стороны, безработица и отсутствие квалификации не давали женщинам выбора. В очерке правдиво показано, что женщин вообще ничему не учат, они повторяют то, что делают другие рабочие. Судя по многочисленным подобным примерам, такая практика считалась обычной.

«Работница» постоянно призывает женщин бороться за свои права, не бояться бросать вызов привычным представлениям, ломать гендерные стереотипы. Примеры успешной борьбы с мужским консерватизмом приводятся в очерке о кондитерской фабрике «Красный Октябрь»[241]. Работницы с гордостью рассказали, что карамельно-оберточным отделением руководит женщина, только «мужчинам страсть не нравится, когда женская власть верх берет»[242]. Работницы шоколадного цеха сдали экзамен на квалификацию, их повысили и быстро «сняли». «Уж такой народ упорный, беда. Мастер нас снимет, мужчин поставит, а мы на них собраньями да женорганизатором давим. Верите ли, по три заявления писали, а свое с бою брали, что полагается. Три раза ведь снимали да ставили. Такая у нас борьба шла»[243], – рассказывала журналистке работница.

В начале 1920-х гг. было много публикаций о так называемых «выдвиженках». Женщин на собраниях «выдвигали» на различные вакансии, таким образом, их приход в цех был как бы политической акцией, а не личной инициативой. Подобная ситуация описывается в очерке «Не слезами добьемся квалификации»[244] о Тагильском заводе на Урале. Журналистка пишет:

«…Встретили выдвиженок в цехах в первые дни не совсем дружелюбно:

– Ну, что тебя, бабу, учить? Учи, учи, а ты все равно пойдешь на кухню…

– Да, от рабочих я уж потерпела, – рассказывает Бармичева (выдвинута на десятника). – Станешь говорить о бережном отношении к хозяйству, об экономии, а они на тебя: «А тебе что? Подумаешь, какая задвиженка!» но я все… одолела, перенесла все трудности, с работой справляюсь.

– Нельзя нам, выдвиженкам, отыгрываться только на слезах, – подытожила собрание Саблина, – не плакать, а добиваться через учебу, завком, ячейку, стенгазету своей квалификации»»[245].

Как выглядит ситуация, описанная в очерке? Женщин «выдвинули» на должности, требующие опыта работы и знаний, которых они не имели. Раздражение рабочих прорывается в обидном слове «задвиженка». Производное от «выдвиженки», это слово содержит намек на то, что «выдвинутых» женщин «задвинут», т. е. уберут из цеха. В свою очередь, «выдвиженка» полагается не столько на учебу, сколько на помощь завкома, партийной организации и стенгазеты.

С приходом женщин в цеха к производственной конкуренции добавился сексуальный аспект. Вот как позицию мужчин озвучивает механик 72 лет – возраст указан специально для того, чтобы подчеркнуть, что косность и отсталость демонстрирует пожилой человек. Он говорил: «На заводе бабы появились! Смех! Парни за верстаками: «хи-хи-хи, да ха-ха-ха»… Ну, у нас мужики и парни пялят (курсив мой – О.М.) на них глаза-то»[246].

В. Голдман, автор исследования о работе женщин в промышленности в довоенный период, пишет, что «мужчины нередко воспринимали присутствие женщины как сексуальный вызов, нарушение общепринятых норм и вели себя соответственно. Женщины становились объектом домогательств и оскорблений, направленных на то, чтобы выжить их с работы»[247]. Первопричиной поведения рабочих В. Голдман считает производственную конкуренцию[248].

Однако нужно учесть еще и ломку в этот период патриархальной семьи, традиционного уклада. Пропаганда равноправия советских женщин строилась на призывах забыть «гнет семейного рабства»[249]., покончить с «кабалой у мужиков»[250]. Такие призывы приводили к гендерному противостоянию: мужчины агрессивно реагировали на любые проявления женского «равенства», считая его вызовом своему авторитету в обществе, на производстве и в семье. Кроме того, раньше мужчины и женщины традиционно встречались вне семьи лишь в строго определенных случаях: в церкви, на гуляньях, в гостях и т. д. Присутствие женщин на заводе создало новую ситуацию, правила поведения в ней вырабатывались постепенно и в многочисленных конфликтах. В советской печати постоянно подчеркивались пролетарское братство, солидарность, новые товарищеские отношения рабочих и работниц. Вот пример такой публикации: журналист пытается использовать новый праздник 8 марта для укрепления «товарищеского единения»: «Все свои, рабочие, приветствия горячие, близкие, родные. Слова докладчика невидимой нитью связаны с мыслью каждого рабочего и работницы. Рабочие жмут руки своим товарищам-работницам, целуются. По растроганным лицам струятся слезы»[251]. Однако в реальности до единения было еще далеко.

В 1926 г. журнал «Работница» стал инициатором интересной дискуссии на тему, может ли женщина быть слесарем. Понятно, что речь шла о том, могут ли женщины в принципе овладеть мужскими профессиями и целесообразно ли это с точки зрения государственных интересов.

Начало дискуссии положила живая зарисовка с Подольского завода[252], в которой в форме диалога приведены мнения о том, нужно ли готовить слесарей из женщин. Публикация интересна еще и тем, что это редкий пример, когда в «Работнице» высказываются мужчины.

Рабочие во время обеденного перерыва обсудили эту тему. Какие доводы против того, чтобы женщины работали вообще и слесарем в частности они привели:

• «У нас ребят здоровых без работы много шляется, а тут еще бабы мужицкую работу хотят выполнять…». Это реакция рабочих на гендерную конкуренцию на рынке труда.

• «Для государства дело убыточное». Зафиксировано мнение, что женщина не будет работать всю жизнь или продолжительное время, учить девушек бесполезно, выйдут замуж и будут сидеть с детьми. Представление о том, что женщина должна работать всю жизнь наравне с мужчиной, еще не сформировано в обществе, рабочие не рассматривают такой вариант жизненного сценария.

• «Мальчишку научишь за 2-3 года, а с ней надо возиться 5-6 лет, при условии того, чтобы был толковый инструктор», «наша слесарная работа требует большой точности, сообразительности, смекалки, да еще в чертежах надо уметь разбираться». Высказано традиционное представление, что женщины менее сообразительны и не способны к «умственной» работе.

• «Уж какой из них будет слесарь!.. их сама природа сделала так, что им невозможно на сильной физической и в то же время умственной работе работать». Довод о необходимости физической силы на производстве – серьезный.

• «У них каждый месяц менструация, – это обессиливает, выйдет замуж – дети, это отнимает время. Голова у ней не тем забита…». Вопросы различной физиологии мужчин и женщин всегда вспоминаются при обсуждении гендерных проблем. Представление о том, что «голова у женщин не тем забита», очень живучее.

• «Само женское платье на некоторых работах неподходяще»[253]. Рабочему не приходит в голову, что женщину можно переодеть в спецодежду, которой и у мужчин тогда не было. Мужская одежда больше приспособлена для различных видов труда, не удивительно, что сейчас женщины так единодушно носят брюки.

Доводы рабочих, приведенные за то, чтобы женщины работали:

• «Ты говоришь, что у них сообразительности нет. Чепуха, братец мой! У нас есть женщины-врачи, женщины-учителя».

• «Я вполне согласен, что на ремонт станков и вообще на тяжелую работу их допускать нельзя», «слесаря из баб будут, но только на легкой работе, которая не требует большой физической силы. На шаблонах, на мелком инструменте»[254]. Это здравое мнение о естественных ограничениях применения женского труда было опровергнуто в 1930-х гг. многочисленными примерами работы женщин на самых вредных и физически тяжелых производствах.

Заметка построена так, чтобы вызвать отклик у читательниц – мнения высказаны спорные, максимально откровенные. И заключающий дискуссию вопрос «Согласны ли с мнением слесарей-мужчин работницы?» должен скорей мобилизовать работниц на борьбу, чем на раздумья.

В «Работнице» № 11 за 1926 г. были опубликованы два письма в защиту женщины на производстве[255]. В них повторялись те же доводы, что и в первой публикации. В 1932 г. в рубрике «Ответы врача» вопрос ставится иначе: «Вреднее ли слесарное дело для женщины, чем для мужчины?». Приводится такое мнение врача: «Вред данной работы как для мужчины, так и для женщины будет зависеть исключительно от санитарного состояния места работы: недостаточного освещения, вентиляции и пр… Противники проникновения женщин в эти искони «мужские» специальности напоют вам о вреде слесарного дела для женщины сорок коробов. Все это пустое. Предложите этим противникам хоть разок постирать штук сто белья да подсуньте им побольше простыней, пододеяльников… что они тогда запоют?»[256].

Этот цикл материалов интересен тем, что демонстрирует нам существовавшие тогда гендерные стереотипы и методы борьбы с ними, предлагаемые женскими журналами. Однако надо заметить, что подобные дискуссии были очень редки, они не вписывались в задачи производственной пропаганды, которая должна была подтолкнуть женщин к труду на производстве, а не напугать.

В журнале «Работница» особое внимание уделялось формированию общих представлений о важности для государства женского труда, об особой сознательности и высоком социальном статусе пролетариата (и женщины – пролетарки), о том, что труд дает женщине возможность навсегда уйти от зависимости и униженности. Какими способами внедрялись такие представления?

Индустриальный труд противопоставляется домашнему женскому труду, который рисовался на страницах журнала «Работница» как «кабала»[257], «ярмо»[258] и т. д. Не удивительно, что в результате таких целенаправленных усилий журналистов читательница, выбирая между семьей и заводом, заявляет, что бросит «примус, кастрюли и корыто»:

Раньше бабы только зналиВарку щей да кашиА теперь идут в заводы, –На заводе краше[259].

Интересным решением производственной темы для женского журнала можно считать объединение темы индустриального труда с темой поиска личного счастья, любви. Можно найти множество примеров того, как на фоне поэтично описанного производственного процесса разворачивалась любовь работницы и рабочего. «Живые шепоты ремней» и «грохоты станковые», «бронзовые стружки под резцом», которые «трепетали, сыпались золотом», и «друг-станок» стали свидетелями, как «двое сильных спаянных трудом» – работница и токарь – полюбили друг друга[260].

Иногда автор лишь обозначает пролетарский статус героев: «полюбила синеблузого Таня пролетарка»[261]. Про избранника сказано лишь, что «руки позамараны», но «трудом и лаской жарки», он для «Тани заводской» «ровно солнце светозарное».

Поэт Иван Доронин в «Весенней песне»[262] решает сразу несколько задач: создает весеннее бодрое настроение, описывает благотворное влияние труда на героиню, которая встретила любовь «у заводских складов». Производственный процесс вовлечен в создание настроения песни: «дым сверкающим разливом и шумит и валит», «блики белками игриво бегают по стали», «веселый» станок «шестерней играет», а «ремни шумят будто листья дуба». Душа героини «распахнула полы солнечного мая» – любовь пришла к ней весной, когда «в нос шибает запах мят цементовых срубов». Поэт пишет, что героиня «и упорна, и смела в трудовом порыве», а сердце ее полно радости – напрашивается вывод, что работнице за ее трудовые свершения полагается еще и счастливая любовь. Один куплет посвящен полностью любовным переживаниям. Героиня вспоминает об «отраде алых зорь», о «синем вечере», когда она звала милого. Песня заканчивается на оптимистической ноте: «Никогда не ляжет вяло грусти шаль на плечи». Любовь окрыляет героиню и способствует ее трудовым свершениям.

Реализовать равноправие деревенской женщины путем вовлечения ее в трудовую деятельность было сложно: она и так трудилась наравне с мужчинами. Поэтому в обращении редакции «Крестьянки»[263] определяется задача помочь «трудовой крестьянке» добиться равного права решать жизненные вопросы наравне с отцом, мужем, братом. Крестьянка несет «мужской труд» и «женские тяготы» по хозяйству и уходу за детьми.

В 1920-е гг. в журналах для женщин активно формировалось негативное представление о традиционных семейных отношениях и материнских обязанностях. Их нужно было «бросить» ради освобождения, которое ждет женщину в городе на производстве, а в деревне – на посту председателя сельсовета или делегатки. Как производственная пропаганда для женщин-горожанок, так и активное побуждение крестьянки «стать хозяйкой» в 1920-е гг. ведется на перспективу. Это пропагандистская подготовка к индустриализации и коллективизации, когда жизненный сценарий женщины резко меняется.

2.2. Аргументы производственной пропаганды в женском журнале в период индустриализации и коллективизации

В 1929 г. статье к 10-летию Всесоюзного съезда работниц и крестьянок А. В. Артюхина (она возглавляла и Женотдел ЦК партии, и журнал «Работница»), пишет, что «женщина-слесарь, токарь, подмастерье, вагоновожатый, директор предприятия – становится массовым явлением»[264]. Однако это заявление вызывает сомнение, особенно тезис о таком «массовом явлении», как женщины-директора. Не случайно Александра Васильевна дальше говорит о том, что нужно вместо тысяч привлечь к социалистическому строительству миллионы женщин, поднять их культурный уровень, бороться за их грамотность и квалификацию.

В СССР в 1925 г. среди рабочих промышленных предприятий женщин было 29 %, среди служащих – 12 %[265]. В годы индустриализации количество работающих женщин в стране скачкообразно растет: в 1930 г. это 3.590.500 женщин (26,9 % от числа работающих), в 1931 – 4.197.000 (26,9 %), в 1932 – 6.007.000 (27,4 %), в 1933 г. – 6.908.000 (30,5 %)[266]. Труд женщин использовался во многих секторах экономики, но больше всего в промышленности. Процессы, которые происходили в годы первых пятилеток, имели огромное значение для реализации равноправия женщин.

Профессии, связанные с техникой, требовали подготовки, но зато позиционировались как самые престижные. Заметка «Работница на фабрике»[267] – это рассказ о судьбе трех работниц, которых из уборщиц и разнорабочих «перевели» на станки – сверлильный и болторезный. Из подобных публикаций «Работницы» следует, что доступ к более квалифицированной работе зависит от помощи заводского и партийного комитета, упорства и трудолюбия, а не от учебы. В заметке подчеркнуто подробно, с указанием названий предприятий и должностей, описана биография женщин. Сказано, что на заработок, «получаемый по третьему разряду» за работу на болторезном станке, тов. Большакова содержит всю свою семью. Рядом с заметками помещены фотографии всех героинь около станков, на которых они работают. Подобные положительные примеры можно найти в каждом номере журнала.

Однако гендерная дискриминация встречалась и тогда, когда нужды индустриализации требовали рабочих рук. Вот, например, заметка, подписанная «Рабкорки «Карабашского рабочего»[268] (13 подписей). В ней очень убедительно и на конкретных примерах показывается, что в городе Карабаше Уральской области не выполняются решения партии по внедрению женского труда и улучшению бытового обслуживания работниц. Что же неладно было с женским трудом в Карабаше?

Острый недостаток рабочей силы не заставил хозяйственников привлечь женщин на производство. Отговорки «старые и «затрепанные»: «женщины – не столько работают, сколько декретным пользуются», «женщин примешь – нужны ясли, а у нас рабочим не хватает квартир» и т. п.

Женщины работают хорошо: бригада женщин-строителей выполняет план на 107–120 %. Бригада каменщиц на кладке фундамента ставит рекорды – 120 и 160 % и т. д. Но хозяйственники все равно считают, что работницы плохо воспринимают указания, а заниматься их подготовкой некогда. Есть факты неравной оплаты за равный труд. Вовлечение женщин в производство тесно связано с недостатком детских учреждений. Отобрали ясли под школу, отдали дом для детского сада под больницу, не ремонтируют ясли и т. д.

Этот пример показывает, что даже в условиях форсированной индустриализации, дефицита рабочих рук изменения гендерных стереотипов происходили медленно.

В 1930-е гг. по письмам читательниц «Работницы» уже видно, какие представления у них сложились в результате активной пропаганды 1920-х гг. Они пробуют писать рассказы, заметки, стихи. В этих первых опытах они повторяют те идеи, которые уже несколько лет им транслируют профессиональные журналисты. В обзоре творчества самодеятельных авторов Е. Чернышова, журналистка «Работницы», приводит примеры удачных произведений читательниц. Это интересный пример обратной связи, пример того, как пропаганда 1920-х гг. преломляется в сознании работниц.

«Производственные темы наиболее близки нашим рабкоркам-поэтессам», – пишет автор, – «удачные строчки говорят за то, что писать стихи они могут и должны»[269]. При этом Е. Чернышова отмечает, что стихотворения читательниц ценны тем, что они искренни. У читательниц наша жизнь «вызывает бодрое чувство радости и стремление к борьбе и победам». Важно отметить, что читательницы воспроизводят все привычные аспекты производственной тематики, взятые из публикаций журнала. Это: положительные эмоции, которые вызывает труд (радость, веселье), любовь к «родному» заводу или цеху, воля к преодолению препятствий, борьба за показатели, против помех и своей слабости, военная лексика в описании событий «на трудовом фронте». Рабкорка Цисельская в стихотворении «У станка» пишет и о том, что «идет работа споро, ткачиху веселя», и о том, что ведет «смелый бой с ленью» и борьбу «с прорывом». Налицо и положительные эмоции, и военная лексика. Ученица слесаря Ира Третьякова упомянула и «веселые стружки», «и пестрый работой и радостью день», и что «хочется с радости петь мне частушки».