Дисторшн

Ага, жди. Насмешил. Нетушки, паренек, за гитару еще нужно помучиться самому или «помучить» кого-то другого, сам выбирай. Можешь даже убить… это ведь только твои проблемы. Пока только твои. Ты готов пойти на такое? Стоп, стоп, стоп! Ну убить, конечно же, нет… это совсем уж безумные голоса роются в моей голове, но на что-то решаться, видимо, придется. Ну нет денег! И взять их неоткуда, как не надейся. А проблема теперь только в них. Первая проблема. Потому что… Потому что вторая заключается в том, что сегодняпапа принес самый настоящий, хоть и ужасно самодельный (назовем так тетрадь в линеечку), самоучитель игры на шестиструнной гитаре с примерами песен (неважно каких), составленный каким-то его другом-приятелем-коллегой, которого, как оказалось, отец еще вчера вызвонил по телефону и попросил предоставить данный «труд» во временное пользование.

И вот мы с братом словно Индианы Джонсы получили этот древний (конец семидесятых – не иначе) манускрипт, с помощью которого мы в ближайшее время, и, конечно, при соответствующем упорстве, сможем познать музыкальную истину, которая на данный момент зашифрованна во всех этих мудреных полосочках и точечках (не, это не ноты, это гораздо хуже) с приписанными к ним буквами латинского алфавита: С, F, A, G, E, D и их производные… О, там их много. Этого «тайного» много, а гитары не одной. И как же оно, в таком случае, может стать «явным»? И что нам со всем этим делать? Все! Бросаю ручку – рыдаю в подушку… Сейчас больше не могу, нужно думать, нужно разбираться. Не прощаюсь.

Они сейчас на фиг никому не нужны, а были раньше в каждом доме, да попросите взаймы поиграть – надо с чего-то начинать-то. Даже не так, говорит, найдите хотя бы одну, а вместо второй, я вам свою семиструннку на шестиструнную перестрою, даже седьмую струну сниму, чтобы не мешалась (еще одна гитарная мудрость, узнанная мной: гитара ничто – настройка все) – побренчите пока так. Увижу, что дело пойдет, а желание не пропадет – придумаем что-нибудь с гитарами, может быть даже с электрическими. И добавил: «Как дети, хотеть-хочу и больше ничего. Играть научитесь хотя бы на трех аккордах, а там и видно будет».

В итоге, мы с братом обсудили и пришли к выводу, что собственно идея-то неплохая, по крайней мере, точно имеет право на жизнь, потому как, пока мы гитары искать, а тем более покупать будем, пройдет не только все желание, а вечность вообще. Правда, отец тут же поплатился за свою идею. Я не стал ходить вокруг да около, а сразу сказал, чтобы он перестраивал свою гитару, потому как сегодня мы уже ничего не найдем, не одолжим, а попробовать хочется уже именно сегодня. Я даже был согласен на то, что право первой «ночи» достанется брату, а я обойдусь пока. Переделывать отцовскую гитару на «левый» лад – это было уже слишком. Для себя я что-нибудь придумаю. Тяжко, конечно. Но обойдусь, посмотрю, как братец ковыряться будет. Как-то так. Брат поддержал. Мама воздержалась. «Папенька согласился». Да и что он мог противопоставить, экзамены-то все тип-топ?

И вот я уже сижу и пишу эти строки, смотря на вполне сносную гитару с шестью струнами и пустым местом на грифе… название этой части гитары, на которой располагаются лады – железные полоски, к которым прижимаются струны при их зажатии, я усвоил в процессе отцовской работы, также нам разъяснили, что крутилочки, с помощью которых наматываются струны с целью их натяжения или расслабления, что необходимо для настройки гитары, называются – колки. В общем, как музыканты растем, как панки пока нет. Хотя отец укололся струной пока «колдовал» над гитарой и его возмущение этим действом звучало достаточно по-панковски. Так что и здесь мы чуть-чуть выросли. Ну и вдобавок, теперь мы знаем, как зажимать все основные аккорды на шестиструнной гитаре. Осталось научиться их «брать». Чтобы уже завтра можно было сказать: «Мы брали, берем и будем брать!». Да уж, дело за малым. Хорош на сегодня. Пора учиться. Брату. Пора пробовать. Брату. Конечно, это наверняка не электрогитара Гибсон Лес Пол, о которой мечтает Устин, но хоть что-то. Особенно, если учесть, что это в принципе настоящий инструмент, на котором при желании и соответствующем умении можно сыграть что угодно.

Меня это всегда поражало, что существует что-то, что для тебя, в данный момент времени, не представляет как бы никакой ценности, я имею в виду, эх, как бы объяснить… Вот, вещь не представляет ценности для тебя, а ты не представляешь никакой ценности для этой вещи. Ну вот та же гитара в нашей комнате. Ни я, ни мой брат, играть на ней не умеем, следовательно, мы для нее ничто, пускай даже если она для нас что-то, если, к примеру, это была бы какая-нибудь безумно дорогая коллекционная модель. Ну и что? Мы никто для нее и не можем выжать из нее ничего прекрасного. Но есть человек, который взяв ее в руки, может уже что-то, другой еще что-то, а третий – может все. И именно слияние этих двоих и рождает то, чем можно наслаждаться, чему можно завидовать, или ненавидеть, если речь, к примеру, идет о поп-музыке для металлиста. Как-то так. И вот сейчас мы никто даже для этой семи-переделанной-в-шесть гитары. А она все равно «что-то». А мы для нее «ничто». Да, да, я уже писал – так было и со скейтом. Кто-то может творить чудеса на нем, а мы только разбивать коленки. Но удивительно и то, что сначала у всех так. Но приходит день, и ты становишься уже кем-то, потом еще кем-то, а потом… Зачем тогда дело стало? Пришло время стать кем-то хотя бы для этой, а там поглядим, что да как. Первый пошел! Эй, сучок, ну-ка давай солягу!

придумываешь и придумываешь, и тянешься к его завершению. А бывает, как сегодня – как сон, точнее, как сам процесс сна, глаза закрыл и вот уже открыл навстречу новому дню. А здесь наоборот, глаза новому дню открыл, вжих и уже видимо пора закрывать, да что там говорить – сами закрываются. И у тебя есть всего несколько минут (я сейчас на грани выключения), чтобы хоть как-то этот день осмыслить, разобрать и на основе произошедшего спланировать завтрашний. Обычно я это делаю непосредственно в постели, это как раз и является «лестницей в небо», если под небом понимать долину грез. Прикидываешь, раскидываешь, мечтаешь, планируешь и тут бац, и ты уже на «небесах», как сказал Горбатый из «Места встречи», и да, совершенно не больно. Но надо, конечно, подправить – на «небеса», но с возможностью возвращения… прогнозируемого, а уж там как пойдет, бывает и не просыпаются. Но здесь, я шучу, конечно, в шестнадцать об этом думать и не хочется, и не думаю. Просто решил записать эти самые «постельные» мысли, потому как, если сейчас привалюсь к подушке, то сразу как пожарный – вверх по лестнице. А за столом с ручкой в руках еще можно немного продержаться.

Братила спит. Поболтали, глядя в потолок. И судя по разговору, каждый из нас видел в этом белом полотне, как на киноэкране, собственное будущее, причем именно собственное, хоть и общее. Я с черной гитарой, он – с белой. У одного микрофона, как Битлы, орем в него на два голоса. А почему нет? Там рок-н-ролл, здесь будет эдакий панк-н-ролл или рок-н-панк – тоже звучит. Ага, наш стиль, неплохая идея, кстати. И вновь вместе и вновь никому не обидно. Жизнь на двоих по полной. Полная и жизнь. Класс.

Мы «поигрались» (пишу в кавычках, потому что это действительно так) с гитарой. Вернее брат. Он был первым. Мне еще предстоит. В общем, сняли «старую шлюху» (гитара не обижайся), надеясь, что та еще что-то может, а мы уже что-то умеем. И мы проиграли. Она-то определенно умеет многое, при правильном подходе, а вот мы… ни фига. Совсем. Брат пытался зажать хоть какой-нибудь аккорд – безрезультатно. Вернее, результат есть, но нулевой. Путем проб и ошибок, я выбрал для него (и на будущее для себя) аккорд Am. Почему-то мне показалось, что его зажимать легче всего, к тому же он такой же, как и E, только зажимается на других струнах – решил пойти рациональным путем – научимся брать один, в багаже будет уже два. Неплохо, да? Сто процентов! Но еще не сейчас. Брат пробовал его «взять» всего около получаса, а пальцы, ноет, болят будто по наждачной бумаге водил ими – кончиками. Хотя боль приятная, говорит, все равно, потому что рабочая. Я согласился. Это как в детстве, помню, приехали к кому-то из друзей родителей на дачу (у нас нет и не было – мы цветы городские) и нам с братом, уж не знаю почему, выпал шанс проявить себя в качестве землекопов, видимо, любой приезд на дачу, пускай и на чужую, накладывает на этого приехавшего определенную трудовую повинность – чтобы отдыхать, сначала нужно было поработать. Ну или работу нашли именно нам с братом, чтобы не болтались без дела и не мешали им, коварным взрослым, пить-гулять-отдыхать. Так или иначе, задание было – выкопать компостную яму.

Ковырялись-ковырялись, но выкопали – причем, склонили нас к этом в стиле Тома Сойера, кто-то и взрослых начал, что-то там под руку болтать о том, как это здорово и тому подобное, и мы с братом не успели заметить, как лопата уже драла наши ладони. И достаточно, сволочь, безжалостно. Но вспомнил я это к тому, что после того, как яму мы «сдали» – чувство охватило нас совершенно фантастическое, казалось, что в первый раз в жизни мы сделали что-то совершенно необыкновенное, а потому арбуз, который мы после ели, был совершенно заслуженным. А еда, если заслуженная, она вкуснее. Халявная слаще, а заслуженная – вкуснее. Думаю, как-то так. Так вот похоже и с пальцами. Еще не заслуженно, потому как яма еще не выкопана, но уже за дело. Только вот где мое «дело»? С братом решили. А что со мной?

Дернулась одна мысль, вторая. Подумал о том, о сем. Подумал о чем-то, что нужно было обязательно записать или хотя бы упомянуть. Решил, что нужно встать и записать. Передумал. Решил встать и записать хотя бы то, о чем подумал сейчас, чтобы попросту не забыть это «то» утром. Передумал. Решил, что это настолько важное, а главное умное, что забыть это никак не получится. А потому можно спокойно порассуждать об этом в утренней записи. Да, решил все именно так. И больше уже не передумывал. А зря… Потому что «прогулка в сон» уже все равно была испорчена. Так как прошло слишком много времени, и твой усталый мозг подумал, что раз ты никак не можешь успокоиться, то следует передумать и решиться уже ему, так как испугался, что как только он вновь попытается расслабиться, ты вновь сдернешь с него одеяло и заставишь «вскочить» по тревоге. А потому, он как совершенно нормальный, рассудительный и, конечно же, единственный рациональный орган (ага, в отличие от члена – тот может и нормальный, хотелось бы верить, но уж точно не рассудительный и не рациональный), решает, что легче еще какое-то время пободрствовать, чем заниматься этим ментальным «онанизмом» (что хорошо, как раз для члена, а не для мозга).

И вот ты лежишь – заснуть уже не можешь, встать, кстати, тоже, потому что энергии, выделенной тебе твоим телом, хватает только на то, чтобы как раз лежать и крутить в башке пару-тройку мыслишек, которые тебе очень и очень нужны сейчас, очень и очень нужны в дневнике, но совершенно не нужны сейчас твоему телу. И оно отправляет их видимо куда-то далеко-далеко, угу, в бессознательное. Далее, ты, конечно, все-таки засыпаешь, но спишь беспокойно, и, наконец, просыпаешься… И что? А то, что ты ни черта не помнишь из того, что должен был, просто обязан был помнить, чтобы записать в дневник. То, что должно было стать смыслом всей сегодняшней дневниковой записи. Так и получилось. И это первая причина утра сонного.

А вторая – это все то же бессознательное, то, куда летит все, что тебе кажется важным, но в далекой перспективе. И, видимо, там я сегодня ночью умудрился покопаться, в том самом разуме, сон которого рождает чудовищ. Вот мне парочку и подкинул мой собственный разум. Непонятно зачем, неизвестно на кой (привет Никифору Ляпису-Трубецкому), хотя это, в общем-то, один и тот же вопрос. Единственное, кому я его должен направить, а? А главное, что с ними теперь делать. С кем? Да со всеми: и со сном, и со снами, и с разумом, и с чудовищами.

Проголодался. Видимо, мозг и впрямь потрудился ночью – просто необходима добрая порция углеводов, которая тут же приструнит эту сволочь калориями. Иду жрать. Братила сам придет. Услышит и прискачет. Жрать любит, особенно, когда приготовлено. Сам такой. Иду делать бутерброды. Хлеб потолще, колбаса потолще, масло не жалеть. Отличный рецепт. Ну а чайком все это дело оросим. Здорово! Продолжение следует… сегодня. Расскажу о бессознательном, о том, что приснилось – уфффххххаааа… Приказано ждать!

решили учиться играть – дневное время самое то, даже если кому-то не понравятся звуки нашего обучения – плевать, имеем право. Вечером уже даже собственная мать, уставшая после работы, может «попросить» не издавать эти амузыкальные пассажи. Приходиться мириться, приходиться соответствовать. Я, конечно, пока не могу даже попробовать «научиться», так как гитарой мы пока обеспечили лишь брата, но я не отчаиваюсь. И, уверен, скоро все эти противные звуки будут издаваться, так сказать, в стерео.

Брат, как только проснулся, сразу же схватил в руки гитару. Я смотрел, «завидовал», слушал и снова смотрел. В общем, сидел рядом и пытался учиться хотя бы внутри своей головы. Часа полтора, не меньше, брат пытался поочередно долбить аккорды. Пока еще ничего не получается, но было бы желание. Пару раз он тренькнул очень даже мелодично. Ха-ха.

Кстати, заметил, что одна из песен в тетради – это «Прогулки по воде» Наутилуса (видимо, какие-то более-менее свежие добавки владельца). Был приятно удивлен сим фактом, так как приятнее изучать то, что нравится – гораздо приятнее и гораздо лучше со стороны обучения – знаю и мотив, и слова. Хорошая песня. А остальные подкачали, конечно. Не совсем в моей вкусе (некоторые даже не знаю в принципе). Поэтому оставляю выбор на ней. Когда доберусь, конечно. А братец вон, уже мучается. Мучается сам и мучает гитару. Я его в итоге выгнал в родительскую гостиную, а сам воссоединился с тобой, Дневничок, ну или с вами, то есть с тем, кто это читает (с недавнего времени я стал подумывать о том, что когда-нибудь это действительно может кто-нибудь прочитать – мало ли я не догляжу, или дети, или внуки, или еще кто, мне все равно в общем-то, да, я решил). Поэтому, Дневник, тебе я теперь отвожу роль собирательную, то есть на твоих страницах буду писать что угодно, ну а ты получаешься вроде как коллекционер-собиратель все того, что сюда помещу, хотя, конечно, это очень и очень образно, так как кроме как собирать ты ничего больше делать и не сможешь, да и это, по сути, от тебя совсем не зависит – пришел, увидел, написал… Я! Ну а ты как сосуд все это вмещать будешь. И хорошее, и плохое. Что я захочу. Ну и еще одну роль я отдаю тому, кто может быть этим сосудом воспользуется, поэтому обращаться теперь я буду именно к этому возможному будущему читателю. Я подумал и решил, что мне это удобно как написателю. Иногда хочется вроде как с кем-то обсудить-сообщить-посоветоваться – с дневником как с предметом это глупо (попробовал и каждый раз меня это как-то коробит – Дневничок то, Дневничок это – бред, словно девочка), с самим собой непосредственно неудобно, да и не понимаю как – если буркнуть иногда себе что-то под нос и согласиться или не согласиться с этим – это нормально, но вести конкретные и обстоятельные беседы да еще письменно, это уже диагноз. Ну а с потенциальным читателем – самое то. Так решил, так и буду делать. Но буду стараться делать это не часто, только когда без этого не обойтись. Дневник все-таки, а не роман, к тому же от первого лица. Так что же я хотел, что обещал? Помню. Разобраться со сном. Теперь уже со сном не как с глаголом «спать», а со сном как с существительным. То есть с тем, что мне приснилось сегодня ночью и что стало также причиной того, что я не выспался. А приснилось следующее…

Спаситель. И не тот, что ходил по воде в песне «Наутилуса». А тот, что из этой самой воды вытаскивал. С чего это интересно, ведь даже не думал о нем? Несмотря на то, что если подумать глобально, то все что сейчас происходит – это результат знакомства с ним. Кто билетики-то на Блэкдэшников подсунул? Да-да. Только после сна все эти параллели провел. Удивительно. Хотя в то же самое время удивляться, собственно, и нечему. Каждое событие рождается из чего-то, даже если сразу не понимаешь из чего именно. Дернул за ниточку, дверца и открылась. Но приснился, Спаситель-зараза, как-то противно. Дело сделал хорошее вроде как, а теперь взял и все испортил. Посредством моего видимо больного воображения, а также совершенно параноидального, судя по всему, бессознательного, камень в огород которого, я уже сегодня бросал.

Так что же приснилось… Квартира. Наша. Я на кухне. Разогреваю жратву. С мыслью, что сейчас вместе с братом ее и схомячим. Помню очень-очень отчетливо эту мысль. Спиной ощущаю, что сам он сидит за столом у меня за спиной. Но не оборачиваюсь. Чувствую. Сон. Мешаю я, значит, что-то в сковородке, чувствую брата за спиной, чувствую готово, чувствую пора, поворачиваюсь… А брата нет. Но я не один. Передо мной за нашим кухонным столом сидит Спаситель и улыбается… нехорошо так. Хотя, если честно, я уже, по-моему, писал про нехорошие улыбки, вернее упоминал их, и дело вот в чем, я не уверен, что правильно интерпретирую данное проявление эмоций. В общем, любая взрослая улыбка для меня – нехорошая. Не знаю почему. Может быть это какая-то детская психологическая травма, может быть еще что-то или просто эхо из того же бессознательного. Просто дело в том, что я не люблю взрослые улыбки. Не смех или усмешки, а именно улыбки, причем растянутые в беззубые формы. Именно такие улыбки для меня всегда «нехорошие». Повторюсь, не знаю почему. Если читаете это, и если имеете знакомого психиатра, спросите у него, может быть многое станет более понятно обо мне или вообще объяснит все, и вы со спокойной душой закроете эту тетрадь и больше о ней никогда не вспомните, или сожжете ее к чертовой матери, или… мне все равно. Делайте, что хотите. Я не люблю, когда взрослые улыбаются. Все. И вот он сидел и улыбался. Как по мне, так еще более нехорошо, чем я смог описать. Я застыл в немом вопросе. Застыл во сне. Просыпаться не думал, так как, по сути, мне ничего не угрожало, то есть страху взяться было неоткуда (пока), вот я и продолжил просмотр.

«Привет», – сказал Спаситель. «Привет», – ответил я. Несколько секунд мы молчали, изучая друг друга. Я держал сковородку (удивительно, но я чувствовал жар, идущий от нее), Спаситель крутил в руках пустую тарелку, которая предназначалась для брата. Нужное пояснение. У нас нет тарелок моей или его, как нет ни маминой, ни папиной. Во сне я увидел две тарелки: одна стояла на столе с ближайшей ко мне стороны из чего я сделал вывод, что она моя, а вторая была в руках у Спасителя, так как его присутствие было для меня неожиданным, а еду точно готовил для нас братом, следовательно, вторая тарелка, конечно же, братская. Пытаюсь анализировать все и по максимуму. «Как концерт, понравился?», – вновь заговорил Спаситель. «Да, понравился. Спасибо. Есть будете?», – ответил и спросил я. «Не это», – сказал Спаситель, кивнув в сторону сковородки в моих руках. Я хотел было уточнить, что за херню он несет, но не успел. Незваный встал, не выпуская из рук тарелки, вышел из кухни. Я услышал, как открылась дверь в родительскую, и далее я услышал, как открывается дверь в нашу с братом комнату… «Что за бред?», – даже во сне именно это первое, что просвистело, словно пуля, у виска. Я бросил сковородку в раковину (почему?) и ринулся за ним, крича на ходу «Эй, что за дела? Вы куда это пошли?». Я вбежал в родительскую проходную, и увидел, как закрывается дверь в нашу комнату. Я ощутил что-то схожее с тем, когда в метро ты спокойно спускаешься, а потому вдруг видишь, что поезд уже стоит на платформе и вот-вот тронется в путь, и ты решаешь успеть на него и словно спринтер срываешься с места, и когда уже казалось бы все в порядке – ты успеваешь, перед твоим лицом захлопываются двери вагона… Но я все увидел раньше, я сразу увидел закрывшуюся дверь, тем не менее, я бросился к ней, имея все основания для этого. Во-первых, это не метро, дверь никуда не уедет, во-вторых, там мой брат, а непонятно кто и с непонятно какими намерениями только что вошел в нашу комнату, закрыв за собой дверь, ну и в-третьих, это сон и от меня там ничего не зависит. Бросился, значит, таков уж был сценарий.

Итак, я оказался у двери. Потянул за ручку… Вновь нужны пояснения. Ручки на дверях в нашей квартире отдельная гордость моих родителей – это я так думаю, потому что сколько помню себя, они всегда были именно такими – голова льва с кольцом, которое этот самый лев как бы сжимает своими челюстями. Я потянул за кольцо. И… Это я знал. Это было очевидно даже для сна. Дверь не поддавалась. Я принялся орать и стучать по ней как сумасшедший, но ничего не происходило. А потом завопил брат! Черт подери, я слышал, как он орет в этой проклятой, нашей проклятой, комнате и ничего. Даже до себя самого я не мог докричаться, чтобы попросту вынырнуть из этого кошмара. Я снова схватился за ручку и потянул на себя. На это раз мне показалось, что дверь поддалась, но уже в следующую секунду я почувствовал острую боль… кисть левой руки словно облили расплавленным свинцом (я знаю о чем говорю – капнули как-то, когда что-то выплавляли на улице, удовольствие, скажу я вам, ниже среднего). Я отдернул руку… Ага, щас. Если бы это было возможно. Не получилось. Что-то держало меня за кисть, за пальцы! Я посмотрел в этом направлении и… сейчас уже точно можно было просыпаться, но снова сон держал меня в себе, не желая ни слушать, ни верить, ни… Голова льва, дверная ручка… Металлическая голова вгрызалась в мою руку, и, судя по всему, пальцы пересчитывать уже было бессмысленно. Кровь ручьем лилась на пол, а окровавленная львиная морда лишь сильнее сжимала свои металлические челюсти. И еще эти глаза. Я видел на этой башке размером с кулак, маленькие пылающие какой-то невыразимой злобой, оранжевые глазки. Из пасти лилась кровь, а из этих темных, похожих на янтарь, бусинок – злоба… и ненависть. А еще эти боль и страх! Мне действительно было очень больно. И страшно… Но не за себя. За брата! Тот же страх, что и на водохранилище. Сидит, значит, где-то внутри башки. Сидит тихо-тихо. И лишь в такие вот ночи, вдруг набирается наглости и выкидывает такие вот фокусы. Я снова попытался выдернуть руку, и мне это удалось. Мало того, тут же и отворилась, именно отворилась, потому как произошло это кинематографически медленно, дверь в нашу комнату. Страх вновь полоснул меня своими лезвиями, чертов Фредди Крюгер! И стало тихо. Не знаю, есть ли во сне понятия «громко» или «тихо», и озвучены ли сны в принципе? Или это все как-то додумывается уже после? Понятия не имею. Вот только-только написал, что брат кричал, а теперь уже и сам не уверен слышал ли я это во сне или мне только казалось, что слышал. Как в темноте, что-то видишь, на основе этого что-то додумываешь, а что это на самом деле можно понять лишь включив свет. И это ни в каком-то новом чужом месте, а в своей собственной комнате. При свете ты все знаешь, все-все, что она содержит, чем наполнена, а в темноте уже все иначе – ты уже ничего не знаешь, ничего не помнишь, только додумываешь… Вот и во сне, я стоял и додумывал, додумывал, что может быть там, если я сейчас загляну в нашу комнату. Я стоял и боялся распахнуть дверь полностью. Стоял, смотрел, а потом потянул на себя дверь, схватившись здоровой рукой за ее боковину – к чертям собачьим такие ручки, и шагнул в проем.

Спаситель сидел на моей кровати. В левой руке он сжимал тут самую тарелку, которая еще несколько секунд назад, если во сне можно фигурировать временными отрезками реального времени, стояла на нашем кухонном столе и предназначалась для брата. Правой рукой он водил по тарелке, словно что-то рисуя, сжимая в пальцах небольшой кусочек… мяса? Это действительно был кусок чей-то плоти? Брат спал на своем месте, я понял это сразу (мне не пришлось ловить взглядом его дыхание), потому что тот дернулся и перевернулся на другой бок. Сделано это было настолько естественно, что не могло быть никаких сомнений – с ним все в порядке, дрыхнет и в ус не дует, а я тут разбирайся со всем этим бредом. А главное, ни проснуться, ни разобраться, видимо, не представлялось возможным. Про руку я уже не вспоминал, про крики тоже, наверное, дальнейший сценарий сна уже не содержал ничего с этим связанного, и можно было просто считать это каким-то вымыслом и не более. Тем не менее, вид и само присутствие Спасителя, притом сидящего на моей кровати, мне не нравилось. Меня это, мягко говоря, шокировало. Но несмотря ни на что, я шагнул к нему и хотел было уже поинтересоваться, что он, вообще, здесь делает, в нашей квартире в принципе и в нашей комнате конкретно, но… Его рука замерла на тарелке. И он поднял на меня глаза.