Химиосити

Значит, волонтёр, решил К. Если по-нашему, по-бункерному, то дура.

Ещё его интересовало устройство, которое носили на руке все здоровилы. К. потребовал продемонстрировать пластину поближе, и Хи протянула руку в открытое окно.

– Это сакс, – обьяснила она, – От слова саксофон. Ну, из-за всех этих клавиш.

Вблизи устройство К. сильно не понравилось. Не вообще как типичный механизм, а именно это конкретное. Было оно старым, исцарапанным, местами гнутым и вдобавок не вполне исправным. Несколько клавиш попросту отсутствовали, а манометр радости бликовал треснувшим стеклом.

– С каких это, интересно, пор у без пяти минут почетного гражданина сакс в таком печальном состоянии?

– Для исследования это неважно, – смутилась уже до предела Хи.

– А почему тебе не дают ничего кроме радости?

– И это тоже.

В этот момент ветер швырнул в открытое окно жёлтый кленовый лист и попал К. прямо в лицо. Невырослик смешно зафыркал, отряхиваясь, а Хи засмеялась. Бледно, слабо, точно далёким эхом реального чувства – но засмеялась. К. мог бы побожиться, что в последние несколько минут девушка не нажимала на рычажок радости. Он же этот сакс в руках держал! Помотав головой, путешественник вернулся к изучению загадочного прибора.

Это была латунная пластина с узорами-барельефами от запястья и до локтя. Она крепилась на внутренней стороне руки толстыми брезентовыми ремнями. На саксе располагались двенадцать круглых циферблатов: десять были отведены чувствам. Ещё один был по сути часами с будильником. Ну, а последний, двенадцатый, показывал уровень тормозина, о котором К. до сего момента ничего не слышал.

Оказалось, в чувственном букете это базовое вещество. Оно понижает естественный эмоциональный фон человека до нуля. И уже поверх этого нуля при инъекциях возникают химические чувства – те, чей рычажок был нажат.

Сверху прибор украшали одиннадцать рычажков. У каждого (они и вправду напоминали клавиши саксофона) было три уровня нажатия. Самый маленький – чтобы проявить мимолётное чувство, которое не продержится и минуты. Полезно для разговора.

Средний уровень – эта инъекция провоцировала более основательную эмоцию, которую человек хотел бы некоторое время держать фоном. Действовала она несколько минут и использовалась для того, чтобы вспомнить – каково это пребывать в определённом настроении.

И наконец третий уровень, самый сильный, требовал для нажатия реальных усилий. Введённая таким образом доза меняла чувство на его более интенсивный вариант.

– Как тебе объяснить, – задумалась Хи, – Вот если у меня была радость, то на третьем уровне нажатия я получу уже восторг. Если гнев – то ярость. Желание превратится в похоть. А вина – в самоуничижение.

– Принцип понятен, – пробормотал К. и продолжил изучение занимательного прибора.

С разрешения Хи он расстегнул пряжки ремней и снял пластину с руки, стараясь не натягивать красную трубочку, ведущую к вене. Чтобы не выдернуть. Для невырослика сакс оказался весьма тяжёлым – как будто компьюсер на себя взвалил.

Присев на корточки, он положил пластину на колени, а потом, отщёлкнув замочки, открыл её. Внутри в бархатных углублениях были закреплены одиннадцать ампул: десять разноцветных, в которых содержались чувства и одна с густой чернильной жижей – тормозином. Ампулы были закупорены латунными пробками, от которых отходили трубочки, свитые в единую жилу. Связка вела к устройству, напоминавшему револьверный барабан. В зависимости от нажатого рычажка он перещёлкивался на нужную трубочку. С противоположной стороны смесителя выходила уже магистральная трубка – та самая, что заканчивалась в локтевой вене и отвечала за введение выбранного вещества в кровеносную систему.

Также внутри сакса обнаружилась подпружиненная катушка с намотанным шлангом, который с одной стороны оканчивался штуцером, а другой соединялся с барабаном. Эта система была нужна для обмена чувствами. Штуцер ввинчивался в специальное гнездо на саксе покупателя (или получателя), а потом при удержании нужного рычажка соответствующее чувство перекачивалось по трубке из устройства в устройство. Циферблат-манометр при этом показывал изменения в количестве вещества.

Поняв общие принципы, К. оценил лаконичную изобретательность неведомых мастеров и закрыл сакс. После чего приладил его к руке Хеольги и закрепил ремни, специально проследив, чтобы они не впивались в кожу.

Девять циферблатов уткнулись стрелками в нули и только один подавал признаки жизни. Кончик стрелки колебался на риске 0,25. То есть единственная колба, где ещё присутствовало вещество, была пуста на три четверти.

Ещё раз оценив техническое состояние сакса, К. пришёл в непривычные для себя растрёпанные чувства. С одной стороны ему было жаль Хи, с другой – он испытывал злость, что она позволяет окружающим так с собой обходиться. От третьей эмоции К. и вовсе сжал кулаки: гнев его был адресован городу, который позволил себе такое отношение к хрупкой кроткой девушке. Той самой, которая участвовала в важном и несомненно болезненном эксперименте, учитывая в каком бледном состоянии он встретил её в первое утро. Той девушке, что учила детей и помогала ближним. Той, которую искренне любил большинство горожан.

Поэтому финал беседы вышел скомканным.

Расставшись с Хи, К. постоял, глядя пару минут в окно, а потом хлопнул себя по лбу: самое главное-то я и не спросил! Зачем людям понадобилось гасить природные чувства в ноль?

Иными словами, какую роль в этом уравнении играет тормозин?

О пытливом воротиле преступного мира Кроте и о его приспешниках всю неделю не было ни слуху ни духу. Разве что однажды по пути из городского архива К. встретил пошатывающегося Лентая, который, не таясь, тащил подмышкой кег с надписью «разочарование». Не заметив К., бандит скрылся за дверью заведения с вывеской «Обмен веществ».

Так что К. временно перестал ожидать опасность со стороны криминального подполья и только гадал, что за делишки проворачивает правая рука Крота.

Тем временем городок замер в напряжении. Здоровилы всё чаще закидывались веществами. То и дело на улицах вспыхивали перебранки, часто переходившие в драку. Невырослики ходили тише воды ниже травы. К. вспомнил слова наставника о грядущей беде. Похоже, старый лис был как всегда прав.

Спокойная неделя незаметно подошла к концу. К. запомнилась фраза Хи, созвучная его собственным ощущениям. Во время встречи накануне Дня открытых дверей на Фабрике грёз девушка сказала бесцветным голосом:

– Городу плохо. Я это чувствую, потому что очень его люблю. Радостьвилль словно на пороге тяжёлого выбора. И это меня очень пугает.

Глава четвёртая, в которой праздник оборачивается трагедией

1

Утро в день праздника выдалось ясным и доброжелательным: сияло солнышко, по улицам была разлита безветреная прохлада, которая бодрила и заставляла тело петь.

Хохотушка Хи снова была бледна, будто потеряла много крови, но другу заулыбалась радостно – подняла его на руках, чмокнула в щёчку, отчего тот поморщился, и посадила на шею. Блузу с длинным рукавом Хи надеть не забыла.

Шагать пришлось аж до центральной площади, где желающих попасть на день открытых дверей встречал лично градоначальник. Человек представительный, пузатый, с такими бакенбардами, что в них, наверное, могли бы свить гнёзда пара грачей, он брал билет на ладонь, дышал на латунный штемпель и от души припечатывал.

Почему это происходило в центре? Может, бургомистру было лень далеко отходить от ратуши. Или таким образом он демонстрировал собственные солидность и значимость.

Так или иначе, потом цепочка празднующих растягивалась и следовала на северо-запад, пока, миновав несколько непрерывных кварталов, не выходила на станцию транскиосков №7. Спустя триста метров путь завершался у трёхэтажного здания. Весь маршрут следования был огорожен справа и слева столбиками с лентой. Вдоль неё прохаживались ходулисты в экзотических костюмах. Они бахали в барабаны, дудели в вувузелы, а те, чьи руки были свободными, рассыпали конфетти и пускали шутихи. На велосипедах с неправдоподобно большими передними колёсами рассекали толстяки с золочёными лицами. Надрывались горластые золотые трубы. Меж всей этой ряженой публики лавировали констебли на самобеглых трибунах с пустыми, но внимательными глазами.

И вот наша парочка в составе маленькой толпы влилась в толпу большую – и очутилась на площади перед заводоуправлением. Над крышей основательного приземистого здания вращалось гранёное кольцо со сменяющими друг друга надписями: радость, счастье, уныние, гнев, страх, самосохранение, обида, благодарность, любовь, вдохновение, мечта. Каждая надпись светилась собственным цветом. Дальше К., которого, признаться, укачало в толчее, прочитать не успел. Над портиком фасада было выведено полукругом: «Фабрика грёз». Монументальные объёмные буквы словно косились друг на друга.

Завод явно готовился к празднику. С мачт, похожих на леденец на палочке к брусчатке были натянуты разноцветные ленты. Связки разноцветных воздушных шариков рвались вверх. С высоты струились конфетти.

Невидимый оркестр взрывался бесшабашными цирковыми мелодиями. Пахло жареной кукурузой и сахарной ватой, которую предлагали снующие продавцы. Сквозь гомон К. услышал крики перепалки. Обернулся в сторону звука – и обомлел.

Празднично одетый горожанин аж подпрыгивал от злости. Он кричал и грозил кулаками, вот только на его месте К. поостерёгся бы высказывать претензии. Потому что напротив обывателя расположилось нечто удивительное и явно опасное.

К. тронул Хи за ухо и попросил приблизиться.

– Дядюшка Кварц! – всплеснула руками девушка.

«Похоже, у неё тут полгорода дядюшек», – с раздражением подумал К. и замер с открытым ртом.

Это был механический человек высотой со здоровилу, но шире раза в три. Толстенные ноги с коленями как у кузнечика, вывернутыми наоборот, и почти куриными стопами. Одна стальная ручища тычет пальцем в горожанина, а вторая то и дело с лязгом сжимается в кулак. Бочкообразный торс из сияющего металла, инкрустированный дорогим деревом, то и дело выпускает струи пара.

Тулово заканчивалось сверху немного утопленной платформой, ощетинившейся рычагами. Ещё на ней располагалось кресло, в котором восседал невырослик в серо-зелёном колете. Талию пересекал широкий пояс с тысячей карманов. Он был безногий и старый.

Из левой глазницы невырослика торчала штука, похожая на подзорную трубу, а череп до ушей обвивал полуобруч, который затем уходил вниз и пролегал под подбородком – словно челюсть держал.

– Ты чего мне продал, Кварц? – орал горожанин. – Твоё денежное дерево – сплошной обман!

– Ты забываешься, Дитр, – голос у полумеханического мужчины переливался с одного тембра на другой. – Если следовать инструкциям, на дереве вырастают самые натуральные купюры.

– Так-то оно так. Но цветёт твоё механическое растение раз в месяц. А удобрять его нужно такими же же купюрами, только измельчёнными! Я подсчитал: на удобрение уходит больше денег, чем потом вырастает.

– Так я ж тебе не денежный станок продал, – переливался механический мужик, – а красивый сувенир.

– Ты этого не уточнял!

– Инструкцию надо читать, дубина! А теперь пошёл прочь, иначе так засвечу, что потом за механической челюстью явишься.

– Прекратить скандал! – заорал, перекрикивая толпу, констебль. Он подъехал к спорщикам на самобеглой трибуне. – Иначе оштрафую обоих.

– Я в своём праве, – крикнул Кварц, и бочкообразное тулово пыхнуло в горожанина паром. – Патент на торговлю есть. Инструкцию к каждому товару – прилагаю. Все вопросы к этому скандалисту.

– В праздник положено веселиться, а не дебоширить. Пока только предупреждение. Потом будет штраф. Ты меня услышал, Дитр?

– Я ещё до тебя доберусь, Кварц. Попомни мои слова. Чёртовы недомерки – один обман от вас!

Здоровила, плюясь и фыркая, смешался с толпой.

– Привет, дядюшка Кварц, – звонко крикнула Хи.

Мехатон с лязгом, скрипом и грохотом развернулся на голос:

– Малышка Хи! Рад тебя видеть.

К. едва успел соскользнуть на землю. В следующий момент полумеханический гигант обнял девушку своими стальными лапами – вопреки опасениям К. очень осторожно.

– Спасибо за те шестерёнки со свалки, малышка. Ты мне очень помогла. Подожди-ка…

Стальные пальцы зашарили в огромной кожаной сумке, висевшей на бедре.

– Да что ты, дядюшка, – всплеснула руками Хи. – Не надо денег. Я ж по-соседски. И потом мне Огастеус с друзьями помог.

Глядя на самодовольное и спесивое лицо Кварца, К. понял две вещи. Первое: пожилой невырослик считал ниже своего достоинства лично копаться на свалке и не гнушался прибегать к помощи хрупкой девушки. Второе: чёртов Огастеус совсем недавно составлял заметную часть её жизни. Настроение резко упало.

– А это что за субъект? – спросил Кварц, указывая на К. – Я его не знаю.

– Новенький. К. Он остановился у матушки Ззз и теперь служит у неё администратором.

– Старуха всё играет в богадельню. Привечает всякий сброд. Не закончится это добром, помяни моё слово.

– Рад познакомиться с коллегой, – улыбнулся К. протягивая руку. – Вы ведь инженер, верно?

Высоченный мехатон с лязгом наклонился, навис над путешественником, и на К. уставился злобный взгляд:

– Какой я тебе коллега, недомерок. Я полноразмерный член общества. А ты так – пыль под ногами. Я бы с тобой и говорить не стал, если б не малышка Хи.

К. побагровел, и Хи успокаивающе погладила его по голове. Словно ребёнка:

– А что это за дерево такое, дядюшка?

– Новый эксперимент. Испытываю метод сортировки мелких объектов.

– На нём правда деньги растут?

– Да нет, конечно. Тут в чём экивок: корни нужно «удобрять» рваными купюрами. Обрывки всасываются внутрь «ствола», там сортируются, распределяются по узору и склеиваются обратно в в единые дензнаки. Потом сворачиваются в трубочку, протягиваются сквозь полые ветви и проталкиваются наружу. Вроде как листва.

– Тогда почему денег уходит больше, чем потом вырастает?

Кварц развёл руками:

– Технология мелкой сортировки пока несовершенна. Большой отход. Ничего, здоровилы проспонсируют, и я доведу её до ума.

– А вы плут, дядюшка!

– Но-но. Я честный изобретатель. Что ж теперь – бедствовать должен? Ладно, малышка Хи. Старый механик, конечно, всегда рад с тобой поболтать, но торговля не ждёт. Когда ещё в одном месте соберётся такая толпа! Эй, «инженер», а ну-ка стой.

К. поднял голову. В следующий миг в его физиономию вляпалось что-то мягкое и прохладное, похожее на тесто. Парень отшатнулся и принялся отфыркиваться, вытирать лицо, а механик, ухмыляясь, уже прятал деревянную миску с чем-то мягким. На поверхности осталась вмятина от лица.

– Что вы себе позво…

– А, не переживай, – Кварц теперь был сама любезность. – Слепок это. Для полиции. Гвидро забыл при регистрации, вот – попросил меня исправить оплошность. Надеюсь, понятно, что эта просьба секрет?

– Но для чего это?

– А вдруг какое преступление совершишь? Раз, и полиция наделает по слепку бюсты розыска и расставит по городу. Чтобы быстрее поймали, значит. Это куда надёжнее каких-то там портретов «Их разыскивает полиция».

Кварц подмигнул.

К. достал платок и вытерся уже основательно, а потом позволил Хеольге снова усадить себя на плечи. Кварц тут же о них забыл и заорал переливающимся голосом:

– Механические товары! Ручная работа! Облегчат жизнь и порадуют глаз! Заставь соседа лопнуть от зависти! Механизмы для работы и дома, которые вам ещё незнакомы! Налетай – только сегодня шедевры от Кварца за бесценок!

– Неприятный старик, – пробормотал К., когда они достаточно отдалились.

– Да ты что – он, конечно, ворчун, но такой милый. И талантливый.

– А почему безногий?

– Дядюшка Кварц ветеран. Ноги потерял в Вестнордском сражении – подорвался на мине.

– А с голосом что?

– Надышался хлором в Семидневном стоянии. Ему выжгло голосовые связки и трахею. Дядюшка потом три года не мог говорить. Но ведь он гений! А гении не отступают перед трудностями. Поэтому дядюшка сделал себе голос. У него теперь в горле эолова арфа. Отсюда такое странное звучание. Мне его так жалко, когда есть жалость. Он так трогательно рассказывает о своём прошлом…

2

Праздник продолжался. В ожидании начала торжественной части здоровилы разделились на кучки и разбрелись по площади. А вот невыросликов практически не было – из опасения, что затопчут и по причине того, что химические чувства их не особо интересовали. Живых эмоций хватает.

– Ты слышал, на федеральной хорде какая-то авария. Или теракт, – кричал один здоровила другому.

– И что?

– А то, балда, что все рейсы отменили! Ни одного дилижатома в ближайшую неделю!

– Вот отрыжка Предков! Значит, никаких туристов? Серьёзный убыток!

– Ты-то ладно. А мне в ближайшем дилижатоме должна была приехать партия товара. Половину багажного отделения выкупил. Как теперь быть? В лавке куча предзаказов!

Наконец, праздник начался.

Лысый ухоженный хлыщ перед входом сообщил, что, дескать, начинаем и попытался анонсировать культурную программу. Но публика его просто смела, и наёмному комедианту пришлось убраться в сторону со словами: «День открытых дверей открыт. Давайте дадим волю чувствам».

О нём мгновенно все забыли.

К. на руках девушки (теперь он не возражал) миновал несколько коридоров, лестниц и мостовых переходов между зданиями, пока они оба не очутились в просторном цеху. Помещение было ярко, по-хирургически освещёно.

Это был прямоугольник примерно пятьдесят на сто метров. Его сердцевину занимало хитросплетение автоклавов, чанов, перегонных ёмкостей, хитро изогнутых труб, змеевиков, проводов и гофрированных шлангов. Всё это многообразие пыхтело, свистело и вибрировало. Тут и там были рассыпаны манометры, термометры, циферблаты контроля смесей, вентили и переключатели. Выглядело всё так, будто было смонтировано сто лет назад и с тех пор только ремонтировалось да подкрашивалось.

Кое-где свистели утечки. На них никто из деловитого персонала внимания не обращал. К. ощутил растущий гнев. Хуже наплевательского отношения к механизмам может быть только… Да ничего не может быть!

Ангар был трёхуровневым. По периметру его окружали три галереи. В двух местах они прерывались платформой лифта – чтобы можно было перемещаться между ярусами.

Пахло сложным букетом – ноздри улавливали и цветочные ароматы, и фруктовые, и те, которые невозможно определить сходу. Фоном ощущался тяжёлый нефтяной запах – К. почему-то подумал, что именно так «благоухает» тормозин.

Гости Дня открытых дверей сейчас толпились в помещении, выходившем на производство одним длинным окном. Под окном перемигивались консоли управления. На стульчиках сидели и контролировали оперативную ситуацию несколько здоровил в белых приталенных халатах с раздвоенным хвостом – как у фрака. На гомонящих гостей они не обращали никакого внимания.

Лысый ухоженный хлыщ со входа материализовался и здесь – всё с той же культурной программой, которую никто не хотел слушать.

На верхней галерее терзал духовые инструменты немноголюдный оркестр.

– Что-то эти ребята совсем не похожи на химиков, – сказал К., указывая на здоровил в белых халатах. Халаты были приталенными и походили на белые фраки. На головах работников торчали странные шляпы-цилиндры, которые внизу оканчивались очками-гоглами. Нижнюю часть лица закрывали маски-клювы респиратусов. Люди-птицы церемонно вышагивали вдоль верхней галереи. Они не работали, а танцевали.

Внизу, в центральном пространстве между серебристых чанов и змеевиков порхали другие сотрудники, тоже здоровилы. Они делали вид, что крутят регулировочные вентили. Улыбались при этом так демонстративно и ненатурально, что К. почувствовал, как у него разливается желчь.

– Они и не химики. Даже не сотрудники завода. У настоящих слишком сосредоточенные лица. Поэтому директор-распорядитель нанимает актёров из местной гильдии лицедеев. Говорят, они тут за день зарабатывают больше, чем у себя за полгода. И почти весь гонорар берут чувствами.

– А эти тоже из театра? – К. показал на галерею с музыкантами. Они сделали паузу и теперь синхронно вытирали платочками красные лица.

– Нет. Это филармония.

Хи замялась:

– Наверное, тебе стоит это знать. Бо́льшая часть настоящих сотрудников – невырослики. Видишь в дальнем углу стремянки? Они легче переносят жару и чад производства. И стоят дешевле. Но в праздники их меняют на норма… на больших людей. Директор говорит, это увеличивает продажи.

– Проклятый город.

Меж тем, на лифте-платформе поднялся здоровила, облачённый в нечто похожее на костюм шеф-повара. Он широко улыбался, кланялся и тряс сжатыми в замок руками.

– Директор фабрики, – шепнула Хи.

– Дамы и господа! – протрубил он в микрофон, свисающий на шнуре с потолка. – Спасибо, что пришли на сто сорок пятый ежегодный день открытых дверей. Я тронут. Спасибо! Программа у нас простая – сначала краткая лекция о том, чем мы все здесь занимаемся. Потом экскурсия. И наконец – бесплатная де-гу-ста-ци-я! И сюрприз в самом конце.

Публика взорвалась аплодиментами.

– Сегодня вы первыми попробуете новые чувствосочетания. Восторг гарантирую! А заодно можно будет обновить чувственный багаж, – он подмигнул. – По сниженной цене!

Гости снова зааплодировали.

– Итак, буду краток. Историю вопроса вы и так прекрасно знеаете.

К. нахмурился. Как раз он и не знал.

– Наш город – не просто город. Эта фабрика – а мы сейчас в одном из трёх цехов, самом большом – снабжает чувствами весь центральный округ страны. Мы с вами незаменимы, помните об этом.

Публика снова поддержала оратора аплодисментами. К. осмотрелся. Его взгляд остановился на странной троице. На плечах у жилистого Лентая гнездился невырослик с длинной спиной. А уже у него на шее восседал тип в шерстяном костюме, словно небрежно вылепленный из пластилина. На шишковатой физиономии красовался длинный нос, перечёркнутый посередине шрамом. На самом кончике носа сидели чёрные круглые очки. Водянистые глаза, поймав взгляд К., нырнули ему в самое нутро, отчего путешественник похолодел. Пластилиновый тип криво ухмыльнулся. Блеснули стальные острые зубы. В этот момент трёхчастная конструкция покачнулась, и неприятный тип съездил тростью по среднему звену. То есть по человеку с длинной спиной. Тот ойкнул. Лентай с красным от натуги лицом равнодушно посмотрел на К. добрыми глазами.

По обе стороны от «пластилинового» замерли двое здоровил, которые слишком старательно старались на него не смотреть. Телохранители, подумал К., начиная понимать, что очень уж непростой этот пластилиновый человечишко. Кто же он такой? Почти на поверхности сознания мелькала догадка, но К. так и не смог её поймать.

Директор «Фабрики грёз» продолжал восторженную речь:

– Большая часть из вас или работает здесь или состоит в семье нашего сотрудника. И это здорово! Наша политика – что произвёл, то и заработал. Поэтому мы платим не деньгами, а чувствами. Усердные сотрудники и члены их семей никогда не знают дефицита в эмоциях. Они живут полной жизнью!

– А чем платят невыросликам? – поинтересовался К. у Хохотушки Хи.

– Тоже чувствами. Они потом их сами продают норм… таким как я.

– Именно благодаря нашей фабрике Радостьвилль на хорошем счету у центрального правительства. Буквально на днях мы закончили перевооружение производства и готовы представить новые разработки. Но хватит слов. Добро пожаловать в дегустационную!

Толпа ломанулась через широкую дверь в чрево ангара. Нашим героям хватило ума двинуться в числе последних. В цеху людская масса немедленно разделилась на кучки и обступила лотки, на которых теснились многочисленные кеги с манометрами. Бочонки были подписаны. Тут же началась давка. Продавцам приходилось прилагать максимум усилий, чтобы их не повалили вместе в лотком. Здоровилы тянули трубки штуцеров к кегам, привинчивали их, и в саксы маленькими порциями спешило соответствующее чувство.

От гвалта и гомона звенело в ушах. Наконец, компаньонам удалось пробиться к одному из столиков. К. всмотрелся в надписи.

«Лёгкое плотское желание на фоне желудочной сытости» – гласила одна.

«Веселье с ноткой грусти» – предлагала вторая.

«Мечтательность, оттенённая удивлением и снисхождением» – интриговала третья.

«Весёлый гнев с лёгким послевкусием близкого удовлетворения» – резюмировала четвёртая.

Хи утопила на два щелчка рычажок радости и схватила себя за немедленно порозовевшие щёки:

– Комплескные оттенки! – воскликнула она, – Я хочу попробовать. Можно?