Воспоминания и рассказы

Среди плотников был и молодой парень – Миша Рыльский. Ему понравилась внучка бабы Ганны – Вера, он на ней женился и остался жить в Вертиевке. Из Белоруссии он привез деревянный сруб и поставил себе дом недалеко от клуба, чтобы ближе было на танцы ходить. Дом временно накрыли рубероидом. В дальнейшем я многому научился у Миши по столярному делу.

После работы плотников мне захотелось иметь свой столярный инструмент, и я начал потихоньку собирать на это деньги. Деньги накапливались очень медленно, в основном за счет экономии на тех же школьных завтраках, при новых деньгах – по 2 копейки в день. Но однажды мне повезло. Какой-то мужчина, сидевший в автобусе, который должен был отправляться на Нежин, попросил меня купить ему сигареты. Я быстренько съездил в магазин и привез ему сигареты. Сдачу с рубля, огромную сумму, больше 60 копеек, он не взял и оставил мне. Я тут же заехал в магазин и купил себе небольшие пассатижи. Это был первый, приобретенный мной инструмент. Потом я постепенно приобрел рубанок, ножовку, топор и стамеску. Все наточил и привел в рабочее состояние. Теперь у меня был нормальный инструмент, которым уже можно было работать.

Я начал наводить порядок во дворе, везде вместо лат поставил штакетник, и двор приобрел совершенно другой вид. Снятый трам распилили на доски, из которых я позже сделал очень красивые наличники на окна и на углы дома. Кстати, трам оказался из лиственницы, очень твердого и не поддающегося гниению дерева. Строгать такие доски ручным рубанком было ой как не просто. Пришлось дополнительно купить еще и полуфуганок, чтобы можно было ровно строгать длинные доски.

Жизнь шла своим чередом. Я втихаря курил, не всегда думая о последствиях, поэтому в углу стоял часто, но уже не на ногах, а на коленках, иногда под них подсыпали зерно, и даже не лущенную гречку с очень острыми краями. Все терпел, не просился, не жаловался. Все было справедливо, пенять можно было только на собственную глупость. А глупостей делал много. К примеру, нашел в скрыне портсигар отца (он раньше, не за моей памяти, курил) и решил пофорсить перед ребятами. Купил папирос, положил их в портсигар и носил его в кармане пиджака, хвастаясь перед ребятами. Когда мама решила погладить пиджак, портсигар выпал. Вторую глупость я совершил из-за лени. Один раз, когда делал домашние задания и дома никого не было, поленился выйти во двор покурить, и решил покурить в комнате, выпуская дым в форточку. Отец пришел домой часа через три, но как человек некурящий, унюхал запах табака моментально. В третий раз я крупно прокололся, когда пас стадо с дедом Николаем. На пастбище я курил открыто, так же, как делал это при деде Митрофане. Дед Николай мне никаких замечаний не делал, но вечером рассказал все родителям, и я загремел в угол на гречку. Здесь все было правильно, если слова не помогают, то нужно наказывать. Но в этот день отец купил огромный арбуз, на нашем огороде такие не росли. Даже издали было видно, какой он замечательный и вкусный, а мне даже попробовать не дали, сами весь съели. Это было обидно. Я ужасно злился на деда Николая. Подождал хотя-бы до следующего дня со своим рассказом. Обязательно было в этот же день рассказывать?

В очередной раз мы снова пасли стадо с дедом Николаем. При нем я больше уже не курил. Лето тогда было очень жарким, на Тванях, где мы пасли стадо, все источники воды пересохли, пересох даже Куцый плав, который раньше никогда на пересыхал. Попить было негде ни людям, ни скотине. Единственный источник воды оставался на дальнем краю села возле дома Петрушки, где был колодец с журавлем и длинное корыто, в которое наливали с колодца воду для скота. Это также был и край Бабкивського пастбища, то есть, специально гнать стадо на водопой не нужно было, оно паслось и потихоньку двигалось по пастбищу к водопою. Незаметно проходили эти лишние три километра. В тот день мы также постепенно пришли к водопою, дождались своей очереди (стад было больше десятка), натаскали в корыто воды и напоили скотину. После водопоя уставшее стадо легло отдохнуть, и мы с дедом Николаем тоже. Немного даже вздремнули. Когда проснулись, то увидели, что надвигается огромная туча, чернющая. Стадо забеспокоилось, коровы не паслись, смотрели на эту тучу и мычали. Обычно им было все равно, идет дождь или нет, а тут такое странное поведение перед дождем. Начал подниматься ветер, резко потемнело, потом пошел дождь и град, началась буря. Град был с голубиное яйцо, некоторые градины достигали размера куриного яйца. Ветер был такой силы, что сбивал с ног. Стадо сорвалось с места и побежало по ветру. На мне был брезентовый плащ с капюшоном и рукавами. Ветер поддувал под этот плащ, меня поднимало в воздух и несколько метров несло над землей, потом я приземлялся, несколько метров бежал по земле, снова поднимался в воздух, и снова приземлялся. Таким образом мы, вместе со стадом, пробежали 6 км пастбища, и еще 3 км по колхозному полю, пока стадо не уперлось в Северинские сосны и наконец-то остановилось. Буря закончилась так же внезапно, как и началась, все это длилось не более одного часа. Мы развернули стадо и погнали его в обратном направлении, чтобы выйти к нашей дороге на село. Другую дорогу, более короткую, стадо не знает, и по ней не пойдет. Теперь стояла еще одна трудная задача, не дать коровам на колхозном поле нахвататься чего-нибудь типа клевера, от чего у них может вздуть животы. С этой задачей мы справились и вышли на нашу дорогу. Придорожные канавы, глубиной больше метра, были полностью заполнены водой. Деревья на опушке леса, которая была хорошо видна с дороги, были все поломаны. А деревья эти были не маленькими, сантиметров 30 – 40 в диаметре. Навстречу стаду уже бежали люди из села. В селе также была разруха. В некоторых домах побило стекла, крыши под рубероидом были как решето, крыши, которые были под шифером, стояли абсолютно голые, весь шифер побило. Побило рубероид и на доме Миши Рыльского. У нас с домом все было нормально, только в огороде все побило. Все запасы материалов для ремонта крыш в магазине раскупили в тот же день. Кто не успел, тот еще пару месяцев жил с протекающей крышей, пока в магазин не подвезли нужные материалы. Когда таких людей спрашивали, накрыли ли они крышу, они обычно отвечали: «покрыл, матом в три слоя». Больше я никогда в жизни не встречался с бурей такой силы.

Учеба шла нормально, больших усилий мне прикладывать не приходилось, все давалось легко. Хуже было дело с языками, мне не хотелось заучивать все эти правила правописания, писал по интуиции, получал четверки и это меня вполне устраивало. Больше всего мне нравились математика и физика, этим предметам я и уделял больше внимания. В шестом и седьмом классах у нас появился новый учитель математики. К сожалению, вообще не помню, как его звали. Он организовал математический кружок, в котором мы решали задачи повышенной сложности. Я и эти задачи легко решал, и он подбирал для меня отдельные задачи. Два года я участвовал в математических олимпиадах, призовых мест не завоевывал, но почти все задачи решал. На последней олимпиаде решил все задачи, кроме одной. В ней несколько раз разбавляли спирт водой, часть отливали, снова разбавляли и отливали, потом добавляли спирт. Требовалось определить процент спирта в полученной после этого жидкости. На решение этой задачи у меня не хватило времени, хотя путь решения был понятен. Первое место присудили парню, единственному, который решил, эту задачу. Он решил только эту задачу, но не решил ни одной из остальных.

Этот же преподаватель разыскал в кладовке школы кинопроектор и начал заказывать и показывать ученикам учебные фильмы. Этому делу научил он и меня. В дальнейшем, я уже самостоятельно демонстрировал фильмы и имел ключ от учительской, где в шкафу хранился кинопроектор. В этом же шкафу я обнаружил фотоаппарат «Любитель-2», зеркальный, с двумя объективами и шахтой для наводки резкости. Я выпросил у директора школы этот фотоаппарат во временное личное пользование. Формат кадра был 45×45, что было насколько неудобно при печати снимков. Все необходимое для проявления пленки и снимков я купил, но купить фотоувеличитель я не мог, слишком дорого. Фотоувеличитель был только у Вити Осипенко, но под кадр 24×36. Я просил у Вити на вечер его увеличитель и приспосабливался как мог: вынимал штатную рамку для пленки, без рамки вставлял свою пленку и зажимал деревянными клиньями. Кое как получалось, но пленка лежала не совсем ровно, из-за чего была неравномерная резкость по площади кадра, и через щели, образовавшиеся из-за отсутствия рамки, проникал мешающий свет, который мог засветить фотобумагу. Ниже некоторые из моих снимков того периода.

На фотографиях видно, что в некоторых местах снимка нет резкости. Это как раз из-за того, что при фотопечати пленка не была зажата между двумя стеклами рамки, а висела в воздухе. Под действием тепла лампочки увеличителя она могла прогнуться в другую сторону, и резкость нужно было наводить снова, старался навести резкость хотя-бы в центре кадра. Использовать вместо рамки два обычных стекла я почему-то не догадался, скорее всего потому, что эти стекла мне нечем было вырезать. Несмотря на трудности, я научился фотографировать, проявлять пленку и печатать фотографии.

Первый мой авто-снимок, сделанный школьным фотоаппаратом.

Сзади видна изгородь из жердей.

Кроша Соня. Снимок на экскурсии в Чернигове.

Первая учительница Наталья Федоровна,

классный руководитель Алексей Ефимович

и пионервожатая Нина Петровна.

Ребята нашего класса, ездившие на экскурсию: Коля Вороченко, Володя Доценко, Алексей Ефимович, Вася Ласый, Толя Зоценко и Миша Зоц.

Были у меня в то время еще три увлечения: рисование, музыка и вырезание лобзиком изделий из фанеры. Рисунок с натуры у меня получался плохо, а вот копии картин с репродукций, с большим увеличением, у меня получались хорошо. Попытка рисовать маслом с первого раза не удалась. Краска впитывалась в холст, не желая засыхать на поверхности холста. В Вертиевке в то время жили три художника, и я обратился у ним за консультацией. Оказалось, что прежде чем рисовать на холсте или фанере, их нужно грунтовать раствором столярного клея с добавлением мела. Дело пошло. Сначала я нарисовал две небольшие картины на фанере, одну из них сдал на конкурс в школу, а затем подарил учительнице химии Евдокии Петровне, с которой я дружил. Потом был лес Шишкина с медведями, уже на холсте и большого формата. Для того, чтобы ее рисовать сделал мольберт в виде складной треноги, на которую и ставились картины. Следующей картиной были «Три богатыря» Васнецова, размером 1×1,5 м. Позже эту картину у меня выпросил дядя Миша, и я ее ему подарил, а себе нарисовал другую. Кстати, рамы для своих картин я также делал сам, причем не из готового багета, а из обычной доски.

Копия картины «Три богатыря»

С музыкой было сложнее. Мне очень нравилось, как играет на балалайке и мандолине отец Толи Осипенко, и я тоже хотел научиться, но нужен был свой инструмент. В магазине канцтоваров продавалась балалайка, но стоила она очень дорого, около пяти рублей на новые деньги, как новый костюм для школы. У отца просить такие деньги было бесполезно. Чтобы собрать нужную сумму, мы с Аллой весной копали корни хрена на огороде, и я сдавал их на засол-завод. Потом все лето резали листья хрена, и тоже сдавали на засол-завод. К осени нужная сумма была собрана, и я купил эту балалайку. Алексей Осипенко оценил ее как отличную, во-первых, у нее был тонкий гриф, и детская рука его легко обхватывала, во-вторых, в отличие от обычной балалайки, у нее были спаренные струны (было шесть струн), и она издавала более мелодичный звук. Научился я играть на балалайке, а позже и на мандолине, которую брал в школе. Даже играл на мандолине в школьном струнном оркестре, ездили с концертами по всем колхозам района. Дальнейшей мечтой была игра на гармошке, но на гармошку у родителей денег не было. И тут подарок судьбы – школа купила баян. Новый директор школы Смаль Петр Иванович тоже хотел научиться на нем играть и осваивал игру при помощи самоучителя. Организовал кружок из двух десятков, желающих научиться играть, ребят, и мы приступили к занятиям. Он, по самоучителю, разучивал мелодию, потом показывал нам, и мы, по составленному графику, после занятий разучивали эту мелодию. Баян родители купили только Васе Ласому, а еще Вите Осипенко родители принесли колхозную гармошку, так что тренироваться дома могли только эти двое, остальные стояли в очереди к единственному школьному баяну. Сначала разучивали мелодию на правой стороне баяна, потом на левой, а потом нужно было играть сразу на двух сторонах. Я легко осваивал и правую, и левую сторону, а вот с игрой на двух сразу я не справился. Может одного 30-минутного занятия в неделю было недостаточно, может я вообще не могу делать несинхронную работу двумя руками. Промучившись два месяца, я бросил кружок. Следуя моему дурному примеру, кружок бросили и все остальные, кроме Васи Ласого, который освоил эту сложную науку и в дальнейшем прекрасно играл на баяне. Моих родителей директор вызывал в школу, обвинял меня в развале кружка и требовал, чтобы я вернулся в кружок, но я не вернулся, и кружок больше не работал. Потом мы с директором помирились. Я показывал в школе кинопроектором учебные фильмы, был ответственным за просмотр телепередач на школьном телевизоре (дома телевизоров ни у кого не было), и директор даже принародно обещал достать для меня путевку в Артек. То ли он плохо искал эту путевку, то ли вообще не искал, но ни в какие лагеря я никогда не ездил. С нашей школы в местный пионерский лагерь дважды ездил только Коля Ювко, по кличке Грек, как ребенок из неблагополучной семьи. Ему там очень нравилось, и он с восторгом рассказывал, как там хорошо, и я ему завидовал. Но однажды, мама пригласила его с нам пообедать, когда у нас по какому-то поводу был праздничный обед. Помню, что был очень вкусный борщ с курицей, и галушки из блинчиков, тоже вкуснейшее блюдо. После обеда Коля сказал, что если бы его хоть иногда так дома кормили, он бы ни в какие лагеря не ездил. И я понял, что в этом лагере не так уж и хорошо.

С вырезанием лобзиком было все хорошо, но не отлично. Вырезал я много различных изделий из фанеры и разукрашивал их масляными художественными красками. Многие из них раздарил. Но почти все изделия были с небольшими изъянами, в некоторых местах откалывался верхний слой фанеры и заделать этот скол так, чтобы не было заметно, не всегда удавалось. Причина была в плохом качестве используемой фанеры. Я использовал фанеру с ящиков из-под папирос, которые покупал в магазине. Другой фанеры у меня не было.

Позже появилось еще одно увлечение – изготовление шкатулок из рентгеновской пленки. Делать такие шкатулки меня научил второй муж крестной, дядя Саша. Из картона вырезалась основа будущей шкатулки и на нее наклеивалась цветная однотонная бумага. На эту бумагу наклеивались вырезки из фотографий и открыток. С двух сторон каждой детали накладывалась вырезанная по контуру прозрачная (отмытая) рентгеновская пленка и все вместе по контуру сшивалось цветной ниткой специальным швом, подобным тому, который используется для обметывания петель, только с большим равномерным шагом. Для обеспечения равномерности шага изготавливалось специальное шило с двумя иголками. Каждая очередная дырка прокалывалась этим шилом. Потом все детали соединялись вместе такими же нитками, или ниткой другого цвета. Шкатулки получались очень красивыми, с выпуклыми стенками различной формы. Я сделал две такие шкатулки, после чего интерес к этому занятию у меня пропал.

В это же время я научился шить сапожным крючком. Соседка Оля Василенко, с которой нас возили к бабке-шептухе, вышла замуж, и ее муж Вася стал жить у них, то есть пришел в примы. Я увидел, как он крючком ремонтирует свою обувь и попросил у него этот крючок во временное пользование. Крючок он мне не дал, но объяснил, как его сделать из стальной пружины. Я сделал себе такой крючок и в дальнейшем так же сам производил мелкий ремонт своей обуви. Сейчас у меня есть три крючка различной толщины, и мелкий ремонт семейной обуви я делаю сам. А сложный ремонт обуви сейчас уже никто не делает, ее просто выбрасывают.

А еще мне нравилась химия. Неорганическую химию у нас вела Евдокия Петровна. Она жила в небольшой комнатке при школе, так как вместо одной ноги у нее был протез, и ей было тяжело ходить в школу из дома. Мне нравилось ставить различные опыты, я их даже дома ставил. Евдокия Петровна разрешила мне взять домой пробирки, стеклянные трубочки, которые легко изгибались при нагреве, сухой спирт и некоторые химикаты. Она очень хорошо ко мне относилась, а я иногда по мелочам помогал ей по хозяйству и подарил одну из своих картин, написанную маслом, кажется, это была копия с картины Т.Г. Шевченко «Гайдамаки».

Как и в стаде коров, в классе между ребятами постоянно шло соперничество за статус. До занятий, на переменах и после занятий кто-то с кем-то постоянно боролся. Боролся и я, со всеми, кроме Васи Ласого. Самым рослым в классе был Коля Потапенко, но самым сильным несомненно был Володя Доценко, но, за счет ловкости, в борьбе я его одолевал. Поэтому Вася ни с ним, ни со мной не боролся, как я понимаю, чтобы не уронить при проигрыше свой авторитет. Я тоже на борьбу с ним на навязывался. На класс ниже учился Сережа Шкурат, который был очень юрким и считался непобедимым в подобных схватках. Мне предложили посоревноваться с ним. Мы провели с ним после занятий при зрителях три схватки на траве. Все три схватки я выиграл броском противника через себя. Прием очень интересный. Держа противника за руки выше локтей падаешь на спину и, при падении, ногой перебрасываешь его через себя. Противник описывает в воздухе большую дугу и плашмя падает за твоей головой. Если не сгруппироваться, то удар о землю при этом получается довольно сильный, и противник не сразу приходит в себя. Дальше нужно быстро перевернуться, сесть на противника и прижать его лопатки к земле. Против этого приема у Сережи защиты не было.

Трудовая деятельность на летних каникулах после 6-го и 7-го классов продолжилась в нежинском плодосовхозе. Из ребят там работали я, Коля Грек и Коля Потапенко, а девушек работало много, примерно половина нашего класса. Работали разнорабочими. Косили и сгребали сено, провеивали зерно, собирали землянику, обрезали саженцы после прививки. Обрезка саженцев заключалась в том, что из четырех побегов, образовавшихся после прививки, нужно было оставить один, самый сильный, а остальные срезать секатором и места среза замазать варом. Дневная норма была 700 саженцев. С нами еще работал мой сосед дед Семен, которому было около 60 лет. Мы легко справились с такой нормой и решили подзаработать ее перевыполнив. В первый день мы обрезали порядка 2000 саженцев. Умудренный жизненным опытом дед Семен пытался нас вразумить и советовал не делать этого, а лучше полежать и отдохнуть. Но его никто не слушал. На второй день мы обрезали по 3000 саженцев, а на третий день норма уже стала 3000 саженцев, и нужно было вкалывать весь день не разгибаясь, чтобы ее выполнить. Вот такой был наш первый опыт социалистического соревнования. Потом, когда речь шла о выполнении планов, я все время вспоминал умного деда Семена и никогда не перевыполнял план больше чем на 10%.

На второй год меня определили прицепщиком к молодому трактористу Пете. Трактор был гусеничный, но в отличие от обычных, высокий и с узкими гусеницами, что позволяло использовать его при прополке междурядий. Сначала мы пахали поле огромным прицепным плугом, который гидравликой не поднимался. Я сидел на этом плуге в специальном железном кресле и с помощью колеса, похожего на руль, опускал плуги в начале поля и поднимал в конце поля. За неделю мы это поле вспахали. Потом обрабатывали его дисками, которые уже поднимались и опускались гидравликой. Мне нужно было только чистить диски, когда они забивались. Здесь Петя уже давал мне порулить, и я быстро научился управлять трактором. В благодарность за это, я так отмыл его грязный трактор так, что он весь блестел. После этого были прополки междурядий различных посадок. Эта работа осложнялась тем, что трактор поднимал жуткую пыль, и долго дышать этой пылью было невозможно. Петя окончательно поверил в мои способности, и мы работали по очереди. Пока я делал прополку, Петя отдыхал в тенечке под кустами, и наоборот. Работать так было терпимо.

Будучи наверно в шестом классе, я три дня вместо отца поработал помощником комбайнера. Перед тем как стать бригадиром, отец два сезона работал помощником комбайнера, с комбайнером Мишей Прищепой, очень веселым и жизнерадостным мужиком. Отцу нужно было накосить для коровы сена, и он договорился с Мишей, что я три дня поработаю за него, пока он будет косить. Сено тогда доставалось тяжело. Чтобы получить участок для сенокоса, нужно было сдать в колхоз теленка на мясо, по-другому сенокос не выделяли. Поэтому корова, которая не отелилась, была обречена, осенью ее также сдавали на мясо, так как зимой кормить ее будет нечем.

В мои обязанности входило к шести утра приехать в полевой табор, располагавшийся за селом, где поближе к месту работы стояли трактора и комбайны, с помощью специального шприца прошприцевать подшипники комбайна «Нива-3» (загнать солидол в эти подшипники), а потом, во время жатвы, сидеть наверху комбайна возле соломокопнителя и нажимать на педаль для сброса этой соломы в нужных местах поля, чтобы образовывались ровные рады валков, для удобства их дальнейшей уборки. Работа была не сложная, только очень пыльная, приходилось работать в марлевой повязке, но и она плохо спасала, нос был весь забит черной грязью. Обедать ездили в табор, где сторожа готовили обед на всю бригаду. Сторожей было двое, дед Митрофан, и дед моего товарища Володи Ювко, и работали они через сутки. Дед Митрофан всегда готовил полевую кашу, которая всем очень нравилась, и все деда Митрофана хвалили. Полевая каша, это изысканное блюдо из картошки, которое обязательно готовится в казане на костре. Картошка росла на соседнем поле, ее нужно было только накопать и почистить. Дальше ее варили в казане. Потом отдельно делали зажарку из лука на сале и бросали к картошке в казан. Минут за десять до готовности картошки, в казан еще заливали пару литров молока. Потом эту жидкость, называемую юшкой, сливали в отдельную посудину, а картошку толкли как обычное пюре. Все необходимое для этого блюда, кроме картошки, собиралось из добровольных пожертвований трактористов и комбайнеров. Каждому в миску наливали юшку, а пюре ставилось в нескольких общих мисках. Пюре накладывается в юшку и блюдо употребляется с хлебом. Это очень вкусно. Потом дома мы полевую кашу часто варили.

Дед Ювко, как говорили, был очень ленивым, не хотел копать и чистить картошку, поэтому готовил только кулеш. Бросал в казан выделяемое колхозом пшено, добавлял немного нарезанного сала и варил кулеш. Он был очень невкусным, и все от него плевались. Мне повезло, я дважды кушал полевую кашу и один раз кулеш.

После этого я больше двадцати лет кулеш никогда не пробовал и считал его невкусным блюдом. Попробовал я его как-то случайно в Шелудьковке и был удивлен, оказалось, что это вкуснейшее блюдо, если его правильно приготовить. По-настоящему вкусные блюда мне иногда попадались, и я их до сих пор помню. Странно, что в основном они встречались в придорожных кафе. Вкуснейшую солянку я кушал в придорожном кафе под Воронежем, вкусный салат «Цезарь» в придорожном кафе под Нарофоминским. А вкуснейший украинский борщ с пампушками я ел не на Украине, а в маленьком кафе на въезде в Козельск. Потом я еще дважды заезжал в это кафе, специально, чтобы покушать этого борща, но борща больше не было. Позже узнал, что повариха была с Украины, но она уволилась. Еще запомнился очень вкусный капустняк, его я ел в Вертиевке на поминках мамы. Дома пытался такой приготовить, но ничего вкусного не получилось.

Три дня я отработал нормально, хотя работали с шести утра и до наступления темноты. На третий день под вечер меня сменил отец, и я пошел домой. И тут я почувствовал качку. Дорога, столбы, дома, все качалось у меня перед глазами. Видимо сказалась постоянная езда на комбайне по ухабам, комбайн все время идет по этим ухабам покачиваясь, как по волнам. Вот такое странное было явление.

Выпускное фото восьмого класса, фотографироваться пришли не все.

Восьмилетку я закончил с тремя четверками, по всем трем языкам, остальные пятерки. Кстати, за четыре года изучения английского языка у нас сменилось пять учительниц, какие там могли быть знания. Подал заявление в девятый класс средней школы и пошел работать плотником в отделение Сельхозтехники. Три месяца проработал вместе с Мишей Рыльским и многому у него научился. Делали в основном столярную работу: оконные рамы, филёнчатые двери, коробки для окон и дверей. К концу лета я самостоятельно работал на всех деревообрабатывающих станках и справлялся со всеми работами по 4-му столярному разряду. Через 25 лет после этого, когда мне понадобилось сделать оконные рамы для балкона и дачи, я без труда их сделал. Свою дачу я также построил своими руками, все приобретенные навыки пригодились.