Воспоминания и рассказы

Через несколько месяцев маме нужно было выходить на работу, а Талика девать было некуда, так как в ясли, которые находились в центре села, детей принимали только с полутора лет. У нас появилась бабка-нянька, которая жила у нас и смотрела за Таликом. Талик постоянно кричал и плакал, и бабка потребовала доплаты, потому, что ребенок очень вредный. Потом она на пару дней куда-то уезжала, и ребенок перестал кричать и плакать. С ее возвращением все возобновилось. Мама осмотрела Талика и обнаружила на его теле красные следы, как будто его специально больно щипали, чтобы он кричал. Бабку выгнали и взяли другую, после чего ребенок стал абсолютно спокойным.

Когда Талику исполнилось полтора года, мама стала носить его в ясли. Но брат оказался хилым ребенком, за год посещения садика он семь раз болел воспалением легких, и мама лежала с ним в больнице. Хорошо, что в то время в Вертиевке было все свое: и больница, и поликлиника, и роддом. Сейчас, с развитием демократии, нет ничего, в бывшей больнице осталась только машина скорой помощи с одним водителем, без врачей, да и ту нужно заправлять своим бензином, чтобы тебя отвезли в больницу в Нежин. Дальше носить Талика в садик было опасно, и его начали оставлять на попечении двоюродной бабки Ганны. Мама рассказывала Алле, что кушать там Талик отказывался, ел только печенье, которое мама клала ему в карман. Он нигде не бегал и не играл. Как мама утром сажала его на лавку в доме бабы Ганны, так он и сидел до обеда, когда мама возвращалась из школы и его забирала.

Примерно в этот период я впервые попал в Нежин. Ехали на базар на телеге, запряженной лошадью, с дедом Митрофаном и отцом. Выехали затемно, было довольно прохладно, и меня накрывали тулупом, чтобы не замерз. Утром уже были на базаре. Не помню, чем торговали, но большой бублик мне отец купил.

Родная моя бабушка Татьяна умерла рано, но были еще две двоюродные: Ганна и Домаха. Бабушка Домаха жила одна, далеко, аж возле железнодорожной станции, и к нам практически не приходила. Ее муж и старший сын не вернулись с войны. Младший, Коля, ездил на работу в Нежин в рваных сапогах, осенью промочил ноги, заболел и умер. Дочь Галя жила в Чернигове. Позже, когда повзрослел, ездил к бабушке я, возил молоко и другие продукты, которые передавала мама.

Бабушка Ганна жила недалеко от нас, вместе с невесткой Варварой и внучкой Верой. Муж ее к тому времени уже покоился на кладбище, старший сын, отец Веры, погиб на фронте, а младший Иван жил в Ичне, где работал лесничим. Бабушка к нам иногда заходила, и ее угощали селедкой. Говорили, что за селедкой она на край села в гости пойдет. Пару раз я с бабушкой Ганной ходил в церковь. Первый раз были на обычной службе. Кроме красивых икон ничего интересного я там не увидел. А второй раз были на пасху на всенощной. Какая красота, какая торжественность. Я простоял в церкви как завороженный целые полчаса. Потом все наскучило, и мы с другими мальчишками играли во дворе церкви в прятки. Ночью это очень интересно. Мальчишки учили меня как заработать в церкви на кино. Когда церковный староста будет обходить людей с подносом для пожертвований, нужно положить на поднос 5 копеек, а сдачи взять 15 копеек. Поучаствовав таким образом в благотворительности несколько раз, можно набрать нужную сумму на кино. Но я не стал этого делать, это как-то стыдно. Потом начался крестный ход, очень красивое зрелище. Мы с бабушкой тоже прошли со всеми вокруг церкви. Уже под утро народ выстроился вокруг церкви со своими корзинками с зажженными в них свечами, и священник все это освятил. Это было очень красиво. Стоило не поспать ночь чтобы увидеть всю эту красоту.

А потом бабушка взяла меня с собой при поездке в Ичню к сыну Ивану. Ехали сначала до Нежина, а потом маленьким автобусом, у которого дверь открывалась длинной ручкой с места водителя, ехали до Ични. В пути попали под сильный ливень, дорогу размыло, автобус таскало по дороге из стороны в сторону. По пути есть село с названием «Вэлыка дорога», оно наверно сильно заболочено, потому, что на всем протяжении примерно в 5 км вдоль дороги выкопаны глубокие рвы. В один из таких рвов и начало сносить наш автобус, который сильно накренился как раз в ту сторону, где мы сидели. Я думал, что мы перевернемся в этот ров, в воду, а я не умею плавать. Но все обошлось, водитель потихоньку сумел выехать.

Иван Ефимович жил в служебной трехкомнатной квартире, занимающей половину одноэтажного дома, на другой половине жила другая семья. Вместе с ним жили его жена Анна Алексеевна, дочь Люся и моя крестная, родная сестра моей мамы, тетя Тоня, которую Иван Ефимович по доброте душевной пустил жить в свою квартиру. Бабушка осмотрела эти три комнаты и осталась довольна тем, как живет сын. Потом подошла к огромному зеркалу, которое стояло в одной из комнат, и сказала: «четвертую я посмотрю завтра, сегодня уже сил нет». Люся была года на три старше меня и ми с ней быстро подружились, всюду бегали вместе. Крестная работала в пекарне и приходила домой только вечером. Мы с ней как-то ходили по магазинам, и я увидел что-то интересное, круглое в красной оболочке. Я попросить это что-то купить мне попробовать, но крестная сказала, что это голландский сыр, я его есть не буду. Домой мы с бабушкой вернулись без происшествий.

Детей нашего возраста на нашей улице было не очень много: мы с Аллой, соседские Оля и Нина Василенко, Нина Кучинская, и с соседней улицы Петя и Витя Осипенко. Но Витя с Петей к нам приходили редко. Еще были Коля и Толя, братья девочек Василенко (уличная кличка Царёвы), но они были еще маленькие. Игрались своей небольшой компанией. Игры были простые: классики, скакалка, мяч (выбивание из круга), игры в семью. Но мне больше всего нравилось играть возле отца Нины и Оли. Его звали Михаилом. Сначала он работал трактористом и часто приезжал домой трактором. У него были такие интересные штуки как магнето, которое давало искру, складывающаяся немецкая саперная лопатка и противогазы. Потом он вместе с родственниками своей жены Царёвыми разгружал вагоны с цементом, в результате чего заболел туберкулезом, и находясь дома, занимался столярным делом. В основном делал на заказ оконные рамы. Он разрешал мне брать в руки его инструмент и что-то им делать. Мне это очень нравилось, и я там пропадал постоянно, несмотря на строжайший запрет родителей к нему не ходить. Причину запрета я не понимал, а инструмент меня притягивал как магнит. Дома у нас были только тяжелющий тупой топор, ножовка и клещи. А там был маленький острый топорик, с которым я вполне справлялся. Первые навыки плотницкого дела я получил именно там.

А вот надевать новую одежду я не любил. Особенно после того, как мама увидела меня играющим в песке в новых штанах, и, без объяснения причины, поставила в угол. Это было, на мой взгляд, второе несправедливое наказание, после наказания в садике за мат. Ничего не объяснили, и сразу в угол. У меня сложилось твердое убеждение, что детям нужно сначала все по-человечески объяснить, и наказывать только тогда, когда ребенок слов не понимает.

Крестная вышла замуж. Мужа звали Иваном. Первый год они жили хорошо, а потом, как я понял из разговоров, он начал ее бить, и она от него ушла. Он с этим не смирился и начал ее преследовать, пытаясь вернуть обратно. Крестная была вынуждена уехать из Ични и некоторое время жила у нас в Вертиевке. Иван нашел ее и у нас, и дважды к нам приезжал. Крестная разговаривала с ним только через закрытую дверь. Он скандалил, ночью стучал во все окна и двери, грозился всё повыбивать. С неделю мы жили на осадном положении. На ночь отец клал топор под лавку и закрывал окна на внутренние ставни. Потом все нормализовалось.

Мирная жизнь улицы нарушалась только иногда, когда к деду Митрофану приезжал какой-то его родственник Гриша. Он работал шофером и приезжал на грузовой автомашине. Гриша был любителем подраться. С ним никто не хотел связываться, но он находил повод для драки на ровном месте и иногда гонялся за кем-нибудь с монтировкой. Он считал себя героем и думал, что его дети будут им гордиться.

–Дети, когда вырастут, скажут: «Вот это отец был! Всем чертей давал», – говорил он.

Не знаю, что сказали дети, когда выросли, но его сбросили из поезда, когда дети были еще маленькими. Видно нарвался на кого-то не по зубам, может на такого же придурка, как и сам.

Когда мне было лет пять, к нам приезжал брат отца дядя Вася, с женой и сыновьями Витей и Петей. Дядя Вася был военным и приезжал в форме. Старший Витя, на год младше меня. Дядя Вася учил его бороться, и предложил мне с ним побороться. Я несколько раз подряд уложил Витю на лопатки используя заднюю подножку. Отец был доволен, а дядя Вася заявил, что я использую не честный прием. Я не понимал, почему не честный. У нас так все боролись. К сожалению, больше я этих двоюродных братьев не видел.

Дядя Вася приезжал в Вертиевку еще раз, летом, когда я работал в сельхозтехнике. Он уже был на гражданке и работал врачом. Пробыл у нас с неделю, ходил по своим старым знакомым и постоянно был пьяным. Говорили, что он алкоголик. Всем своим знакомым, в том числе и маме, обещал достать дефицитные лекарства и набрал под этот заказ приличную сумму денег. Больше он не появлялся и, конечно, никаких лекарств не прислал.

Витя и Петя приезжали в Вертиевку, когда меня там уже не было, поэтому я их не видел. Знаю, что Витя подавал большие надежды, учился в физико-математической школе. Потом почему-то служил в армии офицером. Приезжал в Вертиевку с каким-то товарищем, с которым, по рассказам, выпили за ночь трехлитровую банку спирта, которую привезли с собой. Про Петю практически ничего на знаю. Говорят, что тоже много пил, на почве чего развелся с женой. Потом умер.

Храм в Вертиевке

А еще запомнился приезд гостей летом к нам на храм. Поскольку в селе в свое время было две церкви, то было и два храмовых праздника. В одной половине села праздник был на Троицу, а у нас на летнего Николая. В этот день к нам обычно приезжало много родственников. Мне нравились эти праздники. Мы как-то с Аллой так же ездили в Дремайловку на такой храм вместо родителей. Оттуда привезли рецепт приготовления очень вкусной рисовой каши.

Мне исполнилось семь лет, и отец отвел меня в школу. Она находилась в километре от дома, возле церкви, тогда еще действующей. Всех мальчиков посадили за парты вместе с девочками. В первый день учительница Галина Петровна всех опросила: кто, что умеет. Самым умным оказался Володя Свиридонов. Он умел считать до ста непрерывно, а не как я, по десяткам. Правда не умел складывать и вычитать. Но я был восхищен его знаниями. Вместе со мной в одном классе учились мои старые знакомые: Петя Осипенко, Володя Ювко, Коля Ювко, по кличке Грек, и Оля Василенко, жители нашей и ближайших улиц. Коля Грек получил свою кличку за то, что однажды, в нашем присутствии, попросил бабушку сварить ему грецкую кашу, а не гречневую. Так и стал Греком.

Первый класс. Я сижу на первой парте.

Это помещение класса со сценой. Задняя стена класса состоит из пяти дверей, которые на праздники раскрывали и из двух помещений получался большой зал со сценой. А еще из одного бокового класса был выход на сцену. По-моему, замечательная была планировка.

Вскоре нас приняли в октябрята, и мама изготовила мне звездочку, вырезанную из картона и обтянутую красным материалом. Летом со школы домой можно было идти двумя путями: по дороге, и по канаве (руслу речки Крутоносовки, которая летом всегда пересыхала). В начале лета там еще оставались отдельные лужи, в которых в грязи можно было поймать вьюнов. Я ни разу не поймал, а ребята иногда ловили. В этой канаве я и научился курить. Со школы мы сначала шли к магазину возле церкви, собирали там окурки, потом по канаве шли домой. Канава была метра три глубиной, поэтому ее дно с выходящих к ней огородов не просматривалось. В канаве мы делали привал. Используя табак из собранных окурков, скручивало одну или две самокрутки, и по очереди курили. Если табака было мало, добавляли сухие листья лозы, которая в изобилии росла вдоль этой канавы.

Учиться было интересно. Особенно интересно было отвечать на вопросы, касающиеся истории поселка проживания, которые были во многих учебниках, типа: «сравните количество школ в вашем поселке до революции и сейчас». Сравнение было не в пользу советской власти. Село наше не маленькое, с дальней окраины до центра села более шести километров. Известно, что селение было основано казаком Веркием, и раньше называлось Веркиевка, и только после войны было переименовано в Вертиевку. С 16-го века село известно, как казацкий сотенный поселок, то есть при военном положение поселок должен был выставить отряд из 100 казаков. Власть в селе принадлежала выборному сотнику. В селе в то время были две церкви, два постоялых двора, винокуренный завод, четыре церковно-приходских школы, 13 лавок, 11 питейных заведений и еврейский молельный дом. Перед революцией в селе было уже восемь школ. После революции остались четыре школы. В настоящее время школа всего одна, и первоклашкам приходится в нее ходить за шесть километров. Нам рассказывали, что люди в селе были крепостными пана Терещенко. Я был уверен, что мои предки также были крепостными, а мой прапрадед был у пана свинопасом, так как сосед дед Николай, отец Люды, рассказывал, что мой прапрадед Мусий был очень сильным, и когда однажды на пастбище заболела свинья, он взвалил ее себе на плечи и принес домой. Уже в 2000 годы выяснилось, что это не совсем так. Крепостных в селе было не больше сотни, остальные – свободные казаки. Наши предки вместе с другими казаками пришли в Веркиевку с Запорожской Сечи, после первого ее разорения Петром Первым, образовав отдельную улицу, которая называлась Выгонь, порядка 25 дворов. У соседки Люды на чердаке хранилось казацкое седло, с которым ее предки пришли в Веркиевку. Оказывается, у моего прапрадеда было свое хозяйство, и тащил он свою свинью, а не панскую.

Сохранившийся остов казацкого седла

На школьные завтраки мне давали 1 рубль. На эти деньги можно было купить пирожок и стакан чая. Можно было сэкономить, купив пирожок и стакан молока. Экономия составляла 20 копеек. За три раза можно было сэкономить на билет в кино, который на детский сеанс стоил 50 копеек. Ученики старших классов оказывали помощь колхозу в уборке урожая, а за это колхоз поставлял в школьный буфет молоко по символической цене – 10 копеек за стакан, в то время, как стакан чая стоил 30 копеек. А еще я хотел собрать денег на покупку маленького кошелька, так как деньги, просто лежащие в карманах брюк, иногда терялись, особенно при борьбе с другими мальчишками. А боролись мы почти каждый день. Но кошельки стоили очень дорого, и я сам сшил себе маленький кошелек с одним отделением, использовав кожу со старых маминых туфель и кнопку от своей старой вельветовой курточки.

Как и у всех детей, у меня начали выпадать молочные зубы. Их обычно выдергивали обвязав суровой ниткой, было не очень больно. Проблемы начались, когда не захотели выпадать два зуба на верхней челюсти, так называемые клыки. Новые зубы выросли уже наполовину, а старые выпадать и не собирались, даже не шатались. Новые зубы торчали вперед как настоящие клыки. Нужно было обращаться к зубному врачу, чего я очень боялся. Зубной кабинет находился за ширмой в кабинете терапевта, и я слышал, как там ужасно кричали люди. Но перспектива ходить с клыками пугала еще больше. Пришлось идти к зубному. Зубы он мне выдрал без всякого наркоза, сначала один, а через неделю и второй. Было очень больно. В отличие от обычных молочных, эти зубы оказались с длинными корнями. Потом я в течение полугода пытался возвратить выросшие неправильно новые зубы на место, периодически вдавливая их пальцем во внутрь рта. Позже мне пришлось еще походить к зубному врачу с коренными зубами. В результате, у меня в одном коренном зубе стояли две пломбы, а в другом три. И эти пломбы простояли более десять лет. Зубной врач был дядей Вити и Пети Осипенко, и был знаменит тем, что был женат семь раз, но на него ни одна из бывших жен не обижалась. Он влюблялся, женился и строил жене новый дом. Через несколько лет влюблялся в другую, женился на ней, и ей тоже строил новый дом. И так семь раз. Всем бывшим женам помогал материально.

Один раз мы, все дети, вместе с мамой, ездили на поезде в Вересочь, в гости к нашей прабабушке Татьяне. Она жила вместе с какой-то бабушкой, которую приютила у себя, так как у той не было своего жилья. Было видно, что между собой они не очень ладили, у каждой были свои продукты и каждая готовила себе отдельно. Это была мать деда Карпа, маминого отца. Ее мужа, моего прадеда Йосыпа, зарубили в лесу, когда дед Карпо был еще совсем маленьким. Прапрадед Мусий пожалел ее молодость, оставил Карпа у себя, а ее выдал замуж в село Вересочь, где у нее образовалась новая семья и была дочь Мария, которая уже была замужем и жила отдельно. Вот к этой прабабушке мы и приехали в гости. Прабабушка испекла нам пирог с вишнями, которые в изобилии росли у нее в саду. Я впервые в жизни попробовал пирог и увидел, как его пекут. Мама пироги не пекла, только пирожки. Пирог был очень вкусным. На следующий день мама с Аллой и Таликом куда-то ходили, а я оставался с бабушками. Вечером мы уехали домой. Как потом выяснилось, это мы ездили крестить Аллу и Талика. Но тогда все это держалось в строжайшем секрете, так как мама была учительницей, и за это ее могли уволить с работы. Прабабушка Татьяна была самой долгожительницей из всех моих предков, по моим подсчетам, может не совсем верным, она прожила 96 лет.

По итогам года я стал отличником и меня наградили большой и очень красивой книгой, название которой в переводе на русский будет «Когда еще звери разговаривали». Правда одну оценку до «пятерки» мне, честно говоря, натянули. Это была Каллиграфия (чистописание). Почерк у меня всегда был отвратительным, и по чистописанию отличной оценки я никак не заслуживал.

Фото с доски отличников.

На второй год начались какие-то проблемы со здоровьем. При быстрой ходьбе мне не хватало воздуха, я задыхался и просил отца идти помедленней. Поставили диагноз «катар верхних дыхательных путей» и положили в больницу в Нежин, где я и пролежал полтора месяца. Почему-то мне никогда не снимали кардиограмму, даже при поступлении в военное училище. Первый раз мне сняли кардиограмму в 33 года при поступлении в академию, и оказалось, что нет проводимости какого-то пучка Гиса и мне нельзя бегать, поэтому мне нельзя поступать в академию. С большим трудом мне удалось убедить медицинскую комиссию, что со здоровьем у меня все нормально, и я могу бегать, что в дальнейшем и подтвердил, пробегая все кроссы на отлично. Но это для них. А для себя я знаю, что бег мне давался тяжело. Скорее всего и в детстве у меня были проблемы с сердцем, а не с дыхательными путями.

Выписали меня без видимых улучшений. При выписке врачи порекомендовали отцу до конца года оставить меня дома, в школу не ходить, чтобы организм окреп. Так и было сделано. В результате второй раз во второй класс я пошел через год и оказался уже в другом классе, где учительницей была Наталья Федоровна. В этом классе был признанный лидер, Вася Ласый. Учился он в основном на четверки, но был отличным рассказчиком и фантазером. Придумывал и рассказывал интересные рассказы из жизни своего старшего брата и его одноклассников, выдавая это за чистую правду. Мы слушали его раскрыв рты. Было в классе два Толи Зоценко. Один был довольно хмурой личностью, как и его отец, который был чем-то недоволен Советской властью и подговаривал Толю задавать учительнице каверзные вопросы. Второй был веселым и общительным. Его отец работал в Кооперации, поставлявшей товары в магазины, поэтому у него, единственного в классе, была настоящая октябрятская металлическая звездочка с портретом мальчика-Ленина. Школьная форма была также только у него, остальные ходили в чем придется. Еще со мной учились сестра Оли Василенко – Нина, Коля Потапенко, Миша Костенецкий, Витя Осипенко и Коля Грек. Коля Грек остался на второй год из-за неуспеваемости. Дружил я с Мишей Костенецким, и Витей Осипенко. Вместе ходили в школу и вместе играли. Игры уже были другие. Весной, пока огороды еще не вспаханы, собирались большой компанией и играли в лапту, очень интересная и увлекательная коллективная игра. Зимой коньки и лыжи. Коньки делали сами. Вырезали деревяшку, размером по ноге, снизу в паз укладывали толстую проволоку, которую сверху загибали и забивали в деревяшку. Спереди и сзади просверливали в деревяшке сквозные отверстия, в которые продевали веревки. С помощью этих веревок такие коньки крепились к валенкам. На каток (замерзшую лужу на дне сажалки) приходил еще Сережа Шкурат. Он был обладателем детских фабричных коньков. От настоящих они отличались тем, что были низенькими, и вместо одного лезвия было два, то есть снизу стоял П-образный невысокий профиль. Эти коньки нас особенно не впечатляли. Только в четвертом классе родственник Царевых согласился продать мне один настоящий конек, и отец мне его купил. Я был несказанно счастлив. Конек крепился к валенку такими же веревками, но это был настоящий конек, таких больше ни у кого не было. Я одной ногой, без конька, несколько раз отталкивался, а потом на коньке ехал.

Лыжи у всех также были самодельными, но делали их уже не мы сами. Я свои купил у старшего соседского парня, Володи Соловьева. Он на них катался лет десять с горок и трамплинов, задняя часть лыж потрескалась, и он их отпилил, поэтому задняя часть была укороченной. Они были толстыми и абсолютно не гнулись. Но снизу лыж была продольная канавка, как в настоящих лыжах, у других ребят лыжи были гораздо хуже. На этих лыжах я объездил все ближние и дальние горки, спустился со всех трамплинов и не сломал. На лыжах мы не ходили, просто катались с горок. Ходили, если так можно сказать, только до горки и обратно, никакой техники ходьбы, никакой скорости.

Один раз с осени было много воды и залило низ наших огородов. Этой зимой отец Толи Осипенко, дядя Алеша, сделал нам карусель из старого колеса от телеги и двух жердей. К длинной жерди привязывались санки, а с помощью короткой – карусель раскручивалась. В общем, зимой было не скучно. Ранней весной, втайне от родителей, устраивали плавание на льдинах, отталкиваясь шестами от дна. Иногда при этом купались, то есть проваливались ногами в холодную воду. Как-то раз плавали на льдине в сажалке возле дома Коли Грека. Детей на льдине набралось много и край льдины обломился, но никто не пострадал, все успели выскочить на берег. Но остался узкий длинный кусок, на который кто-то мог встать и провалиться. В целях безопасности плавания попросили Ивана, сводного брата Коли Грека, принести топор и обрубить этот кусок льдины. Иван принес топор и, вместо того чтобы отрубить этот кусок, ударил топором льдину посередине. Льдина раскололась на две части. Не промочив ног выскочить успели не все. Последняя льдина была испорчена, и навигация закрылась.

Летом особых игр не было. С соседскими женщинами я иногда ходил в лес за земляникой и грибами. В основном ходили в ближний сосновый лес, который начинался сразу за колхозными коровниками. Он небольшой, порядка 500 метров в длину и ширину, и заблудиться в нем было невозможно. В нем мы собирали в основном маслята и сыроежки. Иногда попадались рыжики и подберезовики. Белые встречались крайне редко, не больше десятка за весь сезон. Лес был весь исхоженный людьми вдоль и поперек, и собрать там много грибов было невозможно.

За этим лесом, сразу за дорогой на хутор Хомино, начинался большой лес, который назывался Бабкивський, по названию части села, называемой Бабкивка. Где он заканчивался я не знаю. Говорили, что по нему можно дойти аж до Чернигова. В этом лесу и грибов, и земляники было гораздо больше, но была, и реальная опасность заблудиться. Самостоятельно я начал ездить в него велосипедом только в шестом классе. Но и при этом существовала опасность забыть в каком месте оставил велосипед и потерять его. Пару раз я очень долго искал оставленный велосипед и с трудом находил его, проклиная все на свете.

Грибы обычно жарили, а маслята отваривали и заправляли мелко натертым чесноком. Из сыроежек варили грибной суп. Это было неплохое разнообразие к нашей пище. Соленые грибы я никогда не пробовал. Солил грибы только дед Семен, который жил возле Коли Грека. Он мне рассказывал, как нужно солить, но я ни разу не попробовал это делать. Один раз даже набрал для этого черных груздей, но потом их просто отварил и пожарил. Когда я уже учился в военном училище, мы с Аллой как-то купили в Нежине белых грибов, приехали домой в Вертиевку и пожарили их не отваривая. По вкусу получилась жаренная картошка. Мы не знали, что сначала их нужно отварить.