Бежала по полю девчонка

За давностью лет, может, не всё так складно и правильно я излагаю, но такую историю со счастливым концом оставила шахта «Ольгинская».

В 30-е годы уже при Советской власти геологами и старателями в районе Непряхино были разведаны новые месторождения золота. В созданное Непряхинское рудоуправление, кроме самого Непряхино, вошли Верхние Караси, Малое Куйсарино, и началась промышленная добыча золота. Потребовалась дополнительная рабочая сила на шахты. И, как говорит пословица, «не было бы счастья, да несчастье помогло». Начавшаяся принудительная коллективизация, раскулачивание сильно ударили по хозяйствам жителей сёл, где создавались колхозы. Многие семьи, спасаясь от колхозного разора, потянулись в районы золотодобычи. Так, в Верхних Карасях оказалось много выходцев из Вознесенки, прародины Кузьминых и многих наших знакомых в тот период времени – Борониных, Конюховых, Баталиных, Карташовых и других. Некоторые семьи были связаны родством. Так и селились на одной улице. Вспоминали родную Вознесенку с ностальгическим чувством утери земли обетованной. Только и слышно было в разговорах: «Вот раньше жили!»

Я пыталась выяснить, а чем Верхние Караси хуже Вознесенки? И не находила ответа.

Лично я, войдя в этот мир значительно позднее, принимала свою жизнь как данность. Мне не с чем было её сравнивать, и если что-то происходило в жизни, значит, так надо было – не важно кому.

И я понятия не имела, какой такой храм стоял в центре села, да ещё и рядом с нашим домом, как выглядел храм и зачем он был нужен. На обширной площади нам, ребятишкам, хорошо было собираться и играть, да и взрослая молодёжь, бывало, играла в лапту или городки. И только недавно узнала я, что каменный храм в Верхних Карасях разрушили при Советской власти в 30-е годы, как рушили многие и многие храмы в нашей стране, изгонялись и уничтожались священники во имя новой коммунистической идеологии и поставленной сверхзадачи: «Мы наш, мы новый мир построим». Зачем нам Бог и Церковь, мы сами будем почти как боги: «отречёмся от старого мира» и построим новый. Ну и что строили? Да вот, например, из камня разрушенного храма построили горно-обогатительную бегунную фабрику в Куйсарино.

В мои детские годы однажды вместе с моими братцами меня занесло в район Куйсарино недалеко от шахты «Майская». Вначале издалека я услышала страшный грохот и скрежет, потом, подбежав поближе к металлической решётке ограждения и заглянув сквозь неё в темноватое помещение, я увидела, как два чудовищно огромных колеса «бегают» в огромной чаше и дробят-перемалывают камни. Было такое у меня ощущение, что я по-гулливеровски маленьким лилипутиком попала в страну великанов.

И, словно смутный сон, вспоминаю такую картину. Иногда с подружкой мы забегали в соседний с нашим дом Булатихи, нелюдимой и немногословной старушки. Её взрослая дочь Клавдия, напротив, отличалась чересчур бойким нравом, зналась со всей деревней, да и со многими за пределами деревни. У неё подрастала хорошенькая трёхлетняя дочурка Галинька. Рассказывали, что Клавдия родила её «от залётного молодца», вроде бы от милиционера из Чебаркуля. К «тёте Клаве» мы по-соседски забегали. На селе ведь – как? Можно запросто, без всякого приглашения зайти в любой дом.

Однажды мы с подружкой долго засиделись в горнице – пили чай. Клавдия открыла дверь в соседнюю комнатку. Свет в неё не попадал с улицы через окна, всегда закрытые ставнями. И в этой темноте я увидела на стенах очень большие «картины каких-то необычно строгих дяденек в длинных материях». Таких «картин» я ещё никогда не видела. А это были иконы святых, и как я теперь понимаю, храмовые иконы. Возможно, из снесённого храма. Булатиха хранила их у себя. Интересно, где они теперь – эти старинные иконы? Тогда я была мала, не спросила, не узнала, так это или не так? Прошедшее время меня не интересовало.

Наверное, от прежних времён осталась на реке мельница. Казаки жили оседло и для прокорма своих семей имели земельные наделы и сеяли хлеб. А раз так, то и мельница была нужна. Вот и поставлена на реке такая водяная мельница, которую мы видели главным образом в книжках с картинками. А я видела её в детстве, но что-то не помню мельницу работающей. В мою бытность всё взрослое население было занято в золотодобыче, обширные поля за рекой заросли травой. Муку горнякам привозили откуда-то из района и распределяли по талонам.

И теперь хватит историй, пора снова вернуться в моё нынешнее время.

Мы с сестрой стоим на крепком мосту. Той давней плотины уже нет. Река расширилась, и она полноводна и справа от моста, где когда-то стояла мельница. Но я опять внутренним своим взором вижу невдалеке деревянные, шаткие мостки, с которых деревенские женщины полоскали выстиранное бельё, и здесь, ниже плотины, река была совсем мелководной – можно было перейти её вброд по каменистому дну на противоположный берег.

А сейчас мы с сестрой видим на крутом спуске берега двух мужиков с удочками, расположившихся на травке. Впрочем, один мужик, по всему видать, был сильно нетрезв, он не сидел, а почти безжизненно возлегал. Сестра прямо с моста затеяла переговоры с более вменяемым мужиком: мол, мы вот из здешних мест, жили давным-давно, и река была совсем не такая. В ответ ей мужик с удочкой что-то отвечал. Зашевелился и другой, и вдруг пополз навстречу нам по крутому склону, срываясь и падая, вероятно, надеясь что-то получить от нас на выпивку или даже, может, выпить за встречу с землячками. Я испуганно потащила сестру прочь от нежелательного контакта. Да и что они, пришлые и явно моложе нас, могут нам рассказать?

Попробую рассказать о том, что было в те далёкие годы, когда наша семья жила в Верхних Карасях.

Тогдашний мост при ближайшем рассмотрении – это была плотина. Стоящие вертикально и плотно подогнанные толстые брёвна перегораживали реку и повышали уровень воды в русле реки слева от плотины. Здесь же была предусмотрена система водосброса, регулирующая поток воды. Это было необходимо для работы мельницы правее плотины. Когда открывали шлюзовое устройство, поток воды попадал на лопасти мельничного колеса, колесо крутилось и приводило в действие жернова внутри помещения мельницы, и жернова перемалывали зерно в муку.

Русло реки слева от плотины-моста называлось «канал», потому что участок реки примерно в 100 метров вдоль берегов был действительно укреплён под водой толстыми брёвнами.

Вода в канале была довольно чистая без всякой тины и ила, хотя течение из-за преграждающей плотины небыстрое. Если присовокупить к этому то, что левый берег, напротив дома Панковых, был пологим и покрыт мягким ковром травы, то получилось отличное место для купания сельской ребятни. К тому же и у берега было неглубоко – настоящий «лягушатник». Если дальше идти в воде по пояс, то наткнёшься на брёвна, под водой уложенные на стояках горизонтально вдоль берега. Мне трудно объяснить, почему так, а не этак укрепляли берег от сползания грунта в реку.

Ну а по другую сторону плотины, за мельницей, уровень воды был гораздо ниже, чем в верхнем «канале». Вода с шумом падала вниз с высоты мельничного колеса и текла по каменистому дну. Мелкий камень насыпали, видимо, специально. Течение здесь было довольно быстрым, но совсем не глубоким – примерно по колено взрослому человеку. Под камнями, ближе к плотине, прятались скользкие налимы. При хорошей сноровке их можно было ловить голыми руками, переворачивая камни и хватая рыбу за жабры.

Дальше вода снова текла по илистому руслу, которое постепенно углублялось, ещё ниже по течению находился омут – глубокая яма, может, какая горная выработка с давних времён. Говорили, что там тонули иногда люди.

За пределами села река приобретала обычный вид и лениво текла в дальние края среди зелёных берегов. И там, за сколько-то километров, находилось бывшее казачье село Нижние Караси. Ну а впадала небольшая река Караси в широкую водную артерию Южного Урала – реку Миасс.

В Верхних Карасях я была мала. Село казалось очень большим, окрестные поля безразмерные, дали неоглядные, деревья большими. И моя свобода то и дело поначалу ограничивалась взрослыми: туда не ходи, это не делай.

И всё равно я раскрывала для себя мир, а он постепенно входил в меня своими красками, запахами, событиями.

Вот – наш дом. Как будто всегда был нашим. Это сейчас мне интересно знать, когда и кем он был построен и что было в нём до того времени, когда наша семья поселилась в нём.

Покопавшись в семейном архиве, я нашла любопытный документ: договор 6-го июля 1943 года по соглашению с Непряхинским поселковым Советом об обмене двух домов, принадлежащих А. А. Кузьмину (то есть моему отцу) на Куйсаринской бегунной фабрике, на один дом в самом центре села. О том, что поначалу у моего отца было аж два дома, я не знала. В бытность моего детства история нашей семьи нимало не интересовала меня, и я никогда не задавала моим родителям вопросов типа: а что тут было до нас?

Позднее я бывала в деревеньке Малое Куйсарино, расположенной на восточном берегу озера Малое Миассово. Ужасно неказистая деревенька, населённая в основном башкирами. Домишки-развалюшки. Размолоченная тележными колёсами дорога, вся в ямах и рытвинах, заполненных жидкой грязью.

Ну и что там за два дома, принадлежащие моему отцу?

В другом, более раннем договоре – месяцем раньше – есть свидетельство о покупке моим отцом у Непряхинского приискового управления этих домов, и есть подробное их описание.

Цитирую: «Первое, одноэтажное деревянное здание в две комнаты, используемое поселковым Советом для школы, вполне оборудованное и пригодное для этих целей. В помещении имеется русская печь, очаг и чулан в исправном состоянии. При входе в помещение имеется тамбур, состоящий из сеней и чулана. Помещение крыто тесовой крышей, ремонта не требуется. Наружные и тепловые рамы застеклены, ремонт не требуется».

Как указано в документе, этот дом был куплен за три тысячи рублей.

«Второе деревянное помещение, использованное ранее Непряхинским горным управлением под общежитие, представлено одной комнатой и предназначается для квартиры учителей. Недостатком этого здания является отсутствие завалин и требуется капитальный ремонт крыши до 1 ноября сего года. Кузьмин А. А. обязуется его произвести. Внутри помещения имеется очаг– голландка».

Видимо, совсем плох был дом, какая-нибудь времянка, потому что за него назначена цена в 250 рублей. А может, его столь малая оценка дана с вычетом стоимости предстоящего капитального ремонта за счёт покупателя.

Кое-какие пояснения относительно этих двух школьных домов могу дать. В одном доме, собственно школе, прежде до своего замужества работала моя мама-учительница, а в другом помещении-времянке она жила.

Смотрю на фотографию в семейном альбоме. На ней – школьники и моя мама-учительница в центре. В детстве меня эта фотография забавляла смешными рожицами маминых учеников. Словно они нарочно гримасничали перед фотографом.

– Мам! А чего это они все строят рожи? – спрашивала я маму.

– Они не строят рожи. У них лица такие. Это – башкирята. Я их тогда учила. Хорошие ребятишки, старательные.

Словом, это были школьники Куйсаринской школы, а Куйсарино была башкирской деревней. Фотографировались школьники на фоне бревенчатой стены своей школы. Это школа? Да, такие школы были в то время по деревням. И я в такой училась. Позднее расскажу.

В те годы мой отец вёл дневник – очень ценный для меня документ сейчас. Ну кто бы мне сейчас рассказал, как устраивалась наша жизнь тогда?

1941 год. Война.

Предыдущая перед началом войны запись сделана моим отцом 9 июня 1941 года. Краткая, какая-то очень личная запись. Кем-то обижен.

Пишет: «Я понял окончательно жизнь. Люди беспощадны и эгоистичны все, остальное ложно и льстиво. Вперёд же к жизни, надеясь на собственные силы». И решительно-размашистая подпись: А. Кузьмин.

Отцу шёл 27-й год.

Мой отец наметил себе план самостоятельных занятий для прохождения курса по программе средней школы, чтобы потом поступить, чем чёрт не шутит, в высшее учебное заведение. Писал запросы даже в Москву. А у него за плечами всего семь классов образования. Смело замахнулся. Планы были нарушены войной.

Следующая запись в дневнике сделана 23 ноября 1941 года: «Сегодня в выходной ходил впервые на военные занятия. Всё это вызвано войной с немцами, напавшими на Россию 22 июня 1941 года в 4 часа утра с целью её захвата. Благодаря этому я и в гражданской обстановке работаю за троих чуть ли не круглые сутки. Это – коллектор-геолог, начальник участка и взрывник, не считая попутной обязанности зав. складом взрывчатых веществ».

Когда объявили войну, отец ушёл в военкомат и стал проходить военную подготовку в звании радиотелефониста. Мама и бабушка его добровольную явку категорически осудили. А семья? А трое детей? Вишь, чего выдумал? К их радости, отца от военной подготовки освободили, рассудив, что на золоте надо оставить работников-мужчин. Здесь – их основной фронт.

4 февраля 1942 года, как следует из дневниковой записи, отца назначили начальником Куйсаринского участка и участка имени 18-го съезда ВКП(б). Уже не до учёбы. Участки включали несколько шахт и открытых разработок небольшой глубины залегания, две бегунные фабрики. Множество рабочих на шахтах, три старательские артели на россыпях. И на фронт мужчин-шахтёров не брали. Стране необходимо было золото. И моему отцу, несмотря на отсутствие у него специального горного образования, но ввиду его практического опыта работы на горных объектах, сразу доверили ответственную должность. И дали бронь (освобождение) от призыва на фронт до 1 мая 1942 года. Потом эту бронь неоднократно продлевали вплоть до окончания войны.

…Работает «один за троих». Запись 30 апреля 1943 года: «Программа выполнена на 140 процентов. Получили переходящее Красное знамя Непряхинского приискового управления». Как это на 140 процентов? Надо понимать с перевыполнением на 40 процентов? В общем, вкалывал круглые сутки. Рассказывал потом, что, заканчивая смену, сдавал объект, можно сказать, самому себе, и по форме записывал в регистрационный журнал: «Объект сдал», указывал время – и расписывался. А ниже строчкой тут же писал: «Объект принял», указывал то же самое время, снова ставил подпись: Кузьмин. Не было у него сменщиков. Спал урывками в купленном куйсаринском домике.

Встала необходимость переселения семьи в Верхние Караси поближе к местам работы отца. Для этого и были куплены освободившиеся в Куйсарино два школьных дома. Учителей не хватало на всех, шло повсеместное объединение классов. Школьников распределяли по другим школам в ближайших деревнях. Ничего, мол, страшного, ножками школьники побегают за знаниями из своей деревни в соседнюю.

Про жизнь нашей семьи в Куйсарино я ничего не знала, да мы, дети, там совсем и не жили, оставаясь в Непряхино под присмотром бабушки. Пока отец готовился к переезду, на наше счастье, через месяц после покупки двух домов в Куйсарино освободился двухэтажный дом в центре Верхних Карасей. Тут же заключили новый договор об обмене купленных двух домов на этот освободившийся дом, который тоже требовал серьёзного ремонта.

Вот описание дома в договоре обмена домов:

«Верх здания деревянный, крытый железом. Низ – каменный.

Каменные стены надворных построек, огороды, полусадик и уборная.

Деревянные постройки, как то: амбар, завозня и несколько штук брёвен (остаток от сарая остаётся за сельсоветом в распоряжении школы).

Здание использовалось (вот!) как школа и для швейной мастерской промкомбината, а в настоящее время не используется из-за ненадобности.

Низ здания разделяют на кладовку и кухню. Кухня в данный момент занята под квартиру, а кладовка под инструменты промкомбината. Последние поселковый совет обязуется освободить к 10 сентября сего года.

Верх здания представлен одной комнатой, так как стены, разделяющие на три комнаты, отсутствуют.

Пол между верхней комнатой и кладовкой одинарный, требуется подвод второго пола. Потолок местами прогнулся, местами прогнил, требуется капитальный ремонт.

Наружные и тепловые рамы требуют ремонта, одной тепловой рамы нет, застеклённых внутренних рам в наличии имеется три штуки.

Кухня имеет русскую печь и очаг.

Верх имеет печь-голландку. Отопительные приборы требуют ремонта. Парадное крыльцо почти развалилось, требуется также капитальный ремонт.

Каменная стена вблизи парадного крыльца на протяжении 6 метров отсутствует. Сельсовет разрешает А. А. Кузьмину взять для восстановления последней камень из остатка стены возле школы. Ворота при дворе отсутствуют».

Как я полагаю, камень из остатка стены у школы – тот самый, что остался от сломанной в 1933 году церкви. Мой отец этот камень не использовал, а продлил деревянную ограду палисадника перед домом дальше за угол до соседского огорода. Мои братья вытащили гвозди внизу из трёх вертикальных досок в ограде с правой стороны нашего дома, «смотревшего» окнами на площадь. Доски оставались подвешенными на верхних гвоздях, их можно было сдвинуть в сторону, в образовавшийся лаз выбраться из огорода и бежать напрямки в школу.

Отец перед нашим переселением из Непряхино отремонтировал здание, укрепил пол, поставил ворота, привёл в порядок надворные постройки. Новые ворота я зрительно запомнила по жёлто-янтарному цвету досок; они ещё не успели потемнеть от времени.

Наш дом был необычным в деревне. До нашего вселения в нём не жили, а учились и работали. Как сказано в договоре, он использовался как школа и как швейная мастерская. И был он двухэтажный! Нижний полуподвальный этаж, каменный, отапливаемый печью и имеющий очаг, одновременно служил фундаментом верхнего этажа. Окна на уровне земли, пробитые в толстой каменной кладке полуподвала, достаточно хорошо пропускали дневной свет с двух сторон, с фасада и правого торца, если стать спиной к дому. Только надо было постоянно отгребать зимой снег от окон. Видимо, в нижнем этаже и располагалась упомянутая в договоре швейная мастерская с кладовкой, и в неё можно было попасть со двора через отдельный вход позади дома. Когда наша семья заселила этот дом, в нижнем помещении время от времени жили какие-то другие люди. Потом там жил наш дядя Фёдор с семьёй. Они приехали в Верхние Караси из Вознесенки, и на первых порах им негде было жить. Спустя какое-то время они приобрели собственный дом и уехали совсем недалеко от нас, и нижнее помещение стало безраздельно нашим.

Итак, это был родительский дом № 1. В этом доме с 1943 года по 1950 год обитала наша семья.

Летом полуподвальное помещение служило нам кухней. А мы, ребятишки, в ненастье любили устраивать там шумные игры, напустив пол-улицы своих друзей.

В холодное время года, чтобы не тратить дрова на отопление, мы в подвале не жили, а бабушка держала там народившийся молодняк от козы Маньки. Козлята как-то умудрялись запрыгнуть на довольно высокую лежанку. Зайдёшь, бывало, с улицы в темноватое помещение, забыв включить электрический свет, а с лежанки смотрит на тебя бесовскими глазами рогатая голова! Больше для собственного успокоения, крикнешь: «Кызь, отседа!», но козлик и не подумает соскочить с печки, ему там хорошо. Бывало, я играла с козлёнком. Он так забавно стучал копытцами, иногда подпрыгивал, как на пружинках, высоко или, принимая игру, шёл на меня бочком, нагнув голову: забодаю, мол!

И ещё одна история запомнилась: трагическая для нашей кошки Капли. Мы её взяли крохотным котёнком, потому и нарекли поначалу именем Капелька, а потом она выросла в нашей семье, оформилась вполне взрослой кошкой и стала Каплей. Зимой ей пришло время в первый раз окотиться. Окотилась почему-то в холодном подвальном этаже и родившихся котят перетаскала в холодный очаг с незакрытой по нашему недосмотру дверцей, и котята там задохнулись в золе. Бабушка наша стала чистить очаг от золы кочергой, а оттуда в ведро посыпались голенькие мёртвые котята! Ох и крыла на все корки наша бабушка неразумную кошку-мать!

Когда мы только поселились в доме, в этом нижнем помещении рядом с печкой в стене можно было заметить непонятный ход, заложенный досками. Жаль, что я по своему малолетству не могла ещё фантазировать, как это бывало позднее. Я бы нафантазировала что-нибудь необыкновенно-сказочное. Например, через этот ход можно было попасть в таинственную страну подземелья, в которой живут маленькие человечки.

Однажды доски убрали и ход открыли – и… ничего необыкновенного не оказалось. Из темноты несло затхлостью, сырой гнилью. Скорее всего, это была кладовка с того времени, когда в доме находилась швейная мастерская. В кладовку можно было попасть и со двора через отдельную дверь, но дверь эта всегда была закрыта на амбарный замок. Теперь помещение очистили, проветрили, пролом в стене нижнего помещения заделали, заштукатурили, и кладовка стала служить погребом, в нём хранили картошку и овощи с нашего огорода.

Двери в полуподвальную комнату и в погреб находились под навесом верхнего этажа; небольшая площадка под навесом выложена досками и огорожена от двора жердями. Здесь, в этой открытой нише можно было оставить грязную уличную обувь, тут же стояли вёдра, и находилась разная хозяйственная утварь, а на горизонтальных жердях можно было проветрить или просушить домашние половики и коврики.

С фасада верхнего этажа на улицу «смотрело» пять окон. Ещё три окна выходили на площадь с правого торца дома и два окна обращены во двор с противоположного торца. Окна, как у всех деревенских домов, имели ставни, но наш дом выглядел наряднее благодаря резным наличникам окон и украшенному резьбой козырьку над парадным крыльцом с правой стороны дома. Правда, при нас это крыльцо выглядело плачевно, ступеньки его прогнили, и поэтому ходить по нему было опасно, да и с этой стороны дома росла какая-то огородная зелень. Мой отец, произведя перепланировку дома, сделал другое крыльцо, где находился двор и дворовые постройки. Со стороны улицы дом обнесён невысокой деревянной оградой.

В договоре об устройстве дома на верхнем этаже записано: «верх здания представлен одной комнатой, так как стены, разделяющие на три комнаты, отсутствуют».

Одна большая комната, вероятно, была «школьной», и в ней обучались школьники младших классов. Мой отец восстановил три комнаты для нашего проживания, возведя разделяющие стены.

И сейчас, из нынешнего времени, я отправляю себя на экскурсию по нашему дому тех давних лет. Уж очень хочется, прежде всего для меня самой, воскресить ту среду обитания, в которой я росла и впитывала окружающий мир, постепенно расширяя его.

Итак, захожу во двор, поднимаюсь по крыльцу на открытую площадку вдоль «глухой» стены дома. С неё через наш двор и часть огорода открывается вид на очень просторную для села площадь, на трансформаторную будку, на соседние дома.

К ограждению площадки примыкает широкая лавка. На ней стоят вёдра с водой, и лежит что-то подручное для хозяйства.

Открываю массивную, утеплённую дверь слева и вхожу в продолговатые тёмные сени, где на крючках висит разная верхняя (то есть бытовая, обычная) одежда, на полу оставлена обувь – всё это, необходимое для выхода во двор и на улицу по всякой надобности. И обязательно лежит «голик» – это веник без листьев, им подметают пол, а зимой отряхивают снег с валенок.

В глубине сеней, прямо по ходу, видна дощатая дверца – это вход в холодный чулан. Туда пока не пойду.

И ещё одна дверь слева ведёт непосредственно на кухню верхнего этажа. С кухни и начинается наше тогдашнее жильё. Сюда своим фасадом выходит большая русская печь, боками она обогревает все три комнаты верхнего этажа, второе её назначение – приготовление еды для нашей семьи, и командует этим делом бабушка, ловко орудуя кочергой, ухватом, разного рода горшками и сковородками. И у бабушки всегда заготовлены сухие лучинки для растопки, и спички лежат в неглубокой выемке печи, и охапка поленьев принесена со двора заранее – всё должно быть под рукой. В том числе и посуда. На стене слева висит «посудник» с полочками для тарелок, мисок, кружек, стаканов, а под ним стоит небольшой шкафчик для кастрюль, чугунков и разного рода кухонной утвари. Тут же, левее печки, висит рукомойник и на гвоздике рядом с ним полотенце.

В деревенском быту использовались рукомойники, главным образом, двух типов. Первый и простейший представлял собой подвесной медный чайничек с носиком. Он неудобен тем, что свободна была только одна рука, второй рукой надо было наклонять чайничек, чтобы вода из него выливалась. У нас на кухне висел умывальник с ёмкостью для воды литра на три и металлическим гвоздиком-штырьком, плотно подогнанным к отверстию внизу ёмкости. Чтобы умыться, надо поддавать ладошкой этот «гвоздик» снизу вверх, и вода вытекает. Опустил «гвоздик», и он садится на отверстие для стока воды. Грязная вода попадает в металлическую раковину, а под ней стоит «поганое» ведро, и надо следить, чтобы оно не переполнялось, и вовремя освобождать его от грязной воды.