Раскаты Грома

Искандер Лин

Раскаты Грома

Пролог

Ад полон добрыми намерениями и желаниями.

Джордж Герберт. Jacula prudentium

«Гха‑Гхрааа‑хм», – кашель, вызванный сильным волнением, постепенно исчезал. Вода била светло‑серой струей из крана по ладоням мужчины, превращаясь в тысячи мелких брызг. Его голова была припорошена седыми волосами, лоб расчерчен углубившимися с годами морщинами, плечи опущены из‑за болей в спине, а колени ни на минуту не переставали напоминать о былом безрассудстве. Но вот голубые глаза, пронесшие через десятилетия искру живого, увлеченного ума, горели, как в молодости. Сейчас доктор технических наук, Артур Фёдорович Радеев, член Академии биоинженерии, не мог оторвать взгляд от ручейков воды, что пересекали, обегали множество царапин на его ладонях, метки от ожогов на фалангах, родимое пятно на мизинце. Мысли распаляли Артура: кашель – это лишь небольшой отголосок того, что в этот момент бушевало внутри. Он уже двадцать минут находился в мужской туалетной комнате на втором этаже Дворца науки. Впервые за долгие годы Артур был приглашен сюда в качестве номинанта на премию за вклад в биологию. Выплачиваемая при жизни премия, лавры благодетеля и посмертное признание – желанные награды в мечтах многих его коллег. Вот только он сейчас думал не о галстуке или давящих ботинках, и не о трибуне. Картины прошлого отражались в его сосредоточенном взгляде. События минувших лет переплелись с настоящим, и он не мог побороть в себе, казалось бы, забытую горечь. Он пытался отрешиться, рассматривая узоры – мелкие шрамы на своих руках, но они лишь затягивали его глубже в воспоминания. Это были узоры из истории его жизни: «Вот этот – от падения с велосипеда в 7 лет, – беззвучно шептал он про себя, – этот – от ссадины о сучья, при прыжке с дерева в реку. Этот – от той драки». Но наконец все они сплелись в его первый шрам на сердце.

***

Артур был пятым ребенком в семье. Розовощекий мальчуган босиком – лето выдалось тёплым – вбежал по деревянным ступеням крыльца в дом. Он старался впопыхах наступать лишь на тёмные полосы половика, чтобы своими пыльными ступнями не оставить видимой грязи на веранде. Уже почти проскочив на кухню за пирожком, он чуть не налетел на незнакомого дядю в белом халате. Мальчишка резко затормозил и, потеряв равновесие, припечатался плечом к стене.

– Тише-тише, не убейся только, – незнакомец с красным крестом на белой шапке помог подняться ребёнку. – Не ушибся? Больно?

Артурка с перепугу смог выдавить только: «Неа». Мужчина, услышав ответ, захлопнул свой кожаный портфель с блестящими инструментами да пузырчатыми бумажками и молча удалился, хлопнув входной дверью. Мальчуган прошёл чуть дальше, в комнату, огляделся и даже поначалу подумал, что ошибся калиткой, домом. Всё казалось и прежним, знакомым, и одновременно каким‑то другим, чуждым. Артур удивился, что папа дома, а не на работе в поле, что он почему‑то не обратил внимания на шальной бег сына, как это обычно бывало. Отец сейчас сидел на табурете будто замерший, с глазами темнее ночи. Кошка Муся, как не своя, забилась под кровать, на которой рыдала мама Артура, склонившись к дочери. Мальчик впервые в жизни видел маму такую – стонущую от горя, льющую слёзы. Артуру стало страшно. Его старшая сестра Надя лежала, прикрытая одеялом, бледная, как снег, с подёргивающимися от боли губами. Мать не переставала шептать сквозь плач одни и те же слова, будто заклятье: «Ну, за что? За что? За что?». И даже его вторую сестру Риту тоже будто бы подменили: вместо привычного, милого смеха сейчас от неё доносились лишь тихие всхлипывания. Она молча мешала суп поварёшкой, стоя у плиты на кухне, еле‑еле успевая стирать запястьем солёные капли, стекавшие по щекам. В тот момент Артурка даже не подумал, почему рядом не было братьев: Никитки и Миши. Почему он не встретил их в деревне, безмятежно гуляя со своей детской сворой малышей? Слишком много странного было сейчас в родном доме. Слишком много поменялось с тех пор в этом доме.

Похороны Нади унесли в глубокую яму, под мрачный гранитный камень, беззаботное детство мальчишки. Он уже был достаточно взрослым, чтобы понять, что больше никогда не сможет услышать нежного певчего голоса сестры. Она никогда больше не поможет отчистить штаны после очередных ребячьих игр на улице. Никогда больше не заварит вкусного чая с малиной, никогда больше не придёт рассказывать сказки на ночь. Ее просто больше нет.

Затем ушёл Никитка. Хоть брат и лежал в городской больнице, на обследовании и лечении, но всё равно болезнь взяла своё. Не под силу было дядям в халатах его домой живым вернуть. Мама говорила постоянно, что тетя Нина также слегла в молодости, что это её проклятие. И что дядю Пашу также смерть забрала – он остался только на фотографиях, подростком лет десяти. Отец как-то рассказал Артурке, что живёт эта страшная болезнь в них самих, в каждом. В ком она проснётся – неизвестно.

Через пару лет и с Мишей произошла беда. Сначала брат просто не обращал внимания на странные боли в животе, затем всё чаще отсиживался, отлёживался, исхудал. Его увезла в город белая машина с красным крестом, а несколькими днями позже в деревню вернула уже чёрная, без крестов. Понимал ли Мишка, когда Наде за лекарством в город ездил, что его судьба где‑то рядом вьётся?

После смерти Миши Артурка ожидал плохого. Считал, что у него тоже что‑то заболит, и он умрёт. А потом, через некоторое время просто свыкся с тем, что их семейную болезнь, как и его голубые глаза или курносый нос, не вычеркнешь, не изменишь. Порода – судьба.

***

Артур перевёл взгляд с ладоней на зеркало, висящее над умывальником: «Вот же! Какие красные глаза, а?! Сейчас на люди выходить. Ну‑ка!».

Он набрал в пригоршню холодной воды и умыл лицо. «Брррр!», – мурашки пробежали по спине. Почти как тогда, в детстве, когда по телевизору показали аварию на каком‑то предприятии: чёрно‑белые кадры из новостной передачи с лицами страдающих, умирающих от неизвестного недуга людей. Позднее таких называли облучёнными. А ещё мурашки были похожи и на те, что пробегали о нему на уроках в школе, когда мальчишка узнал, что у человечества есть способы подчинить себе маленькие‑маленькие частички, из которых состоит всё. Что в нас самих есть некий код, в каждой клетке нашего тела. Этот код переносит от поколения к поколению и цвет глаз, и крепость тела, и его болезни, и ещё много чего. Артур вспомнил, что точно так же у него бежали мурашки по спине, когда маме позвонили её друзья из города сообщить, что Радеев висит в списках поступивших абитуриентов. И подобные мурашки чувствовал Артур во время самой учёбы в престижном вузе, представляя себя защитником людей от страшных бед. Бед, что можно обойти лишь знанием. При помощи знания он преодолевал снобизм некоторых профессоров и доцентов, принимавших у него экзамены. Именно знанием он был вооружён, когда диссертационный совет не смог аргументированно выразиться против его доклада. Немудрено: его идеи шли вразрез с привычными, общепринятыми рамками и понятиями. После защиты диссертации наступили годы отчуждения, неприятия, непонимания в научном сообществе. Это были годы долгого боя с неизвестностью, с насмешками коллег, с нерешаемой, казалось бы, задачей. Но именно в тот переломный момент он нашёл единомышленника и друга. Они с Яном Топольским объединили достижения своих наук. Наконец Артур воплотил мечту, с которой жил всё это время. Тогда, 10 лет назад, он, наконец, с облегчением выдохнул в лица завистников: «Я смог».

Смотря в усыпанное каплями зеркало, ощущая последние вздрагивания исчезающего беспокойства, Артур Фёдорович прошептал своему отражению: «Я смог».

От воспоминаний отвлёк стук в дверь мужской уборной. Удары были совсем не резкими, скорее извиняющимися.

– Дорогой! С тобой всё хорошо? – послышался голос Ольги, жены Артура. Эта женщина стала для него верной подругой и тёплой любовью ещё в годы их студенчества. Она не побоялась пойти за осмеянным многими людьми мужчиной, который так фанатично стремился вглубь науки. За эту верность он был ей пожизненно благодарен.

– Все нормально… гхэм! Сейчас иду! – сказал учёный, закрывая кран умывальника. Подойдя к сушилке, он добавил уже намного тише себе под нос: «Невпопад простыл. Хотя разве когда‑то было иначе?»

Артур старался больше не думать о причинах, заставивших его пару десятков минут слушать шум отдалённых, забытых фраз в журчании льющейся из крана воды. Под звуки не выключившейся вовремя сушилки, Артур подошёл к выходу из туалета, повернул ручку, открыл дверь и переступил через порог.

***

Радеев поднялся по обитым тёмно‑красным ковром ступеням на сцену. В центре неё стояла трибуна, за которой учёного ждал человек с микрофоном в левой руке. Широчайшая, неестественная, отрепетированная улыбка повисла на лице ведущего. У этого молодого мужчины были светлые волосы, убранные набок. Казалось, что его мимика и причёска излишне яркие для строгого мира науки, даже для такого важного события как вручение премии. Светотехник плавно перемещал пятно от прожектора, удерживая Радеева в центре круга, выделяя номинанта. Артур уже был однажды на подобной церемонии награждения в качестве гостя. Ещё с прошлого раза он подметил утрированную торжественность мероприятия, походившую на откровенную фальшь. Тогда Артур не стал углубляться в эту мысль. Он молча принял правила такой странной, но важной для него социальной игры: поставленный голос ведущего объявлял научное звание и фамилию премируемого, после чего все гости, сидевшие в зале за небольшими круглыми столиками группами по пять‑шесть человек, создавали волну аплодисментов. Хлопки ладоней, лязганье пуговиц на манжетах, вереница еле заметных ударов столовых приборов о белую скатерть и затихающий шёпот дам сливались в шквал, что выталкивал очередного новатора от науки наверх, для торжественной речи. Речи, в которой отягчённый глубокими знаниями человек кланялся у трибуны, благодарил всех за всё. Это был своеобразный ритуал, который повторялся из года в год в стенах большого помещения с синими знамёнами академий, свисавшими с потолка вдоль стен и красной ковровой дорожкой, раскатанной по центру.

– Гхэм! – Артур почувствовал, как волнение начинает проявлять себя с новой силой. Его зрачки постепенно привыкли к яркому свету, и он даже смог различить лица присутствующих. Теперь на сцене стоял он. Время пришло.

– Сказать, что я сейчас чувствую радость – не сказать ничего! – Радеев немного улыбнулся, а по залу прокатилась волна одобрительного смешка. – Это приятная награда за победу, к которой я шёл всю свою жизнь! Я понимал, что останавливаться нельзя, что нужно обязательно достичь цели, двигаться к ней без отдыха и жалости к себе! Идти к лучшему будущему, которое откроется для людей! – его внимание перетекало с вечерних платьев женщин на галстуки мужчин, цветы на столах, блики света на бокалах, пока не запнулось. Препятствием стала персона, что продолжала радовать себя угощениями банкетного меню. Невозмутимый гость не проявлял ни толики интереса ни к докладчику, ни к докладу.

–И, – Артур не дал волю смятению, возникшему от увиденного, – и конечно, это событие не могло… – но тон его голоса с каждым словом становился всё более шатким. Он снова посмотрел на лица. А ведь теперь, с трибуны они выглядели по-другому. Не такие взгляды учёный себе представлял. Радеев не понимал, как на этих лицах одновременно сосуществуют милые улыбки и уставшие, завистливые, пустые глаза.

– Гхэм!

«Почему так смотрят? Я неправ? Разве я сделал что‑то не так?» – лихорадочно пытался понять Артур.

Он дважды сбился, но окружающие никак не отреагировали.

– Я без вас бы не сделал! – по инерции учёный ещё произносил слова заготовленной речи, но чувство триумфа утихло.

Осознание не заставило себя долго ждать, он быстро нашёл самое корректное объяснение несоответствию: «Да им просто ни до чего нет дела! Они просто привыкли, что кто‑то совершает невозможное. Затем выходит на сцену, произносит благодарность, а окончив её, теряется в их памяти раньше, чем доходит до нижней ступеньки. После таких, как я, останутся лишь статьи и книги, что вылетят небольшой партией из печатных машин и попадут на полки университетских библиотек, где будут прозябать под слоем пыли. В лучшем случае труды будут отрыты и открыты молодыми искателями. Эти-то ребятки с энтузиазмом потратят силы и годы на точно такой же подъём к трибуне. А все сидящие передо мной из раза в раз будут смотреть на них, как на шутов!»

– Без вас бы… – голос сорвался из‑за вновь пересохшего горла и неприятного вывода, к которому пришёл говоривший.

В центре элитарной толпы сидел кто‑то, внимательно слушавший докладчика, но для Радеева это уже ничего не значило.

– Без вас… – слова не хотели собираться во внятное предложение.

Артур сжал кулак, закрыл глаза на секунду, и наконец, подчинив себе дрожащие связки, громко выпалил:

– И без вас было бы!

Последняя фраза вобрала в себя всю яркость отвердевшего от гнева мужского голоса, грохнула и породила тишину. Через несколько мгновений послышались отработанные хлопки очнувшегося гурмана, что провёл всё выступление в собственной тарелке, расправляясь с салатом. Он, понимая, что делает что-то невпопад, стал хлопать всё тише и тише, и тише, пока не перестал. Лица в зале изменились: натянутые, ложные гримасы восторга уступили искреннему недоумению. Артур прошёл мимо потерявшегося, побледневшего ведущего, и, спустившись по ступеням, направился к выходу. Звук его шагов, казалось, не только развеивает многолетнюю пелену самообмана, но и разрушает привычный порядок вещей у всех присутствующих.

– Да как он смеет? – шикнули где‑то на другом конце зала.

– Больной что ли? – чуть громче сказал кто‑то в центре.

Отрёкшийся гений больше не видел святости в свисающих до пола разноцветных полотнах.

***

Дверь зала снова хлопнула спустя несколько секунд после спешного выхода Артура и Ольги Радеевых:

– Артур Фёдорович! – по коридору в их сторону шёл молодой подтянутый мужчина лет сорока в костюме‑двойке темно‑синего цвета и красной рубашке. Он аплодировал почти в такт своим шагам. Артур не мог вспомнить, где он видел это лицо: в целом неприметные черты, но внимательный, выжидающий взгляд.

Незнакомец, улыбаясь, продолжил:

– Примите мои поздравления, профессор! Вы и впрямь подарили новое будущее всему человечеству!

– Простите, но я… – Артур был готов поклясться, что не знает имя этого человека. Подойдя ближе, мужчина протянул учёному руку и представился:

– Дмитрий – ценитель талантов, – в глазах собеседника играла какая‑то бесовская искорка. – Артур Фёдорович, вы же понимаете, что находитесь только в начале пути? И перед вами ещё стоят сложные задачи?

– Гха… – Артур взволнованно улыбнулся, подавляя в себе вновь возникшие от волнения спазмы, провоцирующие кашель. – А о каких задачах вы говорите, Дмитрий? Я, конечно, планирую развить ещё одну…

– Лично внедрить своё изобретение, – перебил его мужчина, отчеканив каждое слово. – Артур Фёдорович, буду откровенен: для промышленного производства устройств, работающих по этому принципу, пройдёт какое‑то время. Время – это зачастую приговор для людей с тяжелыми заболеваниями, вы это прекрасно понимаете. Я не хочу сказать о вас ничего плохого, но посильно ли будет вам работать с инвесторами, производственниками и чиновниками в одиночку? Искать их? Ловить на обмане? А это неминуемо произойдёт, если вы пойдёте в этот бой один, – голос Дмитрия был сосредоточенным, но вполне мирным. – Вы ведь хотите помочь людям, и я готов поспорить, что свои изыскания в науке вы начали из благих, благородных побуждений. Я же лишь только знаю, как вам помочь.

– Что вы хотите мне предложить? – спросил профессор тихим голосом.

– Сотрудничество. С одной государственной организацией. Дело ваше, я не настаиваю. Но только подумайте о том, что вам будут предоставлены целые лабораторные комплексы! Штат сотрудников численностью с провинциальный городок! Мы дадим вам такие мощности, которые не под силу ни одной корпорации! От вас потребуется лишь хранить в тайне информацию, которой вы будете обладать. – Дмитрий выдержал паузу, пристально смотря в глаза Артуру. – Не только вы увидите лучшие блага нашей Родины, но и ваша семья. Современные медицинские технологии – бесплатно, образование для ваших усыновлённых детей – бесплатно, а в будущем их будут ждать вакансии в перспективных конторах, получающие госзаказы – всё это станет для всех вас реальностью.

Артур по-детски смущённо перевёл взгляд на стену, затем на пол, пытаясь сохранять спокойствие. Ему казалось, что удача, наконец, повернулась к нему лицом. Вера в лучший исход дела не умерла в зале, а осталась с ним.

– Вам нужно время? – вновь спросил Дмитрий.

Учёный поднял глаза, посмотрел на жену. В его взгляде читалось: «Дорогая, вот это кажется Оно!»

«Я с тобой, милый!», – молча, кивком ответила жена, покраснев от волнения, в этот важнейший в жизни их семьи момент.

– Да. Я согласен работать на вас, – сказал Артур, расплывшись в улыбке.

– Отлично! – одобрительно вновь протянул руку Дмитрий. – Мы изменим этот мир!

Глава первая. 903-й

Спустя 15 лет.

Летний вечер перетекал в ночь. Сумерки уже скрыли стоящие в стороне от дороги деревья. Последние красные лучи закатного солнца исчезали в облаках, парящих над горизонтом. Звуки мерного, неторопливого шага сопровождались шарканьем подошв армейских ботинок об асфальт. Дорога проходила сквозь небольшие ельники и укрытые россыпью диких цветов поляны. Она связывала собой здания и постройки, отдаленные друг от друга, вписанные в рельеф местности, скрытые от фотофиксаций с воздуха. По этому, седьмому маршруту «Объекта 80» двигался патруль: сержант Вавилов и ефрейтор Коваль. Коренастый, крепкого телосложения сержант шёл почти посередине дороги. Его автомат висел на груди, став удобным держателем для массивных рук. Согласно инструкциям, рукава кителя следовало закатывать по локоть в начале дня и расправлять на всю длину после захода солнца. Такая форма одежды была утверждена в гарнизоне для летнего периода года, чтобы облегчить несение службы в жаркие часы, но все равно армейская ткань промокала от пота. Казалось, что из‑за влаги чёрные и серые кляксы патрульного камуфляжа стали ещё темнее. Бронежилет привычно натирал массивное туловище сержанта, лямки легли в малозаметные борозды на плечах, скрытые одеждой: полк охраны «Объекта 80» долго и часто пребывал в состоянии боевой готовности, при полной экипировке. У правой ключицы, на клипсе, держалась потрескивающая, хрипящая рация. Её тонкую черную антенну периодически касался стебель осоки, кончик которого лениво жевал курносый светловолосый Вавилов.

Худой, сутуловатый ефрейтор шёл левее, по обочине дорожного полотна. Уставший, с винтовкой на плече и тяжёлым «броником» на теле он, скорее, волочил ноги, чем переставлял их. Каждый второй‑третий шаг получался с шорканьем из‑за «разболтанной» походки парня. Его длинный тонкий нос всю дорогу был желанным местом для комаров. Изредка Коваль сгонял их своими вытянутыми костлявыми пальцами.

– Слышь? – спросил сержант, смотря на окрашенные закатным солнцем облака.

– М? – то ли простонал, то ли промычал Коваль.

– Или мышь? – в голосе Вавилова слышалась скрытая издёвка.

– Что? – ефрейтор, наконец, очнулся от монотонной ходьбы.

– Чё скис, мля, Ковыль? – приказным тоном, в шутку гаркнул коренастый спутник. – О «барабашках» волнуешься?

Коваль, не меняя шаг, перевёл задумчивый взгляд с сержанта на массивы складов вдали. Тяжело выдохнув, он ответил:

– Да. Немного.

***

Пару часов назад у одной из рот полка охраны был ужин. Столовая встретила дежурные патрули 3‑й смены привычным тошнотворным запахом варева. Раздача – полоса из длинного металлического столика шириной в поднос – была границей между ищущим и искомым, желающим и желаемым, ватагой голодных, потных вояк и кастрюлей котлет. В этом небольшом зале каждый боец в порядке очереди получал белые тарелки с едой и, продвигая поднос по зеркальному покрытию из нержавеющей стали, забирал кружку с чаем в конце раздачи. Затем военнослужащего ждала скамья из листа ДСП, прихваченного несколькими винтами к железному каркасу. За таким небольшим столом на восемь человек, среди братьев по оружию и товарищей по обжорству, Коваль мог ощутить истинное счастье. Для него подобное стало привычным: шесть месяцев в строевой части отбили напрочь привычку выбирать еду, одежду, социум, а ещё два месяца в статусе контрактника здесь – в «восьмидесятке», окончательно сделали единственной дорогой в рай потёртый розовый кафель пола в столовке. Каждая ложка супа, кружка чая, крик: «Рота подъём!», очередной заполненный патронами магазин винтовки, оставляли всё новые и новые камуфляжные кляксы на его душе, на его образе мыслей. Казалось, что другой жизни никогда и не было.

Поставив винтовку к стене рядом со скамейкой, ефрейтор Ковыль – такое прозвище закрепилось за ним в роте охраны – сел за стол к уже вовсю жующим товарищам. Людей сейчас в столовке было немного, но всё равно в воздухе висела какофония. В единый гул слились случайные удары вилками о тарелки, ругань поваров, шум посудомоечного отделения кухни. Кашеварами заступили солдаты из другой роты, они суетились у больших электроплит и духовок, готовясь к приходу полка на приём пищи.

Третья смена патрулей ужинала раньше всех. Но кроме неё у центрального прохода, за длинным, человек на двенадцать, столом, со стульями вместо лавок, сидели люди: капитан Саблин, командир 2‑й роты 9‑го полка охраны в/ч 00082, и незнакомый офицер Федерального Бюро Безопасности. Незнакомец был в стандартной для своего ведомства чёрной полевой форме. На его погонах вместо привычных армейских звёзд виднелись два значка в виде миниатюрных золотых мечей. В специальных званиях ФББ никто из военных не разбирался, да и ни к чему им это было. На объекте войска и бюро жили двумя параллельными мирами: каждая сторона имела своих покровителей, свою «территорию обитания» и свои задачи. Многие догадывались, а некоторые утверждали, что и сами слышали об одной из задач ФББ на «восьмидесятке»: выявление шпионов в рядах военных. Об этом старались не думать, но сам факт того, что нарушители армейской дисциплины убывали на гауптвахту под конвоем из сотрудников ФББ, а не военной полиции, побуждал солдат обсуждать неформальные, расширенные полномочия контрразведчиков на «Объекте 80».

Прихлюпывая чаем, негромко, но достаточно внятно для семерых однополчан, рядовой с прозвищем Рыжий подметил:

– А у «барабашек»-то ротация.

Сосед этого рыжеволосого парня одобрительно мотнул смуглой головой и, продолжая ловить остатки тушеной капусты по тарелке вилкой, добавил:

– Недавно здесь. Форма – целочка!

Остальные бойцы третьей смены аккуратно, в шесть пар глаз, осмотрели сотрудника ФББ, сидевшего за офицерским столом. В этот момент Коваль почувствовал неприязнь, исходящую от лица «барабашки». Внешность контрразведчика казалась ефрейтору безжизненной, озлобленной: острый нос, почти незаметные, сливающиеся с впалыми щеками губы, растягивающиеся в подобии улыбки, и глубоко посаженные чёрные глаза, похожие на два чёрных уголька.

Лопоухий младший сержант, сидевший напротив смуглого пулемётчика, прошептал:

– А когда им вспотеть‑то? Морду кирпичом с утра сделали и бродят по корпусам, шпиёнов в штукатурке высматривают. Там и не запылится форма!

Улыбки промелькнули по лицам жующей оравы.

– Да не, у них посерьёзнее работка, – после смешка вставил Рыжий.

– С какого перепугу? – недоверчиво произнёс лопоухий вояка.

– Да вот, курил я сегодня с одним капэпэшником. Ну, тот с полка, что у центрального въезда стоят. Дак вот…

Вавилов, насупив брови, остановил:

– А ты чё у капэпэшников делал? Они в километре от нашего маршрута находятся.

– Дак это они к нам подошли! Я на маршруте с Гогой был, он подтвердит, – продолжил Рыжий и для подтверждения своего алиби кивнул на смуглого бойца. – У складов мы шли. А капэпэшники за какими-то запчастями для своих машин приехали. Ну, так и пересеклись. Но не суть! Короче, один из них – Витёк, нормальный пацан, рассказал, что с неделю назад два «холодильника» на объект въезжали. Ну эти, машины с восьмью колёсами…

Рыжий сделал паузу, покосился на Коваля и Юру Снежка – ещё одного ефрейтора в их смене. Последний выделялся среди всех белой, как снег, кожей.

– Да видел уже их, можешь не объяснять! – с раздражением ответил Коваль.

– Дак вот, – продолжил рассказчик, – залез он в кузов на осмотр, а там – металлические камеры такие, как в магазинах, только без стёкол. Сплошной металл и подписи краской нашлёпаны на дверцах: «Рыба», «Мясо» и прочее. Ну и идёт, говорит он, значит, между ними – на холодильных камерах замки кодовые, на каждой, и температура там отображается на экранчике, рядом с кнопками. Он чисто для формальности вообще залез туда: день как день был. Прошёл весь тёмный кузов. Потом обратно идёт, фонарём в проход светит, и тут вдруг замигало что‑то рядом. Он смотрит – на одном из металлических шкафов этих экранчик, не как остальные синим светит и градусы показывает, а красным мигает и надпись: «Разморозка». Витёк из кузова кричит: «У вас тут оборудование неисправно!». Ноль, не услышали. Он снова крикнул: «Эй, водила! У тебя оборудование накрылось!». Снова тишина. У кабины, может, стояли все или водитель на КПП документы подписывал, он не знает, но никто не прибежал к нему. И тут, короче, Витя услышал стоны!