Злое Лето

– Мои конфетки, – мурлыкала им Хозяйка. Она взяла одного, вдруг откусила круглое брюшко и сладко зажмурилась: – М-м-м! Эликсир бессмертия. Будешь умницей – угощу.

Шевелящиеся остатки паука она щелчком отбросила в траву, усмехнулась:

– Там в подземельях они давным-давно живут на большой грибнице, выцеживают из нее этот эликсир, сосут, сколько вместится, он там у них внутри бродит, набирает силу. Но эти живые конфетки, чтоб помогало, надо еще подкармливать. Вон видишь желтые метелки у стены? Это амброзия. Иди собирай пыльцу, уже пора, чем больше, тем лучше…

И до вечера Яд рвал амброзию, выколачивал метелки растений на плоский камень и скатывал липкий порошок пыльцы в мелкие, как крупа, шарики, ссыпал в аптечные пузырьки.

– Там целый паучий лабиринт под крепостью, – млея у вечернего костерка, сказала Хозяйка. – Даже под морем тянется во все стороны, далеко, туда, где живут самые старшие, самые умные слепые пауки. Они бессмертные, они… Там оно, бессмертие-то, сладкое, и таится. Кто откусит – станет, как я – быть всегда. Там тепло, стенки от паутины шелковые… Но мы туда не пойдем, нам пора ехать за удобрением для грибницы.

– За каким?

– А ты разве не понял?

С утра Хозяйка в честь отъезда дала красный особый леденец, а потом, указывала на груды леденцов в коробах:

– Давай-ка, живее таскай все это в карету. Как раз к осенним ярмаркам!

Яд вытащил первый короб на солнце, и леденцы засверкали как самоцветы. От них тонко и чудесно пахло, и он, зачарованный, не сразу посмотрел на карету. А посмотрел – и чуть не уронил короб: карета стояла вся бело-розовая, в золотых завитушках, чистая, будто глазурованная, кисленько пахнущая новизной – и ни одного паучка не видно. Праздничный торт, а не карета! И Хозяйка возьмет Яда с собой вот в этом – кататься?!

Взяла.

– Ты же мой самый сладкий яд! С тобой веселее!

Он еле втиснулся между коробами и корзинами. В карете пахло сахаром, медом и чудесами. Когда она уже катила по дамбе к берегу, а туман скрыл крепость, Хозяйка начала учить, показывая особые крупные леденцы в отдельной корзине:

– Ну, Яд, вот запоминай: от черного леденца – отдашь мне все, даже жизнь. От красного – полюбишь меня больше всех на свете. Лиловый – будешь верить во все, что я скажу.

Яд судорожно вспоминал, сколько и каких леденцов она ему скормила. Бесполезно. Слишком много разных. Да ведь вообще никакой другой еды и не было! Красный… Вроде только что был красный… Но разве он Хозяйку любит? Боится, да. Но любить ее, сахарную эту отраву с паучьими глазками?

– …зеленый – позабудешь всех родных да и имя свое позабудешь…

Вот он почему даже имени своего настоящего не помнит! Точно, когда ехали сюда, чаще всего он получал именно зеленые леденцы!

– А наоборот чтобы – можно? Чтоб вспомнить?

– Нечего тебе человечьи глупости вспоминать.

– Но я…

– На-ка вот желтенький, от лишних вопросов… Бери!! Самый тебе нужный. Меньше знаешь – крепче спишь.

Леденец показался горьким. От ужаса Яд улыбнулся. Хозяйка умилилась:

– Ах ты, мой помощник. Какая ж я умница, что подобрала тебя, не дала зря сдохнуть там в ущелье-то… Да и сама сразу не съела. Уж очень ты был… Лакомый. Ретивый, гордый. Вечно правый такой царенок. А с коня-то сиганул да об камни расшибся как последний дурак. Ну, жить хотел.

– …С коня?

– Да конь каретки моей самобеглой испугался – ты ж как вывернул, ошалелый, вскачь, и меня-то напугал… Конь с обрыва и нет, визжал летел, а ты извернулся, прыгнул назад – и об камни грянулся башкой да ребрами. Уж и сам в пропасть сползал, как я подошла. Думала, доем за смертушкой – а ты живой еще, скулишь… Кровь горячая, соленая! Ну, я тебя вытащила да там прям в кустах и ополовинила. Зато зажило все, и башка заросла, и ребра. Служи мне теперь за это. Жалко, конечно, что дитем стал, а не лакомым парнем… Еще посмотрим… Ну, что уставился? Думал, тебе всё виднее? Самым умным себя считал? Ну-ну. Самая сласть-то – такого заполучить.

В первый городишко, как краб приткнувшийся к морю у маленькой серой бухты, пропахший сетями и рыбой, они успели как раз к ярмарке, и едва въехали на площадь, как к карете изо всех щелей паучками хлынула детвора:

– Самобеглая карета! Волшебные леденцы!!

Они совали липкие монетки, а взамен Хозяйка раздавала им леденцы медовые, рябиновые, яблочные. Но некоторым детям, как она шепнула, отборным, – жадным и сильным, ноющим и орущим, отпихивающим остальных – улыбаясь и сладко шепча, она протягивала леденцы красные и лиловые.

Корзинку простых леденцов расхватали вмиг. Яд хотел достать следующую, но Хозяйка одернула:

– Нет, у нас еще три городишка вон в предгорьях! Прячь обратно!

Под вой разочарованной ребятни она закрыла на крючок дверцу кареты, и та мягко покатила к городской заставе. Хозяйка небрежно ссыпала монетки в шкатулку и сказала:

– Это – на сахар. Он любую отраву в себя принимает… Сладкий мой, ты приметил, кому особые леденцы даю? Наглые, полнокровные, злобные, жадные – отравить, и будет одна сласть! Живая природа! Поспеют вот, так и заберем на обратном пути, – она достала из красной жестянки слабо шевелящегося паучка с раздутым брюшком, скормила ему катышек амброзии, сунула в рот, раскусила, почмокала. Выплюнула пустого паука в угол. – Удобрение, одно слово.

– И я такой был?

– …Нет, – подумав, сказала Хозяйка. – Ты был… Прям не знаю. Не жадный, не наглый… Не жалкий. Из умников. Я таких… Не пробовала еще. На тебя вон и леденцы-то как-то не так действуют… Но ты… Пахнешь – прям голова кругом. Будто…Ты мне… Нужен, да, – и взбесилась: – Но ты – мясо! Ты – человек! Люди – подлые хищники! Вон, дети-то. Малы, притворяться не умеют, по ним все видно, – усмехнулась Хозяйка. – Ты был еще вдобавок самоуверенный, правильный такой, нахальный, мол, в этом мире все мое… Да еще красииииивый, прям тошно смотреть, а гордость – хоть отжимай, ручьем текла… Человечий яд – он, знаешь, поопаснее моего.

– Потому ты меня и оставила? Для яда?

– Ты уже моя лучшая отрава, сладкий мой. Сколько я тебе лучших конфеток-то скормила особых, а? Ну-ка, возьми леденец…

– Я и так ничего не помню.

– А что тебе помнить? Что такое хорошо и что такое плохо? Зачем? Так живи. И то скажи: «спасибо». Поживешь пока.

– Как долго?

– Сколько я захочу. Не ной. Ты ж не дурак. Заметил, кстати, что мою карету видят только детишки? Взрослые – в них натуры больше, жизнь им глаза застит, обмануть легко – замечают только привычное, их сладости – не в сахарке… Понял?

– Понял, – Яд кстати увидел в окошко, как матрос мнет пьяной девахе юбку. – Дело в приманке. Взрослые на свое падки, на что им леденцы. А у нас карета как тортик, самое то для детишек. И яд в леденцах – сладкий.

Прибрежная равнина быстро уступала место холмам. Карета ползла все выше по каменистой дороге. По сторонам из-за сосен выступали скальные осыпи, ущелья, провалы, будто великаны расковыряли зеленые холмы, чтоб посмотреть, что внутри. Холмы становились все выше и каменистее, сосны – корявее и ниже, обломки скал – все больше, а серое море внизу сперва расстелилось во всю ширь горизонта, а потом словно растаяло в небе, исчезло. Хозяйка растянулась на сиденье напротив и спала. Затяжные скучные подъемы сменялись внезапными спусками, и Яд вскакивал, чтоб придержать сползающие с сиденья короба. Потом снова втискивался между ними и смотрел в окошечко. Видеть холмы, скалы и высившиеся впереди горы было почему-то больно. Если б не леденцы, он бы вспомнил что-то… Еще бы чуть-чуть, и он… Горы – это важно до слез, почему? Хоть плачь. Но кто-то внутри головы хмуро усмехнулся: «Князья не плачут». И он укрепился и стал ждать нового наплыва памяти. Наверно, в простые леденцы Хозяйка тоже подмешивает какую-то отшибающую ум дрянь. Как отказаться от леденцов вообще? Ведь другой еды нет, и они такие вкусные, вон, посверкивают в коробах, рука сама тянется… Он сдержался.

На следующий день они приехали в другой тесный и шумный из-за ярмарки городок и у самой ратуши остановились продавать леденцы. Толстая конопатая девчонка, отпихивая малышей, набрала полные руки рябиновых леденцов и злобно сказала Хозяйке:

– Ты ж в тот раз обещала меня в помощницы взять! А взяла какого-то дохляка!

«Дохляк»? Яд посмотрел на свои тонкие белые запястья, болтавшиеся в рукавах. Ну да, наверное. Кажется, руки раньше были крепкие, загорелые, в шрамах… Шрамы вот, почти невидимые ниточки… Значит, правда он был другим раньше? Ну да, Хозяйка просто отожрала из него половину, сделала младше. Повезло, что та толстуха подвернулась и пошла ей на корм, превратившись из почти взрослой девки в младенца. Иначе б от него и этих тонких как палочки ручек-ножек не осталось. Она его не доела. Оставила про запас.

– Возьми меня! – ныла конопатая девчонка.

На земле скулил малыш, которого она оттолкнула так, что тот расквасил нос об обод колеса. Хозяйка бесплатно сунула ему леденец со словами «А кто у нас будущий солдат! А кому сдохнуть на поле брани! А ну не вой!» и посмотрела на Яда:

– Угостить нашу покупательницу особым леденцом, как думаешь?

Хозяйка хотела, чтоб Яд обиделся на «дохляка» и сам дал конопатой леденец с отравой, и теперь ждала, решится он или нет. В темном углу поблескивали в особой корзине крупные, красивые леденцы. И Яд наконец понял: красные и лиловые леденцы – прикормка, чтоб прибежали за следующим, как только почуют розовую карету, когда Хозяйка поедет обратно и надо будет собирать «улов». А уж тогда пойдут в ход зеленые «Забудь себя» и черные «Отдашь жизнь».

Рука слегка тряслась, когда он протянул конопатой лиловый леденец. Противная ведь девчонка. Пусть Хозяйка отправит ее на удобрение для грибницы… Хозяйка? Или он сам? Да, сам. Его и звать – Яд.

Вечером, подкармливая амброзией волшебных пауков-бочек в своей жестянке, Хозяйка в награду угостила мелким паучком. Было так кисло, что язык онемел. А потом мир посветлел, как умытый хрустальной водой – Яд будто проснулся. Голова перестала болеть.

– Да ты сияешь! – Хозяйка сняла парик и медленно облизнулась. – Правда как леденчик на солнце! Скормить бы тебе еще десяток красных леденцов, чтоб влюбился в меня без памяти, а? Что скажешь, любимчик? Да ладно, не дрожи. Куда слаще не любовь, а страх.

– Да, я боюсь тебя, – согласился Яд.

– Вот и умница. А красный… Я подумаю. Ты правда дохляк почти, на кой мне теперь твоя любовь. А, может, еще и передумаю… Жить захочешь – так и полюбишь, верно?

Выше в горах объехали еще два городка и, распродав безобидные леденцы и на выручку прикупив тяжелых сахарных голов, повернули домой. Как мутно в голове. Все время хотелось пить, но пить было нечего… Раз только попил прямо из фонтана на площади, когда Хозяйка послала купить каких-то вонючих пирожков с мясом. Яд их и вовсе не хотел, так тошнотно они воняли, но все-равно стало обидно, что Хозяйка все сожрала сама, не поделилась. Правда, паучком угостила, и Яду чуть полегчало.

На площадях рабочие разбирали пустые прилавки, в сумерках ветер гонял рваные флажки и фантики по тесным улицам, где карета ехала еле-еле, чтоб не зацепить углы и фонарные столбы… И чтоб успели подбежать ускользнувшие из дома жадные, нервные как крысята ребятишки.

Хозяйка открывала дверцу, звала прокатиться – те шмыгали внутрь и получали зеленый или черный леденец на палочке из бузины, жадно тянули их в рты… Скоро они переставали болтать, зевали – и засыпали, пуская липкие слюни. Хозяйка и Яд споро прятали их в ящики под сиденьями. Перекладывали поплотнее каждый день, потому что дети быстро уменьшались; выкидывали пальтишки и ботинки, – надо экономить место. Но, когда они с трудом туда затолкали ту противную конопатую девчонку, изо рта которой торчала палочка черного леденца, место сразу кончилось.

– Еще двоих-троих подберем, и домой. И так уж многовато, как бы люди не хватились… Заметил, что чем их больше, тем быстрее карета едет?

– Карета тоже высасывает из них жизнь?

– «Тоже»? Ты имеешь ввиду меня? – Хозяйка усмехнулась. Она за эти дни заметно повзрослела, кленовое платье стало тесным в груди. Изо рта у нее вдруг полез серебристый червячок. Она лениво начала наматывать его на палец, а он все не кончался – да это просто нить паутины! – Да, конешно. Я так шиву, – паутина мешала ей говорить. – Ешли б не та ширная дура, я п и тебя дошуха вышошала. Ят в ваш вшех одинаковый, чем ты слаще той толштухи? А што? – клацнув челюстями, она перекусила нить. – Жизнь тоже жадная, всех пожирает. На-ка паучка, покорми его амброзией… Теперь считай до пятидесяти… Умница. Теперь кушай… Ну… Вкусно?

По дамбе карета неслась весело. На полу валялись двое мальчишек, по углам – три девчонки. Их головы с косичками болтались как у тряпичных кукол. Хорошо, что он сам не такая кукла, а лакей, и Хозяйка награждает пауком с кислым эликсиром. Теперь Яд никогда не умрет. И так уж от эликсира он стал поживее и сил добавилось. Голова больше вообще не болит. Только сладкого все время хочется.

Выпрыгнув из кареты в холодный воздух и запах моря, Яд потянулся, подставляя лицо серому солнышку. А потом принялся за дело вместе с Хозяйкой: они вытаскивали измельчавших детишек из кареты, вываливая их, слюнявых и теплых, на щебенку, обдирали оболочки влажной и вонючей одежды, потом волокли к дыре под крепостной стеной.

– Пауки их съедят?

– Нет, уложат в компост под грибницей, – Хозяйка содрала пропотевший парик, забросила в траву. Блеснул белый череп. Взгляд ее сразу стал жутким, как из-под земли. – Тепло, мягко, сладкие сны. Мои пауки – умные твари. Знают, что от живой подкормки толку больше, чем от дохлятины, долго могут заставлять сердчишки биться… А из грибницы – эликсир. Что встал? Хочешь стать удобрением? Пошевеливайся!

Волнами пауков мелкие тела одно за другим смывало во мрак. Последняя, конопатая девчонка, показалась Яду страшно маленькой. И ей спать в ядовитой паутине остаток жизни? Им всем?

– Нюня, – проворчала Хозяйка. – Что побледнел-то! Дурак! Нашел, кого жалеть. От этих-то никому пользы, что жили бы, что – нет. Удобрение, помнишь? Тупая, сочная суть жизни. Ну да, пауки их сто лет баюкать не будут, как иссохнут – на помойку.

– Они умрут?

– И что? Ведь все люди смертны, так какая разница, когда?

Яд посмотрел на пустое небо, потом на едва ковыляющих цугом к красной жестянке пауков-бочек, которых подгоняли крупные белые пауки:

– Ты и меня сожрешь?

– Пока еще нет. Рановато. Видишь паучков с эликсиром? Их там внизу старшие пауки откармливают долго, доооолго. Я хочу посмотреть, какой эликсир накопится в тебе, мой сладкий, если подольше покормить тебя этими паучками. Вдруг съем тебя – и стареть перестану?

От ужаса Яду показалось, что рот переполнился кислой паутиной и она вот-вот поползет наружу. Хозяйка оскалилась:

– Хочу жить долго, ездить далеко, – она подтолкнула жестянку к паукам. – Я их королева, паучья мамка. Сплошные заботы, поверь. Их же надо кормить, – она посмотрела в сторону ненасытной черной дыры под стеной. – Там целый лабиринт, я же говорила тебе. Семья большая, корма много надо, но зато и эликсир – мечта.

– Ты стала человеком, чтобы кормить их?

– Ну да. А еще люди такие вкусные… Что мне захотелось попробовать мир на человечий вкус.

Она наклонилась, цапнула паучка с эликсиром, раскусила брюшко, напоказ почмокала. Выплюнула остатки. Глаза ее, наглые и холодные, недвижно смотрели на Яда. Он посмотрел, как, отчаянно зацепившись за травинку, все еще шевелится передняя часть паучка и дрожат крохотные лоскутья, оставшиеся от брюшка:

– Выходит, ты ешь своих детей? Если ты им мамка?

– И что? А ты, сладенький, – мое любимое блюдо. Когда захочу – тогда и съем.

Яда трясло. Надо спастись, но как, если голова такая тупая, мутная? Говорит, что откормит – он посмотрел на свои запястья: стали тоньше, совсем как ветки, аж видно, как выше запястья раздваиваются кости. Пальцы как лапы у птиц. И сил нет, и в глазах серая мгла, видно все плохо. Что ж Хозяйка, кости глодать будет? Ну да, понял он. И высасывать из костей сладкий паучий эликсир, в который превратится его костный мозг.

– Ну, не бойся. Еще не сейчас, – Хозяйка ловко сунула ему в рот, больно стукнув по зубам, лиловый леденец «верь всему». – Давай-ка, почмокай и успокойся.

Рот наполнился жадной слюной, растворяющей сладость. Яд забыл, что сейчас было. Заметил почему-то, как под ногами с травинки упал какой-то бурый маленький комочек… Вроде бы он чего-то испугался, но добрая Хозяйка утешила. Почему-то ужасно чесались глаза, в них будто плавали серые хлопья. Он оглядел серый двор крепости, голые деревья, низкое, потолком, небо. Холодно. Неужели надо лезть под землю, в паучий город? В черную дыру, откуда тянет кислым теплом? Его затошнило.

– А что мы дальше будем делать?

– Зима скоро, паучки мои уснут, корма на зиму мы им привезли, так что давай поедем путешествовать, – она облизнулась, – и немного подумаем о себе. И о чем-нибудь вкусненьком. Знаешь, человечья жизнь пришлась мне по вкусу. Еще и как.

– Значит, человечий удел лучше паучьего?

Хозяйка мрачно уставилась на него. Потом выхватила из кармана и с силой, разбив губу, впихнула ему в рот еще один леденец, желтый «не спрашивай»:

– Да что ж ничто тебя не берет-то, такого умного!

Когда Яд, продрогнув, проснулся, за окошечком шел густой снег.

– Надо скорей подобрать барашка или овечку, – кутаясь в тонкий плащ, проворчала Хозяйка. – Дай-ка пауку амброзии, хочу перекусить. Пошевеливайся!

Яд осторожно вытащил паука, вытряхнул из пузырька шарик амброзии, терпеливо скормил ее пауку, посчитал, как был научен, до пятидесяти, чтоб амброзия усвоилась, и протянул Хозяйке. Та откусила брюшко, почмокала, потом уныло сжевала шевелящиеся остатки паука.

– Что-то я голодная… Давай еще одного.

Первого «барашка», мальчишку с красным сопливым носом, они подобрали, подъезжая к первому, еще у моря, городку. У подножия холма, где множество детишек обновляло санками первый снег. Шум, гвалт, веселье, сломанные санки. Вот и мальчишка ныл, что какой-то дурак ка-ак врезался, и дощечка ка-ак треснула, и синяк даже… Подвезете, да? Он увидел зеленый как лето леденец и смолк. Сунул в жадный рот и тут же забыл обо всем. Забыл все.

– Ка-ак зовут-то тебя? – нежно спросила Хозяйка.

Он тупо глядел на нее и только обсасывал леденец, второпях то и дело давясь слюной. Когда они въехали в городок, мальчишка уже спал. Яд вдруг задумался – а почему он сам, сколько бы не съел особых леденцов, не засыпает навсегда? Спит, да, но потом просыпается? Дело в паучьем эликсире?

На пирсе лежали перевернутые, укрытые снегом рыбачьи лодки. Смотреть на стылое темное море было жутко. Яд задрожал. Хозяйка заметила и велела ему:

– А ну-ка вон шубенку с малого-то забери себе. И леденец вон малиновый съешь, взбодрись.

На площади карета остановилась, и Хозяйка послала Яда выкинуть санки и заманить еще кого-нибудь.

Первая девчонка, в зеленом пальтишке, сверкнула глазами, увидев в руках Яда малиновые и оранжевые леденцы, но мать, торопясь в лавочку, дернула ее за руку утащила. Следующий ребенок, мальчишка, тащил за отцом-плотником, груженым досками, тяжелый ящик с инструментами, и Яда даже не заметил. Зато почти сразу из булочной вышла румяная барышня в белой шубке, впилась зубками в сахарный крендель – и увидела леденцы.

– Леденцы, малиновые и медовые леденцы, юная госпожа, – протянул ей букет леденцов Яд. – Вкус лета зимой, отведайте!

Когда девчонку затолкали в ящик под сиденьем, карета опять помчалась вскачь. А в корзинке оказались сладкие булочки и еще два кренделя, но Хозяйка все сожрала опять одна. Сидела и улыбалась. Она, накинув белую шубку на плечи и поставив ножки в туфельках из дубовых листьев на спящего на полу мальчишку, на глазах становилась старше: полнели колени; платье, казалось, вот-вот лопнет; на щеках тлел румянец, круглые, от удовольствия съехавшие к переносице глазки сияли – и вообще от нее тянуло жаром.

Яд вспомнил, что заметил на площади:

– А наша карета не оставляет следов!

– Удивился? А что лошадь ей не нужна, не удивляет?

– Теперь нет, – он посмотрел на мальчишку на полу, которого словно сглатывали его собственная рубашка и штаны. Невидимым образом его жизнь становилась силой, крутившей колеса кареты и питавшей Хозяйку. И жизнь барышни там в ящике – тоже. Яд не понимал, жалко ему их или нет. Опять мутилось в голове и стучало в ушах. Он потер глаза, которые невыносимо чесались, выковырял из них колючие гнойные крупинки. Все равно какие-то серые злые цветы перед глазами, надо умудряться смотреть меж их лепестков. В шубенке стало жарко. – А можно мне паучка?

– Да на здоровье, Леденчик!

Хотя конечно, слишком часто просить паучков нельзя. Хозяйка жадная; рассердишь – сам пойдешь под грибницу. Спасает только то, что Хозяйка ленивая, и ей нравится, что можно приказать Яду заманивать детишек, а самой не утруждаться. Ну, и что его удобно держать на посылках.

– Согрелся? Какой ты стал румяный, лакомый, – задумчиво сказала Хозяйка. – Так бы тебя и съела, – она вдруг схватила Яда за руку, впилась когтями в кожу до крови, разодрала поглубже, потому что густая кровь почти не текла, потом поднесла окровавленные пальцы ко рту, жадно и быстро облизала: – О-о, чистый десерт! Ну ничего, ничего, не ежься, еще не сейчас! – снова сцапала, облизала его руку, залепила ранки белесой паутиной и заткнула ему, оцепеневшему, рот зеленым леденцом. – Напугала я тебя немножко, мой сладкий – так что, ну-ка, забудь немножко. Спи.

Больно почти не было. Может, пусть бы уже и доела?

Но съедать Яда она не торопилась. Казалось, зимнее путешествие длится бесконечно, но в конце концов они приехали в какой-то запутанный большой город, все извивающиеся улицы которого были похожи одна на другую: темные, закопченные дома с грязными окнами, желто светящиеся витрины, помойки. И люди. Много людей, которые не видели их заколдованную карету. Яд разгонял скуку, приманивая леденцами девчонок покрасивее – ему в первые несколько минут нравилось сквозь зудящие серые цветы в глазах смотреть на них, только что уснувших в уголке на сиденье рядом с Хозяйкой или вовсе у нее на коленях. Пока не начинали чуть заметно вваливаться их закрытые глаза, заостряться нос, выступать ключицы и хрящи на шее. Тогда девчоночье в них исчезало и они начинали напоминать то жуткое, костлявое, почти неподвижное существо, что он видел, отражаясь, в стеклах дверцы кареты. Это, наверно, лишь из-за эликсира он еще не мертвый.

Хозяйка ж вяло сматывала на веретено серебристую паутину, что иногда выползала у нее изо рта, но больше спала и во сне разрасталась в величину: стала пышной девицей, а потом и молодой дамой. Сразу после жратвы, часок-другой в день, она была полна веселья. Тогда карета выезжала из лабиринта улиц на какую-нибудь заснеженную площадь, и Хозяйка посылала Яда за новыми париками, за пудрой или, с оловянным стаканчиком, за лакричной водкой. У ее ног всегда валялся спящий ребенок, и, когда он становился слишком маленьким, она на ходу открывала дверцу и выталкивала ногой ворох тряпья, в котором червячком шевелился младенец. В карете становилось холодно, Хозяйка укрывалась пледом и опять засыпала. Просыпалась голодной, поедала паучков, облизывалась, разглядывая Яда тусклыми глазками, называла Леденчиком, привычно пугала, что съест – и наконец останавливала карету:

– Пора поживиться!

Яд поскорее – а то правда самого сожрет – приводил ей очередного глупого ребенка с черным леденцом во рту, и они ехали дальше. Но больше не выезжали из старого города, кружили и кружили по улицам в выцветшей, ставшей коричневой и незаметной карете. Глаза чесались, их то и дело залепляла корка, он ее отчищал – гной за пару часов нарастал вновь. В серых цветах появились черные серединки. Он что, ослепнет? Ну и что…

Хозяйка от жертвы к жертве становилась лишь ненасытнее – дети превращались в младенцев за считанные часы.

– Леденцы кончаются, – спохватился Яд, на ощупь пересчитав остаток. – Красных пять, лиловых нету, черных и зеленых по три штуки.

– А простые?

– Медовых две дюжины и штук семь рябиновых.

– Ну, тебе хватит. Ешь все сам, не продавай больше. А для меня корм и посытнее найдется… Так, значит, пустим в ход сладости, – мурлыкнула Хозяйка, оглаживая себе бока и сдобные, хоть сахаром посыпай, булки груди.

Вечером она надушилась из черного флакончика и впервые покинула карету. Яд дрог всю ночь, зарывшись в завалявшиеся шубки и пальтишки. Хозяйка вернулась под утро, румяная, жаркая, в скособоченном парике, бросила Яду мужской бумажник:

– Купи себе все, что хочешь!

И завалилась спать. В бумажнике – полно ассигнаций. Отогревшись в тепле Хозяйки, Яд, посасывая зеленый леденец и мечтая купить тысячу ватрушек и пирожных, а лучше сразу кондитерскую, наконец уснул. Продрал в корке гноя щель между веками, открыл глаза: день, карета едва ползет сквозь снег, а осунувшаяся Хозяйка изучает себя в зеркальце и пудрит желтоватые виски. Черных пятен в цветах зла добавилось.