Злое Лето

Ольга Апреликова

Злое Лето

Глава 1. Злое Лето

– …Тот, кто убьет претендента, получит корону!

Солнце так прокалило арену Нижнего двора, что грунт пошел трещинами. Но красная черта, разделившая все пополам, блестела свежей краской, как только что пролитой кровью. Рокот на миг закрыл глаза. Ноги немели под коленками. Наверно, царятам в самом деле нужна корона. И сейчас они его убьют.

Он стоял у черты, сжимая бесполезный деревянный меч. У царят мечи из той же кучи – деревяшки для тренировок. Но он – один. А их – двадцать девять, рожденных на небе. И каждый выше его на голову.

Да, временами они готовы были пришибить его на месте – и тут же сердечки свои щенячьи отдать за одно слово. Любили. Ну и что – он тоже любил. Но он был – не они. Другой. Но все равно – брат.

Двоюродный, сын сестры царя. Младше их, царевичей, на два года. Дома-то он выучил со слов матери, как урок:

– Жил-был царь, твой дядя, который за всю жизнь никакую девушку не полюбил настолько, чтобы жениться. И, когда настала осень его жизни, он дерзнул обратиться к Небесным Силам с просьбой о наследнике, который будет полностью подобен ему самому. Небесные Силы обладают волшебным могуществом и могут исполнить, что угодно. Но Небесные Силы коварны. Небесные Силы смеются над людьми. Они согласились выполнить царскую просьбу – в обмен на один урожай людей. Царь был доволен таким договором. Небесные Силы в ту же ночь наслали на людей цепенящие сны и забрали из материнских рук всех младенцев, родившихся в царстве за последний год. Даже племянника царя, твоего старшего брата, моего крошечного первенца. Забрали всех. Настало черное утро. От горя матери теряли рассудок, а униженные отцы перестали считать себя мужчинами. В домах стоял вой. И я бросила брату под ноги корону и навсегда уехала из столицы в замок мужа, герцога Синих Гор.

Небесные Силы коварны, помнишь? И вот через год они принесли царю желаемое. Но не единственного царевича. А тридцать белых колыбелей. В одной спала прекрасная девочка. В остальных – крепкие мальчики, одинаковые, как капли воды, полностью подобные самому царю. Двадцать девять наследников и одна царевна!

В детстве эта головоломка занимала: что, в самом деле, будет делать царь с этакой прорвой одинаковых наследников? А вот он, Рокот, один у родителей, и по важным поводам называется «Княжич». В те дни мир был ясен, как солнце в небе, понятен и всем видимым куском принадлежал сильному и огромному, как великан, отцу. Красивый мир: лабиринт зеленых ущелий и пышных долин в синем круге гор, сияющих снежными шлемами у самого солнца. Террасные поля. Яблоневые и вишневые сады, пастбища. Таинственные пещеры. Дороги, укрепленные опорными стенками, канатные переправы, стальные ажурные мосты над пенными сумасшедшими речками. Рудники и медеплавильные заводики. Искусно вырубленные в скалах городки со школами и рынками, дозорные башни на вершинах. Караваны торговцев и отряды солдат, стада и отары на альпийских лугах, густые грабовые леса внизу и хвойники повыше, водопады и высокогорные синие озера. А он сам владел такой же точно страной, только не живой, а вылепленной из глины. Страна называлась «Карта». С крохотными домиками и речками из серебра. С лошадками и барашками, с повозками, с солдатиками и человечками. И если где-то по воле отца строили настоящий мост, то в Детскую башню приходил старичок-мастер и любовно возводил такой же мостик.

Теперь Детская башня заперта, а карта накрыта мягким войлоком. Настоящее же княжество Синих Гор со всеми башнями и водопадами, стадами и солдатами принадлежит ему. Он – князь Синих Гор.

Но он будет жить на равнине, далеко-далеко от гор. В громадном, как город, дворце. Потому что князья, особенно малолетние и осиротевшие, с царями не спорят. А царь велел, чтоб он воспитывался в царском доме. С царскими сыновьями. Которых двадцать девять одинаковых, и, говорят, рослых и свирепых, мальчишек.

– Ты – претендент, а не племянник, – в злые дни, собирая его к царю, объяснила мама. Она стала похожа на худого мужчину в платье, потому что состригла поседевшие волосы из-за траура по мужу. Большой живот, в котором новый братик, страшно мешал ей, и все казалось, что она зачем-то засунула под платье подушку. – Не верь ему, как бы ласково он с тобой ни говорил. Понял, Князь? А теперь запоминай, как устроен царский дворец. Он выстроен девятью секторами над древним подземным лабиринтом и пронизан тайными ходами… Нет ничего страшнее, чем пропасть в лабиринте навсегда! Так, не смей выть! Князья не плачут!

Да, князья не плачут. Рокот и не плакал. Он даже на похоронах отца не плакал. Гроб был закрыт, потому что тело сорвавшегося со скал отца страшно изуродовано. И он смотрел на черное дерево гроба и повторял про себя слова матери: «Князья не плачут».

Мир без отца стал злым и неправильным: бездомность, долгая дорога, злая жара и огромность плоских равнин. Тут даже небо казалось плоским, как плохо побеленный потолок, а лето – злым. Когда горы превратились в голубые зубчики на горизонте, он перестал оглядываться и попросил карту. Дали, помогли сориентироваться в масштабе. Княжество Синие Горы оказалось крошечным, с ладошку. Он, защищая, прикрыл его и стал изучать огромный плоский мир: паутина дорог и рек и Столица, золотая блестка в середине карты, куда вели все дороги.

Когда с низкого голого перевала открылась мозаика города, занявшего почти всю долину, он подумал, что, нверно, тем, кто живет под позолоченными крышами, кажется, что весь мир – это столица. А в середине – громада дворца… Но мозаика, конечно, красивая. Сверкает на солнце. Посмотреть бы сверху: а что сложено-то из мозаики? Но подняться не на что. Все ровное… Только птицы летают и видят, какие картинки люди складывают из городов и дорог. И Небесные Силы все это уж точно видят.

И, хоть бы кто внятно объяснил, что такое эти Небесные Силы! Самый понятный ответ давно дала мать: когда она в детстве была царевной и волшебницей, с ней дружил волшебный маленький вестник Небесных Сил. А вообще Небесные Силы – это народ, который издревле живет высоко над небом в звездной тьме и который так много знает, что владычествует над мирозданием. Крупная низкая звезда, что медленно ползет ночами через черный небосвод – это их огромный город. Небесный город. И, да, сынок, они вмешиваются в нашу жизнь, если хотят. Они пасут нас так же, как мы своих коров и овец. И, как мы берем у скота шерсть, молоко и мясо, так же и они берут у нас то, что им нужно. «Урожай людей»? Да, но так редко бывает. Чаще всего они покупают овощи, фрукты, рыбу. У нас в Синих Горах – виноград, красную соль, медь и олово из рудников, редкоземельные металлы и иногда что-то по заказу, например, семена цветов…

Он каждый вечер в дороге на ночевках смотрел на эту зеленую колючую звезду. И что, там растут цветы?

Пыльный дворец, ветхий под золотом и бронзой, казался выгоревшим от солнца. Царь – пугающе похож на его мать, они же двойняшки. Но будто старше матери на тысячу лет. Худой, в короне, седой старик с серыми глазами, жуткими, как блеск меча. И, как дворец, весь в золоте. С такой же, как у матери, привычкой говорить прямо:

– Да, ты – претендент. Мои дети и ты – внуки одного царя. Поэтому ты здесь: я хочу, чтоб ты рос вместе с ними, на моих глазах. Хочу, чтоб ты был опорой трону, а не врагом. Тебе ясно, мальчик?

Ясно, ага. Еще ясно, что его княжество – закрыть ладошкой, а у царя – все остальная карта.

Он знал, что двадцати девяти о нем сказано то же: трону нужны братья, а не заклятые враги. Но все равно подводило живот от ужаса, когда наставник вел в Детский Дворец и дальше, в класс к жутким, рожденным на небе мальчишкам:

– …пятнадцать парт, как раз место для тебя и найдется.

– Сестра не учится с ними?

– Нет.

– Мне можно с ней познакомиться?

– Да. Ты тоже ей братец, хоть и двоюродный. Сегодня очередь навещать сестру – у Двадцать Второго. Жди – ты тридцатый.

– Она похожа на них?

– …Да. И нет, – не сразу ответил наставник. – Она больше чем человек. Волшебница. С ней разговаривает Вестник Небесных Сил, который присматривает за нашим выводком… То есть за царевичами.

«Выводок» встретил молча. Дисциплинированные. Не похоже, что свирепые. Скорее, умные и уставшие.

Белый класс, белые парты, открытые окна с белыми занавесками. Наставник что-то говорил – никто не слушал. Царевичи – смотрели. Глазами его матери. Загорелые, в легкой белой одежде – он, в траурном черном кафтане с воротником под горло, в их жарком белом мире чувствовал себя потной и глупой вороной. Что же делать? Как показать им, что он их, родных, хоть они и рослые такие, тяжелые, больше не боится? Он повернулся к наставнику и велел:

– Уйдите.

Тот поперхнулся на полуслове.

– Мы вас сейчас не слышим, никто, – пояснил он мягко. – Уйдите. Дайте нам время.

Двери закрылись. Мальчишки смотрели: кто жадно, кто с усмешкой, кто грустно. Они разные! Ох, какие же они разные! И из-за того, что их внешность отлита один в один, эта разница только заметнее! Он расстегнул ворот камзола, а потом подумал – и вовсе снял. Остался в белой, как у них, рубашке, выкинул камзол в открытое окно и сказал:

– Меня зовут Рокот. Я – внук Злого Лета, как и вы. Но еще я – внук Синих Гор! И сам – князь Синие Горы!

– Ты – сын волшебницы, сестры нашего отца, – сказал мальчик на первой парте. – Ты младший. Но храбрый, ага.

– Не бойся, Младший, – невесело сказал кто-то с последних парт. – Рокот. Имя уж есть…

– А у вас – нет имен?!

– У нас – вот, – мальчик за первой партой шевельнул рукой, и под коротким рукавом Рокот увидел сначала причудливо вытатуированный, посверкивающий золотыми блестками браслет чуть повыше локтя, а потом в браслете – цифры в узоре: «12». – А имя мы должны заслужить.

– …Небось вам сказали, что имя будет только одно? – сморщился Рокот. – Кто заслужит имя, тот и наследник?

Утром братья растолкали и потащили в Нижний Двор. Он зевал и спотыкался. После бессонной ночи мир казался нарисованным. Ночью царята перепутались, сидели везде, даже на полу, в большой, но все равно тесной спальне, куда втиснули еще и тридцатую кроватку, на подоконниках, на спинках кроватей – свободные и неразличимые. Номеров-то не видно, только непонятные золотые блестки, как светлячки. Он «ловил светлячков», трогал братьев за уши, волосы, плечи, брал за руки, заглядывал в темные лица с блестящими глазами – да какие ж они родные! Целая куча старших братьев! А в голосах – нотки голоса его матери. Интонации. Смешки… Жесты! Поворот головы! Жесткие волосы! Все, как у нее! Ну – да. Ведь если они – копии царя, значит, двойняшки его матери. И такие же, как она, жутко умные.

В Нижнем Дворе мальчишки скинули рубашки и, наращивая скорость, побежали по периметру Двора. Он старался не отставать. Первый круг… Третий… Пятый… Тут где-то под Нижним Двором есть вход в зловещий лабиринт под Дворцом. Показалось, что шаги отдаются гулко, будто над пустотой… Вряд ли. Даже если так, тут еще несколько метров грунта и мощные перекрытия сводов. Десятый круг… Двенадцатый… Какая ж тут жара уже с рассвета, какой тяжелый, пыльный воздух…

В калитку вошел худой дедок-наставник, в синих шароварах, с повязанной рваным белым платком головой, и Рокот почувствовал воткнувшийся меж лопаток острый взгляд. Ну, да. Он тут – событие, да еще какое… Претендент, ага. Неужели все, и царь тоже, думают, что он хочет престол Злого Лета? Да на кой, если есть Синие Горы? И вдруг мороз продрал по коже: а если царь возьмет и отберет Княжество? Он ведь царь, вся карта, ему все можно?

Когда пробегали мимо дедка-наставника – двадцатый круг! В глазах темнеет! – тот вдруг жестко выхватил его вереницы, и, не успел он вывернуться, поставил перед собой.

–…такой тощий, мелкий, – проворчал старик. – Голова кружится?

Он кивнул. Голова правда кружилась от жары и густого воздуха. Сквозь темные пятна в глазах не удавалось разглядеть лицо старика, сквозь испуг – понять, чего старик хочет.

– Как ты еще мал, – голос дедка чем-то тревожил. – Не бегай больше по солнцу сегодня. Пойдем-ка в тень.

В тени галереи стояли запотевшие кувшины с водой, и дедок кивнул попить. Он попил. Немного. В голове прояснялось.

– Сядь, – дед хлопнул по лавке рядом с собой. – У вас там в Синих Горах народ воинственный… Ты худой, но мускулистый – похоже, учили сражаться?

– Нет, – ответил он правду. – Учили, как уцелеть, если нападут. И как убивать. Но я еще никого не убивал.

– Я так и думал, что честной схватке ты не обучен.

– Честных схваток не бывает, – повторил он слова своего мастера, которые слышал лет с трех.

Мальчишки тем временем разобрали со стоек тупые копья, разбились на пары, и Двор наполнился звонким стуком дерева.

– Почему ж не бывает. Вот, – кивнул дедок на мальчишек.

– Они не сражаются, а отрабатывают приемы. И дают их отработать друг другу, – понаблюдав, сказал он. – Вы ж не стравите их всерьез.

Да царята сами не дадут вам этого сделать, – подумал он, разглядев сосредоточенные, без азарта, лица братьев. Они приостанавливались, поправляли друг друга. Они не будут сражаться друг с другом не на жизнь, а на смерть. Они ведь братья.

– Ты свалился с гор на наше счастье, – сказал дед. – Видишь, как они вяло сражаются?

– Никто из них не хочет никакой заметной победы, – Рокот смотрел под ноги, чтоб старик не понял ничего по его глазам.

– Умник, – без оценки, будто поставив зарубку для памяти, сказал дедок. – И не одним только боевым искусствам тебя учили.

Учили, ага. Каждый день. По многу часов. Драться – тоже. А отдыхом считалось изучение иноземных языков.

И только ночью, без сна мучаясь с жаркой подушкой и всеми впечатлениями дня, он осознал: а утром в Нижнем Дворе дедок-то, в пыльных шароварах, в старой косынке – смотрел пристально, насквозь. Выцветшими, серыми, колючими глазами царя. И голос – тот же.

Неделя пролетела, как один день. Он вжился, он стал как братья, только меньше. Носил белые штаны и рубашки, из которых они выросли. Во время уроков Рокот догонял братьев, читал скорее их старые тетрадки. Изучил унылую половину Детского дворца, где они жили: большие ограничили царятам пространство, чтоб все были на виду. А вообще Детский дворец – огромен. И полон потайных ходов и сокровищ, запертых от царят. Мама говорила, тут каждый царь то этажи достраивал и перестраивал, то башенки возводил… Целый лабиринт, пыльный, прокаленный солнцем, и всегда надо следить, куда идешь, и выглядывать в окна для ориентации, а в тайные ходы сразу не соваться. Он следил. Не совался. И все равно, если шел один, то и дело запутывался, оказываясь перед заколоченными дверями. А ведь кроме системы тайных ходов во Дворце, внизу-то, под ним есть еще тот, скрытый в вечном мраке. И, наверное, полный чудовищ. Глубокий. С невозможным, немыслимым сокровищем на дне.

Двадцать Девятый ушел к сестре, а завтра его черед – Рокот не знал, куда себя деть. Во дворе росло персиковое дерево: внизу только листья, а самые спелые персики с верхних хрупких веток братьям не достать. А он-то еще легкий – залез на самую макушку. Один персик, обливаясь соком, съел сам, а потом позвал валяющихся на травке под деревом Пятого и Девятнадцатого, и стал аккуратно передавать им тяжелые шершавые плоды. Те, обзывая его горной мартышкой, передавали их другим внизу, кто-то относил и складывал персики рядком на бортике едва живого фонтана, а кто-то считал вслух:

– Девятнадцать, двадцать… Нам надо еще девять… ой, десять!

Причислили уже… Хорошие они все-таки. Изворачиваясь между тонкими ветками, дотягиваясь до позолоченных вечерним солнцем персиков, он потихоньку спросил у Девятнадцатого:

– А сестра – какая?

– Добрая, – сразу понял брат. – Не бойся. Она тебя ждет. Ей интересно. Мы все ей теперь про тебя рассказываем. Ты ведь… Нам нравится, что у нас теперь есть Младший.

– Вы мне тоже нравитесь. Но вообще… Меня царь заставил. А сам я хочу к маме, – сердито и честно сказал он, чуть не заревев и, чтоб скрыть это, отмахиваясь от тяжелой пчелы. – Она там совсем одна. И у нее уже, должно быть, родился ребеночек. А я тут… И ничего про них не знаю. Хочу домой, чтобы их защищать. Ну, и просто хочу к маме.

– Как это – чтобы мама есть?

Он смотрел снизу, из темных листьев, ясными и печальными глазами. Внизу стало тихо, а потом из листьев высунулось лицо Пятого с такими же ясными и жадными глазами. Рокот вздохнул:

– Вот вы, наверно, больше всех на свете любите сестру. Да?

– Да, – в тишине ответил кто-то совсем снизу, с земли.

– А мама… Ну, она как воздух. Как солнце. Как сто сестер, наверное… И у вас сестра – она вроде бы волшебница, правильно я понял?

Пятый пожал плечами. Двенадцатый подумал и кивнул.

– А мама – только в детстве волшебницей была. А теперь – живая, настоящая… Мама. И я все боюсь, что с ней что-нибудь стрясется. А меня рядом нет.

Сестра. Вот. Копия его матери в детстве – сердце застучало изнутри об ребра, как сумасшедшее. Серые родные глаза в пол-лица, нежные бровки, прозрачная кожа. Мама в детстве была такая!! Красивая! Но она переодевалась мальчишкой и носилась по всему дворцу! Забиралась на каменных грифонов с золотыми крыльями на крыше и воображала, что летает! А эта девочка… Другая. Тихая. Царевна. На голове хитроумная система кос. И так же хитроумное, все расшитое серебром и золотом длинное белое платье. А на нем-то – старая, великоватая белая одежда, которую успел, наверное, поносить каждый из двадцати девяти мальчишек. Ну и что.

Худенькая девочка сидела в резной белой беседке на золотых качелях – не качалась, а невозмутимо разглядывала его. Вокруг – слегка позолоченный солнцем, темно-зеленый, полный яблок, вишен, персиков маленький сад. И он вспомнил, как мама рассказывала про этот садик. Про эти мраморные стены сада с золотыми крылатыми зверюгами, охраняющими сокровище, про эту беседку с качелями, похожую на птичью клетку. Бедная царевна! Бедная, бедная одинокая девчонка!

– Тебе можно гулять, где захочешь? – скорей спросил он, чтоб скрыть жалость. – А то ты на этих качелях – как канарейка в клетке!

Глаза девочки стремительно наполнились слезами. Она отвернулась:

– Потому что так надо…

– Не надо, – он протянул ей руку. – Изменить можно все. И не реви. Царевны не ревут. Лучше покажи мне свой сад.

Помедлив, она подала ему холодную ладошку. Он заметил, что выше запястий кожа ее покрыта золотыми, утекающими выше под рукава, сложными узорами. И эти узоры вроде бы переливаются и меняются, переползают, как живые:

– …Ой!

– А, не бойся, – она отняла руку. – Видел у братьев браслетики на руках? То же самое. Только я вся такая.

– …С ног до головы?

– Ну да.

Он невольно представил худое нежное тельце под белым платьем, все покрытое золотой живой сеткой узоров – из глаз вышибло слезы, будто кто-то с размаха ударил по лицу. Кое-как он укрепился, вытер слезы:

– …А зачем?

– Волшебство, – она растерянно хмурилась. – С этим я быстрее думаю и больше замечаю. Ты хотел посмотреть сад?

Они спустились к деревьям. Некоторые цветы и травы вдоль дорожки казались золотыми. Он присел: правда. Но они ведь живые? А вот серебряная травка, вот – медная. Растения гибкие, живые. Качаются от ветерка так же, как и простые зеленые травинки рядом. В золотых цветах, над которыми гудели медленные пчелы, посверкивали красные и синие камешки – что, тоже живые?

Он вспомнил, что у мамы дома есть во дворах замка секретный садик: там росли молоденькие деревца, в листьях которых тоже роились золотые узоры. До этого мига он думал, что мамино волшебство причудилось. Нет. Он даже вспомнил, что мама говорила: «Вот это смородина, а тут – яблоньки, смотри, какие красивые, с искорками»…

– Хочешь персик?

Она протягивала тяжелый плод. Он встал и взял: от тепла ладоней под пушистой кожицей персика тут же проступили переливающиеся узоры.

– Ты хочешь, чтоб я съел волшебство? И что со мной будет?

– Станешь чуточку быстрее соображать.

Он растерянно огляделся. Заметил, что по зеленым листьям деревьев то и дело, посверкивая, пробегают мерцающие узорчики. По нагретому солнцем бочку неспелой груши, свисавшей с ветки в метре от него, тоже ползли золотистые червячки каких-то знаков. Посмотрел на сестру: показалось, что ее золотистые, туго заплетенные тонкие косички жутко шевелятся.

– Почему я должен тебе доверять?

– Я просто хочу тебе помочь. Отец говорит, что, хотя мы все еще дети, а ты так вообще катастрофически мал, – времени почти не осталось.

– В каком смысле?

– Говорит, пора принимать решение…

– Какое?

– Кто станет его преемником. И я… Боюсь за тебя. И за братьев. Либо они будут состязаться друг с другом… И с тобой… Либо их пошлют в лабиринт, – она посмотрела на землю и вздрогнула. – А оттуда… Вернутся не все. Поэтому… Лучше никому вовсе не заходить в него.

Он осторожно положил персик с золотыми узорами в траву. И пнул ствол груши:

– Это все он! Привык их кругами гонять! Ох, да зачем же из царят главного вообще выбирать? Что, на всех дела не хватит, что ли? Они ж вместе – ум! Мощь! Почему он не понимает?! Ух! А мне только десять, и я ничего не могу!

– …Да почему же не можешь, – раздался детский, но слишком глубокий, бархатный голос. – Ты уже… Значительно изменил здешнее скучную жизнь.

Царевна кивнула:

– Привет. Рокот, это Злое Лето.

Он обернулся: прислонившись к столбу беседки, стоял темноволосый мальчик в странной одежде и пристально смотрел в глаза. Сквозь мальчика просвечивали ступеньки беседки, гравий дорожки и трава. Что, это и есть вестник Небесных Сил? Сквозь мальчика неторопливо пролетела гудящая пчела – он сделал вид, что не заметил.

В уме искрами над костром вспыхивали вопросы. Много-много. Иногда с вероятными ответами. Еще привиделась игрушечная страна Карта, на которой можно расставлять войска и крестьян. А этот Лето вместо игрушек-то расставляет… кого? И стало так противно, что он, не глядя, прошел мимо прозрачного мальчика, мимо изнемогающих от тяжести, оплетенных золотыми узорами яблонь и вишен к выходу.

Всю ночь и утро перед глазами стояла жалкая нарядная девчонка. Сны снились паршивые. И реальность тоже была паршивой. Ну, правда глупо: только дураки хамят всемогущим Небесным Силам. Вдруг темноволосый призрак оскорбится да и нашлет на Синие Горы какой-нибудь мор. Выждет и втридорога лекарство будет продавать… Или здесь мальчишек решит проредить. С тоски Рокот убежал ото всех. Надо залезть куда-то повыше. Откуда будет хорошо все видно.

Золотая крыша Детского Дворца слепила глаза. Отсюда можно рассмотреть половину столицы. Он замер, разглядывая крыши, повозки на улицах, крошечных человечков – хаос. Путаница. Мозаика, которую пока никто не сложил как надо.

Еще тут был ветер. Так, ветерок, теплый и слабенький. Пах пылью. Но он был живой, трепал воротник рубашки, и на сердце полегчало, будто все трудности остались внизу. И еще он наконец-то был один. Он сел на теплое железо крыши, покрытое истершейся позолотой. Ой… Он увидел на углу крыши каменную крылатую тварь с огромными крыльями и кошачьей головой. Это же мамин грифон! Вот и крылья золотые! Вскочив, он промчался по гулко загрохотавшей крыше и с разбегу запрыгнул между крыльями, обхватил за шею. Ай! Прикосновения к крыльям, раскаленным на солнце, ожгли. Он подобрался в комок в каменной ложбинке, уткнулся лбом в загривок. Думал, заревет – но удержался. Успокоился немного. Вот бы на таком правда полетать.

Как же здесь над головой пусто. А дома – везде горы, до неба и выше, и ниже, все пространство сложное, заполненное скалами, осыпями, ледниками и выше всего – сверкающими белыми пиками самых высоких гор. Тут – только пустота и слепое солнце.

– Привет, – сказал возле плеча знакомый бархатный голос.

На солнце Лето казался еще прозрачнее. Так, цветная тень с поблескивающими глазами. Он отвернулся.

– Такой же упрямый, как мать. А хочешь, я передам ей весточку прямо сейчас? И тут же принесу ответ?

Он вздрогнул. Мама! Мамочка моя! Но укрепился. Помотал головой, слез с грифона и пошел вверх, а потом, балансируя, по самой кромке конька обратно к слуховому окну, через которое сюда выбрался.

– Да почему «нет»-то?

– Нечем платить, – бросил он через плечо.

Увидел, что Злое Лето сам забрался на грифона и сидит, смотрит на город. Значит, это Рокот на его место залезал? Но грифон – мамин… Чтоб точно не разреветься, он отвернулся и полез в узкое окошко.

На пути вниз, по всем пыльным заброшенным лестницам и этажам, он раз пятьдесят пожалел о том, что отказался. Мама была бы рада… Но в Синих Горах нет лишнего «урожая людей». Или что там нужно Небесным Силам – этого тоже нет. Синие Горы – маленькое княжество. С ладошку.