Учимся говорить по-русски. Проблемы современного языка в электронных СМИ

Статья вызвала возмущение и аудитории, и журналистского сообщества. Состоялось профессиональное разбирательство, на котором журналист обвинения в цинизме не признал. И закономерно: он вел себя соответственно должности. Он был скандальный репортер.

По прочтении вышеизложенного у кого-то возникает ощущение (см. табл.), что в российских СМИ нет ничего, кроме пошлости, цинизма и агрессии, и что это намеренное сгущение красок, ведь и каналы, и передачи, и журналисты разные. Это так. Но наше сознание, т. е. сознание массовой аудитории, так устроено, что воспринимает явление в целом (не препарируя по темам и каналам), и фиксирует прежде всего отклонения от нормы. И чем их больше, тем больше у них вероятность закрепиться в языковой сознании как черта явления в целом. Таким образом формируется стереотип восприятия СМИ, а у кого-то и нормы речевого поведении, поскольку до сих пор, несмотря ни на что, СМИ задают коммуникативный стандарт. Только вот какой?

Так какие этико-языковые проблемы видит аудитория в СМИ?

Из области психологии речевого общения: Лживость, неискренность (нередко распознаваемая на уровне языка телодвижений), недоброжелательное отношение к партнеру, нежелание и неумение строить конструктивный диалог, неумение/нежелание слушать говорящего

Из области осмысления действительности как следствие прорыва приватного в публичное: Представление действительности через призму социального, биологического и языкового низа; грубость, агрессивность, пошлость, цинизм, вульгарность; оскорбительная форма изложения

Запретные целевые установки: Демагогия, ложь, манипулирование аудиторией

Из области речевого этикета Нарушения максимы вежливости, размывание правил ты/вы обращения и публичного/межличностного именования участников коммуникации; неумение / нежелание оказать коммуникативную поддержку партнеру по диалогу

Из области следствий размывания национальных коммуникативных ценностей Нарушение принципа коммуникативной скромности, приоритета, сосредоточение внимания на себе

Этические нормы никогда не соблюдаются полностью, но существуют как образец, на который в коммуникации следует ориентироваться. Степень расхождения между тем, что есть, и тем, что должно быть, характеризует глубину противоречий времени, и преходящих, и постоянных. Но все-таки держаться ближе к норме лучше не только с этической точки зрения, но и с коммуникативной: больше шансов быть понятым правильно.

Литература

Бессарабова Н. Д. Журналист и слово. – М., 2015.

Зарецкая Е. Н. Риторика: Теория и практика деловой коммуникации. – М., 2002.

Русская речь в средствах массовой информации: Стилистический аспект / под ред. В. И. Конькова. – СПб., 2007.

Сурикова Т. И. Этический аспект языка СМИ // Язык массовой и межличностной коммуникации. – М., 2007. – С. 133–185.

Формановская Н. И. Русский речевой этикет. Выбираем «ты» и «вы» // Русская словесность. – 2001. – № 4. – С. 66–70.

Этика речевого поведения российского журналиста. – СПб., 2009.

Г. Г. Хазагеров (Южный федеральный университет)

Норма как ценность в речи журналиста

1. Формулировка проблемы

Уже в девяностые годы, когда термин «языковая игра» стал использоваться не в том значении, что у Витгенштейна (Гридина 1996; Коновалова 2008; Санников 1999), когда начали появляться и множиться работы по интенциональному отклонению от нормы (Курочкина 1999 и др.), обрисовалась проблема, решению которой и посвящены эти размышления. Было очевидно, что сознательное отклонение от языковой нормы в целях усиления экспрессии соседствует с обычным отклонением от нормы по небрежности или по незнанию, о чем мне тогда же случалось писать. Экспрессивность речи и достижение комического эффекта были явной ценностью для журналиста и, соответственно, приоритетной целью, а вот языковая, стилистическая и даже коммуникативная норма отодвигались на второй план. Тренд был настолько ощутимым, что лингвисты отреагировали на него целой лавиной работ о различных видах каламбура, который описывался как языковая игра и в котором видели и видят до сих пор способность пишущих к креативности. «Креативным быть престижно, грамотность же – скучный удел корректоров» – вот устойчивый взгляд журналиста на вещи, и его трудно победить запретительными мерами.

Любопытна и показательна в этой связи судьба риторического термина «зевгма». Изначально под зевгмой понималась цепочка синтаксически однородных элементов под «игом» («зевгмой») одного слова, общего для всей цепочки: Я оставляю каждого на своем пьедестале: Наполеона на Вандомской колонне, Робеспьера – на гильотине. Эта фигура сообщает речи отточенность афоризма и способствует общей симметрии и красоте изложения. Особенно эффективна зевгма в сочетании с антитезой, как это сделано в приведенном примере. Такая зевгма прекрасно подчеркивает главную мысль высказывания. Запомним эти слова – «красота» и «главная мысль», ибо на них будет строиться наше рассуждение. Впоследствии зевгмой все чаще стали называть отклонение от нормы: соединение неоднородных в смысловом отношении частей их синтаксической однородностью: один ел хлеб с маслом, другой – с удовольствием. В докладах на студенческих конференциях мне неизменно встречалось именно второе понимание зевгмы. При обучении риторике исконное значение зевгмы также не вызывает никакого интереса, несмотря на то что зевгма как риторическая фигура активно используется в судебных и политических речах, а также в художественной литературе. Зато зевгма как намеренное нарушение однородности всегда вызывает интерес, несмотря на то что это построение находит применение только в шутках, к тому же довольно редко удачных.

Итак, проблема заключается в том, что норма не является ценностью для журналиста. Такое отношение к ней, внушенное текущей практикой и объясняемое недостаточным пониманием законов общения, возникает у журналиста уже на студенческой скамье.

2. Пути решения проблемы

Как сделать норму ценностью для журналиста? Как сделать так, чтобы журналист включил ее в список своих профессиональных добродетелей? Сегодня мы умеем только взывать к гражданской совести и патриотизму. Такова и главная тенденция в отношении языковой нормы в нашем обществе в целом: ты русский, так пиши грамотно! В соответствии с этой логикой были введены тотальные диктанты и ряд других мероприятий. Заметного влияния на грамотность, в том числе и грамотность журналиста, это пока не оказывает. Однако сам подход показывает, что мы, коль скоро «давим на совесть» пишущего, если и не до конца сформулировали, то хорошо осознали, что проблема эта ценностная. Но с ценностями можно работать не только «лобовым» образом. Можно показать привлекательность ценности для самого журналиста, сделать ее престижной, чего сегодня явно нет.

Чтобы ответить на вопрос, как это можно сделать, попробуем проследить связь между тремя видами нормы: языковой, стилистической и коммуникативной, а также связь между качествами речи: правильностью, ясностью, красотой и уместностью.

Наиболее «бросовой» для журналиста сегодня явно является языковая норма («запятой больше, запятой меньше…»), стилистическая норма уже осознается им как проявление профессионализма («владение стилем»), от соблюдения же коммуникативной нормы напрямую зависит отношение к журналисту его читателей. При этом, однако, забывается, что нормы связаны между собой: грубое нарушение стилистической нормы оборачивается и нарушением нормы коммуникативной. Эта ситуация отражена в древнем анекдоте, когда незадачливый человек, встретив похоронную процессию, говорит что-то вроде: «Таскать вам не перетаскать». Отметим, кстати, что неуместно веселый тон по неподходящему для этого случаю встречается, к сожалению, и в современной журналистике. Что же касается связи языковой нормы со стилистической, то она настолько очевидна, что первую не всегда можно отделить от второй. Таким образом, чтобы внушить уважение к языковой норме, целесообразно прокладывать к ней логическую цепочку от нормы коммуникативной, что сделать нетрудно. Этого, однако, недостаточно. Обратимся теперь к качествам речи. Именно в путаном представлении о качествах речи, как представляется, лежат причины пренебрежительного отношения к языковой норме.

Экспрессия, желание поразить воображение читателя является той ценностью, которую, несомненно, исповедует журналист, нравится это его учителям или нет. Что же такое экспрессия и как она соотносится с классическими четырьмя качествами речи, известными еще со времен Теофраста и классической риторики, – правильностью, уместностью, красотой, ясностью?

С тех давних уже пор, как Е. М. Галкина-Федорук предложила различать экспрессивность и эмоциональность (Галкина-Федорук 1958), в отечественном языкознании экспрессия обычно связывается с усилением выразительности (способности привлечь внимание) и изобразительности (наглядности, выпуклости) речи. Такой взгляд на вещи имеет почтенную историю. Экспрессии же противопоставляется стандарт, как показал В. Г. Костомаров еще в 1971 году (Костомаров 1971) именно в связи с речью журналиста.

Принятый подход предполагает прежде всего связь экспрессии с ясностью речи: содержание экспрессивного текста быстрей и надежней схватывается читателем. При этом, разумеется, должна соблюдаться гармония между значимыми частями текста и экспрессивной формой: подчеркивается именно то, что должно быть подчеркнуто для быстрого и надежного понимания содержания. Этой стороне дела целиком посвящена стилистика декодирования с ее схемами выдвижения и отмеченными позициями (Арнольд 1981). Если же экспрессивный акцент делается не в нужном месте, экспрессия способна разрушить ясность текста и существенно ухудшить его восприятие. В этом случае можно говорить о нарушении еще одной нормы – нормы риторической, т. е. о том, что называлось асхематоном, или неверным употреблением фигуры. С такими асхематонами мы встречаемся в газетной журналистике нередко. Типичный случай – врезка в текст (ее можно считать графической фигурой), выбранная таким образом, что не только не помогает понять текст, но и затрудняет его понимание. В этом случае смысл текста приносится в жертву поднятию общего градуса сенсационности, несмотря на то что ход этот очень часто оказывается холостым. Частотность приема закономерно превращает экспрессию в стандарт, как о том в 1971 году и писал В. Г. Костомаров.

В устной журналистике мы привыкли к однообразному, но по крайней мере не контрпродукивному для содержания интонационному рисунку. Он позаимствован из мира рекламы и основан на известной схеме AIDA (Attention, Interest, Desire, Action – Внимание, Интерес, Желание, Действие). В целом интонационное сопровождение схемы «внимание – интерес – желание (сделать покупку – в рекламе, вызвать эмоцию – в журналистике)» выстраивается правильно. Но в письменной журналистике соответствующего ему синтаксического сопровождения нет. Схема, конечно, не идеал, тем более для серьезной журналистики, но она показывает, как работает языковое мышление журналиста, когда он сознательно или через подражание усваивает ту или иную риторическую стратегию. Любая такая стратегия способствует ясности речи. Экспрессия же, оторванная от ясности, представляет собой риторическую ошибку, дает текст низкого качества. Это, безусловно, надо сообщать будущему журналисту, демонстрируя примеры правильного и неправильного использования экспрессии.

Типичная ошибка – attention – подминает под себя все. Достигается это «хлестким» заголовком, который на общем фоне «языковой игры» выглядит не таким уж и «хлестким», врезкой, эмфатизирующей второстепенный момент содержания, финалом, уводящим в сторону от основного сюжета. Однако, если продемонстрировать журналисту подобные ошибки, это произведет на него большее впечатление, чем если указать на пропущенную запятую. Меж тем и запятая, и порядок слов в особенности, лежат в той же плоскости усиления – ослабления ясности текста. Они закономерно вписываются в риторическую стратегию, являются ее частями.

Порядок слов – отдельная тема. Необоснованная инверсия – бич журналистской прозы. Этот вопрос требует отдельного изучения. Дело в том, что отказ современной художественной прозы от синтаксиса «периодического» в пользу синтаксиса «актуализирующего» находится в русле ее эстетических исканий (Покровская 2001). Но тексты риторические, предполагающие достижение рационально поставленной цели, не могут безболезненно идти вослед этим исканиям. Риторике противопоказан «поток сознания», отсутствие знаков препинания, «синтаксическое слияние», «разрыхление» и даже обилие парентез, которые в убеждающей речи либо сигнализируют о неуверенности говорящего, либо о запутанности содержания.

Итак, правильность речи может быть преподнесена как ценность с опорой на связь с ясностью речи. Ключевое слово при этом – «экспрессия».

Уместность речи напрямую связана с соблюдением коммуникативной и стилистической нормы и в целом ощущается журналистом как ценность. Об этом уже говорилось выше в связи с коммуникативной нормой.

Что касается красоты речи, то это заведомо дефицитное качество. Если удастся воспитать журналиста, исповедующего или хотя бы признающего умение писать или говорить красиво, многие задачи будут решены. Ведь небрежность по отношению к языковой норме выглядит некрасиво. Почему же красота сегодня не является ценностью? Какие ценности вытеснили красоту? Первое, что приходит в голову, – это раскованность и креативность, понимаемая как желание выражаться необычно (качество, присущее Ивану Бездомному до встречи с Мастером).

Если обратиться к концу советского периода, ситуация выглядела так. Официоз терял краски и превращался в формальные отписки, хотя языковая норма при этом соблюдалась (!). В речи неофициальной набирало силу всевозможное ёрничанье – от садистских стишков до бесчисленных пародий на советские штампы, прецедентные тексты, цитаты классиков марксизма-ленинизма и т. п. Так набирала старт «языковая игра». В журналистике, где всего этого не было, душу отводили на газетном заголовке, что было особенно характерно для тогдашней «Комсомольской правды», где уже тогда, на рубеже восьмидесятых, появлялись заголовки вроде «Сказка о рыбаке и репке», сделавшиеся впоследствии нормой.

Когда цензурные запреты спали, ёрничанье под именем «стёба» хлынуло на страницы СМИ и с тех пор их не покидает несмотря на то, что объект пародии давно исчез. Одной из особенностей нового стиля стала амбивалентность юмора, размытость нравственной позиции пишущего и говорящего, что сразу же было квалифицировано как лингвистический цинизм (А. П. Сковородников), однако до сих пор нисколько не изжито.

Другой востребованной особенностью молодой постсоветской журналистики стала репортерская бойкость. Необходимо было, во-первых, преодолеть тяжеловесность официального общения, во-вторых, уметь не теряться, оказавшись в разных социальных стратах, возникающих буквально на глазах. Здесь радиожурналистика, отталкиваясь от развязного стиля дискжокеев, оказалась во главе процесса. Демонстрация неформальности вполне закономерно вызвала к жизни особую манеру языковой небрежности, которая проникла даже в интеллектуальные сообщества, получившие в это же самое время жаргонное название «тусовок».

Античная риторика связывала красоту речи с «возвышенностью» и «сладостностью», т. е. со способностью возвышать или услаждать душу слушателя. Оба названные выше свойства – бойкость и амбивалентный юмор – наносят прямой ущерб возвышенности и имеют мало отношения к сладостности. Амбивалентный юмор, если его рассматривать в категориях красоты, может быть отнесен к эстетике гумиляции (унижения, снижения, приземленности), не слишком продуктивной для общественной жизни. Бойкость является проявлением эстетики раскованности и легкого эпатажа, в чем также, по-видимому, нет острой необходимости.

Научить журналиста «услаждать» читателя, т. е. писать по-настоящему занимательно, тем стилем, который в классические времена назывался средним, или цветущим, – это более насущная задача. Научить держать высокую стилевую ноту, не впадая в фальшь, – еще более актуальная задача. И тем и другим искусством овладеть трудно, гораздо труднее, чем пользоваться амбивалентным юмором и демонстрировать стилистическую развязность. Уже одно это обстоятельство может послужить стимулом для начинающего журналиста: учитесь решать трудные задачи, легкие вы и так решите.

Одним из средств стимулировать обучение журналистскому искусству являются конкурсы. Важно, чтобы такие конкурсы оценивались не по общей шкале «хороший – плохой текст», оставляющей слишком большой простор для жюри, и не по шкале языковой нормы, как диктант или изложение (это не стимулирует). Конкурсы могут ставить перед собой цели развивать те качества речи, которые сегодня нуждаются в развитии: например, умение писать высоким стилем, оставаясь уместным, или умение писать занимательно, оставаясь содержательным.

Выводы

В целом сказанное выше можно обобщить следующим образом. Чтобы освоение языковой нормы стало для журналиста ценностью, надо показать связь этой нормы с задачами более высокого порядка – достижением ясности, красоты, уместности речи, продемонстрировать эту связь с теми качествами речи и с теми умениями, которые для журналиста являются бесспорно ценными. Вопросы орфографии и пунктуации должны «всплывать» в ходе решения этих задач. Учащийся сам должен почувствовать необходимость овладения языковой нормой и быть инициатором консультаций с преподавателем или же даже выбирать соответствующий курс по собственному желанию.

Пока языковая норма не станет для журналиста ценностью, никакие принудительные меры не сделают его грамотным.

Однако задача сделать ее такой ценностью с помощью увязывания с ценимыми им умениями представляется вполне разрешимой.

Литература

Арнольд И. В. Стилистика современного английского языка. – Л., 1981.

Галкина-Федорук Е. М. Об экспрессивности и эмоциональности в языке // Сборник статей по языкознанию. – М., 1958. – С. 103–124.

Гридина Т. А. Языковая игра: стереотип и творчество. – Екатеринбург, 1996.

Коновалова О. Ю. Языковая игра в современной разговорной речи. – Владивосток, 2008.

Костомаров В. Г. Русский язык на газетной полосе. – М., 1971.

Курочкина Л. В. Интенциональные грамматические формы существительных в современном русском языке: дисс… канд. филол. наук. – Ростов-на-Дону, 1999.

Покровская Е. А. Динамика русского синтаксиса в XX веке: лингвокультурологический анализ: автореф. дисс… д-ра филол. наук. – Ростов-на-Дону, 2001.

Санников В. З. Русский язык в зеркале языковой игры. – М., 1999.

Сковородников А. П. К определению термина «лингвоцинизм». URL: file:///C:/Users/User/Downloads/k-opredeleniyu-termina-lingvotsinizmy.pdf

М. А. Штудинер (Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова)

Инокультурные имена собственные в российском эфире

Недавно студенты, проходившие практику на одной из московских радиостанций, принесли мне обзор передач, озаглавленный «Немного об именах собственных». В обзоре, подготовленном опытным радиожурналистом, который, вероятно, осуществляет постэфирный контроль на этой радиостанции, рассматриваются варианты ударения в заимствованных именах собственных. В частности, автор пишет: «Совсем недавно возник вопрос о писателе Хулио КортАсаре… Я не знаю испанского языка, не знаю его особенностей и тонкостей. Что же мне остается делать в минуты «тягостных сомнений»? Смотреть опять-таки в русские справочные издания, которые считаются авторитетными. И вот когда мне стали говорить, что нет писателя КортАсара, а есть КортасАр, то я. полез в энциклопедии. Так вот, и «Большой энциклопедический словарь», и «Всемирный биографический энциклопедический словарь», и «Литературный энциклопедический словарь» и другие издания – все указывают одно и то же ударение – КортАсар… Кстати, на минувшей неделе была предпринята консультация в испанской редакции иновещания. Переводчики с родным испанским языком сразу же четко ответили: Хулио КортАсар. Только так, а не иначе».

Но дело в том, что аргентинский прозаик и поэт Хулио КортасАр почти полжизни прожил в Париже, здесь были написаны его самые известные романы, здесь он похоронен. Можно даже сказать, что в русскую культуру КортасАр вошел через французскую. Так же, как ПикассО. Я прекрасно помню, как в 70-ые годы прошлого века, когда культурная публика в России увлекалась магическим реализмом КортасАра, его имя произносили только с ударением на последнем слоге.

Сейчас акцентные варианты КортасАр и КортАсар конкурируют друг с другом. Более частотным, по моим наблюдениям, является первый вариант. В конкуренции вариантов ПикассО и ПикАссо побеждает вариант ПикассО. В недавно вышедшем «Словаре трудностей русского языка для работников СМИ» даются соответствующие рекомендации: варианты обоих слов признаются равноправными, но для эфира рекомендуются только первые варианты. В словарных статьях они помещаются на первом месте и выделяются цветом.

В жизни многих русских слов бывают периоды, когда они имеют два равноправных варианта произношения или ударения, т. е. два варианта, в одинаковой степени соответствующие литературной норме. Однако «Словарь ударений русского языка» (Агеенко, Зарва 2000), адресованный в первую очередь работникам радио и телевидения, даёт только один из сосуществующих в языке произносительных или акцентных вариантов. Это отнюдь не означает, что авторы и редакторы этого специализированного издания считают правильным лишь один вариант. Они признают вариативность нормы. Принцип одного варианта соблюдается ими для того, чтобы не провоцировать разнобоя в эфире, чтобы не возникала ситуация, которую когда-то высмеяли дикторы радио в шуточных куплетах на юбилее Д. Э. Розенталя: «Собкор сказал «КарАкас», а диктор – «КаракАс». Подобное наблюдается в современном эфире каждый день. Ведущая программы «Время» в подводке говорит о государственных деятелях Греции – дяде и племяннике КараманлИсах, а в репортаже у племянника уже почему-то другая фамилия – КарамАнлис. Обозреватель ТВЦ в одной и той же передаче главу Сбербанка России называет то Г[рэ]ф, то Г[ре]ф. В одной из «Исторических хроник» (телеканал «Россия») автор «Пигмалиона» упоминается шесть раз: три раза БернАрд Шоу и столько же БЕрнард Шоу. В этой же передаче приезжают в Эдинбург, а находятся – в ЭдинбУрге. Такой разнобой в эфире нежелателен, так как он становится помехой в восприятии информации, переключает внимание слушателей с содержания на форму.

Традиция рекомендовать для использования на радио и телевидении только один вариант ударения или произношения идёт от первых орфоэпических изданий, адресованных работникам эфира. Эта традиция опирается на работы отечественных русистов конца XIX – первой половины ХХ века, для которых было характерно стремление возвести в ранг нормативного лишь один из сосуществующих вариантов.

Выбор акцентного или произносительного варианта имени собственного иноязычного происхождения представляет особую проблему как для журналистов, принимающих решение о речевом поведении в эфире, так и для кодификаторов.

При подготовке к изданию «Словаря ударений русского языка» 2000 года в связи со словом Эдинбург было опрошено много людей, представлявших разные социальные группы. На вопрос «Как называется столица Шотландии?» большинство информантов отвечало примерно так: «Вообще-то, правильно – Эдинбург, потому что так по-английски». Затем извиняющимся тоном: «Но мы по-русски говорим ЭдинбУрг». Такой подход представляется неверным. Не нужно стыдиться за русский язык. Он перекраивает чужое слово по своим меркам. Ведь любое иностранное слово, когда приходит в заимствующий язык, переживает в нём процессы освоения, в том числе акцентного освоения. В данном случае произошла перестройка ударения по аналогии со словами Петербург, Оренбург, Шлиссельбург, Екатеринбург. В поисках правильности в нашем языке нельзя выходить за его пределы. Это касается, конечно, тех имён собственных иноязычного происхождения, ударение в которых имеет устойчивую русскую традицию вопреки рекомендациям энциклопедических изданий и некоторых ориентирующихся на них лингвистических словарей. В ряде справочников, адресованных работникам эфира, вслед за энциклопедическими словарями, для которых характерен формально-этимологический подход, рекомендуются варианты, противоречащие сложившимся в русском языке традициям, например: Арлингтонское кладбище, Леонард БЕрнстайн, МАрлон БрАндо, Невилл ЧЕмберлен (вспомните «Наш ответ ЧемберлЕну»). Столица США в «Большом энциклопедическом словаре» называется ВАшингтон. Комплексный справочник «Русская речь в эфире» даёт этот вариант на первом месте жирным шрифтом, а в скобках блёклыми буквами стыдливо указывает традиционный русский вариант – ВашингтОн (Иванова, Черкасова 2000).