Алая Завеса. Наследие Меркольта

У Пенелопы непроизвольно брови поползли на лоб. Она демонстративно громко выдохнула и присела рядом с Юлианом.

– Ничего смешно, Хелен, – спокойным тоном сказала она. – Страшно представить, во что его мог вовлечь этот сумасшедший полицейский. На, полюбуйся.

Она вытащила откуда-то выпуск «Экспресса Свайзлаутерна» и протянула его Юлиану. Конечно, он знал, что Пенелопа хочет показать ему, но вида не подал.

– Купили по дороге в больницу, – сказала она.

Во всю первую полосу большими буквами было написано:

«Сегодняшней ночью в результате трагического несчастного случая погиб мэр Свайзлаутерна Густав Маттиас Забитцер. Он был найден в отеле «Фридрихграбен». Причиной смерти называется пожар, возникший вследствие непотушенной сигареты и халатного отношения администрации отеля в противопожарной безопасности. Редакция приносит соболезнования семье Густава Забитцера и всему городу. Подробности – в завтрашнем утреннем выпуске «Экспресса Свайзлаутерна».

- Непотушенная сигарета, – еле слышно пробормотал Юлиан.

– Что? – не расслышав, спросила Пенелопа.

– Не могу поверить в это.

Под записью располагалась большая фотография Густава Забитцера, который с улыбкой на лице махал кому-то рукой. Он выглядел точно так же, как и на посмертных фотографиях. С той лишь разницей, что здесь он выглядел несколько более живым.

– Не всем нравилась его политика, – вставила реплику Хелен. – Мой брат, Кай, увлекается этим и регулярно говорит, что при предыдущем мэре было лучше.

– По-моему, так всегда говорят, – сказала Пенелопа. – Хелен, ты намекаешь на убийство?

– По крайней мере, это логичнее, чем возгорание от сигареты. Прежде чем уйти от нас, отец смолил как паровоз, и кроме запаха никаких неприятностей не доставлял.

– Сочувствую, Хелен, – отмахнулась Пенелопа и снова повернулась к Юлиану. – Если хочешь искупить свою вину, то я прямо сейчас забираю тебя и мы едем готовиться к экзаменам.

Юлиану было сложно признать это, но впервые за долгое время он не был рад видеть Пенелопу.

– Куда едем? – спросил он.

– К тебе едем, – ответила Пенелопа. – И завтра ты подойдёшь к кому-нибудь и договоришься о сдаче.

Юлиан стоял в ступоре. Он не был готов к такому развитию событий, поэтому покорно молчал, стесняясь даже поднять взгляд на внезапно ставшую строгой Пенелопу.

Но, если другого выбора не оставалось, Юлиан готов был принять этот.

– Стойте, – перебила всех Хелен. – Подождите. Мы так-то к Йохану пришли.

Пенелопа недоверчиво посмотрела на дверь палаты, в которой находился Йохан. Ещё немного, и она просверлила бы взглядом в двери дырку, поэтому вовремя остановилась.

– У Йохана есть ты, – сказала Пенелопа и вручила Хелен пакет с фруктами.

Та, растерянная от подобного поворота, покорно приняла его.

– Ну ты и даёшь, Пенни, – сказала она. – Всё за вас приходится делать. Пока вы там…

– Мы будем заниматься учёбой!

– Да-да, – ухмыльнулась Хелен. – Именно учёбой.

Юлиану хотелось бы, чтобы Хелен была права. Но он знал, что всё будет так, как того хочет Пенелопа, а хотела она принять вид строгой учительницы и гонять Юлиана по предметам, в которых он ничего не понимал.

– Заткнись, – бросила напоследок Пенелопа и взяла Юлиана под руку.

Как и ожидалось, до самого вечера Юлиан и Пенелопа занимались историей Союза Шмельтцера. Комната Юлиана и Гарета мало походила на учебную аудиторию, но сама Пенелопа с ролью преподавателя справилась на «отлично».

Она знала практически всё, и оттого Юлиан ощущал себя на её фоне более чем жалко. К своему сожалению, он не мог перечислить список всех бывших европейских государств, ныне являющихся коммунами Союза, не мог восстановить порядок диктаторов, а впоследствии и канцлеров. Трудно было представить схему власти – какое место в его государстве занимают парламент, правительство и сенат.

Для Пенелопы же это было проще некуда. Вполне возможно, когда-то она добьётся большого успеха в жизни, и болван вроде Юлиана будет смотреться рядом с ней весьма неуместно. Возможно, поэтому так и стоит ценить нынешние моменты, когда они вместе, и бросать его она не собирается. Возможно именно она, а отнюдь не дед, вытащит Юлиана из ямы и сделает из него человека.

Возможно, что когда-то. Но не сейчас.

Проводив Пенелопу, Юлиан дал ей серьёзное обещание, что завтра придёт в академию и сделает всё возможное, чтобы записаться на экзамен.

Увы, уже ранним утром Пол Уэствуд Глесон похоронил все его надежды.

Юлиан вышел из общежития, заспанный, но готовый к бою. Он выкинул из головы события последних двух дней и мысленно настроил себя на учёбу. Конечно, он делал это ради Пенелопы, а не ради тяги к знаниям, но суть оставалась прежней.

Пройдя пару шагов, Юлиан услышал, как сзади посигналили. Он не сразу понял, что адресуется это именно ему, поэтому гордо пропустил это мимо ушей и проследовал дальше.

Но неугомонный автолюбитель и не думал останаваливаться.

– Юлиан! Юлиан Мерлин!

В Свайзлаутерне, скорее всего, был всего один Юлиан Мерлин, поэтому пришлось обернуться.

Чёрный «Ауди» вежливо дожидался его.

– Мистер Глесон? – спросил Юлиан, увидев, как дверь со стороны водителя открывается.

– И я рад тебя видеть! – позитивным тоном сказал Уэствуд. – Ты готов?

– Готов… К чему?

– Мы едем к парикмахеру Густава Забитцера. Мы же вчера договаривались! Забыл?

Укоряющий взгляд Пенелопы Лютнер, из ниоткуда возникший перед глазами, прожёг Юлиана насквозь.

– Уже сегодня? Мы не договаривались на сегодня. Я не могу, мистер Глесон, – сказал Юлиан. – Я иду на экзамен. Почему нельзя навестить парикмахера, скажем, в воскресенье?

Позитив Уэствуда мгновенно пропал.

– Прости, но на выходные дни все места уже заняты, – ответил инспектор.

– Что? Какие ещё места?

– Ну не я же буду стричься у одного из самых дорогих парикмахеров Свайзлутерна. Не переживай. Полиция оплатит стрижку.

Возможность бесплатно подстричься в самой престижной парикмахерской города не воодушевила Юлиана. Он был готов с силой ударить по колесу «Ауди» Глесона и пойти прочь, но любопытство одолело.

– Мы успеем до обеда? – спросил Юлиан.

– Скорее всего, – ответил Глесон. – Прыгай в машину, запись в девять.

Ощущая себя последним лгуном на этом свете и виновником всех мирских бед, Юлиан открыл дверь и уселся на мягкое кожаное сиденье немецкого седана.

– Пенелопа убьёт меня, – глядя в потолок, сказала он. – Мистер Глесон, я уже предупредил всех друзей, что в моей смерти будете виновны мы.

Уэствуд повернул ключ, и мотор загудел.

– Ты сам так настойчиво рвался помочь, – ответил инспектор. – Я отговаривал тебя, но ты стоял на своём. Ничто не мешает тебе отказаться прямо сейчас.

– Но вы знаете, что я не могу оставить всё это просто так.

В этот момент Юлиан ощутил вину уже перед Уэствудом. Он был слишком милым и дружелюбным и более всего нуждался в друзьях и поддержке. Юлиан понимал, что если не он, то никто не поможет инспектору.

Юлиан ощущал вину перед всеми, кто его окружал, и это тревожило больше всего. Йохан из-за него едва не погиб, Пенелопе он снова наврал, а старика инспектора он едва ли не использует. Нелегко работать на нескольких фронтах и пытаться угодить всем.

– Обязательно стричься? – спросил Юлиан, когда они уже тронулись со стоянки.

– Каким ещё образом ты намеревался пообщаться с парикмахером? Ты не полицейский – устраивать допросы не имеешь права.

«Из вас двоих только ты один обладаешь интеллектом выше нуля» – послышался в голове голос Ривальды.

Парикмахерская находилась далеко от центра, поэтому на дорогу Уэствуд и Юлиан потратили немало времени. Прибыв на место, Юлиан увидел незнакомую для себя улицу – длинную, лишённую высоких домов и заполненную различными магазинами, лавками и тому подобным.

– Мы приехали, – сообщил Уэствуд. – Парикмахера зовут Шарль де Монсо. Он может показаться тебе слегка необычным, потому что француз… Желаю удачи.

Юлиан не знал, что необычного во французах, но на всякий случай морально подготовил себя к худшему.

– Вы будете ожидать здесь? – спросил Юлиан. – Не пойдёте со мной?

– Мне нужно в участок, – ответил Глесон. – И, Юлиан… Ты должен дать мне слово, что это в последний раз.

– Что именно?

– В последний раз ты лезешь на рожон и подвергаешь себя опасности.

– Это всего лишь парикмахер. Вряд ли я узнаю от него что-то настолько секретное, что может убить меня.

Глесон по-отечески покачал головой и поджал губы.

– Мы не можем знать наверняка, – сказал он. – Но я должен знать, что после этого ты остановишься. Мы встретимся с тобой вскоре, и ты дашь мне показания – сколь невероятными они бы не показались. А заботы о поисках преступника оставь на меня. Обещаю, я найду его.

Наверняка, услышав это, Ривальда громко рассмеялась бы. Она и рассмеялась, но только внутри головы Юлиана. Он слышал её смех, словно наяву – одновременно и высокомерный, и искренний, с лёгкими нотками безумия.

– Всего доброго, мистер Глесон, – сказал Юлиан.

Уэствуд кивнул. Юлиан снова отметил, насколько дружелюбно выглядел инспектор. Увы, хоть внешность и бывает обманчива, но в этот раз вряд ли она лгала. Такие, как Уэствуд, не ловят опасных преступников, а вечно нуждаются в помощи. Возможно, в помощи Департамента, пусть и обескровленного после трагической гибели своего лучшего сотрудника. Как бы то ни было, в Департамент Юлиан верил больше, чем в полицию.

Оставшись один, Юлиан приблизился к двери с яркой вывеской сверху «Charles de Monceau» и робко дернул за ручку. Раздался звук колокольчика изнутри.

Спустя несколько секунд дверь торжественно распахнулась и Юлиана встретил сам Шарль де Монсо – один из самых известных парикмахеров Свайзлутерна.

– Bonjour, monsieur! – радостно воскликнул он. – Quel beau garçon! Проходите, проходите!

Юлиану стало немного неловко, и он недоверчиво пересёк порок. В нос ему мгновенно ударил запах смеси круассанов и чая, слегка приправленной базиликом.

Помещение было слишком ярким – непозволительно ярким для минималистичного Свайзлаутерна. Сложно было описать его словами, но легко выразить ассоциацией – в парикмахерской «Шарль де Монсо» всегда была весна.

Сам парикмахер был невысоким и упитанным человечком с седыми и хаотично разбросанными по голове кудрявыми волосами. Юлиан сразу вспомнил то ли старый анекдот, то ли загадку про двух парикмахеров в одном городе.

Суть заключалась в том, что один парикмахер был пострижен красиво, а другой безобразно, и предстояло угадать – кто же из них хороший мастер, а кто нет. Если попасться на ловушку, то можно сразу же ответить, что приятный внешне парикмахер профессионален, а его визави совсем наоборот, но стоило только подумать, и всё менялось.

С Шарлем де Монсо всё обстояло ровно так же – считая себя лучшим парикмахером города, он не доверял себя стричь мастерам куда более низкого уровня (по его скромному мнению), потому обходился чем мог.

– Здравствуйте, – робко поприветствовал мастера Юлиан.

– Почему так понуро? Весна! Радуемся! Сегодня лучший день в вашей жизни, потому что вы посетили лучшего coiffeur этого города, призёра фестиваля цирюльников в Страсбуре, исполнителя любых желаний.

– Я очень… Рад, – сглотнул слюну Юлиан.

Ему было очень неловко.

– Присаживайтесь, monsieur! Сегодня вы станете самым красивым мальчиком в Свайзлаутерне!

Юлиан недоверчиво присел на винтажный стул напротив зеркала. Глядя на своё отражение, он попытался сделать как можно более вежливое лицо, но из этого ничего не вышло.

– Гранж? Андеркат? Вояж? – спросил парикмахер. – Старый мастер де Монсо делает лучшие причёски не только в Свайзлаутерне, но и, не побоюсь этого слова, во всей Allemagne!

– Пожалуй, достаточно просто сделать их покороче.

В отражении зеркала Юлиан увидел, как лицо Шарля де Монсо неестественно искривилось и приняло разочарованное выражение.

– Всё, как пожелаете, monsieur, – сказал он и достал свои ножницы.

У парикмахера было несколько пар ножниц, и всеми он орудовал невероятно быстро и профессионально. Юлиан еле поспевал за движениями его рук, и они мешали ему сосредоточиться на самом главном.

«Не всегда стоит подходить к вопросу издалека. Порой достаточно спросить в лоб» – услышал в голове голос Ривальды Скуэйн Юлиан.

Но он так не мог. Он был куда скромнее, глупее и менее харизматичен, чем она.

«Тогда прибегни к сторонней помощи».

Никого больше в зале не было, но Юлиан увидел находившийся слева от него маленький телевизор.

– Не могли бы включить его? – спросил он.

– Слово клиента – закон, monsieur, – ответил де Монсо. – Сам до ужаса не люблю телевизоры. О, технологии! Они лгут! Лгут, monsieur! Лучше читайте газеты.

Шарль де Монсо был прав, но не полностью. Его ошибка заключалась в том, что лгал не только телевизор, но и всё остальное – пресса, люди и сам город.

– Спасибо, – сказал Юлиан.

– Знаете, почему я не люблю телевизор? – спросил парикмахер. – Потому что его полностью оккупировали бриташки. Вы любите бриташек, monsieur?

– За что я должен их не любить?

– Посмотрите только – они везде! Составляют тридцать процентов населения Allemagne. Когда такое было? Кошмар!

– С тех пор, как Адам Шмельцер отменил границы.

– Смею заверить – это нахальство! Принципиально не беру в клиенты бриташек. Они врут, врут и ещё раз врут! У вас есть друзья-бриташки?

Гарет Тейлор, Лиам Тейлор, Пол Уэствуд Глесон, Ривальда Скуэйн… Их было предостаточно, но Шарлю де Монсо об этом знать не следовало.

– Совсем немного, – ответил Юлиан.

Юлиану повезло – телевизор начал показывать выпуск утренних новостей. А все новости Свайзлаутерна были сосредоточены на одном – убийстве всеми любимого мэра города Густава Забитцера.

– Какой кошмар! – покачал головой Шарль де Монсо. – Благородный человек. Да что там благородный – благороднейший! У вас укладывается это в голове, monsieur?

Журналистка с микрофоном вела репортаж прямо с отеля «Фридрихграбен». Звук у телевизора был очень тихим, поэтому Юлиан не мог разобрать ни слова.

– С трудом, – сказал Юлиан.

– Узнав вчера об этом, хотел закрыть салон на несколько дней, но как же я без своих клиентов! Что с ними будется?

– Вы знали Густава Забитцера? – спросил Юлиан, хотя ответ уже знал.

– Конечно, знал, monsieur! Представьте только себе – два дня назад он сидел в том же кресле, что и вы! Что за несправедливая участь – погибнуть от огня!

– Всего два дня…

– Поэтому проводите больше времени с близкими, monsieur. Кто знает, какой день станет нашим последним? Мы с мсъё Забитцером были большими друзьями, а сегодня… Я ожидал, что уже через неделю он снова придёт ко мне, но… Les voies de Dieu sont impénétrables, monsieur.

– Вы были друзьями?

– Oui. Все мои клиенты – мои друзья. Вы мой друг, monsieur. Стрижка – это целое искусство, которое требует духовной близости, иначе ничего не выйдет. Это как хорошая французская кухня – ничего не выйдет, если это сделано без души.

Юлиан снова посмотрел на своё отражение в зеркале. Без копны волос, что была на нём в последнее время, он начал переставать себя узнавать. Интересно, как Пенелопа отреагирует на его преображение? Её мнение, что вполне логично, заботило Юлиана больше всего.

– Выходит, Густав Забитцер был хорошим человеком? – поинтересовался Юлиан.

– Лучшим в этом городе, monsieur, лучшим среди всех моих клиентов. Как и подобает хорошим людям – они зачастую несчастны. Вы счастливы, monsieur?

– Вполне, – ответил Юлиан.

Он не мог поклясться, что сказал правду. Но делиться своими переживаниями касательно недавнего покушения и эмоциями от осенних шокирующих событиях с первым встречным они ни за что бы не стал.

– Либо вы являетесь исключением, либо давно не копались в себе, – ответил парикмахер, после чего поменял ножницы.

Юлиан не знал, как скоро его сеанс закончится. Но одно ему было известно точно – сеанс явно не будет бесконечным, а значит, нужно торопиться, чтобы не уйти из салона с пустыми руками.

– Почему Густав Забитцер был несчастен? – спросил Юлиан.

– Каждый из нас несчастлив по-своему, monsieur. Мсъё Забитцер был из того сословия, в котором попросту невозможно быть счастливым. Именно поэтому Шарль де Монсо решил стать coiffeur, потому что это самая счастливая, творческая и прекрасная профессия в мире!

– Ему не нравилась его работа?

– Non, monsieur. Как можно не любить работу, которой посвятил половину своей жизни? Сию работу не любила жена мсъё Забитцера – прекрасная женщина, смею заверить, которую я могу понять. Она же любила его? Oui. А он её? Несомненно. Но они не могли проводить много времени вместе, потому что мсъё Забитцер всегда был занят.

– Из-за этого возникали ссоры? – спросил Юлиан.

– Не смею называть это ссорой, но мсъё Забитцер называл это именно так. Любящая жена смела обвинить его… Нет, не обвинить… Заподозрить… Весьма, весьма некорректно, monsieur… Допустить возможность его измены!

– Она считала, что Густав Забитцер проводит время не на работе, а у любовницы?

– Допускала возможность, monsieur, – поправил Юлиана де Монсо. – Это весьма разные вещи. Но её ревность зашла весьма далеко, из-за чего мсъё Забитцеру пришлось на несколько дней переехать в отель… В котором он был найден мёртвым. Кошмар, monsieur.

«Фридрихграбен».

– Подозрения о любовнице были беспочвенны? – спросил он.

– Oui! Как вы смеете подозревать такого благородного человека в столь мерзком занятии? Одно дело – ревнивая жена, а другое, вы. Некрасиво, monsieur, некрасиво.

– Прошу прощения, – извинился Юлиан.

«В твоей голове уже сформировалась мысль, но она неправдива».

Юлиан понимал, что переходит грань. Но он должен был узнать как можно больше, и совсем неважно, какие методы будут использованы при этом. Если между убийством мэра и покушением на Юлиана действительно была параллель, он не имел права упускать ни одной ниточки.

Увы, пока параллелью и не пахло.

– Не стоит, – ответил парикмахер. – Мы все потрясены убийством мсъё Забитцера и подчас не можем отдавать контроль своим действиям.

– Но разве жена не должна была понять Густава Забитцера?

– Женщины… Ох, женщины. Они столь же прекрасны, столь и опасны. Как она могла понять его, если для неё он прежде всего любовь, а уже потом мэр? Они попросту так не могут, monsieur. Работа мэра требует многих усилий. Попробуйте уследить за таким большим городом!

– Выходит, на работе дела тоже были неспокойны?

– Мсъё Забитцер иногда жаловался… Нет, сетовал на некоторые детали своей профессии. Он готовил нечто прекрасное для города и был готов посетить этому всего себя. Увы, найти компромисс со своим же советом не так просто. Вам ли не знать, monsieur?

Юлиан не понимал, почему именно ему должно быть это знакомо, но лишних вопросов задавать не стал.

– В чём заключались разногласия мэра и совета?

– Разногласия? Я не говорил ни о каких разногласиях, monsieur. Лёгкое недопонимание – это дискуссия совершенно другого уровня. Не вбивайте себе это в голову, как не вбивал я. Мсъё Забитцер рассказывал мне, рассказывал, а я думал только о том, как сделать его стрижку совершенной! Раз за разом мне это удавалось, но, увы, не всегда получалось совмещать с запоминанием его слов. Старого доброго Шарля де Монсо начинает подводить память! Я парикмахер, а не политик!

Юлиан и не рассчитывал на большее. Если бы Густав Забитцер и делился политическими проблемами с Шарлем де Монсо, то вряд ли парикмахер хоть что-то понял. Как было подмечено им же самим – он парикмахер, а не политик.

– Выходит, в правительстве у него не было врагов? – спросил Юлиан.

– Врагом? Non, monsieur! У таких светлых людей не бывает врагов… Укладка! Укладка – это самое важное! Лёгкий гранж? Косой пробор? Зачёс назад?

– Пожалуй, не нужна укладка, – отмахнулся Юлиан.

Это было совершенно лишним.

– Ваше право, monsieur, но помните – я настоятельно вам советовал.

Шарль де Монсо снял полотенце с шеи Юлиана и принялся отряхивать юношу щёткой. Юлиану было не очень приятно, потому что щётка колола его, но это было наименее волнующей проблемой среди существующих.

– Буду рад видеть вас ещё, monsieur Джулиан Мерлин, – Шарль де Монсо сделал ударение на последний слог в фамилии «Мерлин». – Только, бога ради, позвоните мне заранее! Вы такой приятный собеседник, monsieur!

Шарль де Монсо был первым человеком, который назвал Юлиана приятными собеседником и, возможно, последним. Ибо он был кем угодно, но не рубахой-парнем, интеллектуалом или незатыкаемым, словно гамаюн.

Покинув салон «Charles de Monceau», Юлиан громко выдохнул, после чего испытал невероятное облегчение. Полчаса в компании этого чудаковатого француза едва не сделали его самого таким же.

В голове ещё был слышен голос цирюльника, а мысли самого Юлиана звучали с вычурным французским акцентом. Всё это продолжалось до тех пор, пока Юлиан не покинул эту яркую разукрашенную улицу и наконец не увидел перед собой старый добрый знакомый Свайзлаутерн.

Весьма немалое количество убийств совершается на фоне ревности. Пожалуй, именно ревность – одна из самых распространённых причин. Юлиан не был ни полицейским, ни криминалистом, ни любителем детективным книг, но отчего-то знал, что так оно и есть.

Наверное, проще всего так думать. Налицо был мотив убийства, а первое подозрение чаще всего как раз и бывает правдивым.

«Возможно, в твоих мыслях и есть крупица истины, но ты упустил из вида то, что ты в Свайзлаутерне, а зовут тебя Юлиан Мерлин. Подобная комбинация не терпит очевидных ответов».

Её голос был почти настоящим. Юлиан начинает сходить с ума, создавая себе воображаемого друга, или же Ривальда Скуэйн сама пытается что-то донести до него с того света? Оба предположения были безумными, ибо он не считал себя больным и не верил в жизнь после смерти.

Юлиан понимал, что задача, стоявшая перед ним, в одиночку невыполнимо. Он должен был просветить во всё кого-то из своего ближнего окружения – Пенелопу, Уэствуда, Гарета или Хелен, но отчего-то мешала совесть. Из-за Юлиана едва не погиб Йохан – отчего же с остальными должно было быть по-другому?

Сомнения мучили его юношескую душу, и рано или поздно он сдался бы. Но Юлиан осознавал, что нужное время ещё не наступило.

Ему не следовало переживать из-за завтрашних занятий – в связи с кончиной Густава Забитцера и последовавшим за ней трауром их отменили. Юлиан не встретит осуждающий взгляд Пенелопы завтра в академии. Не выслушает лекцию о том, насколько он безответственен.

В этом были и плюсы, и минусы. Минус заключался в том, что встречи с Пенелопой он в любом случае не сможет избежать, потому что не особо этого и хочет, а значит, так или иначе придётся объясняться перед ней.

Похороны – это страшно. В любой оболочке и с любой предысторией. Попросту невозможно придумать чего-то более ужасного – даже если прощаются с человеком, которого никогда не знал.

Юлиан бывал на похоронах ранее – у таких же незнакомых людей, потому что его отца не хоронили вовсе, а прощание с Ривальдой Скуэйн он в силу веских причин пропустил. К этому невозможно привыкнуть. Невозможно отогнать от себя гнетущие мысли. Невозможно привести себя в состоянии покоя.

На этом самом кладбище была похоронена Ривальда Скуэйн. Именно здесь Юлиан попрощался с Пенелопой, после чего покинул Грунндебайтен. Он не посещал более могилы Ривальды. Вряд ли посетит и в этот раз. Во многом, благодаря тому, что сквозь чёрную толпу скорбящих невозможно было протиснуться.

Юлиан тоже был одет в чёрное, потому что на этом настоял Гарет, который так же решил посетить это печальное мероприятие. Юлиан не рассказывал ему о том, что происходило с ним в последние дни и почему, собственно говоря он пришёл сегодня на похороны мэра.

Возможно, Гарет имел право знать. Возможно, его помощь была бы неоценимой. Но Юлиан пообещал себе, что обратится к своему соседу только в случае крайней необходимости.

Церемонии прощания сопутствовали поминальные речи многих известных людей города, среди которых Юлиан узнал таких личностей, как Стюарт Тёрнер и Елена Аткинсона. Молодой работник департамента, нервно поправляя раз за разом свои очки, то и дело запинался, то обрываясь на полуслове, то перескакивая от одного предложения к другому. Юлиан знал почему – речь была написана заранее, а выучить её Стюарт Тёрнер не успел.

Кому среди присутствующих, кроме семьи, действительно жаль мэра? Звучало лицемерно, но Юлиан и сам не ощущал столь гнетущей скорби по ушедшему.

Ушёл один мэр, придёт другой. «Король умер – да здравствует король». Настоящий праздник людского лицемерия.

– Хотел бы и я себе такие же пышные похороны, – прошептал Гарет.