Бойся мяу

– Во-о-от, значит, и вы бы играли в такие догонялки, – улыбнулась бабушка. – Естественно, все мои старшие сыночки бегали, еще бы – дом-то наш. Гена, Петя, Коля, Вася. Юрке я запретила, он был еще маленький, а Лену, маму твою, и так не брали, потому что девочка.

– Юра – это мой папа, – отозвался Сашка у стенки и зевнул.

– Правильно, дружок, – усмехнулась рассказчица. – В общем, Лена-то, моя девочка, росла в окружении мальчишек – братьев и их друзей, и играла, конечно, в их игры. Каждый раз она бегала с ними на стройку, но только вскарабкивалась на бревно, как ей махали и подталкивали, мол, куда ты лезешь, ты маленькая и медленная, никто тебя жалеть не станет, это недетская игра, только для мужиков. И ей приходилось просто смотреть со стороны. Я-то была только «за», хотя бы за дочку была спокойна. А мальчишки, что с них взять? – Бабуля с улыбкой покосилась на внуков. – Запретить я им не могла, Аркадий, их папа и, значит, ваш дедушка, говорил, что не собирается с ними нянчиться, головы у них собственные на плечах, ударятся – так и то чему-то научатся. Вот и оставалось, что бояться, что вернутся со сломанными руками, ногами или разбитой головой. Но, слава богу, ничего, кроме ссадин, ушибов и порванных одежек, не случалось.

Женек даже распахнул готовые сомкнуться веки, когда услышал о дедушке. Как-то так получилось, он знал о нем удивительно мало. Что его звали Аркадий, что он был старый и умер то ли до его рождения, то ли когда он был совсем маленький. И Женька, само собой, как-то привык, что в маминой деревне только бабушка, что там бабушкин дом, и деревня сама тоже бабушкина. А теперь вдруг ему захотелось узнать о нем больше.

Однако бабуля продолжала о другом, о главном:

– Ленка дулась на братишек, что они не встают на ее сторону перед другими ребятами и не берут ее играть. Помню, видела, как она ходила туда-сюда по сваленным бревнам, штабелям досок, тренировалась, значит, равновесие, изворотливость развивала.

И вот однажды, когда она снова стала упрашивать братьев, не желая слезать со стены, они сдались. Хорошо, мол, давай поиграем, но при одном условии. Наверное, они это заранее придумали. Что тот, кто первый ее осалит, забирает ее место на печи.

– Что? – удивился Женька, на секунду подумав – наверное, успел уснуть, и ему послышалось.

– Да, – кивнула бабушка с легкой улыбкой. – Мы тогда еще жили у моей мамы, представь только, всей ватагой, вот и спали кто где. Маленького Юру и доченьку свою я забирала на печку, ну а старшим братьям приходилось спать на полу. Вот они, видимо, и натерпелись за зиму.

– Ясно, обхитрить захотели маму мою, – Женек даже приподнялся и лег на бок, держа голову на локте.

– Ага, сговорились, шкодики, – засмеялась Мария, и старость ее как будто отступила. Он на миг позабыл о своем неожиданном открытии и смотрел прежним взглядом. – Только их-то четверо, а место на печке одно. Ленка, конечно, согласилась. И побежала довольная и шустрая. А это, считай, уже сюрприз для пацанов – поди, думали, что испугается высоты и замрет на месте, и они ее тут же сцапают.

Бабуля захихикала, и чудо повторилось. Седина ничего не решает, мелькнуло в голове. Ей не затуманить огня в глазах и ребяческих смешинок.

– Спохватились, и давай, значит, окружать, – продолжила седовласая девочка. – Загонят двое ее на угол и начинают спорить, кто же осалит-то. А Ленка, не теряя секунды, по бревнам вниз – и прыг на половую доску. В другой раз Коля с Петькой спорить не стали, сразу толкаться – бревно-то, по которому Ленка улепетывает, одно. Ну Колька и слетел на землю. Считай, выбыл. Друзья их смеются, уже и Лену мою подбадривают.

Остальные трое, Петя, Васька и Гена, решили, что всё, каждый за себя. И началась круговерть. Только ведь у Ленульки ножки маленькие, а значит, и бревна для нее шире. И голова не так высоко, не закружится от взгляда на землю. Бежит, как по земле, под ноги почти не смотрит. А мальчишки с руками расставленными, как канатоходцы, покачиваясь, пробуют за ней поспеть. И вот она резко сворачивает на перегородку, за мгновение до Васиного касания. Вася промахнулся и не удержался – тоже слетел. Теперь уже и сами братья посмеиваются. Ну сестренка! Ну дает!

Женек от азарта присел, от сна ни зевка. Бабушка увлеклась, взгляд ее витал где-то в прошлом. Она переводила его на Женю, улыбалась и продолжала историю:

– Но наступил опасный момент. В отчаянной попытке улизнуть Ленка смекнула и слезла на опорную балку для пола. Она была куда тоньше бревен, по такой не побегаешь, но для Ленкиных ножек в самый раз. И она бы оторвалась от Генки, если бы на другой конец балки не спрыгнул Петя.

Мария посмотрела на Женька – мол, ну, как ты думаешь, что же было дальше? Посмотрела на Сашку – братик, оказывается, заснуть не успел, втянулся.

– И?

– Ленка встала – ни вперед, ни назад, – глядит вокруг. А братья наперегонки ноги переставляют, покачиваясь. Петя все-таки ближе был, и Генка торопился больше. И тогда Лена сделала то, что потом все мальчишки начали использовать как хитрость в этой игре. Она присела на балку и просто подцепила с земли рейку. И каким-то образом успела ее поставить узеньким мостиком от балки к половой доске.

Как только братья прочитали ее замысел, зашагали еще быстрее. В итоге, Гена потерял равновесие и наступил на землю. Петя устоял. Но Лена уже балансировала на рейке, подбираясь к спасительной доске. И Петька, значит, пошел за ней по рейке. По этой тонкой, хлипкой рейке. И она обломилась!

Бабуля рассмеялась так, словно это произошло только что перед ее глазами. Даже на миг прикрыла рот от удивления, а затем уже хихикала в ладонь.

– А мама? – спросил Женек, готовый подхватить ее веселье.

– Успела запрыгнуть на доску. Животом. Ударилась при этом коленкой и локтем. Зато как мальчишки ее приветствовали: хлопали, свистели и восхищались. Братья качали головами и посмеивались сами над собой. После этого никто ее не прогонял с бревен, и она играла наравне с ребятами. Убегала счастливая, мне, хулиганка, ничего не говорила, но я-то знала, а это значит новый седой волосок на моей голове. Счастье, что дом наш достроили быстро. Но в деревне как: закончилась одна стройка, везите бревна для другой.

– Класс! – довольный Женька откинулся на подушку.

– Это правда? – спросил неуверенно Сашка, почесывая живот под одеялом.

– Конечно, – заверила бабушка, – поспрашивай как-нибудь этих взрослых мальчишек, выросших в дядек… Ну, всё. Спокойной ночи, малыши, цветастых снов.

– Бабуль, – протянул Женек, поправляя подушку под головой, – а почему ты эту историю рассказала? Я думал, в конце будет что-то поучительное, типа, слушайтесь родителей или не суйтесь в игры, до которых не доросли.

– Так ты вот что выучи, дружок, – Мария поднялась неожиданно прямая и статная, откинула косу за спину. – Никогда не стоит недооценивать девочек… кхм-кхм… всех возрастов.

Женя, улыбаясь, подумал о Русе, о ее кудряшках, пиратской повязке на глазу и боевой раскраске. И тем мучительнее стало знание, что завтрашний день – очередной день в заточении.

Уходя, бабушка выключила свет. За тонкой стенкой он услышал печальный Катин голос:

– Что вы там делали?

– Уроки учили, – ответила мягко бабушка.

– Да?..

– Сестры не вернулись еще?

– Нет, – буркнула Катька.

Потом стало тихо. И под Сашкино сопение Женек уснул и сам.

* * *

Следующий день Мария решила посвятить прополке, поливу и сбору урожая. Женя побоялся, что его заберут на исправительные работы, но то ли бабушка пожалела, то ли домашний арест был принципиально домашний. Однако совесть ему не позволила халявничать перед телевизором, да и занят тот был сестрами, поэтому засел за книгу.

Под конец первой же минуты вдруг с полной ясностью осознал – да не хотели они, великие русские писатели, чему-то поучать, не думали втолковывать свою мудрость в головы глупых школьников, а желали лишь рассказать историю. Как бабушка вчера, как и он сам. Читать сразу стало легче и в разы интереснее.

Когда все же утомился, заболела шея, а пятая точка онемела, отложил книгу, вышел в зал. Телевизор не работал, в комнате было пусто, а часы показывали, что прошло четыре часа. Женя подивился самому себе и с облегчением заткнул совесть этим своим подвигом – надо бы еще посчитать, сколько это в страницах получилось. Теперь он мог и телик посмотреть. Даже обожаемых Сашей «Могучих рейнджеров», как раз их время.

Прошел на кухню. Позвал братика. Никого. Выглянул в сени, снова позвал. Потом вспомнил, что Сашка заходил к нему во время чтения. И да, – Женек кивнул себе – сказал тогда, что, наверное, все-таки выйдет погулять на улицу, раз он, Женя, нашел себе занятие.

Вернулся назад, посмотрел в окошко кухни на двор. Рыжие курочки меланхолично расхаживали по нему, как пышно обряженные фрейлины по царским садам. Еще три белые несушки, подобно княгиням, расселись на зеленом островке в тени ворот. С невысокого крылечка бани следил за всеми по-императорски статный и по-королевски нарядный петух. Двуногих слуг в его владениях не наблюдалось.

Женьку понравилась эта мысль. Придумать бы еще про них сказочку для бабули. Он застыл на широком пороге. Целый зал был в его распоряжении, но телевизор смотреть настроение пропало. Хотелось послушать новую историю. Реальную или невероятную – все равно. И еще хотелось увидеться с Марусей, поболтать и посмеяться.

Снова глянул на двор. Кажется, надеялся увидеть бабушку, возвращающуюся домой. Может, ему вообще сбегать к осинам, к Русе, раз никто за ним не следит. Надо было им завести почтового голубя, посылали бы друг другу короткие записки. Руся ведь тоже может быть наказана, родилось вдруг в голове.

Женя с печалью покосился на миску с пирожками. На следующий день после яблочной баталии от первого же кусочка пирожка его вывернуло наизнанку. Не успел проглотить, как с омерзением выплюнул обратно вместе с половиной завтрака и невидимыми муравьями. Конечно, их не могло быть, но он их почувствовал, как и грязь и песчинки, как и то унижение и страх. Что удивительно, во время чаепития с друзьями после баталии он спокойно сжевал пирожка три. Однако теперь прикоснуться к ним не мог. Боялся.

Тут Женек вспомнил про Человека-Пальто. Сколько он его уже не навещал? А ведь с ним как раз будет интересно поболтать, послушать его историю. Спустя несколько мгновений он был уже в густой темноте за мяукающей дверцей.

Огонек свечи, которую он захватил с кухни, слабо подрагивал. Он выставил ее вперед.

– Человек-пальто, ты здесь? – спросил, пока глаза привыкали к темноте.

Никто не ответил. И ничто не шелохнулось. Женя поводил рукой со свечкой. Свет был каким-то бессильным, и темнота не выдавала своих. Пришлось сделать шаг.

– Человек-пальто-о, просыпайся, это я, привет… Помнишь меня? – снова позвал Женек, начиная сомневаться, что идея хорошая. Вспомнил, что тот уже прогнал его однажды, и кажется, чтобы уберечь.

Наконец показалась стена, поросшая темными одеждами, и хлам в коробках снизу. Слева вынырнули черенки, облокотившиеся друг на друга, как пьяные товарищи, и все те же грабли. Женька направил свечу правее, где в памяти и висел Человек-пальто. Глаза различили очертания сундуков, укрытых перинами. Прямо сейчас на этом ложе мог притаиться кто угодно.

Женьку не хотелось бояться. Ему честно уже надоело трусить в этом чулане. Просто темная комнатка, грязная, одинокая и жалкая. Он нахмурил брови, сжал челюсти.

А этот Мяук? Да что он может?! Сколько уже дней я здесь, и ни одной царапины. Что за игры?

Это было смело. Но тут же захотелось сплюнуть и постучать по дереву. Женька смотрел на свободную вешалку и непокрытую стенку. Пальто не было. Либо он просто забыл, как оно выглядит.

Сделал еще шаг. Свеча пылала, наверно, в двадцати сантиметрах от стенки. И он понял, что небольшой ее квадратик загорожен посеревшими шторками.

Окно? Откуда оно здесь? И куда?

Да, Человека-Пальто не было, но Женек знал, что ни за что сейчас не развернется и не выйдет из.

Погода стояла солнечная, но ни единого лучика не просачивалось через шторки. Хотя на этой стороне, должно быть, тень. Пока разум примеривался к тайне логикой, свободная рука взялась за край шторки. И отвела в сторону.

В самом деле – окно. А за стеклом – мир. Светлый, цветной, обыкновенный.

Он отодвинул и вторую шторку. На руке осталась пыль, он стряхнул ее о ткань шорт. Солнце не проникало внутрь. Прозрачное тусклое стекло, которое не могло быть для него преградой, тем не менее четко отсекало свет и тьму. Как и порог двери, вспомнил Женек.

Он выглянул в окошко, ожидая увидеть соседский забор и крыши их сараев. Ничуть не щурясь от солнца, смотрел на небольшую земляную площадку, вытоптанную по центру. У противоположного края стояла маленькая избушка, рядом – ворота.

И Женя узнал бабушкин двор. Кажется. Ворота другие, нет бетонной дорожки, но избушка точно была банькой, которая там и сейчас. И колодец другой. А вместо нынешних сараев – невысокая куполообразная каменная постройка. Края ее полукруглого отверстия были черны, обуглены.

А затем Женя увидел маму.

Рядом, ближе к середине двора, она усердно топала голыми ногами, стоя в квадратной деревянной ванне, полной грязи. Лицо было напряженное и казалось помолодевшим. Но все равно это была мама. Правда, волосы подлиннее и собраны в косу, выбившуюся из-под косынки. По лбу стекали капли пота. Да, мама, но только моложе, как на старых фотографиях.

И только разглядев подле сложенные рядками на деревянном поддоне кирпичики, Женька сообразил, что мама месила ногами глину и что каменное сооружение рядом, видимо, печь для обжига.

Перехватило дыхание. Он забыл о чулане и его коварной черноте, о пропавшем Человеке-Пальто. «Я что, в бабулиной сказке? Но как… Стой-стой, а может, бабушка тоже подглядывала в это окошко и потом облекла увиденное в сказку? – роились мысли в голове, пока мама, выбиваясь из сил, продолжала вышагивать по ванне; казалось, он даже слышит, как хлюпает глина. – Но почему мама? Что же это, Нэя – моя мама? И это все было на самом деле, и бабуля ничего не придумала, почти ничего…»

Тогда выходило, что он наблюдает прошлое. Молодая мама… Прошлое, когда и он еще не родился. Это окошко времени, чудо-окошко.

Внезапно окошко произнесло:

– Маш, ну, отдохни, давай перекури. Устала, поди.

Мама посмотрела прямо на него. И Женек узнал глаза, узнал улыбку.

Маша… Это не мама, это молодая бабушка. Она махнула рукой, качнув головой:

– Еще чуть-чуть. Потопчу немного, чтобы без комков.

Затем свет погас. Картинка пропала.

Но всего на мгновение – возникла новая: какая-то сумеречная, туманная и трясущаяся. На крыльце дома сидела серая кошка. Очертания ее менялись от четких до размытых. Женька слышал – она приветливо мяукала. Тут окошко гаркнуло грубо:

– А-ну пошла прочь! Паразитка мелкая!

Следом в кошку полетела не затушенная папироска.

Продолжения не было. Окошко моргнуло и в следующий миг снова глядело на двор. Совсем как глаз, подсказывало чутье Жене.

В это раз двор больше походил на нынешний. По нему от дверей, ведущих на поле, до ворот бегали дети. Пять пацанов и одна девчонка весело и шумно гоняли мяч, отбирая друг у друга и редко пасуя. Звучали имена, и Женьку не требовалось вглядываться в их лица, чтобы понять, это мама и ее братья. Под ногами, испуганно кудахча, метались курочки. Когда самый маленький из них споткнулся об одну и шлепнулся, все расхохотались. Усмехнулся и Женька. Он уже не замечал стекла и будто бы сам был на дворе.

В какой-то момент от сильного, но не очень меткого удара мяч угодил в окошко. Женек отпрянул. И вновь прогремел хрипловатый бас:

– Ну хулиганы, черт! Заканчивайте, это вам не стадион «Динамо»!

– Ну бать! – взмолились ребята.

Однако мяч к ним не вернулся.

Окошко-глаз моргнуло, и некоторое время за стеклом стояла ночь.

«Батя?» – прошептал Женька. Кажется, он уже знал разгадку этих обрывочных картин. И волосы на голове от этого шевелились.

Ночь в окошке зазвучала музыкой. Не кассетной – похоже, живой. Задорно играли на гармони и многоголосо пели деревенские песни. Наконец появилась картинка, снова неясная, прыгающая. На дворе в тусклом свете окон плясали люди. Мужчины и женщины смеялись, подпевали и кружились по отдельности и в то же время вместе. И все это и без того ходило ходуном. Между взрослыми бегали дети и лавировал человек с бутылкой, который угощал гостей. Женька пытался разглядеть знакомые лица, что было непросто. Не отпускало ощущение, что у него самого кружится голова.

– Ох! А я и забыл про них? – раздалось откуда-то сбоку.

Женя подскочил и дернулся в сторону, ударившись бедром обо что-то твердое. Выставил руку со свечой. Но не увидел ничего, тьма быстро обволокла его. Только теперь он заметил, что огонь погас.

– Кто здесь? – спросил нервно. – Эт т-ты, Челове…

– Я. Здравствуй, – спокойно ответил голос.

В следующее мгновение вспыхнуло пламя, и в его свете показалось пальто. Оно повисло в воздухе, впрочем, как и всегда. Женька немного расслабился, покосился на окошко, но оно оказалось черным.

– Ага, привет, Ч-человек-Пальто… Так ты знал… про это окно?

Бурые плечики слегка подпрыгнули.

– Вот сейчас вспомнил, да… Надо же.

– Это ведь… это, это воспоминания, да? – озвучил Женек догадку.

– Ага, – огонек кивнул.

– Твои?

Пламя сощурилось. Повисло молчание.

– Сейчас припоминаю, что… да, мои, – проговорил наконец Человек-Пальто.

Женя еще раз прокрутил увиденное в окошке и с некоторым страхом и трепетом спросил:

– Дедушка, это ты?

Рукава подлетели к пламени, словно невидимыми руками он схватился за невидимую голову. Сам огонек вспыхнул сильнее, задрожал. Но потом затих, сжался до тыквенного семечка и загорел спокойно, почти неподвижно. Рукава опустились и пропали в черноте.

– Уже нет… Зови меня «Человек-Пальто» или «ты».

– Дед, – протянул Женька, – а я ведь никогда тебя не видел. Нет! Вспомнил, на одной только фотографии.

– Ты чужак, – точно обыденный факт, произнес призрак.

– Я не… – огорчился Женя, будто от него отвернулись, не желая знать. – Я твой внук.

– Мяук не ошибается, ты чужак… Значит, Ленкин, смелой дочурки, – прозвучал мягко Человек-Пальто. – Выходит, пацан, я-то тебя… сейчас припоминаю… совсем маленького, в пеленках, видел.

Женек разинул рот. Тепло разлилось в груди, он шагнул ближе:

– Да?

– И назвали тебя… совсем как девочку, еще одну внучечку… – Пальто опустилось ниже и ближе.

– Совсем и нет, – возразил внучок.

Пламя осветило его руки, грудь, дыхнуло теплотой в лицо.

– Женечка, – огонек, извиваясь, засмеялся.

– Дедушка, – обрадовался Женя и легко погладил шерстяной рукав. Пальто отстранилось и подлетело обратно. – Но как? Почему ты… вот так вот, тут вот?

Дед молчал. Пальто медленно подплыло к стенке, укрыло окошко и повисло на крючке.

– А мальчишка в этих стенах, он тоже… мой внук? – спросил он, словно не было только что вопроса к нему самому.

– Сашка? Да, он сын дяди Юры, – закивал Женька. – А бабуля… знает? Кто-нибудь знает?

– Нет, – язычок пламени качнулся в стороны.

– Тогда надо…

– Нет, не надо, – резко оборвал Человек-Пальто.

– Но это же классно… – Огонек выжидал, нервно подрагивая. Женя не сдавался: – Бабушка, мама, твои сыновья, все захотят снова встретиться с тобой. Внучки.

– Нет, Женя, – голос зазвучал строго, неузнаваемо. – Пообещай, что никому не расскажешь.

– Но почему?

– Я уже не тот, кто был с ними. Да и тот был… Пообещай, прошу! – настаивал дед.

– Не буду я такое обещать! – взбунтовался Женек. – Может… может, они хотят что-то тебе сказать, может, ты хочешь…

– Чего я хочу? Я вот только вот, сейчас только вообще не знал, что я есть я, забыл, понимаешь?.. Значит, надо было, – шипело пламя.

– Все равно не буду, – буркнул Женька, мотая головой.

Огонек погас. Пальто исчезло. Все исчезло. В темноте.

В краткий миг она показалась огромной, распростертой далеко и высоко. Но уже в следующее мгновение будто сгустилась. Стала оттеснять к двери. Женя попятился.

За спиной скрипнула дверца. Пол резко накренился. И его сильно потянуло назад. Через пару секунд он выпал в дверной проем, перевалившись через высокий порог. Думал, что приземлится на задницу, но оказался на ногах на ровном полу сеней. Дверца пискнула и с треском захлопнулась.

Женек замер в нерешительности. Не мог разобрать, то ли он рад, то ли зол, то ли напуган. Несомненно одно: то, что он совершенно неожиданно обрел деда, было классно. Это было удивительно и потому классно. Он зайдет к нему снова, обязательно залезет в уже родной чулан поболтать, послушать, поспрашивать. Спорить не станет, ну, да, возможно, он пока никому не расскажет.

Сзади кто-то шелохнулся.

Подсказало не зрение, скорее, слух. Но больше чутье, захолодившее и сковавшее вмиг спину. За долю секунды в голове вспыхнуло одновременно: «Кто-то выбрался из чулана!», «Дед совсем не дед!» и «Просто показалось».

Сашка стоял напуганный и растерянный. Наверное, он уже был в сенях, когда вылетел Женек. И только он захотел улыбнуться и взбодрить братика, как заметил в его руках нож.

Саша держал его как свечку – острием вверх, у живота, в опущенных руках, но пальцы вцепились в рукоятку, казалось, намертво. Смотрел в пол и часто дышал.

– Санек, ты зачем нож взял? – попытался весело спросить Женя, точно это такой прикол. Только улыбнуться не вышло.

Братик замотал головой:

– Я не брал.

– А зачем… Откуда ты… он у тебя? – Женек хотел опуститься к нему, но побаивался.

Тогда Саша вздернул голову, посмотрел как будто с мольбой и в то же время с обидой:

– Мальчик один дал… на улице. Подержать. – Он протянул ему ножик. И стало ясно, почему держал руки у живота, – теперь они дрожали.

– Что за мальчик? Почему… чего ты не отдал обратно? – Женька все-таки шагнул к нему и чуть присел. – Расскажи нормально.

– Я гулял с сестрами. Лазал по доскам, а они болтали с мальчиками. И потом один из них – друг Ларисы, они всегда гуляют вместе, – подошел. Помоги-ка, говорит, подержи пока одну штучку. И всунул мне ножик, – судорожно, подобно «морзянке», зачастил Сашка, продолжая протягивать Жене «подарок». – И ушел обратно. Я держал-держал, а он не забирал. Просто болтал там. А мне же никак не подойти. Как я подойду с ножиком?! Потом они куда-то собрались. Он отстал. И я побежал отдать. Но он сказал: «Передай своему братцу – пришельцу». И ушел. – Братик поднес руки, сжимающие нож, к руке Жени. – Возьми, а.

Саша отрывисто подрагивал уже весь. Лицо было бледным с ярко-красной на таком фоне сыпью на щеках. У самых волос блестели капельки пота. Смотрел все так же, может, только обиды стало меньше.

Женек раскрыл кисть. Братик выдохнул, медленно разжал пальцы и осторожно положил нож на Женину ладонь. После этого весь осел, обмяк и попятился к дивану.

Ножик был небольшой, в дюжину сантиметров, похож на обычный кухонный ножик, только лезвие чуть изогнуто, и рукоятка черная, обугленная.

– Друг Ларисы… – прошептал Женя, затем спросил у сидевшего без сил братика: – Светловолосый? Дима? – вспомнил блондинистого урода из шайки обидчиков.

Сашка сперва слабо кивнул, потом дернул плечиками.

Зачем он вообще с этим козлом разговаривал? Какое, к черту, «помоги-ка»? Женек разозлился на младшего, но тут же сообразил, что ведь тот не кидался яблоками и не видел тех хулиганов, а сам он ему ничего не рассказывал. Не мог Саша знать, что этот «мальчик» плохой и притом опасный. Как и сестры – им он тоже не рассказывал. Нет, он хотел и даже пробовал, но его как провинившегося особо не слушали. Ну, были какие-то мальчики, ну, повздорили, яблоки-то тут причем?

Женя взглянул на ножик. Только что рукоятка была мокрой от Сашкиных ладоней, теперь же – сухая и шершавая. Казалось, зола с нее осыпается тонким слоем и пристает к пальцам. Повертел в руке, мутное грязно-серое лезвие света не отражало, не блестело. Выглядело каким-то инородным, словно из редкого или несуществующего металла.

Захотелось его пощупать, попробовать на остроту. Это было глупо, но желание не отпускало. Лезвие подлетело к свободной руке, нашло большой палец, прижалось. Глядя, как белеет кожа под металлом, Женек заставил себя вспомнить, от кого этот нож и как напуган был Саша. Заставил разозлиться.

Зачем этот нож?! Это ловушка, приманка? Что он значит: «не подходи к нам» или «мы тебя еще достанем и отомстим»? Чей он и что с ним делали?

Женька поспешно зажмурил глаза, сильно, до боли, потому что живо представил, как этим ножиком кого-то, маленького мальчишку, убивают, вонзая в сердце. Или, боже, перерезают горло… Дернуло отшвырнуть нож, но он словно врос в ладонь.

– Еще он резал яблоко, – буркнул вдруг Саша.

– А? – дрогнул Женя. – Резал? Что-что?