Се, стою у двери и стучу

Говорить стал об общих грехах, но, вроде, как для нее одной, хотя сотни людей рядом стояли. И поняла Татьяна – кое-что забыла перечислить и, быстрее, добавлять, дописывать. Но общей исповеди такой она еще не слышала – вывернул их всех иерей наизнанку, встряхнул, и поняли они свою убогость. Когда Татьяна отдала священнику 4 огромных листа с согрешениями, почувствовала, встав на колени, что судит ее Сам Господь. Закрыла глаза рукой со стыда и отчаяния и застыла с поникшей главой, как бы ни смея зреть, чтоб не увидеть гнева Божия. Казалось, вот-вот умрет, осужденная, подверженная геене. Батюшка прочитал, печально посмотрел, дал наставление. Подходила к причастию, душа содрогалась, будто не кончен суд Божий и вновь еще предстоит ответ. Окаменела от своей негожести и недостоинства и… дозволил Господь причаститься Таинств Христовых…

Отстояв молебны, направилась к выходу. На улице обернулась в сторону храма, чтобы помолиться. И вдруг изумилась. Всюду на небе зияли легкие, воздушно-серые тучки, а над самой церковью – ясная, прозрачная глазурь сини. «О, как красиво!» – мелькнуло в сознании. Весна, щедрая, добрая, всеобъемлющая брала права в свои нежные руки. День мощной гармонией жизни, светлыми и возвышенными аккордами бил по стенкам ее души. И она, вдохновенная и взволнованная, щедро дарила в ответ жар сердца всем окружающим. Воздух, напоенный пронзительной радостью, пел. Казалось, все вокруг живет и трепещет. Тишь, благодать… Живи, дыши, наслаждайся. Славь Создателя и не греши…

Спешила к автобусу, как только что рожденный в мир человек. Очень робко, не веря себе, что чувствует облегчение, вдыхала аромат юной весны. Домики, словно грибочки, стали милыми и родными, попутчицы – тоже. Она любила их сегодня, как никого и никогда, кроме Господа. Благодарила за добрые, задушевные слова и хотела расцеловать. Разговорились:

– А что, батюшка с Божьей помощью помогает увидеть нераскаянные грехи?

– Не в состоянии точно сказать, а слышала следующее. Одна женщина находилась при смерти, но не могла умереть – мучилась и мучилась. Священник, принимавший исповедь, ничего изменить не смог. Позвали этого батюшку. Он посидел некоторое время с ней. И раба Божья спокойно преставилась после его ухода.

– Да, чудеса, – поддержала Татьяна…

Пришла домой, поблагодарила Господа, что вернулась, занялась домашними делами. Смотрит – болезнь по великой Божьей милости исчезает. Оцепенела. Мучения изматывали годами…

Вдруг лукавые мысли полезли, точно половодьем заливали: «А ты чистая теперь, а ты чистая!» Видит, дело обстоит очень серьезно. Встала на молитву: «Господи, не дай возгордиться, не дай забыть – без Твоей помощи покаяние было бы невозможным!…»

Шла сильная духовная брань. И поняла – почему батюшка-то болеет – сколько гнойников покаянием он помогает вскрывать с Божьей помощью! Да, за таких рачителей надо поусерднее прихожанам молиться… и самим исправляться. Обдаем батюшек своей грязью и вновь за старое… «Господи, помоги изменяться!» – взмолилась она.

************

Ночью, лежа в постели под доброе, непрошено тихое бормотание дождя, творила Иисусову молитву. Читалась она так, как никогда в жизни – легко, радостно, с любовью ко Господу. На душе- хорошо. Внезапно испугалась впасть в прелесть и жалостливо зашептала: «Господи, притуши волны благодати. Недостойна я ее по грехам!…» – и заплакала, тихонечко-тихонечко, наверное, так стонет лесная пташка, потерявшая птенцов… Сердце болело от обиды на себя, что так испоганилось… И вдруг границы души вроде как раздвинулись, стало спокойно и светло: «… напоил еси нас вином умиления» (Пс. 59;5)

А заботливый дождь, не оставляя вниманием, все спешил и спешил излить влагу, точно хотел вновь очистить ее, сделать такой, какой она была только в детстве… Затухающие капли растеклись серебристыми лунными лужами. Дождь свернулся калачиком и уснул, вместе с оживающей от зимней спячки природой…

Татьяна не спала, все творила с Божьей помощью Иисусову молитву… Она еще не выздоровела, нет. Но стало легче. «Значит снова надо вспоминать грехи, не во всем покаялась,» – с горечью подумала она…

************

В скором времени дали ей адрес хорошего врача лора. Народу там оказалось множество. Когда подошла ее очередь, увидела: врач – интеллигентная, приятная, кареглазая женщина. И сразу принесла облегчение. Уныние у Татьяны размылось спокойствием, затишьем, надеждой. Семь месяцев болела, за день лучше становилось с Божьей помощью. А врач-то, как все успевает? Утром в больнице, после обеда домашний прием. Господь укрепляет, дает она людям больше, чем берет. «Что без нее нам делать, другие-то не лечат как следует, не пытаются». А врач, догадавшись о ее безденежье, вообще стала лечить бесплатно, чем вызвала слезы на глазах у несчастной, измотанной болезнями, неудачами и невезеньем бедной писательницы. «Что же я раньше не пошла к ней, знала давно ее адрес. Видно пострадать следовало: грех – это боль», – думала она. Господь не оставлял Своей милостью. Находились и еще добрые люди, помогавшие в лечении – целители-супруги. Они с утра до ночи работали, собирая целебные травы, перерабатывая их в порошки, и бескорыстно лечили людей… Очевидно, такие люди только в России и могут быть…

И вновь захотелось увидеть батюшку. «Чувствую, он молится за меня!»

Священник находился в больнице на лечении. Как на крыльях полетела к нему навестить. В палате было спокойно, как в келье. Татьяна почему-то говорила много, напоминая зяблика, выпорхнувшего вверх, к небу, желающего надышаться свежим воздухом. Все выяснила: и как молиться утром и вечером, и как – чтоб не возгордиться… Добрый батюшка подарил икону, помазал маслицем, благословил. Ехала домой с ощущением тепла и покоя. По дороге осмыслила – не говорил Батюшка редких слов, не поражал необыкновенной умудренностью, но душа его процветала в мирном устроении, которое он дарил всем, приходящим к нему. Как бы некую благодать получила – ощутила она. Батюшка, наверное, обладал даром утешения. Но изменяться и самой следует… Следует, следует… Иначе – гнев Божий – болезни, скорби, отчаяние…

************

Наступил праздник. Утром молилась:

– Господи, привяжи мое сердце к себе сильнее!

Вечером осудила, вознегодовала, возроптала. Как это незаметно все происходит: то подойдешь ко Господу, то отшатнешься… А потом из-за согрешений гордыня каяться не допускает – сердце каменеет. Спешить следует вновь к батюшке на исповедь. Это был день ее ангела. Вновь написала несколько покаянных листов. Но народу в храме было много и вынуть листы постеснялась, чтобы не задерживать священника. Стоит и чувствует – не может находиться в церкви, изгоняет ее кто-то. Пусто в сердце, холодно, сильное нежелание здесь стоять. Поняла: Ангел-Хранитель выталкивает – с головой погрязла в грехах. Встала перед батюшкой, заплакала, все объяснила:

– Простите, не решилась Вас загружать, а Ангел Хранитель не допускает на службе стоять. Отпустите все грехи, у меня ведь сегодня день ангела. Вынула бумагу с перечнем грехов, зачитала. Лицо у иерея сделалось строгим. А у нее на душе потеплело. Храм стал родным. Вся жизнь, как молитва: срывы и разочарования, борьба и лишения. И рефреном – глубокое, безоглядно проникновенное обращение к Богу. Счастье и ушибы, падения и надломы и вновь по-детски трогательное, хрупко-хрустальное обращение к Всевышнему. Величественный хор на клиросе, душа рвется, взывает, молит… Сколько дорог перехожено, чувств пережито, мыслей передумано… И снова мощный аккорд молитвы – отречения от греховности, молитвы-мольбы! Господь, дланью Своей вводишь Ты в мир человека. И когда необходимо, незримо оберегаешь от тех невзгод, которые ему не под силу. О, верующие и неверующие тем паче, обратитесь, и да прощены будете. Склоните буйные головы перед неземным Его величием, всепрощением и благостью!

После службы подошла, попросила:

– Благословите, батюшка, не дружить с неблагочестивыми людьми.

– Но сама-то себя не считай благочестивой, – сейчас батюшка был строгим судией. И вновь в душе сумерки, отчуждение, холод. И опять чувствует – не должна по грехам здесь находиться… Смятая, потрясенная, сразу домой идти не могла. Посидела, пришла в себя, потихонечку направилась к выходу.

************

Дома, все еще находясь под страхом от случившегося, рассказала об этом по телефону Ольге. Та успокоила:

– Господь по великой милости открывает тебе себя. У меня такое было, в итоге вылилось в целое море слез…

– Видимо, так, – прошептала еле живая от пережитого Татьяна.

Задумалась, встав у иконостаса, прошептала:

– Господи, пошли мне покаянные слезы омыть греховность и измениться…

После указания батюшки не считать саму себя благочестивой, Татьяна со многими знакомыми перессорилась. Очень долго обижалась. Фактически, вроде, она была права. Но, осуждая провинившихся перед ней изо всех сил, и себя вывернула наизнанку. И Господь, по молитвам батюшки, дал ей осмыслить – всюду виновата только она. Да-да. Хоть и казалось наоборот. Разговор правильно не умела построить, обидела людей. Надо было и не так резко, и без нотаций, убедительнее, сердечнее. Никак не вырваться ей из тенет греховности. Но слава Богу – стал показывать – кто она на самом деле. И ей следует только умолять Господа помочь бороться со грехами…

Когда вновь попала к священнику на исповедь, в конце покаяния добавила:

– Батюшка, а Вы знаете, во всех искушениях виновата я сама…

Он очень обрадовался, что она стала прозревать с Божьей помощью:

– Да, конечно, где-то надо смолчать, где-то извиниться…

************

Но она все-таки грешила и болела… Вновь происходили срывы в отчаяние: Господь оставил, никому не нужна, болезнь не прекращается, все шатко, неустроенно в ее быте. И с такой горькой болью села в автобус, ехала по делам. Вдруг смотрит – перед двумя иконами Богородицы сидит. Видимо, верующий водитель попался. Взглянула на одну из них – Казанскую икону Божией матери. Она как бы излучала невидимый свет. Обратила внимание – глаза у Богородицы добрые, ласковые, пронизывающие душу и будто сочувствующие ей…

Внезапно почувствовала необыкновенное тепло в сердце входит. Смотрит на икону, не отрываясь, а тепло все более и более по сердцу растекается, вытесняет холод, тоску, отчаяние. Вышла из автобуса, совершенно забыв свое грустное настроение. Хорошо, тепло стало вокруг…

За неделю Татьяна успевала нагрешить и старалась каждую субботу исповедоваться. Все скоблила, скоблила себя… И наконец, показалось, выскоблила. Ехала из храма с желанием не грешить. Но враг плачет из-за чистосердечного покаяния грешника… Стала ее старушка в автобусе ругать:

– В церкви ходила туда-сюда и здесь ходишь!

Сначала она крепилась, а потом возьми и скажи:

– Вам каяться придется. Сами искусились и меня в искушение ввели.

Ей очень хотелось нагрубить побольше, еле сдержалась. Молитву читает, но успокоиться не может, тяжело на сердце… А почему? Обидит нетерпеливый, издерганный человек, неполадки по жизни, неурядицы в денежном плане и на душе – грусть. Как немощны, несовершенны люди! Не так коснулись, не по тем струнам провели смычком – и одни диссонансы. И кажется, никогда уже не играть на скрипке сердца светлые и гармоничные мелодии уставшему от жизни человеку…

Дома она взяла Евангелие и стала читать 15 главу от Иоанна перед иконой. С Божьей помощью успокоилась. Поняла – началась борьба не на жизнь, а на смерть. Не может нечистый терпеть такие покаяния. Но и увидела, как сама она несовершенна – страсти кипят. Не бабуля виновата, нечистый. Попросила у Господа прощение за ссору, взмолилась: «Боже, обереги от нападок лукавого, спаси, не спускай с рук! Укрась Своим бесстрастием!»…

************

Наутро почувствовала себя хуже. Но она понимала за что и почему наказана Господом. Позвонила подруге – Нине, давно не получала весточки от нее. Та расплакалась:

– Болею, чуть не умерла. Это так опасно.

– Я этим тоже перемучилась. Давно несу крест недугов. Поплачу перед иконой, не хочется терпеть, но что делать? Все болезни – наказание Божие за грехи. Ты же просишь, чтоб Господь помог тебе стать лучше?

– Прошу…

– Вот Он тебя и улучшает по твоей молитве, болью останавливает. А впрочем, по своему опыту знаю – нераскаянные грехи сильно мучают. Эх, душу вперед надо лечить, а тогда и болезни будут потихоньку отступать…

Про себя подумала: «Все-таки надо было успокоить ее, поддержать». И вновь звонок:

– Ниночка, не волнуйся. Господь милостив, не даст пропасть, если будешь просить. Ну, хочешь, я тебе чем-нибудь помогу, на базар схожу или еще что-то сделаю?

– Спасибо, – прошептала успокоенная приятельница, – ты и сама болеешь.

И Татьяна расслышала в ее голосе теплые, благодарные нотки.

– Знаешь, что приводит в смятение мое сердце? Человек – один, закован в четырех стенах непонимания и тоски, не уюта и не гармоничности. Так и тянет погреться около теплого, изначально родного… Человек один в четырех стенах разобщенности и грустной серости.

– Нет, мы не одни, мы с Богом… Быстрее выздоравливай, дорогая!

– И ты тоже, спаси тебя Господи!

ЭПИСТОЛЯРНЫЙ ДИАЛОГ

Я познакомился случайно с поэтом, писателем и… священником в одном лице. Случаются сочетания: экономист и писатель, философ и писатель. Но священник и писатель – удивительно! Что такое вообще быть писателем? Это быть богемным, безалаберным во всех других делах, кроме основного… Чуть-чуть с сумасшедшинкой. Чуть-чуть серьезным. Но главное, чтоб душа пела помимо твоей воли… Хочешь, не хочешь, а она поет! Не зажмешь, не укутаешь чем-то непроницаемым…

Творить, создавать, кто же это может? Баловни Божии, тонкие, изысканные люди, но к тому же и образованные прекрасно. Писать стихи, прозу… Разве перед этим не следует научиться понимать музыку, живопись, чтоб колорит и насыщенность создаваемого были свежи и гармоничны? Необходимо изучить все виды искусств, перечувствовать, слиться с ними, и наконец, лепить свое, трогательное и живое… И тогда откроются тайны сокровенного. Запоет трепетными переливами звук, оживет музыкой цвета живопись, заволнуют пластичные, текущие линии скульптуры… Поразит закат или даже занудный дождик своей поэтичностью и домашней уютностью…

Итак, мы переписывались. Считал его очень образованным человеком. Ждал писем, как ждут улыбку солнца, тихий говор ручейков от подтаявшего снега, робких березовых почек, музыки ветра, воздуха, гармонии неба, земли, единения их с человеческой душой. Письма мне присылал осенний ветер, передавал запыхавшийся почтальон, прочирикивали воробьи. Такое было, когда я долго ждал желанные строчки. А если они не задерживались, их приносил Ангел-Хранитель, и складывал мне прямо в сердце. Тогда я садился и читал. Перечитывал, и все повторялось вновь… Как интересно получать письмо! То оно заключено в квадратный конверт, то в замысловато-продолговатый. Значит, есть некто, кто думает, заботится, сопереживает тебе.

Если долго не получал весточки и ветер занимался другой работой, и воробьи уставали в поисках насущного хлеба, и почтальон не спешил с разноской, я переживал. Как и мой друг, я писал стихи и рассказы. И надумал познакомить его со своими сочинениями. Прочитав их, он отреагировал резко. Показалось – обрушились все высоковольтные линии и телефонные провода вокруг. Воздух напитался злым, колючим холодом. Всего меня знобило и выворачивало. Я очень нервничал. Меня удивляло: и то, что он не дает мне право на индивидуальность, подчиняет своим взглядам. И, наконец, нетактичен. Ведь можно было бы сказать: «Мне не нравятся твои вещи». Он говорил: «Сочинения твои – банальны, избиты, неинтересны». Ну можно ли говорить слепому, что он – слепой, еврею – еврей, хромому – хромой? Нет. Все человеческое возмущается суровому. Как не понимает знакомый – мои сочинения были для меня детьми. И даже хромоногий или одноглазый уродец – тоже жив и имеет право дышать, видеть, если рожден, существует…

И еще, привыкнув к однообразному уединению, испугался я власти нового чувства – ждать, читать, мечтать. И захотел выкорчевать его из сердца, вырвать, чтоб не смотреть каждую минуту в письменный ящик, не волноваться. Такие мысли дурманили, бились в голове сильным штормом. Постепенно этот хаос переполз в сердце, раскалив злостью и неприязнью. Я собрал все письма моего друга и сжег. Злорадно помешивая пепел, наслаждался уничтожением. Огонь мгновенно пожрал, брошенное в него. Он радовался, визжал, облизывался, кричал: мало! Бумага весело потрескивала. «Будущие письма тоже буду сжигать, – горько размышлял я, – порываю с ним, все, конец!»

Сначала казалось – пламя быстро обуглило и уничтожило бессмысленную проблему. Покой, тина, забвение обволакивали сердце. Как больно и трудно дались они мне. Но я их завоевал. Держу в своих уставших руках и наслаждаюсь ими каждой клеточкой исстрадавшейся души. Она действительно надорвалась от переживаний и не может вмещать все новые и новые. Замерзла и не желает оттаивать для жизненных сражений и бурь…

Но вскоре понял: что-то сломалось во мне. Ждал все- таки письма, но с некоторой ленью, высокомерием, неохотой. Начал догадываться – я не прав. Как нам, оказывается, не нравится ни в какой ситуации, что бы нас учили. Никогда и нигде. А может, приятель из хороших побуждений делал мне замечание? И, возможно, он заболел и некогда даже ответить. Долго я не получал ни строчки. Понял: Бог наказал меня за мой гнев и несправедливость. Я начал волноваться, переживать. Ждать. Забыл свое обещание все уничтожать. Каждый день заглядывал в письменный ящик – ничего. Он напоминал гроб. Да, да, наша дружба умерла, сгорела в том заключительном безумии. И ощутил – жизнь без этих писем становится невыносимой, тоскливой, мучительной. «О, что же я натворил?!» – рыдало сердце, сжавшееся в несчастный комочек. Выйдя на улицу, успокоиться и погулять, удивился. Грусть окрасила небо в синий цвет, солнце подсветило ее. Она стала нежно-голубой. Надежда подернула ее розовым туманом. И она рассеялась.

Вспоминал я своего приятеля сквозь призму расстояния. Зажглось сердце теплом и нежностью. И стал представлять его добрым и заботливым. Тонкие нити протянулись от него ко мне при этом воспоминании и сердце застучало быстрее, душа поверила. И захотел я теплой весточки от него…

Вечером слезно просил у Господа прощение за пренебрежение к моему знакомому. Обращаясь к Богу, обещал дорожить другом, если Всевышний вновь подарит его мне. И радость, наутро нашел конверт! Он был продолговатым, красивым, веселым. Я понял – не попроси прощения, не дождался бы ответа…

Надумав, поехал за покупками на рынок. Он шумел морем, штормил прибоем новых толп, отливом удовлетворивших свои желания… Когда я выходил, почти выплывая от туда на волнах разговора, шума, суматохи, услышал слепого скрипача – нищего. Играл, пел, надрывался. Положив в его чашу монетку, с благодарностью прошептал, сквозь слезы восторга и изумления: «Спасибо, Господь, за Твою награду. Я тоже должен кого-то отблагодарить». Слезы души все рвались и рвались. Успокоившись, приехал домой и вновь занялся перечитыванием весточки, которую получил от нового друга.

Вот так и ждут письма долгими зимними днями и вечерами, когда уже, казалось бы, нет никаких радостей от внешнего мира…

ПРОБУЖДЕНИЕ

Утро выдалось на удивление ясным. Ночью бушевала гроза. Ураган срывал с домов крыши. И они, угрожающе свирепея, отчаянно сопротивлялись в ответ на нападки ветра. Я нехотя собирался на работу. Накануне допоздна засиделся и так не хотелось вставать! Точно еще спал, а брюки и носки сами повыскакивали с рядом стоящего стула. И… что мне оставалось делать? Пришлось расклеивать дремотные глаза и пристально смотреть по сторонам – куда-то запропастился галстук.

Вот, наконец, и он надет. Но в спешке сборов негодник съехал с моей шеи в сторону, точно мстил мне за постоянное пренебрежение. Набегу дожевывал бутерброд с пригоревшей ветчиной. Опаздывая, совершенно не чувствовал, что ем. Вот они – молодость и холостяцкая жизнь! Рот был до отказа набит чем-то упругим, не прожёвывающимся. «Главное, —думал я, – не упаду от слабости где-то на подступах к работе».

Служба у меня скучная, но терпеть можно. Если администрация покидала здание, каждый занимался своим делом, рассыпаясь по закоулочкам, как цветы, вынутые из вазы. Они тотчас теряют свою скованность и радуются свободе. И на этот раз все бурно вздохнули после ухода начальства. Ко мне подошла наша сотрудница – приятная, ничем не выделяющаяся от других, женщина и изложила свою просьбу:

– Я слышала, Вы занимаетесь экстрасенсорикой, и, говорят, у Вас есть биорамка, улавливающая излучения людей и реагирующая на них – положительно или отрицательно.

– Да, есть. А в чем дело?

– А на книги она реагирует?

– Нет свечения и все!

– Потому что они неодушевленные?

– Видимо, так. Но все живое дает излучение.

– Проверьте, пожалуйста, вот это.

И нерешительно улыбаясь, положила на стол маленький нательный крестик и Евангелие.

– И что Вам хотелось бы узнать? – удивился я.

– Как будет относиться к ним Ваша биорамка.

– Хорошо. Здесь же не будем опыты ставить? Дома посмотрю.

– Да, конечно.

Я забрал врученное мне, завернув в чистую бумагу.

Закрывшись у себя в комнате, навел на крестик биорамку. Излучал свет. Я опешил – простой кусочек металла, как живой! Тут же взял Евангелие – то же самое! Все это не мертвое?! Попробовал обычную книгу – ничего, Евангелие – свечение, просто книга – пусто, Евангелие – есть, книга – нет. Евангелие – да, нет, да, нет, да! Что же это такое? – недоумевал я. Весь вечер ничем не хотелось заниматься. По телевизору, надрывно и хрипло шепелявя, изрыгал что-то несуразное диктор. Я был поглощен своим открытием и различал некое покряхтывание вместо слов.

Лег спать, просыпался и вздрагивал. Несколько раз подходил к крестику – простой кусочек металла…

Утром следующего дня я вообще еле поднялся. Даже одевался, чуть не падая. Так бывает с пустой марионеткой, когда ее снимают с руки.

Наконец-то работа! О, радость, вновь дом!… Но там и тут – разбитость и усталость… Я понимал, что своими опытами встретился с Богом. Раньше Его просто не замечал…

Надо было перестраивать по-новому всю жизнь. Не шутка – понять, что над тобой есть Кто-то поважнее начальства! Да… Вот это открытие. Я тогда занимался всерьез экстрасенсорикой, лечил людей и получал за это немалые деньги. И вдруг стал понимать, что мое занятие идет им во вред. Это было похоже на яблоко, из коего хотел вырезать ножом гниль, а вместо этого – молоточком – хлоп – и от него жижа! Еле люди выживали. Неладное творилось. Догадывался – делаю что-то неугодное Всевышнему. Но продолжал все-таки лечить, а вернее, калечить. Сам принял крещение и думал – вот теперь Господь будет мне помогать. Но больным становилось все хуже и хуже. Глаза у одного пациента вылезали из орбит, словно у сваренного рака. Язык не поворачивался, точно рот набит соломой. Отнимались ноги – стали похожи на непослушные культяпки. Я совершенно не знал, чем помочь моим, незащищенным от меня, больным. И сам начал замечать за собой диковинно-необычные вещи. Изматывал жар. По ночам просыпался и раздетым ходил по квартире. Казалось, пока я спал, меня варили в котле при 200 градусов Цельсия. И чтобы как-то прийти в норму, я, так сказать, остывал. Каждую ночь варят, накачивают огнем, кипятят. И каждую ночь в 3 часа вскакиваю и ношусь по квартире в поисках нормального себя. Так не спишь, когда ноет зуб, болит рука. Ходишь и успокаиваешь их, как маленьких, капризных детей. Начали мучить головные боли. Вроде, серое вещество раздувалось, лопалось в голове, словно стремилось выбраться наружу, надеясь только вовне обрести свободу и покой.

– А-а-а-а!!! – рычал я нечеловеческим голосом, вгрызаясь зубами в одеяло, чтобы приглушить крик.

Для меня жизнь остановилась. Таблетки анальгина и других обезболивающих глотал пачками, но помогало на краткий миг. Чудилось, кто-то жуткий подсмеивался над моими усилиями избавиться от наваждения. Я стал окунать голову в ледяную воду. Сначала испытывал облегчение, потом чувствовал – голову еще сильнее опоясывают жгучие пальцы невидимого врага…

Почти перестал спать. Когда? Только и делал, что прикладывал ко лбу какую-то ветошь, холодную, мокрую. То старался сделать теплый компресс. Повязка накалялась, давила на мозги мучительным неудобством. В дикой злобе срывал намотанное и все повторялось вновь. Весь был в мучительных усилиях выбраться из болезни. Шаг я делал наверх к преодолению ее и вновь скатывался к первоначальной позиции. Сходил с ума, раздавленный одиночеством и беспомощностью. И обратился к Богу. Каждый день отвоевывал свои миллиметры на пути к Создателю – читал постоянно главу из Евангелия и один псалом. Во мне бурлило, шипело и трескалось, как на плите, когда из кастрюли, булькая, выливается жидкость, которая не в состоянии спокойно стоять на огне. И так – постоянно. Я приглядывался к своей муке, изучал ее, забросил лечение пациентов. Казалось, Господь смиловался, боль стала стихать. Дал себе обет – больше не возьмусь за лечение.