Полная версия
Се, стою у двери и стучу
Се, стою у двери и стучу
Лариса Розена
Посвящается моей
Помощнице, Б. М.,
© Лариса Розена, 2022
ISBN 978-5-0055-0747-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Одобрено Издательским Советом
Русской Православной Церкви
Председатель Духовного экспертного комитета,
главный редактор Издательства Московской Патриархии,
протоиерей Владимир Силовьев
Рецензент – эксперт, игумен Сергий Данков, сотрудник
экспертного комитета Русской Православной Церкви
Протокол Духовного экспертного комитета Издательского
Совета №92 от 11 сентября 2003г.
Из рецензии на книгу «Се, стою у двери и стучу»:
«Представленная на рецензию книга представляет сборник рассказов, написанных для православных христиан и высокодуховной интеллигенции.
…рассказы представляют собой различные эпизоды жизни православного человека. Автор пытается передать богатый внутренний мир верующего человека и те испытания и искушения, которые он преодолевает для достижения внутренней гармонии и духовного совершенства.
Рассказы «Се, стою у двери и стучу» очень перекликаются с нашей сегодняшней жизнью, когда от безмерного счастья и глубокого горя один шаг. Выстоять в такой сложной ситуации может только истинно верующий человек, все упование возлагающий на Бога.
Книга «Се, стою у двери и стучу» представляет сборник рассказов, предназначенных для нравственно-назидательного чтения».
Да хранит нас Господь!
Все стихи взяты из книг: Розена Л. В. «Как Божий мир красив», «Покаянный плач на Руси православной», Воронеж, Ц.Ч.К.И. 1999
Незаконное копирование и тиражирование является нарушением Восьмой заповеди: «Не укради!»
Все авторские права защищены. Для перепечатывания текста книги необходимо письменное разрешение автора.
ЧАСТЬ 1
СЕ, СТОЮ У ДВЕРИ И СТУЧУ
ВО СЛАВУ БОЖЬЮ!
РАННЕЙ ВЕСНОЙ
Господи! Как хочется встать и молиться Тебе за эту природу, умиротворение и покой, преображающе действующие на мою душу, как хочется уйти в эту трепещущую радость, обновление, свежесть и чистоту.
Все замерло в ожидании Божией благодати. И только две-три ласточки иногда пролетят, чтобы доказать – все вокруг живет, поет, славословит!
Из сердца непроизвольно вырываются такие слова:
На небесной радуге я сейчас сижу.
Играю на свирели, песенки пою!..
Слава Создателю за все сущее! Хорошо на сердце утром ранней весной!..
В СУМЕРКАХ
Мягкие сонные сумерки ласково окутывали плечи. Полутуманная молочность воздуха наполнилась тишиной и покоем. Было уютно в объятиях тихого вечера.
Густота сини все более концентрировалась. Вспоминался вчерашний день… Огромная, почти банкетная, комната. Снедь на широком столе в центре. И она с хозяйкой за теплой, душевной беседой.
– Расскажите что-нибудь из Вашей жизни, – протяжно пропела Татьяна.
– Вы же знаете, покойный супруг собирал для докторской диссертации всякие случаи из жизни священников. И вот однажды…
Захлебываясь, что-то верещал телевизор, ласково обнимал и убаюкивал ноги пушистой ковер. Создавая особенную настроенность, весело вздрагивал в такт словам разрумянившийся шелковый абажур.
Татьяна пила густой, пряный чай. Душа ни о чем не мечтала, кроме приятного диалога. Приятельница располагала. Спокойное, нежное лицо, белесые волосы. Немного уставшая, грустная улыбка. «Очень похожа на женщин Борисова-Мусатова с их непередаваемо- загадочной тихостью…» – и Татьяна невольно улыбнулась.
– Мне приятна встреча с Вами и эта беседа. Благодарю за доверие и внимание…
– Ах, не шутите над старой женщиной, – понимающе поддержала хозяйка, – в бытность свою мы с супругом как-то оказались в селе Чеглы. И тамошний батюшка поведал интересные истории…
Воздух мерцал, завораживал, успокаивал. И вновь чашечка чая из очень тонкого фарфора с вензелем «В» – виноградовский старинный фарфор… Татьяна углубилась в себя. Антиквариат оживил воспоминания. Бабушка – русская княгиня, в бытность свою много рассказывала об истории этого завода, о балах, приемах, чаепитиях…
Лучистые глаза подруги отсвечивали прозрачной синевой. В них весело отражались блики от лимонного абажура, бухарского ковра, висевшего над диваном, полупрозрачных чашечек с вензелями… Писательница слушала и радовалась тем спокойствием, которое навевают серебристые мягкие сумерки.
– И вот когда мы остановились в одном из домов… Ах, я уже и забыла, с чего началось наше знакомство со священником!…
Помню яркую зелень нежной, сочной травы вокруг, скрип мохнатых, неповоротливых деревьев и ослепительную бирюзу неба… Супруг собирает интересные случаи из жизни священства, а я? Просто живу, люблю, дышу, улыбаюсь, словно ясный весенний день, безоблачный и легкий-легкий, как дыхание теплого воздуха…
Гостья посмотрела с интересом в глаза говорившей – серьезная, благородная дама. Как же она могла быть легкомысленной? Та поняла ее удивление:
– Так Вы думаете, молодая женщина должна всегда быть очень серьезной, собранной, деловой и…
– Ах, нет. Пусть она будет такой, какой ее создал Бог…
– О, Вы понимаете меня!
– Ну, я же сама – женщина!
– Продолжаю. Воздух, точно парное молоко, поил терпкостью жизни. И вот впитывая раздолье, свежесть деревни, вырвавшись из оков города, я только и делала, что радовалась и ликовала.
– Но и работали. Вы же были стенографисткой у своего профессора…
– Безусловно. Не помню, за ужином или где-то на прогулке, услышали мы эту историю. Вам действительно интересно?
– Очень.
– Священник, поведавший ее, был тогда относительно молодым, здоровым мужчиной. Но представить его юным не могла. Медленно, собираясь с мыслями, он рассказал следующее:
– Я только окончил Воронежский университет, и началась война. Сразу же ушел добровольцем на фронт. Был ранен, попал в окружение. Шли с другом по лесу, старались прорваться. Устали. Свалились под березой и уснули. Вдруг слышу сквозь сон:
– Вставай, нельзя спать, вставай!
Оглянулся спросонок – никого, и вновь задремал.
– Вставай! – раздался тот же голос, – нельзя здесь спать! – и так до трех раз. Не до шуток. Вскочил, как ужаленный, и друга пытался разбудить, в ответ:
– Оставь, спать хочу!
Я отбежал и сразу раздался оглушительный взрыв. Клочья земли, брызгая фонтаном, облепили лицо, руки, телогрейку. Когда пришел в себя, увидел: ни березки, ни друга. Одна воронка сияет, да уцелевшая ромашка головкой испуганно покачивает. С тех пор дал себе обещание стать священником…
Вскоре попал в Чеглы. Село было бедное, разрушенное, как бы рыдающее над своей разорённостью. Старался помочь, кому, чем мог. Люди, словно кроты, жили в землянках. Понемногу стали отстраиваться. Мне приходилось нелегко. Спал по нескольку часов в день. И, будто дятел, сам стучал и стучал клювом-молотком по деревянным настилам. Достраивали прекрасный храм, поднимали колокола. Они не шли наверх. Тянем, никак не получается. Годы военные. Молодые сыновья на фронте. Дома – старики со снохами. А с них спрос не велик. Устали. Колокола не поднимались наверх и все тут! Выкрикнул:
– Снохачи, в сторону, остальным остаться и помогать!
Неожиданно рывком отошли три человека, напоминавшие скользкие замшелые грибы. И колокола пошли!
Я сам побледнел, покрылся бисером пота. Растерялся, будто в чем-то провинился. Боже! Неужели такое возможно? Какой грех-то – снохачество! Вот она страшная сторона жизни! Вытер испарину, тряхнул головой, чтоб успокоиться. И… застыл, пораженный чудом Божьим…
– И Вы знаете, – обратилась ко мне хозяйка, – я сама опешила – вот как лукавый людей крутит!
– О, какой случай! – вырвалось у Татьяны в ответ на рассказ хозяйки.
Она, стройная, интеллигентная, в вязаных свитере и юбке, грустно улыбнулась:
– Еще не то – узнаете.
Сколько ей лет? Много. Но разве скажешь по ней? Эти благородные, чистые искренние глаза, матовая кожа, блеск и живость ума, душа чистая, как свежий снег…
Собеседница как-то доверительно улыбнулась, вздохнула и вновь стала потчевать изматывающе вкусным чаем… Когда допили, она принесла удивительную рукопись. Это были записки священников и еще каких-то посторонних лиц. Здесь они доподлинно и приводятся.
ВЕЧЕР ИЗ ЖИЗНИ ВЫДАЮЩЕЙСЯЖЕНЩИНЫ
Поэзия сумерек, позднего вечера, ночи. Печальные темы ее. Она любит их за невысказанную грусть, боль увядания, сентиментальную и безответную незащищенность. Ей нравятся разливы дождя, точно водянистой акварелью, расписывающие стекла окон, заманчивые огни оживающих зданий, они являются для нее маяками жизни. Дорого все эфемерное, хрупко-исчезающее. Сколько утонченно – изысканной поэзии в сумерках вечера и ночи.
Почему-то взгрустнулось. Когда остается одна, читает, мечтает, слушает музыку или играет сама. Тайно любит все русское… Русское… А живет далеко от родной России… Каприз судьбы. Включила магнитофон, старые записи. Музыка «Лебединого озера» Чайковского – упоительно полнокровна и прекрасна… Да, он сентиментален, этот Петр Ильич. И хочется сказать ему спасибо, хоть его уже давно нет в живых, за его совершенную, милую, родную сентиментальность и напевность… О, сколько кантиленности в русской классике: Глинке, Римском-Корсакове, Калиникове, Мусоргском, Рахманинове…
Смахнула выбившуюся прядку волос, задумалась. Когда никого нет рядом, она щеголяет в длинном русском сарафане с вышитой батистовой рубахой. Поглаживая волосы, рассеяно подошла к зеркалу. Красивая, грустная женщина с удивительно мягким глубоким взглядом. Старинный сарафан был к лицу, преображал, будто она становилась простой девушкой, не знающей тягот, забот, славы, почестей и… грусти…
И кажется ей – она в России… А сегодня вышла в поле к своему суженному в ярком наряде, с кокошником на голове, длинными-предлинными серьгами, множеством бус на шее. Есть даже монисто. Только что испеченный ржаной хлеб пахнет так вкусно, что хочется отломить и попробовать. Парное коровье молоко в глиняном кувшинчике, будто дымится…
Нет ни самого высокого титула, ни парадных нарядов, ни дорогих украшений. В мягких сафьяновых сапожках, красном длинном сарафане она похожа на женщин с полотен художника Тропинина. Чистые спокойные линии, ясные, умиротворенные глаза, лучистые и напевные…
Светит солнце, перекликаются перепела во ржи. Идти легко и приятно. Она весело поет что-то о доле русской женщины, о любимом, о своей дорогой России. Капельки бисеринок обрамили лицо. Замерла, поставив ношу на землю. Обмахнула лицо рукавом кипельно-белой, разукрашенной гладью, рубахи. Изумилась гомону птиц…
Он сам подошел к ней, завидев издали. Молодо блестя глазами, поднял хлеб с молоком. Устроились прямо в траве, расстелив льняную скатерть. Ел с аппетитом. А она – любовалась.
Душа заходилась от счастья…
Эх, разве перескажешь красоту этих русских полей, солнца, воздуха, сочно-нежной зелени?
«Милое Подмосковье! Как люблю я тебя мягким, тихим летом, разжиженным серебряными дождями, робким чистым солнцем, холодной водой в прудах. И воздух там острее и мысли свободнее, и сердце поет, как соловей на свободе – в полях, дубравах, рощах…
А если парит жаркое лето? Солнце, преломляясь в зелени, отсвечивает ста тысячами жарких солнц. Зелень, отражаемая воздухом, разлетается с еще большим количеством света и жаркости. И пламенная, изумрудно-праздничная яркость мощными потоками счастья множит саму жизнь…»
Какие-то неясные звуки вернули к действительности. Нехотя сдернула дорогие сердцу наряды… Убрала. В руках оказалось «Лето Господне» любимого Шмелева. Не читалось. Что это? Потянулась к листку. Верлибр1. Чей он, откуда? Всмотрелась:
Ты – самая знатная матрона,
Нет тебя краше, образованней и богаче.
Но я, разорившийся патриций,
Промотавший свое состояние
На веселье, вино и друзей,
Обожаю тебя!
Мы – неравны.
Разве ночь может любить день?
Но она любит.
И совсем зачахла в тоске
По свиданию…
О, прекрасная, пою тебе
В тысячный раз эти восхищенные строки.
Но ты, суровая,
Не слышишь.
И внимаешь мадригалам придворных поэтов.
Зачем тебе самоучка?
Но я – люблю,
А значит – надеюсь,
Верю, ты поймешь, как я
Красив и доблестен,
Бесстрашен и отважен.
Но, главное, предан до последнего дыхания!…
Печально улыбнулась. Как просто и легко можно жить, не думать, не тосковать о далеком и родном… кружиться…
Больше ничем не хотелось заниматься. Душа просила молитвы. Тихо, чтобы не нарушать благостного состояния, проскользнула в молельную. Затеплила лампадки и бросилась на колени перед скорбно мерцающими в темноте иконами. Слова, легкокрылыми птицами, вылетали из сердца и ложились к престолу Предвечного. Она молилась за себя, Россию: «Господи! Пошли ей силы выстоять во всех испытаниях. Господи! Поддержи! Только Твоей благостью жива страна, выведи целой и невредимой из всех искушений!»
Очень любит молиться по Псалтири. С губ полились благоговейные стихи пророка…
Сегодня спать она почти не будет. Поправляет фитильки у лампадок, всматривается в лики святых… Вот они – Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Тихон Задонский, Феофан Затворник. И сердце потянулось к русским святыням: В Троице-Сергиеву Лавру, Дивеево, Оптину, Задонск. Простоволосой, босоногой. Святая Русь, колокольный перезвон, напевные печальные песни странников… Тихое умиротворение от святынь… Открылось и затрепетало сердце: «Господь, как Ты прекрасен тем светом просветления, что даришь в часы откровения с Тобой! Всевышний, как чарующи моменты тихой задумчивой грусти, скорбного презрения к своим грехам, желание стать лучше и чище. Это понимание суетности всего мирского и временного, озарение и благодать, которые проливаешь Ты в душу, словно бальзам… Как успокоительно время молитвы-разговора с Тобой – в церкви ли, дома. И чувствуешь, ничто не сравнится с Твоей благостью и любовью, что посылаешь Ты мятущемуся сердцу…»
Истомленная душа вновь обрела благодать, тишину, надежду и просветление…
ПРИВЕТ ИЗ РИМА
Отель, где они остановились, небольшой и по-домашнему уютный. Их две комнатки, словно гнездышко – воздух, свет, цветы. Укладывая волосы перед огромным зеркалом, Машенька удивленно вздохнула, так вот какая она – нежная, как весенний луч солнца. Слава Богу за все! А ведь скоро у нее будет 3-й ребенок… Дома с мамой мужа остались еще два малыша… Спасибо ему, зная, что очень любит искусство, решил порадовать ее поездкой в Италию, где так давно она мечтала побывать. Мельком, с очаровательным любопытством, искоса посмотрела на Юрика. Да, они по Божьей милости красивая пара… Оба верующие, молодые, любящие…
Вчера ночью приехали в Рим, вечный город, и у них столько дел! Посетить соборы, храмы, музеи, впитать в себя его неуловимый, своеобразный аромат. Ведь здесь когда-то благовествовал Евангелие сам апостол Павел…
Ни свет, ни заря идут любоваться палаццо Фарнезе. Проект этого дворца осуществлял знаменитый Антонио Сангало2. Ее ослепила утонченная строгость. Украшения – только оконные проемы. Легенда гласит, что карниз здания выполнял сам Микеланджело3. Изысканная простота. Все гениальное – просто… Солнце щедро, пригоршнями рассыпало жизнь, тепло, ласку. Трепетали от счастья голубые блики на простой штукатурке. Все набиралось силы от безудержно свежего воздуха. Оконные проемы, обрамленные колонками, поддерживающими фронтончики – лучевые и треугольные, преломляли и задерживали солнечные лучи. И от этого они, казалось, расцветают, ласкаются, нежатся. Машенька замерла: как чудесно, гармонично все окружающее, сама жизнь. И в ответ на улыбку вечного города хочется делать хорошие дела, дышать всей грудью, славить Всевышнего за красоту, что Он подарил простым смертным, своим детям.
Медленно свернув направо, молча, смотрели на новые здания, птиц, людей. Зашли в маленькую trattoria – небольшой ресторанчик. Народу – почти никого. Шустрый мальчик гарсон с длинными светлыми вьющимися волосами и глубоко посаженными черными глазами встал возле них. Казалось, взглядом он ласкал весь мир или пел баркаролу.
– Buongiorno, signore!4
– Доброе утро!
– Пожалуйста, садитесь. Я скажу, что у нас имеется сегодня, и тогда вы выберете.
– У вас есть русский салат и сыр мациарелли с помидорами?
– Si, signore!5 – быстро пропел юноша, перемежая итальянские и русские слова.
– Еще попрошу клецки для двоих, цыпленка каччьяторе, спагетти для меня и равиоли per la signora, per favore6
– А что будете пить?
– Газированную минеральную воду, prego7 – поддерживал беседу, также объединяя два языка, Юрик, но они поняли друг друга.
Мальчуган обрадовался, услышав русскую речь и, вернув чаевые, произнес:
– О, grazie,8 синьора! Я тоже русский. Бабушка после войны попала в Италию, вышла замуж, осела тут. Оставьте, prego, эти деньги своей дочурке, которую вы ждете, или помолитесь за меня…
Машенька застенчиво улыбнулась.
После завтрака и небольшого отдыха с мороженым, заспешили к собору Святого Петра. Его строили многие архитекторы, в том числе, и сам Микеланджело, ее любимый художник и скульптор.
Подходя к собору, она отметила про себя: в постройке этого здания проявились уже черты раннего барокко, массивность, грузность. Архитектурные приемы содействовали усилению и живописного начала. Пораженная, Машенька встала перед входом. И неожиданно вспомнила, что здесь находятся мощи святого Апостола Петра. Перекрестилась, отрешившись от всего мирского, суетного. Стоны сердца, подхваченные некоторой суровостью окружающего, казалось, шли прямо к Богу. И сердце, как бы растворяясь от молитв, страха перед Господом, желало очиститься всеми помыслами так же, как мигают фитильки у свечей. Восторженная жуть пронзила его… И оно еще более сжалось из-за мыслей, неблаговидных действий, которых много в повседневной жизни…
Утомленные, возвращались в отель. Она купила красивые открытки с видом Ромы, как называют его местные жители, и пошлет их всем: мамам – своей, мужа, детям, бабушке, которая тоже была здесь. Пусть порадуются вместе с ними их радостью.
После полудня на одной из открыток она написала мамочке: «А жизнь прекрасна! Солнце светит, зелень сочнеет, воздух пьянит! И так это чудо жизни и ее гармония восхищают, что от счастья хочется встать на колени и молиться. И воссылать Господу хвалу за то, что он создал такое совершенное творение».
Завтра их ждет поездка в сказочную Венецию. А сейчас она зарисует, что запомнила. И, взяв в руки карандаши, стала быстро воскрешать по памяти собор святого Петра – весь точно обрызганный лучами щедрого итальянского солнца.
Сосредоточенную тишину нарушили громкие всплески дождя: бум-бум-бум! И внезапно все превратилось в сплошной потоп. Земля напиталась водой. Влага проникла во все защелины. И задышала зелень легко и прозрачно, и зашумели запахи ароматами трав и деревьев. И тонкая испарина счастья легкой дымкой помчалась к небу, опьянила его, соединила с землей. Радостное солнце бриллиантами заблестело на трепещущих листьях…
Маша с Юриком, подойдя к окну и блаженно улыбаясь, тихо запели псалмы из Псалтири…
БУДНИ
Отец Александр проснулся сегодня рано, несмотря на то, что на службу идти было не надо. Нехотя потянулся в постели, механически посмотрел на часы. Вспомнил – нынче свободен. Закрыл глаза. Сладкая дремота обволакивала тело, мысли, чувства. «Эх, поспать бы еще вволю!» Но ежедневная привычка давала о себе знать. Она как бы вызванивала: «Бесполезно, не уснуть!» и разрывала тихость и тепло, приятно окутывавшие тело. Увы, приходилось вставать, заснуть невозможно…
Петухи, точно из глубокого колодца, затянули свое гортанное, резкое: «Ку-ка-ре-ку!»
Вставать, вставать! Отец Александр сел на постели. Лицо в дымке сна выглядело мечтательным. Стряхнув дремоту, быстро поднялся. Прошел на кухню. Дома было тепло со вчерашнего вечера. Старушка мать натопила печку и она, охая и остывая, сохраняла еще животворное благо.
Вышел на веранду умываться. Ледяная вода пронзила иглами лицо, шею, руки. Здоровье, свежесть потоками вливались в тело. Он задыхался от бурной жажды жизни, бодрости. «Эх, вот она – радость! Слава Богу за все! Проснулся, жив, здоров! Господи, как хорошо-то все Тобой продумано, размерено, дадено… Разве человек может созиждить такое?»
Руки сами собой потянулись к полотенцу. Весело растираясь, выбежал во двор. Первый снег, будто рыхлой полупрозрачной ватой, окутал сад, огород, сараи, дом. Вот неожиданность! Он озорно улыбнулся морозной новизне. Все было чистым, отмытым, убранным. Словно опять вернулся в детство, когда мальчишкой купался в первом снеге. Еле сдержал свой порыв. Очень хотелось нырнуть по щиколотку в эту перламутровую нежность. Увы. Сейчас этого делать нельзя. Он в сане священника. Да. Шесть лет служит. И надо следить за собой, чтобы не рассмешить селян. Вернулся в дом. На столе в крынке стояло парное молоко и рядом краюха. Жадно покосился на еду. Но сначала молитва – благодарение Богу.
Долго и с любовью молился за мать, своих прихожан, вымаливая у Господа наставить всех на путь истинный.
Из дома заметно уплывало тепло, врывался холод, неуют. Натянув серый вязаный свитер и коричневые брюки, напевая полушепотом, псалмы из Псалтири, принес вязанку дров, уголь. Благодарная матушка вернулась из хлева, где недавно подоила корову, покормила живность.
– Сынок, выпей топлёненького.
– Сейчас, мама.
Помолившись, сел за стол. Хлеб был аппетитным. Разве невкусно готовит старушка. Ставит сама тесто, печет, варит еду, успевает по хозяйству. Воздав хвалу Господу, встал из-за стола, вытер полотенцем усы, бороду, пригладил волосы. Они были непослушными и слегка вились, будто робкий вьюнок летом. Конечно, он еще не стар. Сорок семь лет для мужчины – не годы. Его зеленовато-голубые глаза светятся, точно разноцветные струи горной реки. В каштановой бороде заметно поблескивают перламутровые ниточки седины. Он еще в самом расцвете лет. Перед рукоположением в сан священника принял обет безбрачия. Одинок. Но так сложилась судьба. Да нет. Он даже не думает об этом. Разве будешь ломать голову о чем-то таком, когда у тебя любимая работа. Ей отдаешься весь, до последних сил. Рядом волнующе родной, словно некий друг, лес, дорогая сердцу поэзия…
Быстро набросив полушубок, перекрестившись, вышел из хаты. Вдохнув всей грудью, свежесть утра, зашагал в сторону лесополосы. Ноги проваливались глубоко в снег, в ботинки вползали скользкие холодные льдинки. Но отец Александр весело спешил к елкам. Остановился, замер на полянке. Деревья, точно ямщики в белых теплых полушубках, были радостны и оживлены. Казалось, они поют милую, задушевную песню.
А стройные одинокие елочки напротив, словно бестелесные схимники-монахи, забыв обо всем, с жаром воссылают молитвы к Господу…
«Здравствуйте!» – так и рвалось с губ отца Александра.
«Здравствуйте!» – как бы вторили деревья.
Волна счастья окутала священника. И от этого переполняющего его чувства, он обомлел. Застыв на пригорке, стал слагать гимн-благодарение Всевышнему за радость дарованной жизни ему, людям и всему-всему, что окружало его в этот божественный миг…
Живу во зле, живу в добре
И дни и нощи.Молюсь не только в алтаре,Где дух восхощет.Бывало, проходя в лесуТропой заветной,Я ощущал в себе слезуЛюбви бессмертной.И этой жажды неземнойТак было много,Что все деревья надо мнойМолились Богу9Отец Александр всегда носил с собой блокнот и карандаш. Записав музыку сердца, медленно повернул назад. Огромные хлопья срывались с верхушек деревьев. И чудилось, что кто-то швыряет в него снежками, как в детстве. Ядреный воздух поил диковинной чистотой. Снег переливался всеми цветами радуги, точно драгоценные каменья, при ярком свете.
Перед домом встретил незнакомых людей из другого села: понурых мужчину и женщин. Точно они попали в ледяную прорубь. И когда совсем замерзли и посинели, их спасли. Потемневшие лица сотрясала дрожь. Объяснили, что привезли усопшего с просьбой отпеть. И как-то после этих слов померкло утро, притушилось его сияние. Стало тревожно.
Забежав домой и, облачившись, отец Александр заспешил в храм.
Сторож нехотя поворачивал ключ в старом замке. «Не хочу, не могу, не буду!» – слышалось его ржавое поскрипывание. Открыли. Несколько человек прошли в церковь.
