Город

Наутро я увидел тусклый свет, пробивающийся сквозь двери огромной палатки из мешковины. Со зрением проснулось и обоняние – до меня донеслись запахи лекарств, крови, мочи, машинного масла и дыма. Полог откинулся, и в палатку вошли хмурые, серые люди. Они шли вдоль рядов деревянных постелей и заглядывали в лица тех, кто там лежал.

Так я оказался в госпитале, который называли «Порогом». Уже потом я узнал, что когда тот город разбомбили и, превратив в груду развалин, оставили умирать, оставшиеся в живых начали строить себе временные убежища – из досок, проволоки, листов железа, покореженных труб, остатков мебели. Так на развалинах вырос новый поселок. Туда сходились все, кого пощадили пули и бомбы, ибо только вместе можно было выжить. Те, кто выжил, в первый же день начали растаскивать камни, ища под обломками зданий других. Всех, кого удалось найти, несли в «Порог». Мертвых хоронили.

Я не видел всего этого и знаю только по рассказам. Сам я лежал без сознания несколько недель, и за это время поселок вырос. Крупные обломки убрали, и теперь на узких улочках между хижинами было чисто. Женщины стирали белье, а перед домами играли дети.

Нас было несколько – солдат. Были и наши, и враги. Только там уже никто не считал нас врагами. Все мы были люди, все боролись за жизнь, все были искалечены войной.

Я, как видишь, был искалечен в самом прямом смысле. Тот взрыв и часы, проведенные под завалом, превратили меня в урода. И когда я, лежа на грязной постели в «Пороге», понял это, меня накрыла первая волна того благородного и высокого чувства, которое именуется ненавистью. Ненависть дает силы. Ненависть укрепляет волю. Ненависть заставляет жить. Я часами лежал, глядя в рваный потолок палатки, вспоминая войну, генералов и всех, кто погнал нас туда – истреблять других. Я вспоминал Лицей, где нам постоянно говорили о врагах, вспоминал армию, вспоминал те бесконечные истории о героях, которыми всегда в изобилии снабжали нас телеведущие, газетчики и писатели. Я вспоминал… и живительная ненависть убирала хаос из моих мыслей и делала все четким и прозрачным, как оптический прицел, – мир, будущее и мою судьбу.

Именно тогда, глядя в зеркало, слушая стоны раненых, помогая разгребать завалы и закапывая мертвых, я поклялся, что уничтожу эту империю войны. Я поклялся сравнять Город с землей.

Тебе смешно? Жалкий калека, который ковыляет по кривым улицам среди домов из фанеры и мусора, ходит в рванье и питается просроченными консервами, хочет одержать победу над империей, которая не знала поражений? Но ведь в этом-то – в рванье, в уродстве – и была моя сила. Ненависть способна сделать человека сверхчеловеком. А уж в чем в чем – в ненависти мне не было равных

И я начал действовать.

Начал я с того, что стал читать проповеди. У меня с детства был поэтический талант – впрочем, кому я об этом говорю. Ты, конечно, помнишь. Так вот, люди слушали меня и заражались. Да, я мог говорить вдохновенно.

Нас было человек сорок: наши солдаты, которых генералы бросили погибать в развалинах… их солдаты, которые чудом остались живы… бывшие отцы семейств, которые остались одни и которым было уже нечего терять… бродяги, авантюристы, преступники.

В один прекрасный день мы собрались и на закате покинули поселок, ставший нам домом. Мы двигались по ночам, вдоль железнодорожной ветки, по которой в тот город прибыли первые отряды для подавления мятежа. Мы шли по ночам, а днем ложились спать прямо вдоль насыпи.

И вот мы пришли. Мы расселились в Старом городе и начали осматриваться. Первые недели мы жили тихо. Некоторые устроились на работу – электриками, слесарями, таксистами. Другие осваивали мастерство диверсантов. Я – думал.

Потом мы начали действовать. Устраивали взрывы на стоянках, мостах, заправках, в торговых центрах. Пускали под откос поезда. Обрушивали дома. Конечно, это было глупо – но я только потом это понял. В первую же неделю мы лишились почти десятка человек – в основном, всякого сброда. Один не сумел вовремя уйти, другие попались по собственной глупости. Тогда я дал приказ затаиться и опять стал думать.

Ясно, что действовать надо иначе, более тонко и хитро. Пытаться развалить эту пирамиду снизу, имея в распоряжении всего несколько человек, невозможно. Пока мы взрывали одну заправку, в Городе появлялось две других. Рушили мост – тут же строился новый.

Нет. Нужно было сменить тактику.

Однажды мне пришла в голову мысль – логичная, но совершенно невозможная. Я прогнал ее. Потом, поразмыслив немного, я понял, что мысль, пожалуй, не так плоха. Потом – что, пожалуй, стоит попробовать (в конце концов, терять нам нечего). Потом – что иного пути нет и быть не может. Я задумал разрушить империю сверху, то есть свергнуть и казнить тех, кто стоит над ней, кто развязал эту войну. Поднять восстание и уничтожить Верховных – и, как ты можешь заключить, глядя на эти гробы, мысль оказалась не такая уж невозможная.

Я разработал план.

Те, кто лежит сейчас в этих ящиках, еще совсем недавно жили в одном из центральных секторов Города, в особо охраняемой зоне. Это место мы условно называли «Резиденциями». Охраняли эту зону особые войска, состоящие из верных и прекрасно обученных солдат, не знающих страха смерти. Проникнуть на территорию, окружающую Резиденции, практически невозможно.

Однако для ненависти нет преград.

Многие месяцы мы занимались вербовкой, и в конце концов у нас появились сторонники в Городе. Некоторые знали, кто мы и чем занимаемся, некоторые догадывались, но не задавали вопросов. Всей правды не знал никто. В итоге свои люди у нас появились в таких местах, что, если я скажу тебе, ты не поверишь.

Через этих людей я узнал о существовании секретного метро. Это метро связывает Резиденции с некоторыми учреждениями и секретными объектами. И метро, и Резиденции защищены системами безопасности, управление которыми находится в ведении командования особых войск. Доступ к управлению этими системами осуществлялся через компьютеры, каждый из которых находился в недоступном для посторонних месте и имел очень сложную систему защиты. Всего таких компьютеров было четыре. Если бы нам удалось получить доступ к одному из них, мы могли бы отключить сигнализацию и системы слежения, разблокировать ворота в Резиденциях и вывести из строя охрану.

Но и этого было недостаточно. Мы предполагали – да что там «предполагали», знали наверняка, – что в апартаментах Верховных есть телефоны, автономная сигнализация и кнопки безопасности, и если они сработают, всего через несколько минут на место прибудут полиция и солдаты. Несколько минут – время вполне достаточное, чтобы убить человека, но недостаточное, чтобы убраться самим. А нам позарез нужно было выжить, ибо это было только начало. К тому же, мы хотели действовать наверняка. Нужно было какое-то чрезвычайное происшествие, причем такое, чтобы полиция и войска занимались им, а не нами. Я придумал обесточить центральные сектора Города, где сконцентрировано больше всего людей. Погрузить улицы в темноту, выключить свет в квартирах, заблокировать метро, эскалаторы, лифты. Вдобавок к этому устроить несколько взрывов, чтобы посеять в толпе панику. Хаос на улицах, давка, затоптанные люди, перевернутые машины, обезумевшая толпа. Мне нравилась такая картина.

Так складывался мой план, и, как видишь, он увенчался успехом. Я рассказываю только в общих чертах. Это самая вершина айсберга, на самом же деле все было гораздо, гораздо сложнее. Ты просто не представляешь себе, насколько сложным и продуманным был мой план. Не буду посвящать тебя в подробности, но скажу, что мы сделали и то, и другое, что это было трудно и что ты немало нам помог. Ты правда хочешь знать, какова была твоя роль в этом плане? Извини, Марк, на то, чтобы рассказать все, уйдет немало времени, а его у нас уже нет. Уверяю тебя – история лежит на поверхности, и, поразмыслив немного, ты сам все поймешь. А теперь пошли. Я покажу тебе Седьмой круг.

За то время, пока Иоганн рассказывал, я не проронил ни слова. Мне многое стало понятно, а о многом я догадывался и раньше. Это я отключил систему безопасности – там, в секретном метро, когда остался один в комнате и вставил в компьютер накопитель. Это я был виноват в том, что город оказался обесточен, – когда передавал террористам книги и тетради с графиками и шифрами. Понятно было далеко не все, но знать всего мне и не хотелось.

Мы вернулись в его комнату, озаренную оранжевыми отблесками адского пламени, он отошел в угол и долго возился с какими-то ключами, потом подошел ко мне.

– Пойдем.

Со скрипом открылась маленькая дверца – третья из тех, которые вели в эту комнату (четвертая – жерло печи – соединяла ее с адом). Мы протиснулись в абсолютно темный коридор, где пахло сыростью и землей и воздух был тяжелым, как сама земля. Стены были выложены старыми кирпичами, мокрыми и холодными на ощупь. Мы прошли всего несколько шагов и уперлись в металлический люк. Иоганн открыл его (скрип, глухой лязг ключей) и сказал:

– Заходи.

Я протиснулся внутрь, в еще большую темноту и холод, и услышал, как люк вновь закрывается за моей спиной, – скрип, лязг.

Несколько секунд тишины – и вновь, но уже как будто издалека, сквозь стену – голос Иоганна:

– Пятьдесят лет назад здесь была шахта, в которой добывали уголь. Шахту уже много лет как затопило, а лифты, вагонетки и прочее – все давно заржавело, сгнило и рассыпалось. Если подняться наверх, можно увидеть заброшенные цеха, развалины и старый подъемник. Чудесное зрелище. Мой мусорный завод находится рядом и, как видишь, связан с этой шахтой. Это очень удобно. Иногда я хожу сюда, чтобы прислушаться к молчанию бездны. А иногда сбрасываю в нее трупы. Темнота и вечное забвение. Единственное место, где успокаивается любая ненависть. Это и есть Седьмой круг, дорогой Марк, и я оставляю тебя здесь, ибо ты выполнил свое предназначение.

Круг седьмой

1

Я сидел в темноте и слушал. Отголоски мыслей, образов и слов… Или это голоса города, который где-то там, надо мною? Или это голоса из другого мира – тех, кто ушел в темноту и не вернулся? Или это гудит за стеной адское пламя, пожирая мусор и трупы? Или это гремит вечная битва, в которой зло воюет со злом, а ненависть истребляет ненависть? Обрывки всех языков и наречий, голоса веков и эпох – голоса боли и злобы, отчаяния и страсти. Голоса, спрессованные в скальную породу и придавленные гнетом земли.

Или это только кажется мне, а я просто умираю, и перед моим угасающим взором вспыхивают последние искры жизни? Ни света, ни звука, ни запахов. Есть лишь холодный сырой камень. Мир, где живые могут только осязать. Искры гаснут, и мыслей все меньше. Невообразимо далек становится и Город (когда это было? сто лет назад? тысячу?), и подземные круги, и война, и Иоганн с его ненавистью. Стираются имена и лица, и мое собственное имя тоже стирается. Тело наполняется тяжестью, сливается с камнем и рассыпается в прах.

Какая сила в усталости? В жажде? Вот загадка. В тот миг, когда ты оставил последнюю надежду и вполне примирился с небытием, усталость и жажда продолжают протестовать и заставляют двигаться омертвевшее тело. Вот и тогда – я мало что понимал и ни на что не надеялся, но временами, приходя в себя, осознавал, что иду. Я спотыкался, падал, но поднимался и шел дальше. Не надежда вела меня и не желание. А усталость, жажда и еще холод. В одну из таких минут, когда сознание в очередной раз прояснилось, я попытался задать себе вопрос – а куда я иду? Не сказал ли Иоганн, что там – лишь темнота и вечное забвение?

Свет. Был бы здесь свет. Тот фонарь, что был у меня в Четвертом круге. Свет этого фонаря привел меня сюда, но, как знать, может, он и вывел бы меня отсюда? Но фонаря нет. Нет, и неоткуда ему взяться. Сумку с фонарем я оставил старику в Пятом круге…

Старик в пятом круге… Какая-то мысль, которую никак не могу поймать… Пятый круг. Что там было?

Да. Вот оно.

Что на мне? На мне все та же военная форма. Та, которую дал мне тот старик. Форма солдата правительственных войск. Нашивки, погоны. Ремень. И короткий нож. И, как и у всех солдат, крохотный карманный фонарик.

2

Фонарик загорелся радостным оком в сырой тьме. Луч скользнул по черным стенам и вдруг пропал, словно темнота задушила его. Что случилось?

Через миг я понял. Свет терялся в пропасти, которая открывалась прямо у моих ног. Какой-то древний провал. Шахта? А может быть, трещина в скальной породе? Как бы то ни было, но стоило мне сделать еще шаг, и я, как этот луч, тоже пропал бы во тьме.

Сколько я шел? Я обернулся и посветил фонариком назад. Вон тот камень, на котором я лежал. А вон поблескивает железная дверь, запертая Иоганном. Всего несколько шагов. А кажется – полмира.

Теперь у меня был свет.

Я обшарил лучом стены и пол, и увидел, что провал не так велик: пропасть, разорвавшая скалу у меня под ногами и левую стену тоннеля, пощадила другую стену, и, хоть и с большим трудом, но все-таки можно было пробраться по тому нагромождению камней, которое эта стена собой представляла. Я понимал, насколько это опасно. Не будь у меня фонаря, нечего было бы и думать перебраться на ту сторону. Но свет дал мне надежду.

Осторожно, пробуя ногой каждый камень и крепко цепляясь за трещины в скале, я сантиметр за сантиметром пробирался вперед. Свет фонарика бегал по стенам, выхватывая из темноты каменные обломки – уродливые, скалящиеся рожи демонов, стерегущих преисподнюю. Но демоны молчали, а я двигался вперед. Пропасть была прямо внизу, а я полз по некоему подобию козырька, нависшего над ней.

Сантиметр, еще сантиметр. Мелкие камни с шелестом осыпаются и пропадают в темноте. Кусок скалы срывается и летит вниз. Глухой удар, еще один – и снова тишина.

Вот противоположный край пропасти. Как же далеко! Два метра – другой конец вселенной. Руки дрожат. Беру фонарик в зубы.

Нога соскальзывает с камня. Хватаюсь наугад – слава Богу, выбоина. Свет испуганно мечется по стенам. Демоны молча скалятся, гадая, упаду я или нет.

Последние сантиметры. Твердая скала под ногами. Я выжил.

Трясутся не только руки, но и колени. Но надо идти.

Тоннель уходит вперед, и темнота отступает перед светом, пугается, съеживается, как паук. Ждет удобного случая, чтобы вновь накинуться и проглотить. Поэтому надо идти быстрее.

Под ногами старые узкие рельсы. Над головой – низкие черные своды. Фонарик выхватывает из темноты сломанную вагонетку, старый светильник, истлевшую перчатку. Воздух тяжел и влажен. Холодно.

Еще несколько метров, и слева – провал. Еще одна линия рельсов. Похоже, еще немного, и я дойду до ствола шахты.

Так и есть. Вот мертвые тросы подъемника, вот ржавые шестерни каких-то чудовищных механизмов, вот еще одна вагонетка – тоже мертвая, уткнулась в железную решетку. Все мертво, и только свет фонарика мечется, как будто в панике. Все мертво, а я жив. Но есть ли дорога наверх?

Тросы лифта уходят из темноты в темноту. Но сбоку – крохотная клетка, а в ней винтовая лестница. Дверь не заперта, и я бросаюсь туда. Вверх, вверх! К черту эти подземные круги!

Круги. И снова я иду кругами, но теперь вверх, с каждым кругом поднимаясь к небу, и звездам, и огням города. День там или ночь? Неважно. Этот город не знает ночи, там всегда день. Раскинувшийся, как море, похожий на груду рдеющих угольев или отработанного шлака, он никогда не засыпает. Огни текут по его улицам, а над этой рекой буйствует неоновое пламя реклам. Знаки метро, переходов, стоянок, отражающие сиянье фар, поток автомобилей, ночные клубы, небоскребы, в которых не гаснут окна… Туда, к свету!

Город

Наверху ночь. Моросит дождь. Над Городом – мутное желтое зарево. Кругом – кирпичные цеха с разбитыми окнами, бетонные столбы, мертвые вагоны. Заброшенная территория шахты.

Я вышел из неприметной железной двери в стене и с наслаждением вдохнул сырой, холодный воздух. Куда теперь? Я пошел наугад, туда, где зарево светило сильнее. Стояла мертвая тишина. Сквозь бетонные плиты росла трава, тут и там стояли покореженные машины, ноги мои то и дело путались в проволоке. Но становилось светлее – я медленно, но верно выбирался из этого царства мертвых.

Скоро показалась высокая бетонная стена. Наверху – обрывки колючей проволоки, но проволока давно сгнила. Я подтащил к забору помятую катушку то ли от кабеля, то ли от троса, и, взобравшись на нее, влез на забор. По ту сторону внизу вдоль забора тянулась разбитая узкая дорога, по обочинам заросшая бурьяном. Тут и там чернели лужи. Еще дальше, за дорогой, почти скрытые кустами, застыли невысокие строения, то ли заброшенные склады, то ли гаражи, но за ними, похоже, начиналось царство живых – где-то там вдали горели старые электрические фонари на столбах.

Я спрыгнул и побрел вдоль забора. Вскоре дорога стала шире и превратилась в небольшую стоянку у входа на территорию шахты. От нее шла еще одна дорога, в сторону Города, и я двинулся по ней.

Склады, пустыри, свалки. Старая линия электропередач. Давно не работающая подстанция. Заброшенная железнодорожная платформа и рельсы. Но вот – пустынное шоссе, которое, похоже, все еще живет. Над ним горят огни, а на обочине стоит машина с открытым багажником и включенными фарами.

– Простите, как добраться до Города?

Полный, лысоватый мужчина, копавшийся в багажнике, вздрогнул, поднял голову и подозрительно осмотрел меня. Но тут же улыбнулся и сказал:

– Мы и так в Городе, господин офицер. Вокзал в десяти минутах езды.

– Ох… Никогда бы не подумал, что в центре города есть такие развалины.

– Здесь заброшенная шахта и мусорный завод. Сюда почти никто не ходит. Я уж не буду спрашивать, кто вы и как здесь оказались. Но если вам нужно куда-то конкретно, я могу подвезти.

Удивительно. Я совсем не думал о том, куда мне нужно. В Город? Да. Но зачем?

– Буду очень вам благодарен. Мне нужно в центр, на улицу Героев.

Водитель покачал головой.

– Еще два часа назад там было перекрыто. Могу подвезти на бульвар Победы, там дойдете пешком.

– А почему перекрыто?

– Вы разве не слышали? Сегодня в Городе были взрывы, погибло много людей. Везде очень опасно.

– Вы таксист?

– Нет, я врач.

– Военный?

– Нет, почему вы так думаете? – водитель пожал плечами.

– Последнее время меня всюду преследуют призраки войны.

– Это бывает. Садитесь, поедем.

Он распахнул заднюю дверь, и я опустился на мягкое матерчатое заднее сидение. Меня окутало тепло. Старая машина завелась, и мы поехали.

Город и впрямь был рядом, и, стоило нам свернуть с безлюдной трассы, сразу за поворотом началась обычная улица, со светофорами, подземными переходами и витринами. Улица была пустынна. Мы ехали быстро, и вот уже показался вокзал с его чудовищными мостами, и телебашня, и площадь Героев со стальным монументом. Над головой – переплетение эстакад, и воздух наполнен гулом проносящихся по ним машин, невидимых снизу. Чем ближе к центру, тем больше становилось людей на тротуарах и площадях и больше автомобилей.

– Улица Героев прямо, но, видите, там еще перекрыто. Если хотите, я могу высадить вас прямо здесь.

Я поблагодарил, и, захлопнув за собою дверь машины, влился в толпу.

Куда мне теперь? Минуты, проведенные в теплом салоне автомобиля, напомнили, насколько устало мое тело. Пока мы ехали, я с трудом боролся со сном, а теперь, выйдя на свежий и сырой воздух улицы, чувствовал себя так, словно меня разбудили посреди ночи и заставили куда-то идти. Перед глазами стоял туман, голова раскалывалась, а веки слипались так, что я боялся сделать шаг, чтобы не упасть или не удариться о какой-нибудь столб. Куда? Домой. Только домой. Пусть квартира моя разгромлена, а окна в ней выбиты ураганным огнем, там, по крайней мере, есть пол, на который можно прилечь, и потолок, который укроет меня от дождя.

Я брел по улице, засыпая на ходу и то и дело спотыкаясь. Прохожие не обращали на меня внимания – мало ли по Городу ходит пьяных и безумцев? На повороте на улицу Героев дежурил патруль. Они строго посмотрели на меня, однако ничего не сказали, когда я прошел мимо и зашагал по тротуару перекрытой улицы. Она, впрочем, была закрыта только для машин. Прохожие там были, только их было меньше, и на огромной тихой дороге они казались бесплотными тенями.

Вывески горели, но витрины были темны. Светофоры мигали желтым, а вдоль обочин стояли небольшими группами военные, которые нервничали и курили. Скоро впереди я увидел равномерные синие сполохи света на стенах и услышал сирены. Там что-то происходило: толпа людей, шум и подъезжающие то и дело машины скорой помощи.

– Что там такое? – спросил я у солдата, который стоял неподалеку и напряженно смотрел на эту суету. Он вытянулся, отдал мне честь и коротко доложил:

– Взрыв в ночном кафе. Рухнула часть дома, под завалом люди.

– Давно?

– Полчаса назад. Сегодня это уже не первый. Черт знает что творится.

Сон как рукой сняло. Я бегом бросился к толпе.

Толпа шумела и волновалась. Над головами, словно маяки, синим светом вспыхивали мигалки, а полиция пыталась навести порядок. Но не они были тут главные. На развалинах дома – бесформенной груде камней высотой в два этажа, перекрывшей весь тротуар и часть дороги – трудилась толпа спасателей и солдат. Я преодолел заграждение и бросился на помощь. Кто-то попытался меня остановить, но, увидев офицерскую форму, только махнул рукой.

Обдирая до крови руки, постоянно падая и задыхаясь от бетонной пыли и песка, я помогал разбирать завал. Кругом в том же лихорадочном возбуждении – каждая секунда могла стоить кому-то жизни – работали солдаты, офицеры, полиция, люди в форме и без, люди в пропыленных мундирах, люди в крови, люди с красными глазами и блестящими от пота лицами. Мы кидали камни друг другу, отворачивали бетонные глыбы, вынимали покореженную мебель. Когда внизу, из-под камней, доносился стон, мы радовались и кричали, бросались на этот голос и спешили поскорее разобрать камни, и санитары с носилками бежали к этому месту, и осторожно укладывали раненного, и уносили прочь. А иногда, отбросив очередной кусок плиты, мы видели бледную, холодную руку, лицо или раздробленный затылок, и тогда мы рычали и плакали от бессилия. Мертвых извлекали по-другому, без спешки, вдвоем или втроем, и санитары уже не бежали, а стояли с грустными лицами, наблюдая. Мертвых было больше, чем живых.

Мы трудились весь остаток ночи. Толпа кругом шумела и волновалась, но нам было не до толпы. Кареты скорой помощи приезжали и уезжали, полицейские переговаривались по рации, сирены звучали, почти не умолкая. А вокруг стоял Город – застывшие, печальные дома, фонари улиц, а над ними – темное, тревожное небо.

К утру все было закончено. Уехали последние машины, толпа расходилась. Мы с каким-то солдатом сидели вдвоем на большом обломке стены, и, обнявшись, плакали. Лица наши были черны от грязи, руки ободраны, а форма пропитана чужой кровью. Мы так и не сказали друг другу ни слова. Мы просто сидели и плакали.

Черный, страшный, в крови, я брел по улице, шатаясь, как пьяный. Кто сказал, что война закончилась? Вот он я, дух войны, похожий на демона, израненный, в офицерской форме. Редкие прохожие отходили в сторону, завидев меня, то ли в изумлении, то ли в страхе. А я уже давно не чувствовал страха. Сколько раз я умер за последние дни? Мне ли теперь бояться?

Я шел по узкой улице – той самой, где недавно, в одну из ночей, меня, задыхающегося от быстрого бега, подобрал таксист. Подобрал и увез в Старый город. Скоро мой дом. Вот в конце улицы уже показалась площадь перед ним. Теперь там нет взрывов, нет желтых полицейских машин и людей в черном. Теперь там тихо, как бывает тихо в городе в ранние утренние часы. Спит дом, спят лестницы, спят машины жильцов. Проходит ночь, и в темных стеклах отражается понемногу светлеющее небо. Но почему все стекла целы? Разве не было той стрельбы, разве не видел я своими глазами, как вертолет завис перед моим окном, и как полыхнуло пламя, и как стекло разлетелось вдребезги? Нет, не видел. Это показал мне на экране в том пустом кафе Матиуш, похожий на призрака. Не был ли он и впрямь призраком? И он, и тот экран, и само кафе? Но если он призрак или плод моего воображения, не был ли обманом весь мой подземный путь? Правда ли я был там, на кругах ада? Но нет – не обман. Ни эта форма, пропитанная кровью, ни дикая головная боль, ни усталость, ни груды камней, заваливших тротуар и часть дороги. Это – не призраки. Не призраки и сожженная трава у меня под ногами, и закопченная, покореженная вентиляционная труба.

И вот я поднимаюсь по лестнице, иду к лифту. Тот самый лифт. Аварийная панель на месте, но это уже другая панель, новая. Лифт негромко гудит, кабинка поднимается, а мое сердце колотится от страха и нетерпения. Что там в моей комнате?

Лифт дрогнул и остановился. В коридоре тишина. Горит неяркий свет, все двери закрыты. Неслышно ступая по мягкому покрытию пола, я подошел к своей двери и прислушался. Тихо. Дверь оказалась не заперта, только прикрыта.