На небе ни звезды

–Разговор окончен. За мной не иди.

–Только скажи, что ничего не задумала. Я вижу, ты вот-вот взорвешься. Если все будет, как в прошлый раз с Генри…

–В прошлый раз ничего такого не было, – резко прервала она его. – И прекрати постоянно напоминать. Я не горжусь этим, ты знаешь. А сейчас я чувствую себя нормально, твоя помощь здесь не нужна.

–Не нормально. Все это полная противоположность норме. – Он сделал глубокий вдох и отвернулся. – И я не хочу, чтобы из-за этого кто-то пострадал.

–У меня никогда не было такой цели, ты сам знаешь.

–Врешь, как дышишь.

Вида отвернулась, чтобы не видеть, как кровь из его разбитого черепа капает на пол. Какое-то время они не смотрели друг на друга.

–Пожалуйста, поднимись в комнату. Когда подадут главное блюдо, на меня перестанут обращать внимание. Я зайду. – Александр отступил на два шага назад, и казалось, что это причиняет ему реальную боль. Он чувствовал себя беспомощным.

–Не стоит, – заметно мягче произнесла Вида.

–Прекрати это. Я буду сидеть, как на иголках. Что я могу сделать?

–Мне ничего не нужно. Просто я хочу, чтобы этот день поскорее закончился. Я закроюсь в комнате, включу радио и постараюсь это пересидеть. Успокойся. Иди к гостям и больше не спрашивай меня ни о чем.

Вида направилась к своей спальне, Александр же остался на первом этаже, неспособный сдвинуться с места, и провожал ее взглядом, пока отец не позвал его к гостям.

***

Утро было пасмурное и хмурое, казалось, что вот-вот хлынет дождь, который испортит им все мероприятие. Тучи то сгущались, то рассеивались, но солнце не выходило больше, чем на пару минут, только показывалось, чтобы дать хрупкую надежду на хорошую погоду. Говорили, что в пасмурные дни кататься лучше: солнце не светит в глаза лошади и не может ее напугать. Но речь шла скорее о переменной облачности осенней порой, когда скупые лучи проглядывают сквозь тонкие облака, и нет даже намека на дождь, а не о таких часах, когда боишься, что вот-вот разразится гроза. Лучше уж солнце, чем оглушающий животных гром – но никому не было дела, и никто не собирался отменять так тщательно организованное событие.

Валери знала, что сбор был назначен на одиннадцать утра у особняка Гейнсборо, и, закрыв глаза, представляла себе все так, будто сама была там: в переднем саду всем гостям предлагался ланч: официанты бегали с подносами в руках, разносили легкие закуски и напитки; как всегда, не обошлось без спиртного. А один молодой человек в белом костюме из твердой ткани ходил кругами от одной группы людей к другой и зажигал дамам сигареты…

–Валери! – Звонкий женский голос размазал картинку и рассеял ту невидимую атмосферу воображаемого, которую она распространила вокруг себя. Окружающий мир снова стал всего лишь старым фильмом: простым, обыденным, скучным, настолько привычным, что Валери не понимала, как можно открыть в нем что-то новое. Существование чего-то дополнительного, меняющего суть предметов казалось ей абсолютно невозможным.

–Уже иду! – выкрикнула Валери, быстро собирая книги.

Она долго думала, как ей поступить с приглашением на конную прогулку: отказаться, притворившись больной или занятой (причем всем было понятно, что у нее нет важных дел) было неприемлемо; просто не прийти, никого не предупредив – и того хуже. У нее было предчувствие, что во время этого собрания местной интеллигенции, которое все называли конной прогулкой или скачками (зная о том, что с лошадьми там умеют обращаться человек пять) непременно должно случиться что-то плохое. И это предчувствие быстро переросло в подлинный страх.

Валери определенным образом повезло: у нее появилась достойная отговорка, чтобы не появляться на скачках. По случаю окончания учебного года в школе проводилось тоскливейшее мероприятие – сбор и сортировка всех пособий, которые использовались на занятиях по всем дисциплинам. Чтобы разобрать бесконечные стопки пыльных книг, нужны были волонтеры, которыми, как Валери уже успела понять, обычно были:

1).законченные ботаны (в среднем 8 человек);

2).интеллектуалы-книголюбы, дети таких же родителей (5 человек, и их количество не менялось);

3).лентяи, которым окончательно нечем себя занять дома (4 человека, и причины, заставившие их прийти на помощь школьному персоналу, почти всегда вертелись вокруг того, что дома сломался телевизор).

Но волонтеры были меньшей частью тех, кто в тот день разбирал завалы: большинство составляли ученики, настолько прославившиеся своей плохой успеваемостью, что учителя сочли необходимым в качестве наказания и урока на будущее заставить их на день оставить теплые родительские дома и отправиться в ненавистную школу, где их использовали как бесплатную рабочую силу. Именно они носились по коридорам с криками и воплями и повсюду сорили бумажками. От них не было абсолютно никакой пользы, и их беготня отвлекала Валери от мыслей, которые были ей более интересны, нежели механическая работа.

Мысленно присоединив себя к группе лентяев и стараясь вести себя так же, как они, Валери без особой спешки помогала преподавателям собирать книги, а библиотекарю – сортировать их и укладывать на полки в алфавитном порядке. Она радовалась, что заняла руки, но это не мешало ей представлять во всех подробностях потенциальные события того дня. Когда она не была нужна в библиотеке и ее посылали на второй этаж в гуманитарные кабинеты, Валери приказывала Кларенсу намывать пол в коридоре (ей дали право распоряжаться этим мелким бездельником, который выполнял поручение только после трех вежливых просьб и хорошей оплеухи вместо четвертой), а сама брала за руку маленького Альби, и они вместе садились за учительский стол в кабинете литературы.

Он любил, когда Валери была с ним и читала ему вслух, а он просто нравился ей, потому что был милым ребенком, не похожим на остальных оболтусов-двоечников. Он с жаром убеждал ее, что в следующем году станет лучшим учеником, и она надеялась на это даже больше, чем он сам. Из всего, что окружало ее, только он мог на время сосредоточить на себе ее мысли: она исправляла его ошибки, гладила по голове, умывала, когда дети бросили ему в лицо горсть пыли, натирала раствором его разбитую коленку, потому что он не хотел идти к медсестре, которая всегда передавала его маме все сведения о его ушибах и заставляла ее думать, что он дерется в школе.

Альби тяжело дышал и часто кашлял, и Валери стала подозревать, что это не обычная простуда, и пыталась найти ответ на разумный вопрос: «почему его не лечили?».

(Мальчик, где твоя мама? Почему ты не с ней? ГДЕ твоя мама?)

Она дала себе обещание все-таки узнать причину, потому что от самого ребенка невозможно было ничего добиться: на вопросы он отвечал кашлем и только качал маленькой головой. Валери старалась не подпускать его к пыльным углам и не давать таскать многотомники; всю порученную ему работу она вдвое быстрее и без особых усилий выполняла сама, а во время передышки снова присоединялась к мальчишке: садилась рядом, слушала его тихий голос и фантазировала. К двум часам дня она уже не отпускала его от себя и ходила с ним даже в библиотеку, нагрузив свободную руку тетрадями по математике. Когда они в очередной раз пересекали внешний, самый близкий к главному входу коридор, мимо них пулей пронесся Кларенс, которого Валери на достаточно долгое время потеряла из вида, сосредоточив все внимание на Альби. Он чуть не сбил его с ног, и Валери крикнула ему вслед:

–Ах ты…! Быстро назад! Что я сказала тебе делать?

Пятиклассник резко остановился и, повернув к ней голову, выкрикнул с каким-то неестественным воодушевлением:

–Ты не представляешь, что случилось на скачках! Это как в той книге! – Его глаза смеялись, и рот не закрывался от восторга. – Так ей и надо, она сказала, что у меня грязный жилет, грязный! Он подставила подножку моему брату! Мне сказали, что там вся трава в крови, как в фильме ужасов!

Кларенс побежал дальше. Секунд десять она стояла неподвижно и чувствовала, как маленькая ручка Альби дрожит в ее крепко сжатой руке. Он дрожал только из-за того, что Валери так разволновалась: сам ребенок не очень понял, откуда этот переполох, и его слаборазвитое воображение не дало ему представить все, что наговорил Кларенс, всегда стремившийся преувеличить.

Когда Валери взяла себя в руки и окончательно успокоила Альби и себя саму, она узнала и всю правду о произошедшем. Разумеется, никакой облитой кровью травы не было и в помине: конь Виды, который всегда был очень спокойным и послушным, был таким и во время этих злополучных скачек, но произошло то, чего можно было ожидать, но никто, как обычно, не думал, что это случится всерьез. День был пасмурный, и люди понимали, что занималась гроза, но не отменили мероприятие. Зачем? Будь, что будет. Валери это прекрасно понимала, вспоминая поведение своего отца. Конь испугался молнии, которая резко сверкнула прямо у него перед глазами, и разбушевался, в конце концов сбросив Виду. Он поскакал в сторону столпившихся у беседки людей, но потом сам остановился и уже не знал, куда ему бежать. Загнанный зверь. Несчастное, ни в чем не повинное существо.

Вида не была сильно травмирована: она сама встала на ноги и, как оказалось, отделалась ушибами и легким испугом. Те местные, которые видели скачки, говорили, что она с самого утра вела себя странно – будто вовсе не хотела принимать участие в мероприятии. Валери тут же вспомнила, с каким отвращением Вида говорила о намечающихся скачках на вечеринке.

Виктор Гейнсборо сказал, что сам видел, как «конь чуть не убил его ребенка». Коня отвели в закрытое стоило. Выстрел был слышен даже в особняках за холмами. Потом вечеринка перенеслась в дом Гейнсборо, и сама Вида, когда все собирались ехать, предлагала гостям шампанское и хвалила блюда, которые для них приготовили.

Это происшествие смутило отца Кларенса, который был там, и он не поехал со всеми, а пришел забрать сына из школьного рабства, чтобы потом отправиться домой. Он разговорился с учительницей Кларенса, к которой питал глубокое уважение, выражая его дорогими подарками и личными премиями за особые достижения в преподавании, и Валери аккуратно подслушала весь их разговор. Судя по всему, Александр и Вида были дома с гостями, и с ними все было в порядке, но Валери не стало легче, потому что гнетущее ощущение не отпускало ее. Она чувствовала, как внешние реакции слабеют от урагана внутреннего волнения и поняла, что не может больше оставаться в школе. Она сделала уже достаточно для того, чтобы ее отпустили. Поцеловав в лоб Альби и сухо пожелав ему удачи в чем-то, она ушла. Несмотря на обещание узнать больше об этом ребенке и попытаться чем-то помочь ему, Валери почему-то казалось, что она вскоре забудет о нем, а он – о ней. Она шла домой пешком, быстро шагая и поднимая пыль с дороги.

Солнце стало просвечивать сквозь огромное облако, закрывающее небо. Это была уже не та грозовая туча, которая стала причиной недавнего происшествия, – она быстро уплыла, даже не выпустив дождь, – а серое, влажное, тяжелое облако, опустившееся на город полчаса тому назад. Заметно потеплело, и казалось, что вот-вот начнется дождь и смоет пыль, покрывавшую собой все.

Дом Асторов показался Валери неестественно большим и покосившимся, будто подгнившим у основания. Отца там не оказалось. Валери не знала, где он, да ей и не хотелось знать. Она сбросила жакет, поднялась в свою комнату и начала перебирать одежду: ей было необходимо занять руки, делать что-то, не прерываясь и не думая ни о чем. После десяти минут физической активности она все бросила и упала на кровать поверх разложенных вещей. Она приподнялась и поморщилась, посмотрев свой гардероб. Эти платья, юбки, чулки, кофточки, пояски, завязки, халатики, перчатки, жакеты, туфли, шляпки, браслеты и жемчужные нитки – все показалось ей таким глупым, таким примитивным и мерзким, что Валери с ненавистью скинула все на пол. Она обвела взглядом комнату, и ей стало еще противнее находиться в этом белом кукольном доме. Со стены ей кривил рожицу плакат «Книжная выставка Линдо», в нижнем углу которого был записан телефон Роки Харбора. Стол, на котором она не убирала с конца мая, все еще был завален учебниками, которые тоже смеялись над ней. Хотелось кричать, рвать и метать, громить все на своем пути, изрисовать стены углем или облить краской, вскрыть белые подушки и выбросить их из окна, повалить шкаф на кровать и уйти, уйти насовсем, неважно, куда. Вместо всего этого Валери вышла и аккуратно закрыла дверь, решив в ту ночь спать в другой комнате.

Я человек спокойный и уравновешенный. Я человек спокойный и уравновешенный. Я человек спокойный…

Она все равно не могла успокоиться: вернулось чувство, сопровождавшее ее всю дорогу домой, но которое невозможно было ни выразить словами, ни четко оформить в голове. Это пощипывающее изнутри ощущение жидким туманом заполняло все тело и захватывало мысли. Ее руки снова дрожали, и не получалось ровно дышать – Валери чувствовала, что случится что-то плохое, что так взволновавший ее случай – только предупреждение, предисловие к чему-то много худшему.

Проблемы ее жалкого существования на время перестали волновать Валери, но она не могла выгнать из головы напряженное ожидание чего-то и полностью поддалась этому гнетущему чувству. Было тихо – и в доме, и снаружи: будто даже тише, чем в обычные вечера, и эта непоколебимая тишина, это сверхспокойствие заставляли ее еще сильнее беспокоиться, словно она ждала внезапного взрыва бомбы. Но ничего не происходило. Случилось лишь ожидаемое – ее отец вернулся. Он вошел в дом – как всегда тяжело дыша и покашливая – и увидел дочь на кухне, у столешницы, перемешивающую что-то в голубоватом пластиковом блюде.

–Ешь хлопья на ночь? Я бы на твоем месте подкрепился более основательно, – усмехнулся он, вешая грязное пальто на вешалку.

–Нет. Просто решила что-нибудь приготовить. Заняться нечем, – она старалась дать разговору шанс стать обычным, хотя уже ощущала, что само присутствие ее отца рядом тогда особенно раздражало ее, и она готова была взорваться в любую секунду.

Он взял открытую бутылку жюсте и наполнил свой любимый граненый стакан. Тишину нарушали только постукивание ложкой о стенки блюда и мерные глотки Альберта.

–Есть какие-то новости? – спросил Альберт.

–Знаешь про то, что…

–…случилось у Гейнсборо, – закончил Альберт. – Да, разумеется. И до нас донеслось. Сидели себе спокойно за бумажками, и тут – ба! Хорошо, что тебя там не было – представляю, как бы ты разнервничалась!

–Почему ты так уверен? – Валери перестала мешать.

–Я же тебя знаю, дорогая. По тебе даже сейчас видно, что ты волнуешься.

–Я не волнуюсь.

–Ну, вот…

Какое-то время оба молчали.

–У тебя есть новости? – задала вопрос Валери, уже настроившаяся не слушать. Ее собственные мысли были настолько громкими, что сначала заглушали голос Альберта.

–Да, странные. Это как-то…слишком резко, знаешь! Представляешь себе, Виктор отправляет сына заканчивать учебу! Прямо сейчас, да вот на днях, чтобы за лето он хорошо там устроился. Я даже с ним согласен: такому молодому человеку, как Александр, нечего делать в наших краях. Там у него будет больше возможностей себя проявить. Я почти уверен, что Виду отец тоже пристроит куда-то на лето, не скучать же ей здесь одной. (а она, Валери, значит, неподходящая для нее компания? Мыслишь по-скотски, пап. Хотя бы не озвучивал. Невозможно) Это все зав.учета мне рассказал. Он такой сплетник, жуткий! Как его вообще держат на этом посту, безобразие! Но эта информация верная, я подтверждаю…

Валери сжала в руке ложку в попытке вложить в это движение всю свою силу.

–Утром я созванивался с Роки Харбором, – тем временем продолжал он. – Мы обсуждали наши вложения в «Бонайре Корп», он предложил выкупить нашу долю. (Не дождетесь) Вряд ли они уже будут расширяться, особенно, у нас («Бонайре» – огромная компания, и они ТОЧНО БУДУТ расширяться, не важно, что там наговорил Роки), так что я решил: лучше сбыть этот актив. Я уже днем отправил ему заверенное согласие. (ЧТО???) Пусть Роки со всем разбирается, нам надо поискать что-то новое. Поживем – увидим. Кстати, Ивар передавал тебе привет.

Блюдо выпало у нее из рук и, с грохотом ударившись о пол, разлетелось на куски. Бешеная струя злобы ударила ей в голову.

–Привет? Ивар передал мне привет? – Ее голос превратился в истерический крик. – Как ты вообще посмел подписать эту бумажку? Ты все окончательно испортил! Кто ты такой, чтобы пытаться с ними договориться? Кто ты? Пьяное чудовище, которое спустило в трубу все, что у нас было, что у меня могло быть! Что бы ни происходило со мной, ты и бровью не поведешь – тебе нет никакого дела ни до чего, пока есть книга и твоя безумная любовь, – Валери схватила со стола блестящую бутылку вина и, размахнувшись, разбила ее о стену – тяжелые красные пятна застыли на белых обоях. Она уже себя не контролировала и не пыталась вернуть контроль. Она давно чувствовала, что это приближается.

–Ты даже представить себе не можешь, что со мной происходит, ты никогда этого не поймешь, потому что просто не способен на это! Ты спрашиваешь меня, как у меня дела, и я отвечаю «хорошо», но ты не знаешь, что стоит за этим, чего мне стоит одно это слово. Ты чудовище, и единственное, чего я желаю – это чтобы ты исчез! Я устала, я не могу так больше! – голову будто обхватил раскаленный обруч, сжимающий ее все туже и готовый расколоть череп. Ей показалось, что руки раскалились докрасна, но они были всего лишь порезаны осколком бутылки, который она до сих пор сжимала.

Альберт Астор, который, как окаменевший, все это время стоял у стены и опирался руками о стол, чтобы как-то поддержать равновесие, сразу заметил критическое состояние Валери – уж он знал лучше всех, что это такое, – и сделал шаг в ее сторону, на что она отреагировала сдавленным криком, прерываемым неконтролируемыми рыданиями:

–Не подходи ко мне! Исчезни! Если бы ты был другим, она бы этого не сделала! – теперь рыдания не позволяли Валери говорить. – Нееет, – пропищала она, соскальзывая на мокрый пол.

Выражение лица Альберта резко изменилось, и вся его фигура стала выглядеть по-другому. Вместо того чтобы пытаться утешить дочь, он выпрямился и отошел на порядочное расстояние от ее сжавшегося на полу тела.

–Знаешь, дорогая, я не хотел тебе этого говорить, но раз уж на то пошло: не я один виноват в том, что наши деньги – уже не наши, – начал он. –Ты говорила – не надо было уезжать, а я говорю – не надо было творить то, что творила ты в прошлой школе, не надо было забивать голову Ивару! Не будь с тобой всего этого, мы бы никогда не уехали. До сих пор убеждаешь себя в том, что мы переехали из-за денег, из-за этого чертова круиза? Не смеши. Когда ты уже прекратишь эти выдумки? Когда ты уже придешь в норму? Хочешь, чтобы на тебя снова все косились? Здесь ты будешь тише воды ниже травы. Если замечу что-то, приставлю к тебе няньку. Не знаю, что доводит тебя до такого состояния, но это должно прекратиться. Иначе общаться будешь исключительно со мной!

–Ты не можешь это решать! – выкрикнула Валери.

–Я твой отец, и я решаю.

–Хватит себя в этом убеждать. Никто не знает, кто мой отец. Ты всего лишь тот порядочный парень, который на ней женился.

Альберт ничего на это не ответил.

Ей не хотелось дышать, говорить, двигаться. Она желала только одного – чтобы все закончилось, чтобы ей больше никогда не нужно было открывать глаза. Но этот припадок не мог длиться вечно, как бы ей этого ни хотелось, и вскоре судорога отпустила ее, так что Валери постепенно начинала дышать спокойно. Она увидела искаженное гримасой боли лицо отца, склонившегося над ней, пытаясь хоть чем-то помочь, закрыла свое лицо руками, встала и выбежала из кухни, удерживая в себе новый поток слез. Запершись в своей комнате, она высунулась в окно, слабо держась дрожащими руками за твердую раму.

Совсем стемнело. Валери заметила яркий огонек где-то вдалеке и вытерла глаза, чтобы видеть четче. Теперь она не сомневалась – в центре города горело здание. Огонь поднимался высоко и был настолько ярким, что ослеплял ее раздраженные глаза даже с такого расстояния. Она не могла отвести глаз от разрушительного пламени и поднимающихся вверх клубов дыма. Горел центральный универмаг Гейнсборо – половина здания уже была съедена огнем.

***

Вида уже долго сидела в своей комнате, не двигаясь и глядя в одну точку: на старое черное пятно на обоях, не выцветшее за годы, – еще один след ее многократных стычек с самой собой. Она не видела свои руки, но знала, что они испачканы в чем-то сухом и сером.

Пепел?

Она не замечала, как тают минуты, и тиканье часов на стене уже не говорило ей о времени, а превратилось в перманентный звук, который будто бы всегда раздавался в голове.

Вида не шевельнулась, когда Александр открыл дверь комнаты так, что она хлопнула о стену.

–Как это называть? Ты хочешь меня свести в могилу?

Тоже мне, научился красиво говорить.

Она молчала где-то полминуты, а потом посмотрела на него и задала свой любимый провокационный вопрос:

–А если и так?

–Так, значит? Что ж, огромное спасибо… Ты так признательна за все, что я для тебя сделал.

–И что же ты сделал? Не придумывай. Мне тебя благодарить не за что.

–Ты смеешься?

–Ничего по-настоящему хорошего ты для меня не сделал.

–Я решал твои проблемы, пока ты билась в судорогах. Я придумывал объяснения твоего отсутствия, пока ты обкуривалась в каком-нибудь притоне или шлялась по городу с твоими дружками… Я искал тебя по всем больницам и обзванивал морги, когда ты не появлялась днями, я выпроваживал отца, чтобы притащить тебя домой незаметно. Я тысячу раз умолял его пересмотреть его решение! Столько лет, и ни капли сопереживания. Никогда – от тебя – невозможно – дождаться.

–Я не просила тебя об этом, – сказала Вида, сжимая руки в замок.

–Если тебе до такой степени все равно, это не значит, что мне тоже. Скажешь мне спасибо, когда буду оттаскивать тебя от перрона?

–Замолчи. Я тебя поняла, хватит уже. Не будь истеричкой.

–Нет, не хватит. И что это за выходка на вечеринке? Ты совсем охренела?

–Это Генри тебе разболтал? – Она вспыхнула.

–Да какая, к черту, разница? Он или не он. – Александр махнул рукой, будто отодвигая фигуру Генри подальше. –И да: ты крадешь у него все – от ключей до его перспектив. Вернее, уже украла все, но продолжаешь выжимать остатки. Ты ведь это понимаешь! Но тебе все равно.

–Не приплетай его, это закрытая тема. И прекрати орать.

–А как еще можно об этом говорить? Вместо того чтобы сделать что-то приличное, ты устраиваешь обдолбанную вечеринку. Валери Астор чуть не…

–Знаю! И это моя проблема. Не болтай об этом.

–Я бы и не стал. Разнести слухи – у меня, как ты любишь говорить, никогда не было такой цели. Я всего лишь хочу, чтобы все было в порядке. У нашей семьи.

–Какой семьи? – произнесла Вида, почти смеясь. – Никакой семьи нет. У нас каждый сам по себе – в этом весь смысл.

–Ничего подобного.

Александр старался не смотреть на нее и, отвечая, останавливать внимание на каком-либо нейтральном объекте на улице, но не мог ничего рассмотреть в темноте ночи, и это еще больше его раздражало.

–Думаешь, вы с ним в одной команде? – продолжила Вида. –Никогда. Возможно, иногда ты даже воображаешь, что ты со мной. Пора уже понять, что ты один – как и я, как и он.

–Это только твое мнение.

–Да. – Она картинно кивнула головой, выражая согласие. – У тебя же его вообще нет.

–Я сделаю вид, что этого не слышал. – Александр взял с полки зажигалку и сжал ее в руке. – Знаешь, а что помешало тебе высказать все ему? Устрой скандал, но не иди жечь магазины! В следующий раз подпалишь дом с людьми? Подложишь взрывчатку? Запрешь двери?

–Я не идиотка, я знала, что там никого нет. И тогда… там тоже никого не было. Ты знаешь, как это происходит, – я не могла это остановить.

–Ты могла сказать мне, когда мы вернулись. Я спрашивал. Я пытался это предотвратить.

–Ничего ты не пытался, – тихо сказала она, а потом резко засмеялась.

–Ты больна, – только и смог сказать он.

–Угу, – Вида закрыла рот рукой, пытаясь сдержать смех.

В последние двадцать минут Александр ощущал себя жестко натянутой струной, которая была в шаге от разрыва. Каждый взгляд Виды, каждое ее слово, каждый жест приближали его к коллапсу. Два чувства, прямо противоположные и невероятно близкие по сути, снова боролись в нем. Он всегда старался быть хорошим братом, но уже давно понял, что не со всеми это срабатывает. Есть сестры, которые просто не предоставят тебе такую возможность, а есть такие, которые предоставят, но потом так все перевернут, что ты окажешься в дураках. И если перед тобой типичный второй тип, стоит ли напрасно тратить свои силы? Иногда ему казалось, что если их не любить, ты скорее будешь для них хорошим братом. Но неужели дело было только в этом стремлении сделать их семью лучше? В тот момент он уже ничего не понимал.