Книга I. Дар светоходца. Враг Первой Ступени

Все три мысли противоречили тому, что Кай знал о Каргере и его доме. Каргер жил одиночкой. Бобылём. Ничего ценного в доме не держал. Никаких родных или близких здесь сроду не появлялось. И ключи от дома всегда лежали под цветочным горшком.

Не посмотреть ли мне на этих неожиданных гостей поближе?

Всё решилось в одно мгновение, снова раздался сердитый возглас, и Кай, вместо того чтобы спасаться бегством, двинулся к дому.

У застеклённой входной двери Кай на секунду остановился, снова прислушался, но из-за ставней больше не доносилось ни звука, и к тому же свет погас. Он толкнул дверь и вошёл.

…

Когда-то совсем давно он бывал здесь, всё вокруг напоминало о прежней безмятежной жизни. И застывшие ходики на стене, и фотографии в допотопных потемневших рамках. Тканные дорожки и стопки книг. Даже толстый слой пыли на вещах и тонкие бесцветные нитки паутины, свисающие с потолка. Всё было таким милым, забытым. Всё покоилось в тишине. И эта тишина была нарушена, взрезана каким-то напряжением.

В коридоре на полу не было следов, кроме его собственных. В гостиной было темно, лишь под дверью на втором этаже лежала полоска света. Свет шёл с верхней площадки, прямо с чердака, оттуда и послышались ему сердитые голоса.

Надо подняться.

Кай на цыпочках пересёк комнату, занёс ногу на ступеньку, на мгновение замерев, когда под ногой скрипнула половица. Он подошёл к двери кабинета и прислушался. Где-то повернули ключ… тишина… и шаги. Выждав секунду и переведя дух, Кай толкнул чердачную дверь.

Те, кто спорили за дверью, среагировали с невероятной быстротой. Комната была пуста. Абсолютно. Два по меньшей мере человека испарились. Кай ощущал растущее волнение, предчувствие необратимой опасности, но теперь кругом не было ни звука, ни шевеления.

Он почти крался, шаг за шагом аккуратно выбирая места для ног среди разбросанных по полу рулонов старых обоев, груды глиняных черепков, пустых рамочек без стёкол, непарных сапог, изглоданных мышами стопок перевязанных жёлтых газет, поломанных стульев и блестящей россыпи серебряных патронов. Здесь также не было человеческих следов. Всё, до чего доставал взгляд, было щедро затянуто паутиной и укрыто пылью. Кроме патронов…

Пачка с несколькими внутри валялась чуть в стороне. По их блеску было ясно, что патроны украсили мусорную кучу на полу совсем недавно.

Патроны точно хранились в сейфе. Сейф виднелся немного дальше. Он был вскрыт и пуст.

Хорошо. На виду так на виду. Что у нас здесь на самом видном месте?..

Он прошёлся вдоль стен, осматривая чердачные завалы. Столы, ящики, сейф, всё под толстым слоем пыли.

Церковные брошюры. Плакат с видом на памятник с Михайловской площади. На постаменте центральной скульптуры виднелась надпись, грубовато обведённая красным карандашом.

Он снял плакат и поднёс его к окну, вчитываясь в слова:

«Сия первая вниде в Царство Небесное от Руси, сию бо хвалят рустие сынове яко начальницу».

Свернув плакат, он переложил его под мышку. Надо получше рассмотреть его дома.

Дальше… Рваная коробочка от патронов ПЗ / ПЗА / ПЗАМ / «Змея», банка пороха с надписью «Сокол». Хм-мм… запылённый вечный календарь, с застывшим 9 февраля будущего года.

Наверняка дата имела какое-то значение, но почему же будущий год? Какое событие ждал Каргер 9 февраля 1986 года?

Кай сунул кубик с датой в карман и пообещал себе через год о нём вспомнить.

«Сокол» и «Змея» – вполне можно счесть указанием на друзей. И ещё что-то он мог проглядеть, но главное содержал архив. И теперь его не было.

Кай выглянул в окно – никого… и даже спросил себя на всякий случай, не показалось ли ему это всё? Не нафантазировал ли он как в детстве, творя в своих фантазиях иную реальность?

Да, возможно, такое уже случалось, и на самом деле здесь никого не было, и всё было в порядке… За исключением одного «но». Здесь под деревянными балками крыши, подбитой кусками стекловаты, стояло облако дыма. Только что здесь курили.

Он пришёл вовремя.

Но его опередили.

Сейф Каргера был открыт. И пуст.

Эмблема и архив исчезли.

* * *

Для десяти часов утра солнце обжигало совсем безжалостно. От вчерашней непогоды не осталось и следа. Со стороны леса плыли успокаивающие запахи хвои, берёзовых почек и цветущих трав. В ярко-голубом небе в солнечных лучах парила Мистика.

За завтраком Тори, Карна и Муза тревожно переглядывались, не смея заговорить. Рядом с помятым лицом сидел дед Егор.

Кай тоже молчал и больше никого никуда не звал. Зачем, если они опоздали?

Вернувшись на усадьбу Ладожских уже под ночь в тот злополучный поминальный день, Кай, не глядя друзьям в глаза, выложил на стол кубик с датой 9 февраля 1986 года и плакат с обведённой надписью. Остальное пересказал почти без эмоций. Пустоту, которую он ощущал в душе, никто из друзей не смог бы залечить, потому он просто ушёл спать.

Кай заснул только под утро, а проснувшись, обнаружил, что солнце совсем высоко.

Быстро поев, дед с Тори и Карной двинулись к машине. Муза мягко потянула его за собой. Кай не спорил и не возражал. Он торжествовал. Наслаждался провалом и болью. Он был прав. И если бы его послушали…

Но, хоть сейф Каргера уже опустел, осмотреть дом снова всё же стоило.

* * *

Друзья обогнули фасад по дорожке и оказались у крыльца. Он был здесь лишь несколько часов назад и сразу понял, что они снова опоздали.

Входная дверь была оклеена какой-то цветной лентой и опечатана. Этого Кай никак не ожидал. Они оторопело замерли перед входом. К дверному косяку была приколота формального вида бумажка.

– Вчера также было? – поинтересовалась Тори.

Кай взлетел по ступеням и сорвал бумагу. От волнения строчки перед глазами сливались и никак не хотели соединиться в сколь-нибудь осмысленный текст. С какого-то раза Кай уловил смысл: «во исполнение статьи закона о… согласно заявлению… фактом, подтверждённым свидетельством о смерти Каргера Константина Михайловича… на двадцатый день… оглашение закрытого завещания… приняты меры по охране наследства и управлению им в интересах законных наследников… по месту жительства наследодателя, что по адресу…»

Документ был составлен на вензелевом бланке какой-то древнеградской нотариальной конторы. Внизу листа находились хорошо различимый оттиск печати и бисерная подпись, очевидно, нотариуса, Живаго Ю.Ю.

Дед виновато молчал. Кай от досады выругался и отшвырнул документ в траву, сел на ступени и закрыл глаза рукой.

Лучше б ему тут окаменеть…

Карна сердито подняла объявление и передала Музе с дедом.

«Мы в машине», услышал он за спиной тихий голос Тори, и через несколько секунд остался один.

Он откинулся спиной на ступени порога, лежать на его жёстких рёбрах было совсем не удобно, но двигаться хотелось ещё меньше.

Быстро как всё… Вчера ограбили. Сегодня опечатали. Между этими двумя событиями втиснуться я успел, но никого не застал. Кстати… Интересно было бы узнать, кто такие эти законные наследники, и где они были всё это время?

Живаго, Живаго… какой же ты быстрый…

Было ясно одно, кем бы они ни были, они автоматически становились препятствием к воплощению остатков его не бог весть какого плана. Как было объяснить им столь специфический интерес Кая к личным вещам Каргера? Поверят ли они в отсутствие меркантильных мотивов с его стороны? Поймут ли они, что на кону стоит его жизнь? Не рассказывать же им о рогатом хтоническом чудовище…

Сами по себе в памяти всплыли слова, которые он сотню раз слышал от Данилыча, своего тренера-конника: «В верховой езде простительно всё – потерять контроль над лошадью, неспособность её поднять, ошибки в технике. Но спину лошади можно покидать только по самостоятельному решению».

У Кая было чувство, будто его, опытного наездника, без пяти минут чемпиона в своём «классе», на ровной дороге сбросила со спины кроткая смирная кобыла. Данилыч внушал ему и другим наездникам, что в конной жизни, как, впрочем, и в обычной, не нужны сорвиголовы. Ситуацию всегда нужно просчитывать наперёд – пускай за две секунды до самого неожиданного поворота, но в голове всадника должна быть сложена чёткая схема действий. На данный момент Кай не имел в голове никакой схемы действий, никакого плана. Вчера он ещё был. Сегодня нет.

Ещё пару минут он просидел в полной неподвижности, вытянув ноги попрёк дорожки, в голове крутилась мысль, не стоит ли попытаться залезть в дом через окно, но вспомнив, что все его действия сейчас как на ладони у зорких соседей, Кай в окно лезть передумал. Да и Муза не одобрила бы.

Удивительно, за последние десять минут всё стало ещё хуже, хотя десять минут назад казалось, что хуже уже быть не может. Именно в этот момент, когда была доказана его правота, ему хотелось, чтобы решения принимал кто-то другой. Непостижимое свойство человеческой психики. Наслаждаться потерей и страдать от побед.

Белозоревские хроники

Время до оглашения завещания Каргера тянулось томительно долго. С одной стороны, Кай воспринимал их как досадное препятствие, отнимающее бесценное время, с другой стороны, они вполне могли сойти за оправдание его и их в целом бездеятельности, поскольку что делать дальше никто из них не представлял.

Бумагу, сорванную с двери, прочли все поочерёдно, главным образом в поисках даты. Выходило, что это само «оглашение» завещания должно состояться в квартире у Каргера через десять дней.

Ого, быстро как…

Внизу листа виднелась ремарка, которую он сразу не заметил: «Прочим заинтересованным лицам считать данное уведомление приглашением».

Что сказать… мысль о существовании неведомых «наследников» или «прочих заинтересованных лиц», о которых сообщалось в приглашении, потрясла деда Егора и Музу Павловну гораздо сильнее чем Кая.

Оба дружили с Каргером долгие годы. Знали, что он вдовец. Что после смерти жены ушёл от мира и нашёл утешение в вере. Дед не помнил, где и когда точно это происходило, но рассказал, что Каргер принял рукоположение в сан священника, защитив для этого необходимые философию и богословие, и всю свою жизнь посвятил епархии на Аскольдовой Горе. По крайней мере, такова была видимая сторона его жизни.

Муза, в очередной раз пробежав глазами документ, предположила, что речь могла идти не обязательно о детях, это могут быть и братья или даже родители. Но, как ни крути, им не приходилось слышать от Каргера хотя бы намёка на их существование. Все годы их знакомства Каргер был одинок.

Тори, наоборот, нисколько не удивилась. Она внимательно прочитала текст сообщения, покрутила лист, изучая его со всех сторон и заявила:

– И что? Есть такие родственники, которых не жаль и забыть. На некоторых и целую жизнь не жаль потратить, не то что каких-то тридцать или пятьдесят лет… Может быть, родня его состояла из воинствующих атеистов, может они сами знаться с ним не захотели после рукоположения, или как там это называется.

– Не обязательно, – раздался голос Карны. – Он мог сам избегать своих родных, чтобы не подвергать их опасности. Или не имел права иметь семью.

Тори, не поворачивая головы к Карне, будто не слыша её слов, подытожила:

– Это значит, что вы – Кай, Егор Георгиевич и Муза Павловна – были для него больше чем семья и дурацкие обеты. И уж точно, это хороший повод нам сходить на оглашение завещания. Ведь мы не знаем заранее… а вдруг наследники согласятся нам помочь?

Её слова прозвучали убедительно. Она по своему обыкновению бесстрашно и чётко ответила на вопрос, который не давал покоя каждому из них. И речь не шла о любопытстве, отнюдь.

Дед и Муза очень любили Каргера. Он был им родным, таким же, какими за многие годы они стали друг другу. Им было очень нелегко смириться с открывшейся двойственностью его личности.

Муза Каргера защищала. Дед отмалчивался, но всем было заметно, что его терзали разочарование и печаль. Дед Егор был подавлен. Тихие поминки, устроенные им в память о том Каргере, которого он знал сорок лет, не могли помочь избавиться от этой боли. Кай замечал, как дед незаметно смахивал с ресниц невидимые слёзы. Дед вздыхал, качал головой, вечерами опрокидывал очередную рюмку водки и только приговаривал почти беззвучно: «Эх, Костик, Костик…»

Из этого состояния его вывела Муза Павловна:

– Вот что я вам скажу, Егор Георгиевич. Мы не в том возрасте, чтобы одним махом вычёркивать друзей. От Константина Михайловича мы с вами никакого зла не знали. Он спас нашего Кая. Мы не знаем его мотивов, нам не известна его миссия. И надо ли? Я, в любом случае, не готова менять память о дружбе на подозрения. И вам этого сделать не позволю.

Она просто погладила его по голове, а он благодарно сжал её руку.

В тот вечер все разошлись спать в тягостном настроении, но дачное солнечное утро развеяло остатки скорби, и всё пошло своим чередом.

* * *

Их дачные размеренные дни время от времени перемежались обсуждением строк Пути. Утро, как правило, могло начинаться вопросом в духе сегодняшнего:

– Интересно… кто же «пойдёт против отца»? – со странным раздражением спросила Тори, держа в руке лист с записями.

– Да, вот кто же..? – тихим эхом вторила Карна.

Кай пожал плечами, отвечая:

– У нас на всю компанию в лучшем случае один отец наскребётся. Думаю, мы заметим.

– Или нет, – закончила разговор Муза, помещая на середину стола блюдо с цветаевским пирогом.

Познавая характеры друзей, Кай всё больше думал над ролями участников Пути:

Закланник

Вор

Оракул

Берегиня

Нежданный друг

Нежданный враг

Мистик.

Он пытался вписать в открытые строки имена своих друзей. Отчего-то Хтоник определил именно такие роли.

На сегодня картина была неясна. Их пока что шестеро: он сам, Тори, дед Егор с Музой, Карна и Мистика.

Подумав, он распределил роли так:

Закланник – Я

Вор – ???

Оракул – ???

Берегиня – Муза

Нежданный друг – История? Карна?

Нежданный враг – опять же Карна?

Мистик — Мистика.

Пока что лишь три позиции были железно заняты. В них у Кая сомнений не было. Он никогда бы не присвоил роль «Берегини» кому-то кроме Музы, воспитавшей его вместо матери. Или Мистика, чьё имя и появление в истории говорило само за себя. Дальше уверенность таяла.

Если деду вернули молодость, значит ему есть место в списке. Тогда кто он? «Вор» или «Оракул»? Всё же дед не пророчил и ничего туманного не изрекал. Никем из «нежданных» он быть не мог. Назови Кай его «Вором», дед, наверное, обиделся бы на всю оставшуюся жизнь.

Выходило так, что деду на сегодня места не было… Так же и с девочками. Был же ещё старый часовщик… а вдруг он «Оракул»?

С ними он пока что эти роли не обсуждал. Неудобно задавать вопрос в духе «не вор ли ты по духу?».

Но в участниках, вероятно, и был ключ к исполнению Пути. Ведь если нужен Вор, рассуждал он, то где-то есть и замок, который придётся вскрыть. Или тайник без спросу опустошить.

Велес и говорил Каргеру о ясных и неясных в Пути заданиях, все их нужно заметить, понять, угадать. И потом откроется смысл того сумбурного потока слов, записанных на бумаге.

Пока получалось не очень.

* * *

Оставшееся время, проведённое в Белозоревке, запомнилось счастливым временем веселья и ничегонеделания. Радостей глобального масштаба ждать не приходилось, но как-то всё разрядилось.

Он без натуги засел за учебники – до пересдачи экзамена по Истории КПСС оставалось меньше четырёх недель. Муза Павловна хлопотала по хозяйству, Тори проводила время, загорая на лужайке перед домом. Мистика кружила в небе, а дед Егор с Карной отлично поладили за удочками на берегу Зорянки, благо это занятие приветствовало тишину и не располагало к болтовне. Именно это отвечало настроениям обеих сторон.

…

Мало по малу и дед приходил в себя. Он перестал пить, но… начал спать. В том смысле, что обычно дед вставал по армейскому расписанию, и это означало для него и окружающих наполненное книгами и пересыпанное шутками утреннее бодрствование. Сейчас он так же обложился книгами, но выходил из своей спальни не раньше часу дня, вид имел заспанный, недовольный и озабоченный. Причиной тому была не скорбь, и это уже радовало, но что-то другое, и это беспокоило.

…

В один из таких дней ни свет ни заря Кай приоткрыл левый глаз. Тихо покачивалась ситцевая занавеска, изредка посвистывала какая-то ранняя птичка. Белёсая полоска неба подрагивала в далёких предрассветных солнечных тонах, но вообще утро ещё не наступило.

Вот он, главный недостаток жизни в деревне – удобства на улице. Будильник показывал… Не-е-ет… лучше не знать.

Сбивая голыми пятками капли росы с вьюнка, затянувшего тропку, Кай ёжась добежал до деревянной скрипучей двери. Покосившееся строение, возведённое в дальнем конце длинного огорода каким-то предком Музы, поскрипывало несмазанными дверными петлями.

Потянув за щеколду, он вдруг почувствовал, что в эту минуту здесь не один.

Он оглянулся.

Так и есть. Посреди огорода в позе медитирующего японского воина на перевёрнутом ведре сидел дед.

Он не шевелился. Рука его покоилась на черенке воткнутой перед ним лопаты. Дед смотрел прямо перед собой, и даже глаз на него не скосил.

Это было странно. В обычное время Кай окликнул бы его, но сон тянул назад, в тёплое забытьё, а нужда толкала в спину вперёд. И было не до раздумий.

Кай шагнул в деревянное строение.

Всяко бывает. Гуляет человек в четыре утра… ну дышит свежим воздухом.

…

Кай вышел.

Дед всё также сидел в пол-оборота. Вид его был примечателен ещё тем, что на ногах были огромные болотные сапоги, на голове шляпа-афганка, из остального – трусы. На коленях покоился большой том.

Кай потёр глаза и почти бесшумно прокрался назад.

«Всё ясно… – он махнул рукой. – Начитался чего-то снова. Потом расспрошу», – подумал Кай, ныряя под сохранившее тепло одеяло. И едва голова его коснулась подушки, как он провалился в дрёму.

В тот же миг, со стороны огорода донеслось: «Трибога в душу… ага!»

Но Кай этого не слышал, и вообще вспомнил об этом только следующим утром, когда, разбуженный звонким жабьим хором, поискал бутылку с водой и бросил короткий взгляд в окно.

На огороде белела фигура, и это без сомнения был дед Егор на ведре.

При вопросе за обедом, «а что это ты утром…», полусонный дед так вчитался в газетную статью, что Кай понял, ответа не будет. Остальные ничего не заметили.

Несколько дней дед ходил нервный и отрешённо массировал водянки на ладонях. Он появлялся из своей комнаты в обед. Ежедневно за бочкой с дождевой водой Кай находил вымазанные землёй болотные сапоги и лопату. Кай задумался, не виной ли всему внезапно постигший родственника сомнамбулизм и решил расследовать это дело.

На третий день Кай подготовился. Он завёл будильник и проснулся за секунду до его звонка. Ни один звук не выдал присутствие зрителей в странном утреннем ритуале.

Огород был идеально разровнен граблями, ни одной поломанной канавки, ни одного сбитого бурунчика. Дед нашёлся в прежней позе на прежнем месте в прежнем одеянии, с лопатой в руке. Округа парила в лёгком туманце, участок окутывала тишина, ни ветерка, ни даже птичьего свиста. Ведро под дедом в накатившей мистичности обрело символизм, с которым не уступило бы космо-черепахе, несущей Мир.

Однако ничего интересного не происходило.

Накинув одеяло на плечи и прильнув к окну, Кай собирался досидеть до самого ухода деда, но в сизом утреннем полумраке смотреть было совершенно не на что. Прошло сорок минут, дед на пару градусов повернул голову. Лица его Кай не видел, а поза ни о чём новом не сообщала. Скуки ради, он понаблюдал за дедом ещё минут пятнадцать, потом раззевался и вернулся в постель.

Дед иной раз не стеснялся выглядеть слегка сумасшедшим, обычно потом вместе смеялись над каким-то очередным проявлением его одержимости. Дед как-то умел погружаться в новые идеи с головой. И тогда и в этот раз должно было существовать какое-то простое объяснение. Но если уж дед включился в свою любимую «молчанку», то как ни старайся, не разговоришь.

К концу недели Кай начал скучать.

Развлечение утратило новизну, дед одинаково не менял позы, и Кай начал склоняться к мысли, что Тори была права. На днях она заявила, что загар, красивые волосы и целые зубы – это совершенно обязательный набор для современного человека. И ещё джинсы.

Карна заметила, что зубы да, но джинсам, загару и волосам предпочла бы обнаружить в человеке мозги. «Никогда не хотела обменять?», – спросила она, указав жестом в сторону развешенных на верёвке трёх пар джинсов Тори.

«Ты считаешь, мне нужны дополнительные мозги?» – холодно бросила Тори.

«Не дополнительные. Основные бы не помешали», – прошипела Карна, не поднимая головы, и перелистнула страницу дедовой «Энциклопедии огородника».

Дед вступил в их перепалку с каким-то своим мнением о приоритете чтения, театра и подтяжек, но сдался. Муза шутя увещевала всех троих, а Кай думал, что не согласился бы обменять волосы Тори ни на какие мозги – ни первые, ни вторые.

Совершив финальный утренний подъем, Кай решил прекратить слежку.

Наверное, пора выйти и просто расспросить. Прямо сейчас.

Стрелка замерла на четверти пятого. Кай натянул шорты и майку и вышел во двор. Снаружи послышались шаги. Где-то в это время соседка приносила к калитке кувшины с утренней дойки.

О, молочко!

Кай быстро и главное бесшумно сгонял к палисаднику. Обвязанные марлей кувшины оказались там, где он ожидал их найти. Он занёс их в кухню и, слегка замешкавшись в поисках алюминиевой кружки, наконец, начал наполнять её молоком. В следующий миг в сердце ёкнуло, «это» наконец «началось».

Кай помчался к заднему двору. Дед Егор больше не сидел. Громыхая ведром и поминая трёх богов с тарантасом и без, он носился по копанному и то здесь то там впивался лопатой в рыхлый парной грунт. Взрыв землю на пару штыков, он как заправский маркшейдер, выбрасывая ноги в болотных сапогах далеко вперёд, перемещался к новой лунке. Через три удара лопатой он терял интерес и к ней и снова перебегал.

Так он перескакивал с места на место ещё раз шесть, оставляя после себя геоглифы, не уступающие в загадочности линиям на плато Наски. Делал он это с такой необъяснимой сосредоточенностью и азартом, что Кай не смог объяснить себе, почему всё это время, утопая по колено в рыхлом грунте, он сам нога в ногу носился вслед за дедом. Причём с кувшином и кружкой молока в руках…

Однако неопределённость была разрешена.

* * *

Муза с девочками накрывали на стол. Обещая дождь и непогоду, небо затянуло тёмными облаками, но в беседке было уютно, потому как первую половину дня очень по-летнему палило солнце.

На пороге беседки появился дед, и вид его был грозен и торжественен одновременно. Он опирался на лопату. Ведро в его руке покачивалось, и оттуда доносился шум возни и скрежет чего-то твёрдого о железо.

Кай привстал и заглянул в ведро.

На дне его копошился меховой мешочек размером в рукавицу.

Облака расступились, и лопата в руке деда сверкнула отполированным лезвием.

– У-ти, масенький! Егор! Никогда не видела… – Тори присела на корточки, заглядывая в ведро. – Папа говорил, кротик может утащить весь урожай с участка. И подрыть корни растений.

– Мог бы. Но теперь с этим покончено, – голос деда был исполнен гордости.

– Так вот за кем Вы гонялись все две недели… – заключила Муза, вытирая руки о передник.

– Сказал бы мне, управились бы за час, – пожала плечами Карна и отвернулась.

Кай почувствовал, что покраснел.

– Ты собираешься..?

– Покончить с этим чудовищным «кротством» на моей земле! В том смысле… на Вашей, Муза Павловна.

Дед театрально раскланялся. Муза покачала головой.

«Чудовище» слепо улыбалось, запрокидывая голову к небу и тыкаясь узкой мордочкой в алюминиевые стенки ведра. Длинные плоские когти скребли по гладкому металлу, но вылезти не помогали.

Кай почувствовал жалость. Ему захотелось погладить замятую на боках чёрную шёрстку.

– Он что-то утащил у нас? Не такой уж он…

Но дед не дал договорить.

– Эта дерзкая выхухоль сожрала все мои нервы, – отрезал он и весьма решительно потряс лопатой. – Нарыла ходов и кочек. Могла стащить весь урожай. Как у соседей. Я разговаривал с…

Кай больше не слушал его. Карна склонив голову на бок, задумчиво проговорила:

– У выхухоли хвост в чешуе, длинный. А тут… смотреть не на что. Этот род очень быстрый. Тоннели метров по восемьсот… между участками. Они перемещаются быстрее некоторых четвероногих. Но едят они в основном червей, которые собираются в их кормовых ходах.