Покрывало Изиды

Надеясь услышать хоть какую-нибудь полезную информацию, Осокин по несколько раз посетил все четыре местные чайханы. Согласно легенде он владел пуштунским языком только а пределах армейского разговорника, однако и без того немногословные дехкане при появлении русского доктора настороженно замолкали. А после того, как услужливый чайханщик усаживал его на самое почётное гостевое место напротив входа, и вовсе вежливо покидали заведение.

Маясь от скуки и не зная, как подступиться к поставленной перед ним задаче, Осокин вспомнил про рыбалку. Это хобби появилось у него ещё во время службы в Таджикистане. Там на глухой горной заставе рыбалка в стремительной местной речке была единственным развлечением. Кишлак Фарум располагался в небольшой долине между рекой Гамбаль и старинной дорогой – давно заброшенным участком Великого Шёлкового пути. За дорогой поднимались предгорья хребта Тоба-Какар, где на альпийских лугах местные жители пасли свой скот и потаёнными тропами проходили оружейные караваны. А на левом плодородном берегу реки Гамбаль находились поля и огороды, в которых дехкане выращивали пшеницу, кукурузу, овощи и всякую зелень. А ещё дальше на южном краю долины находилась нетронутая целина, заросшая дикой коноплёй и опийным маком. Именно эти самостийные посевы были основным источником доходов местных жителей. Ночные караваны, везущие моджахедам оружие и боеприпасы, возвращались в Пакистан с приобретённой в долине марихуаной и опиумом-сырцом. Благодаря проникающим с юга индийским муссонам, дожди в долине не были редкостью, и урожай вырастал отменный. Благодаря тем же муссонам и обильно тающим ледникам речка Гамбаль не пересыхала даже в самое знойное лето. Начинаясь где-то на недоступных горных вершинах, она причудливо петляла по Южно-Какарскому ущелью и вырывалась в долину шумным искрящимся водопадом. За тысячи лет водопад размыл под скалой кристально чистое, всегда холодное озеро, в котором водились форель, щука, голавль, вездесущие караси и другая мелочь. Именно туда, привязав к велосипедной раме нахлыстовую и пару поплавковых удочек, отправлялся на рыбалку Осокин. От кишлака до озера было почти пять километров, и он выезжал на своём велосипеде ещё затемно, когда дежуривший в медпункте Халид, спал в приёмной крепким молодым сном. Проснувшись, и не обнаружив в спальне доктора, а в чулане удочек, боец тоже садился на велосипед и изо всех сил крутил педали в сторону озера.

–Андрей, стоп! Нельзя! Опасно!– выкладывал он почти весь свой запас русских слов и, не зная, что Осокин прекрасно владеет пуштунским, добавлял несколько нелестных эпитетов в адрес тупого и непослушного шурави.

Осокин извинительно разводил руками и жестом предлагал Халиду следить за донными удочками, пока он, зайдя по колено в холодную воду, будет ловить рыбу внахлёст. На самом деле рыбалка на озере никакой опасности не представляла – выше по течению реки находился мощный советский блокпост, наглухо заткнувший узкую горловину Южно-Какарского ущелья, по другую сторону которого находился опасный и враждебный Пакистан. Формально ущелье являлось афганской территорией, но ни Царандой, ни советские бойцы туда не заходили, справедливо опасаясь возможной засады. Предостерегающим напоминанием о единственном неудачным рейде в сторону границы были несколько сгоревших БТРов и танков, навечно застрявших посередине злополучного ущелья. С блокпоста и озеро, и водопад были видны как на ладони, и Осокин чувствовал себя здесь в полной безопасности. К тому же по утрам сюда выходили порыбачить советские бойцы, и он мог свободно пообщаться с соотечественниками. Поймав несколько форелей, а если повезёт то и головля со щукой, Осокин по надвигающейся жаре отправлялся обратно. Халид, забрав пойманных на поплавковую удочку карасей, ехал следом и на чём свет стоит костерил русского доктора за этот абсолютно бессмысленный по его мнению утренний вояж. Местные жители никогда не ездили на озеро и не ловили рыбу на удочку, считая это пустой тратой времени. Они поочерёдно ставили сети возле своего кишлака и получали богатый улов без излишних напрягов.

Утренние поездки на озеро и тот факт, что у Халида нет денег на выкуп за невесту, натолкнули Осокина на мысль о старой как мир шпионской провокации, и однажды он предложил Полухиной отправиться вместе с ним на рыбалку. Та состроила удивлённые глаза и категорично заявила, что не намерена ни свет, ни заря тащится за пять километров ради такого сомнительного удовольствия. Тогда Осокин принялся красочно расписывать ей неповторимые пейзажи горного водопада и прохладу кристально чистого озера. Полухина, как профессиональный инфекционист, опасалась плавать возле кишлака в реке, которая протекая по глубокому глинистому руслу, насыщалась мутной коричневой взвесью и, вероятно, содержала различные бактерии. Перспектива искупаться в прозрачной горной воде перевесила всевозможные дорожные неудобства, и она согласилась. Ради своей любившей поспать напарницы Осокин отсрочил выезд почти на два часа, и медики сели на велосипеды, когда медное афганское солнце уже поднялось над снежными вершинами Тоба-Какара. Проснувшийся к этому времени Халид, привычно ругаясь, направился следом за ними. Когда велосипедисты добрались до озера, пот с них стекал в три ручья.

–Слава богу, наконец-то добрались!– облегчённо выдохнула Полухина, стягивая с себя бесформенную рубашку и необъятные шаровары – удушающий хиджаб она сняла, едва выехав из кишлака.

Отставший и только что подъехавший Халид, увидев такой стриптиз, едва не свалился с велосипеда. Он привык, что местные жители, как женщины, так и мужчины купаются в реке, не снимая верхней одежды. Обнажиться при постороннем по законам шариата большой грех. А тут белая женщина совершенно бесстыже стояла перед ним в миниатюрном бикини на завязках-бантиках. Разинув рот, он остолбенело пялился на новоявленную наяду. Солдаты, рыбачившие на другом берегу озера, наоборот, заметно оживились, что-то закричали и жестами стали зазывать Полухину к себе. Та, видя произведённый ею фурор, смущённо улыбнулась, торопливо зашла в воду и ленивым брассом поплыла к водопаду. Осокин, отметив грациозную стройность своей напарницы, скинул мокрую от пота одежду и размашистым кролем направился вслед за ней. Добравшись до водопада, Полухина остановилась и, пытаясь нащупать ногами дно, с головой ушла под воду – за сотни веков низвергающаяся со скалы вода выточила в каменистом дне глубокую впадину. Через пару секунд она вынырнула и, демонстративно стуча зубами, обратилась у догнавшему её Осокину:

–А водичка-то холодненькая!

–А я и не обещал тебе ни Ялту, ни Сочи!– отшутился тот.

Медики не рискнули заплывать под падающие с многометровой высоты струи воды, а обогнули их со стороны скалы и направились обратно к своему берегу. Покрывшаяся “гусиной кожей Полухина” бодро растёрлась махровым полотенцем, смазала лицо и тело кремом от загара, а потом протянула тюбик Осокину:

–Намажь мне спину.

Тот выдавил на ладонь липкий белёсый гель и с трепетом прикоснулся к лопаткам медсестры. Осокин уже почти полтора года не дотрагивался до женщин. Во время службы в Кабуле у него были несерьёзные романы сначала с поварихой из офицерской столовой, а потом со штабной телефонисткой, но в Московской разведшколе царила жёсткая дисциплина, и было не до того, а в Фаруме доступных женщин попросту не было. Полухину Осокин воспринимал исключительно как сослуживицу, никого мужского интереса к ней не проявлял и за три месяца даже не поинтересовался замужем она или нет. Полухина вела себя так же индифферентно и не позволяла себе никакого кокетства. Но теперь, ощутив мягкое тепло молодой женской кожи, Осокин почувствовал давно забытое возбуждение. Массирующими движениями он смазал Полухиной лопатки и поясницу, а потом плавно перевёл липкую от крема ладонь на её бедро. Женщина не только не убрала его обнаглевшую руку, но даже наоборот, нежно погладила её в ответ. Ободрённый таким авансом Осокин прижался к её спине и второй рукой обнял за отвердевшую грудь. Полухина в свою очередь возбуждённо вздохнула, чуть отступила назад, прижалась упругими ягодицами к набухшему под плавками мужскому члену, и пропустила свободную руку Осокина себе между ног. Возбуждённый мужчина, ощущая сквозь тонкую ткань разгорячённую женскую плоть, сделал несколько трущихся движений и неожиданно быстро кончил прямо в плавки. Судя по приглушённому стону, Полухина через пару секунд тоже испытала оргазм и, оторвавшись от своего спонтанного партнёра, утомлённо рухнула на полотенце. Рыбачившие на другом берегу солдаты отчаянно засвистели, требуя продолжения этого неожиданного эротического шоу, а очумевший от такой невиданной порнографии Халид торопливо скрылся за лежавшим неподалёку огромным валуном. Осокин ополоснулся, расставил поплавковые удочки и, зайдя по колено в воду, стал невозмутимо забрасывать нахлёст. Полухина закрыла глаза и, казалось, задремала. Вернувшийся из-за валуна Халид, не глядя в сторону медиков, уставился на замершие поплавки.

Через полчаса, когда Осокин уже поймал три небольшие форели, Полухина открыла глаза, поднялась с полотенца и, расслабленно покачиваясь, зашла в воду.

–Поплаваем?– предложила она.

Осокин молча кивнул, отбросил на берег нахлыстовую удочку и вслед за женщиной поплыл к водопаду. У срывавшейся с обрыва водяной стены Полухина остановилась и, не оборачивая головы громко произнесла:

–Ты не подумай, что я какая-нибудь блядь. Просто у меня давно не было мужчины!

–У меня тоже полтора года не было женщины!– перекрывая шум водопада, прокричал Осокин.

–Тогда будем считать, что между нами ничего не было!

–А разве между нами что-то было?!– невозмутимо согласился Осокин.

На самом деле такой вариант его совсем не устраивал. Для исполнения плана по вербовке Халида нужны были крайне доверительные и очень близкие отношения с Полухиной. Формально медсестра была его непосредственной подчинённой, и Осокин мог просто приказать, но ему не хотелось насильно втягивать женщину в чрезвычайно грязную и рискованную авантюру. Однако вопреки его опасениям Полухина довольно легко пошла на сближение сама. Ближайшее воскресенье после их поездки на озеро было Днём медика, и она первая предложила отметить этот праздник. Застолье наметили на вечер, когда малознакомого дневного дежурного должен сменить привычный медикам Халид.

Восстановленный медпункт был оборудован газовой плитой, работавшей на привозных баллонах, и Полухина напекла экзотичные для Центральной Азии дрожжевые пирожки с мясом, рисом, луком, морковкой и курагой. А Осокин купил у соседей молодого барашка и замариновал шашлык. Когда кишлак накрыли душные летние сумерки, и на смену дневному дежурному пришёл привычный Халид, по медпункту поползли дразнящие запахи свежей выпечки и жареного мяса. Стол накрыли в приёмной под навевающим иллюзию прохлады потолочным вентилятором. Тщательно накрашенная и уложенная Полухина надела голубое хлопчатобумажное платье с подолом выше колен, рукавами-фонариками и широким прямоугольным декольте. Осокин тоже сменил свой пуштунский наряд на европейскую одежду – белую рубашку-сафари и новые тёмно-синие джинсы. По случаю праздника он выставил на стол помимо разведённого спирта привезённую из Ташкента бутылку шампанского. Со спиртным в Афганистане были большие проблемы. Если водку ещё можно было приобрести в крупных областных военторгах, то шампанское и сухое вино в свободной продаже практически не появлялось. Их доставали по знакомству, либо покупали из-под прилавка за внешторговские чеки. Зная это, Осокин пред отлётом в Кандагар предусмотрительно захватил из узбекской столицы несколько бутылок шампанского: на свой день рождения, Новый год и другие возможные праздники. Ближайшим праздником оказался День медика.

Немного выпив-закусив, Осокин предложил Полухиной пригласить к столу Халида. Та сначала категорично отказалась, но выпив полбутылки шампанского согласно кивнула головой. Осокин выглянул за дверь и призывно махнул рукой молодому бойцу, сидевшему под навесом у входа во двор. Никаких словесных приглашений не потребовалось – манящие запахи еды говорили сами за себя, и Халид заторопился к медпункту так, словно только этого и ожидал. Сев за стол напротив медиков, он скромно склонил голову, сложил руки у груди и вполголоса прочитал короткую молитву. Потом положил на свою тарелку несколько диковинных дрожжевых пирожков и налил стакан холодного компота. Когда молодой человек немного перекусил, Осокин налил себе в кружку разбавленный спирт, а оставшееся шампанское разлил по двум стаканам. Один – налитый наполовину – предназначался Полухиной, другой – наполненный до краёв – был предложен Халиду. Тот, увидев протянутое ему вино, отрицательно замотал головой и энергично открестился руками:

–Хароб! Нельзя!

–Можно! Эджеза!– настаивал на своём Осокин, указывая на изображённую на этикетке виноградную кисть..– Грейп! Кха! Хорошо!

–Хароб! Хароб!– упрямо повторял молодой человек.

Осокин уже почти отступил и собрался поставить протянутый стакан на стол, когда в дискуссию неожиданно вступила Полухина. Она забрала шампанское у своего формального начальника и с обезоруживающей улыбкой протянула его Кариму:

–Совьет грейп кола! Кха! Хорошо!

–Грейп кола?– недоверчиво уточнил молодой человек, глядя то на шипящие пузырьки, то на радушно улыбающуюся Полухину.

–А! Кола! Совьет кола!– уверенно подтвердила та.

Обворожительная улыбка белой женщины сделала своё дело – Халид не устоял перед соблазном. Он взял предложенный стакан, чокнулся с медиками, сделал несколько осторожных глотков и закусил сладким пирожком с курагой. Через несколько минут молодой человек расслабленно улыбнулся, приподнял недопитый стакан и, вожделенно глядя на глубокое декольте Полухиной, сам предложил выпить за здоровье шурави. По такому поводу обрадованный Осокин достал ещё одну бутылку шампанского, окончательно стёршую всякую субординацию между медиками и их охранником. Непривычно захмелевший Халид на пуштунском языке стал признаваться в любви ко всем шурави в целом и к русским докторам в частности. Осокин удовлетворённо кивал головой, а разомлевшая от шампанского Полухина благосклонно позволила молодому человеку погладить себя по руке. Обалдевший от такой вольности Халид достал из кармана кисет и по-дружески предложил радушным хозяевам забить по косяку местной конопли. Осокин ещё в первый год в Кабуле попробовал и анашу, и гашиш, но вместо удовольствия получил только тяжёлый отходняк, и с тех пор местными стимуляторами не баловался. Он отрицательно помотал головой и буквально на пальцах объяснил Халиду, что в медпункте наркотикам не место. Тот понимающе кивнул, вышел во двор, и через минуту в открытое окно потянуло горчаще-терпким запахом марихуаны. Осокин вставил в японскую магнитолу кассету Челентано, и в медпункт наполнили романтично-щемящие аккорды “Soli”. Он обнял Полухну за талию, та положила ему руки на плечи и медики, прижавшись друг к другу, неторопливо закружились вокруг стоящего посреди приёмной стола. Осокин нежно целовал свою партнёршу в шею и в ухо, а та учащённо дышала и отвечала неглубокими поцелуями в губы. От более откровенных ласк их удерживало близкое присутствие Халида. Однако время шло, кассета закончилась, а охранник не возвращался. Обеспокоенный Осокин выглянул во двор. Молодой человек безмятежно посапывал, сидя на корточках возле двери медпункта. Рядом стоял приставленный к стене автомат, а у ног валялась, докуренная до деревянного мундштука самокрутка. Осокин несколько раз толкнул своего заснувшего охранника в плечо, но тот что-то сонно промычал и завалился на бок. Врач собрался взять отрубившегося Халида под мышки и перетащить на его любимую кушетку, но вышедшая из приёмной Полухина остановила его.

–Не надо. Пусть спит здесь,– шёпотом попросила она и направилась в летний душ.

Осокин последовал за ней.

Из душа обнажённые любовники, взявшись за руки, вернулись в спальню Полухиной.

Они ещё не уснули, когда на рассвете скрипнула входная дверь и в приёмной раздались неуверенные шаркающие шаги. Это Халид по привычке шёл проверять на месте ли русский доктор. Если Осокина поутру в комнате не оказывалось, то он садился на велосипед и торопливо мчался на озеро. К спальне Полухиной молодой человек, соблюдая строгие мусульманские законы никогда не приближался. Чтобы предотвратить бесполезную поездку к водопаду и последующие бессмысленные поиски, Осокин высунулся из-за плотного войлочного полога, заменявшего межкомнатную дверь и, приветственно помахав рукой, вполголоса произнёс:

–Салям алейкум.

–Салям…,– растерянно прошептал всклокоченный спросонья и с похмелья Халид.

На его глазах происходило небывалое – мужчина ночевал в спальне абсолютно чужой ему женщины и даже не пытался этого скрыть. За такой грех по законам шариата их обоих ожидало побивание камнями. Но как говорил местный мулла, у шурави была своя сатанинская вера, и это откровенное прелюбодеяние подтверждало его слова. Впрочем, он и сам поддался дьявольскому искушению – выпил вина. А правоверному мусульманину нельзя даже смотреть на алкоголь. По словам старейшин, спиртные напитки лишают человека разума и пробуждают в его душе злых духов – иблисов. Однако, выпив шампанского, Халид испытал не злобу и ярость, а приятное расслабление и эйфорию. И непреодолимую тягу к белой медсестре. Четыре дня назад на озере, глядя, как она почти голая бесстыже обнимается с Осокиным, Халид не выдержал нахлынувшего возбуждения и, отойдя за огромный валун, удовлетворил себя рукой. Вчера, погладив женщину по руке, он вышел покурить во двор и сделал то же самое. Это тоже был грех, но Халид к нему привык. В двадцать два года у него ещё ни разу не было женщины, и в перспективе ничего не намечалось. Халид был младшим сыном в своей семье, у него имелось четыре старших брата и ни одной сестры. Вернее, они когда-то были, но умерли в младенчестве от различных местных болезней. И это было очень плохо. Девочка приносила в родительский дом калым, который можно было в свою очередь потратить на выкуп невесты для сына. Но у родителей Халида девочек не было, и на калым для старших братьев ушло почти всё имущество некогда зажиточной семьи: бараны, коровы, поле, огород, домашняя утварь, ковры и две трети опийно-конопляной плантации. Но и этого хватило только на то, чтобы его братья породнились с очень скромными и небогатыми семьями. И не имевшего ни гроша Халида ожидала не менее печальная участь. За несколько лет службы в Царандое он сможет скопить выкуп только за какую-нибудь нищую перезрелую невесту, на которую не польстился ни один немощный вдовец. И всю оставшуюся жизнь проведёт в холодных объятьях какой-то страшилы, которая, умножая нищету, будет регулярно приносить ему детей. И хорошо, если это будут девочки – за них можно будет получить какой-никакой калым и лет через двадцать купить себе вторую – молодую и красивую жену. А если, наоборот? Об такой перспективы хотелось наложить на себя руки…

Халид, как всякий нормальный молодой человек, желал беззаботной обеспеченной жизни в обществе красивой жены и ухоженных детей, и единственным путём в это светлое будущее была удачная женитьба. Но в его родном кишлаке это было невозможно. Здесь Халида ожидала либо копеечная и бесперспективная служба в Царандое, либо каторжный крестьянский труд. От этих мрачных мыслей его оторвал протяжный голос муэдзина, призывавшего к утреннему намазу. Карим вышел во двор, повернулся лицом на юг в сторону предполагаемой Мекки, поднёс ладони к лицу, раздвинул пальцы и, коснувшись мочек ушей, смиренно произнёс:

–Аллах акбар.

Такой исход Дня медицинского работника вполне удовлетворил Осокина, и на следующий день он изложил Полухиной свой план дальнейших действий. Та, как положено порядочной женщине сначала наотрез отказалась от предложенной авантюры, но когда её начальник всё же решился на жёсткий “силовой” приём и заявил, что это не просьба, а приказ с тяжёлым вздохом согласилась отпраздновать через неделю свой вымышленный день рождения. Свой жёсткий кнут Осокин подкрепил сладким пряником – пообещал Полухиной в случае успешного выполнения задания досрочное присвоение звания капитана медицинской службы.

Когда в следующее воскресенье Халид пришёл на очередное ночное дежурство, в медпункте вновь соблазнительно пахло дрожжевыми пирожками, жареным мясом и запечённым в золе картофелем. На этот раз специально приглашать вечно голодного молодого человека не понадобилось. Зайдя в медпункт, Халид вежливо поздоровался, разулся, снял с плеча неизменный автомат и сам подошёл к столу.

–Байрам! Дэрш!– пояснил Осокин и, указав на сладкий пирог с выложенной надписью “30 лет”, разлил по стаканам шампанское, в которое предусмотрительно добавил немного медицинского спирта.

–Совьет кола?– смущённо улыбнувшись, уточнил Халид.

–А! Кола!– уверенно подтвердил Осокин.– С днём рождения!

Потом он чокнулся с Полухиной, осушил до дна свой стакан и смело поцеловал мнимую именинницу в губы. Халид тоже стукнулся с медсестрой, сделал несколько глотков и хотел поставить недопитый стакан на стол, но та возмущённо замахала руками:

–На! Хароб! За здоровье надо пить до дна!

Полухина энергично подняла полуопущенную руку Халида и буквально силой влила в него остатки игристого напитка. А потом вызывающе-дерзко поцеловала молодого человека в губы. Халид впервые в жизни почувствовавший обжигающий жар женского языка, растерянно захлопал глазами и опустошённо осел на своё место. Несколько минут он машинально жевал пирожки, а потом почувствовал приятное расслабление и выпил с русскими докторами ещё полстакана шампанского. Через полчаса Халид вышел на крыльцо, привычно забил косяк конопли, а когда вернулся к столу, то Осокин куда-то исчез, и он оказался наедине с Полухиной. Молодому человеку захотелось ещё раз поцеловать обворожительную медсестру. Он сел рядом с ней на место Осокина, сам разлил в два стакана остатки шипучего вина и чокнулся с псевдоименинницей. Та улыбнулась, допила вместе с Халидом шампанское и снова поцеловала его в губы. Осмелевший молодой человек одной рукой обнял медсестру за талию, а другую просунул под её блузку. Полухина не сопротивлялась, и через минуту Халид провалился в сладкий любовный дурман.

Очнулся он от истеричного женского крика:

–Идиот! Ты что наделал?! Ты же мне всё порвал!

Халид испуганно приоткрыл глаза и тут же захотел их снова закрыть. Он совершенно голый лежал на кровати Полухиной, а та тоже совершенно голая сидела рядом и, прикрыв лицо руками, рыдала взахлёб. Бёдра и живот медсестры были испачканы подсохшей кровью, а на груди алели отпечатки чьих-то ладоней. Халид ошеломлённо посмотрел на самого себя. Его член, низ живота и руки тоже были измазаны запекшийся кровью. Молодой человек, никогда не знавший женщины, понял, что совершил что-то страшное.

–Это не я… Я не виноват…,– испуганно залепетал Халид.

–Придурок! Ты знаешь, что тебе за это будет?!– разъярённо выкрикнула Полухина.– Андрей, помоги мне!

Войлочная кошма, заменявшая в комнате входную дверь, отодвинулась, и на пороге появился одетый в военную форму Осокин. В одной руке у него был пистолет, в другой “Полароид”. Ожидающий неминуемого выстрела Халид скукожился в три погибели и зажмурил глаза.

Однако вместо выстрела он услышал абсолютно правильную пуштунскую речь:

–Ты понимаешь, что теперь тебя ожидает?

Молодой человек обречённо кивнул головой. И по законам шариата и по законам шурави его ожидала если не смерть, то страшный Кандагарский зиндан, из которого, если кто и выбирался живым, то уж точно оставался искалеченным на всю оставшуюся жизнь.

–Встань!– властно приказал Осокин.

Халид покорно поднялся с кровати и вытянул руки по швам. Осокин убрал пистолет в кобуру и деловито защёлкал “Полароидом”, выбирая ракурсы так, чтобы в кадр попадали и голый Халид и окровавленная Полухина. Отсняв несколько кассет, он разложил обличительные фотографии прямо на глиняном полу и ультимативно обратился к Халиду:

–Кому мне их первому показать? Вашему капитану Раджибу или нашему особисту?

–Не надо Раджибу…,– чуть слышно пролепетал молодой человек.

–Значит, ты предпочитаешь советские законы? А ты знаешь, что у нас полагается за изнасилование с тяжкими последствиями?

–Но я не насиловал,– робко попытался оправдаться Халид.– Она сама…

–Она сама?– угрожающе повысил голос Осокин.– Сама порвала себе внутренние органы? Сама трахнула себя в задний проход? Сейчас я, как врач, зафиксирую все травмы, и мы поедем в военную прокуратуру в Кандагар.

–Не надо в Кандагар…

–Тогда я зову капитана Раджиба. Он будет тебе и прокурором, и адвокатом и судьёй.

–Не надо Раджиба…

–В Кандагар не надо, Раджиба не надо. А что надо?

–Ничего не надо. Хотите, я вам денег дам,– заискивающе пролепетал Халид и, не раздумывая, предложил все свои сбережения – триста афгани, шестьдесят рублей, сорок пять чеков и тридцать семь долларов.

–А ты, оказывается, богатенький Буратино,– снисходительно съязвил Осокин.