Покрывало Изиды

–Не трави душу. Хорошо, хоть пиво здесь английское…

Позавтракав курицей, бобами, рисом, пивом и кукурузными лепёшками, агенты посмотрели на часы, расплатились и проследовали в туалет. Один занял правую кабинку, другой – левую. Проведя там минуты по три, они вышли практически одновременно и многозначительно переглянулись.

–Ничего,– разочарованно пожал плечами Баишев.

–У меня тоже ничего,– подтвердил Коновалов.

Разочарованные псевдотуристы покинули неприглянувшийся им ресторан и неспешным прогулочным шагом направились к вокзалу. У находившегося на полпути небольшого сквера, в котором они собирались перекурить и пропустить по паре глотков виски, стояла полицейская машина, а сам зелёный пятачок был обнесён полосатой сигнальной лентой. Полицейские стояли по периметру, не допуская в сквер любопытствующих зевак, а трое сотрудников в противогазах и длинных резиновых перчатках с помощью каких-то приборов обследовали одну из скамеек. В стороне от них, под бронзовым бюстом Гилберта Честертона, скрестив руки, стоял рослый широкоплечий мужчина с высоким лбом и узким интеллигентным подбородком.

–Вы не знаете, что здесь произошло?– вежливо поинтересовался Баишев у одного из зевак.

–Вроде бы умерла какая-то пожилая пара,– неопределённо ответил тот.

–Судя по вниманию, это были персональные пенсионеры имперского значения,– цинично сострил Коновалов и единственный рассмеялся своей собственной шутке.

Бессмысленно потоптавшись пару минут у сигнальной ленты, друзья продолжили свой путь к вокзалу. Остаток дня и половину ночи они провели, шляясь по лондонским пабам, а на следующее утро проснулись в своём гостиничном номере в таком же бедламе, как и накануне.

–О, господи. Я больше так не могу…,– простонал Баишев, обматывая гудящую голову мокрым холодным полотенцем.

–Не ной – потерпи. Остался последний день,– урезонил его Коновалов.– Если сегодня будет закладка, то завтра же вернёмся в Москву.

–А если не будет?

–Тогда будем ждать дальнейших указаний…

–И продолжать пить?

–А что делать? Мы должны изображать отвязных русских бизнесменов, а не учёных ботаников. Надо поддерживать свой облик аморале. Нам на это выделен бюджет. Когда ещё ты за казённый счёт погуляешь по лондонским кабакам?

–А может, лучше погуляем по музеям?

–С меня достаточно Музея Востока. Я старший – и я решаю, где нам гулять,– твёрдо закрыл бессмысленную дискуссию Еоновалов.

–О, господи…,– снова простонал Баишев и, закрыв глаза, уткнулся лицом в подушку.

Коновалов тем временем сделал глоток виски из очередной недопитой бутылки и, устроившись в кресле перед телевизором, как обычно стал бессистемно щёлкать пультом. На одном из новостных каналов он с удивлением увидел обнесённый сигнальной лентой сквер, бронзовый бюст Честертона и накрытый синим полиэтиленом кусок асфальта. Коновалов прибавил звук и отложил пульт в сторону. В кадре появилась надпись “Breaking news” и, стоящая возле ограждения взволнованная женщина-репортёр с микрофоном в руке.

–Мы ведём наш экстренный эксклюзивный репортаж из города Мэтфилд. Ещё вчера на этом самом месте,– взволнованным голосом начала она и указала на расстеленную синюю плёнку,– стояла скамейка, на которой в бессознательном состоянии были обнаружены русский шпион-перебежчик Андрей Осокин и его дочь Катарина. По словам медиков, они были отравлены каким-то неизвестным ядом. Судя по тому, что сквер был немедленно закрыт и подвергся тщательной дезинфекции, а скамейка увезена на экспертизу это было какое-то очень сильное и опасное отравляющее вещество. Два года назад Осокин и несколько обвинённых в шпионаже российских физиков были обменяны на задержанную в США группу русских нелегалов. После своего освобождения Осокин поселился в Мэтфилде, получил работу в Ост-Индском колледже и иногда читал лекции для наших спецслужб. Скотланд-Ярд не исключает, что его отравление – это тривиальная месть со стороны Москвы.

–Выключи этот бред,– затыкая уши, жалобно попросил Баишев.

–Это не бред – это реальность. Похоже, наша миссия завершена досрочно,– мрачно резюмировал Коновалов.

–Ты думаешь, это и есть тот крендель, из-за которого мы пьём здесь уже четвёртый день?

–А ты думаешь, что Мэтфилд битком набит нашими людьми?

–Я ничего не думаю…

В телефоне Коновалова пискнула СМС-ка. Он прочитал сообщение и многозначительно покачал головой.

–У меня заболела дочь. Надо срочно возвращаться ближайшим рейсом.

–Какое счастье,– не к месту радостно улыбнулся Баишев и сбросил с головы мокрое полотенце.

Глава 3. Пробуждение.

Ночное тёмно-синее небо стало понемногу голубеть и на его фоне проступили чёрные очертания далёких гор. Понемногу заснежено-белые вершины обрели розоватый оттенок, а потом из-за них вырвалось невыносимо-ослепительное солнце. От его испепеляющего света Андрей Осокин зажмурил глаза и застонал. Тут же раздались тихие лёгкие шаги, и молодой женский голос доверительно-вежливо спросил:

–Мистер Осокин, как вы себя чувствуете?

–Никак,– неопределённо просипел тот и ещё раз попытался открыть глаза, но отвыкшие от света зрачки не воспринимали даже полумрак реанимационной палаты.

Осокин снова зажмурился и стал прислушиваться к своему организму. Казалось, что не было ни ног, ни рук, ни туловища. Оставался только затуманенный мозг, в котором калейдоскопом крутились, казалось бы, давно забытые афганские пейзажи. А ещё были противный кислый привкус во рту, тошнота и неприятное першение в горле. Казалось, что кто-то засунул ему в гортань гибкий резиновый шланг. Осокин попытался прокашляться, но у него ничего не получилось – дыхательные пути не слушались и жили какой-то своей особенной жизнью.

–Что со мной?– чужим свистящим голосом спросил он у своей невидимой хранительницы.

–С вами всё в порядке. Вашей жизни ничего не угрожает,– профессионально успокоил его вкрадчивый женский голос.

Всё в порядке! Эта стандартная утешительная фраза вернула Осокину сознание лучше любого нашатыря. Он вспомнил дорогу к Мэтфилдскому вокзалу, сквер Честертона и утомлённую Катю, тревожно спрашивающую: “С тобой всё в порядке?”. Сомнений не было – их обоих отравили!

–Что с Катей?!– натужно прохрипел не на шутку встревоженный Осокин.

–С вашей дочерью тоже всё в порядке. Она находится в соседней палате.

–Она тоже отравлена?!

–Гораздо легче, чем вы,– уклончиво ответила медсестра.

–Я хочу её видеть!– напрягшись из последних сил, потребовал Осокин.

Он попытался приподнять онемело-ватную руку, но оказалось, что та прочно пристёгнута к кровати.

–Вам нельзя волноваться, двигаться и громко говорить.

–Я хочу видеть свою дочь!

–Подождите пять минут. Сейчас она придёт.

Невидимая медсестра вколола своему пациенту через капельницу успокоительное, и через пару минут он снова расслабленно задремал безо всяких тревожащих душу снов и видений.

Второй раз Осокин очнулся легче и с относительно ясной головой. Возможно, ему помогли – потому что после очередной неудачной попытки открыть глаза, он услышал не молодой женский голос, а хорошо знакомый низкий мужской баритон, принадлежавший его куратору – директору четвёртого, так называемого “русского” отдела службы Ми5 старшему полковнику Алексу Груберу.

–Андрей, как вы себя чувствуете?

–Нормально. Что с моей дочерью? Она тоже отравлена?– не открывая глаз, задал свой главный вопрос Осокин.

–В гораздо меньшей степени, чем вы. Катя уже ходит по своей палате.

–Кто и зачем нас отравил?

–А вы сами не догадываетесь?

–Неужели, мои бывшие коллеги?– выдвинул Осокин самую несуразную с его точки зрения версию..

–Абсолютно верно,– подтвердил его невероятное предположение Грубер.– В то утро двое русских агентов приезжали в Мэтфилд. И вряд их интересовал исключительно Музей Востока.

–Вы их задержали?

–К сожалению, не успели.

–Но зачем им нужно было меня травить? Тем более, вместе с дочерью?– с демонстративным недоумением спросил Осокин.

–Я хотел бы спросить тоже самое у вас,– переадресовал вопрос Грубер.– Подумайте, вы ничего не задолжали своим соотечественникам?

–А что я им мог задолжать?

–Предположим, ту самую рукопись, которая интересует и нас и Москву…

–Имеете в виду мемуары Маевского? Откуда они могут взяться у меня, если вся ваша служба искала их семь лет, да так и не сумела найти?

–Вам виднее, откуда они у вас взялись. Подумайте, как следует…,– многозначительно предложил Грубер.

–У меня нет, и не может быть никаких мемуаров,– твёрдо отрезал Осокин и вернулся к своей больной теме.– Я хочу увидеть Катю.

–Она ещё слишком слаба, чтобы самостоятельно выходить из палаты.

–Тогда привезите её в кресле-каталке.

–К сожалению уже слишком поздно – она спит. И вам тоже следует отдохнуть…

–Но Катя точно жива?– тревожно уточнил Осокин.

–Жива, и даже почти здорова,– уверенно успокоил его Грубер и, судя по звукам, поднялся со стула, собираясь уходить.

–Последний вопрос: где и чем нас отравили? Неужели в ресторане?– задержал его очередным нелепым предположением Осокин.

–Нет. Вас отравили российским нервно-паралитическим веществом “Бальзамин”, нанесённым на ручку входной двери вашего дома,– бесстрастно отрапортовал старший полковник и сухо попрощался.– Спокойной ночи!

Вопреки его пожеланию никакого спокойствия на душе у Осокина не было. Он вспомнил подозрительно липкую ручку входной двери, и всё встало на свои места. Чтобы скандальные мемуары опального олигарха Маевского никоим образом не попали в Москву, Грубер сначала отравил его и Катю, потом закрыл их в военном госпитале, а теперь предложил обменять вожделенную рукопись на свободу и неприкосновенность. Собственную и, что самое главное, дочери. Катя оказалась единственно действенным инструментом, с помощью которого контрразведчики могли вывернуть Осокину руки. А ведь как хорошо всё было задумано! После отправки мемуаров вместе с дочерью в Москву, он мог бы играть в кошки-мышки с Ми-5 всю оставшуюся жизнь. Но Грубер всё же переиграл его, и переиграл начисто. Отравление агентами Москвы! И его самого и дочери! Такого неожиданно-дерзкого хода Осокин предусмотреть не мог! Если он отдаст Груберу рукопись, то в Темза-Хаус закроют глаза на его двойную игру и всё останется как прежде. Катю отпустят в Москву, его вернут в Мэтфилд, а возможно, даже позволят улететь вместе с дочерью в Россию. А если не отдаст – то просто-напросто добьют в госпитале и выставят очередной жертвой бесчеловечного кремлёвского режима. Впрочем, сделать его и Катю жертвами режима, можно и в первом варианте. Так даже надёжнее…

Осокин своими руками втравил дочь в эту авантюру! У него было время, чтобы отменить Катину поездку в Лондон – ведь он обнаружил слежку ещё за три дня до её прилёта. Выходя из дома хотя бы на час, Осокин обязательно оставлял в зазоре между косяком и дверным полотном маленький кусочек поролона. Поролон был подобран в тон двери и на посторонний взгляд был абсолютно незаметен. Если бы кто-то открыл дверь в его отсутствие, то метка непременно бы выскочила и сообщила своему хозяину о непрошеном госте. В течение двух лет кусочек поролона всегда оставался на своём месте – в щёлочке чуть ниже дверного замка, а за два дня до приезда Кати, когда Осокин вернулся после очередной лекции в Ост-Индском колледже, он оказался лежащим на каменной ступеньке. В доме не было никаких следов таинственных визитёров, – они ничего не искали. А если не искали – то, значит, установили наблюдение. В другой момент Осокин бы плюнул на это и спокойно жил, словно в аквариуме, на глазах у агентов наружного наблюдения. Но он совсем не хотел, чтобы они пялились на его дочь.

Пройдя в гостиную, Осокин обвёл её цепким профессиональным взглядом. Зацепиться там было не за что – ни картин, ни фотографий, ни каких-либо безделушек-статуэток. Только натёртые до блеска деревянные поверхности, прозрачная люстра и гладкие горизонтальные жалюзи. Казалось, что даже самую миниатюрную видеокамеру спрятать здесь было негде. И всё же одно место имелось – это стоявшая в углу стеклянная витрина с праздничной посудой. Оттуда вся комната просматривалась как на ладони. Осокин подошёл к прозрачному шкафу, критически оглядел кристально чистые рюмки, бокалы и тарелки, а потом взял в руки большую цветочную вазу – его первый подарок на день рождения жены. Её как память привезла из Москвы Катя. Именно там, в одной из хрустальных складок, пряталась маленькая пластиковая “пуговка”, заметная только при очень пристальном рассмотрении. Осокин не стал отрывать и выбрасывать обнаруженный шпионский гаджет, а просто развернул вазу так, чтобы наблюдатели не могли видеть ничего кроме глухой задней стенки посудной витрины. Потом он до поздней ночи тщательно обыскивал собственный дом и нашёл ещё четыре закладки: в обеих спальнях, на кухне и в прихожей. Все камеры Осокин оставил на прежних местах, только предусмотрительно заклеил их малярным скотчем. Захламлённую кладовку и гараж он обшаривать не стал – даже если наблюдатели там что-то и установили, то ничего интересного увидеть не могли.

Вот тогда-то и нужно было изменить, казалось бы, безупречный план и немедленно отменить Катину поездку. Но недооценивший своего противника Осокин этого не сделал, и теперь его отравленная дочь лежала в больничной палате, превратившись в заложницу чужой политической игры. В сложившейся ситуации её можно было вывести из-под удара, только отдав Груберу найденную рукопись. Но спасёт ли это Катю? И он и дочь гарантированно живы только до тех пор, пока мемуары Маевского находятся у них…

Глава 4. Игра в прятки.

Старший полковник Алекс Грубер и майор Самуил Престон, сидели перед большим монитором и внимательно смотрели на расплывчатый оранжевый силуэт, похожий на причудливо вытянутую кляксу. Силуэт неспешно передвигался на фоне неподвижных серых и голубых пятен. Отойдя в правую часть экрана, он остановился и стал слабо пульсировать.

–Что конкретно делает сейчас наш объект?– прервал сосредоточенное молчание Грубер.

–Сейчас он на кухне. Возможно, делает бутерброды, а, возможно, заваривает чай,– неопределённо пояснил Престон.

–А, возможно, именно сейчас он, разбивает жёсткий диск,– задумчиво предположил старший полковник.

–Возможно. Но сейчас восемь часов утра,– майор указал на бегущий в углу экрана таймер.– В это время наш объект обычно завтракает.

–Одно другому не мешает,– вполне логично резюмировал Грубер и раздражённо добавил.– Зачем нужен сканер, который не может показать, что конкретно делает объект наблюдения?

–Он создан для поиска живых объектов в труднодоступных пространствах. Например, людей под завалами или террористов в укрытиях,– заученно-чётко, словно студент на экзамене, ответил Престон.

–Только мы от такого поиска не имеем никакого толка,– разочарованно вздохнул старший полковник.

После того как Осокин нейтрализовал все установленные в его доме видеокамеры, кроме тех, что находились в гараже и в кладовке, Грубер обратился за помощью в департамент технического обеспечения. Оттуда прислали новинку – инфракрасный наносканер, способный “разглядеть” человека даже на глубине пятнадцати метров под землёй. Десять дней это чудо техники неотрывно следило за объектом в самых сложных для наружного наблюдения местах – дома и на работе – а в результате оказалось совершенно бесполезным. Сканер фиксировал все передвижения Осокина, но не давал никакой реальной картинки – только тёплый оранжевый силуэт на холодном серо-голубом фоне. А Грубера интересовала не просто картинка – его интересовали детали. Причем самые мельчайшие.

В Темза-Хаус Осокину изначально не доверяли. Два года назад его вместе с учёными, обвинёнными в торговле государственными секрктами, обменяли на русских шпионов, разоблачённых в США. Учёных было трое, а шпионов шестеро – сделка явно неравнозначная – и русские сами “пристегнули” для массовки осуждённого за измену родине Осокина. В отличие от перспективных физиков никакой ценности разоблачённый двойной агент не представлял, и его взяли буквально скрепя сердце. В Британии Осокину предоставили ведомственное жильё, необременительную работу в Ост-Индском колледже и небольшую подработку по профилю – чтение тематических лекций для курсантов Лондонской разведшколы. Контрразведчики не исключали возможности очередной перевербовки своего специфического лектора, и на всякий случай первое время держали его под плотной опекой, но никаких подозрительных интересов и контактов не выявили. Осокин вёл на редкость замкнутый образ жизни, и за два года не сблизился ни с одним человеком, ни на службе, ни в городе. На родине у нег не осталось никого кроме дочери Кати, с которой он пару раз в неделю общался по Скайпу в стиле: “У меня всё нормально – и у меня тоже”. Каждые полгода Катя приезжала в гости к отцу, но в этом не было ничего подозрительного. К тому же никакую секретную информацию Осокин передать ей не мог – он даже свои нечастые лекции для будущих разведчиков читал в закрытом удалённом доступе и никогда не видел лиц своих слушателей. Бывший двойной агент был абсолютно прозрачен. Он не пользовался никакими мессенджерами кроме обычного телефона и электронной почты, имел практически пустой аккаунт в одной из социальных сетей, читал в Интернете одну британскую и две русские газеты, изредка посещал один тот же порносайт, а по выходным взывал из эскорт-службы какую-нибудь девушку восточной наружности. Львиную долю своего свободного времени Осокин посвящал рыбалке. Наверное, это была его единственная подлинная страсть. Осокин регулярно покупал всевозможные рыболовные снасти, кладовка в его доме была доверху забита всевозможными удочками, спиннингами и острогами, а сам он объездил все окрестные водоёмы в радиусе ста миль и даже иногда выезжал на взморье. Рыбачил Осокин всегда в одиночестве и никаких контактов с собратьями по увлечению не поддерживал. Этот имидж скромного и добропорядочного отставного агента усыпил бдительность британской контрразведки, и со временем навязанного Москвой перебежчика оставили практически без присмотра.

А три недели назад в Темза-Хаус от высокопоставленного московского осведомителя поступила информация о том, что администрация российского Президента перевела пять миллионов фунтов в офшор на Каймановых островах за оплату неких интеллектуальных услуг. Директор четвёртого “русского отдела” службы Ми5 старший полковник Алекс Грубер, шесть лет безуспешно занимавшийся поиском исчезнувших мемуаров опального русского олигарха Маевского и в своё время завербовавший сотрудника ГРУ Андрея Осокина, связал воедино ещё несколько разрозненных фактов и пришёл к выводу, что пресловутая рукопись наконец-то нашлась и находится в руках его бывшего протеже. Осокин был тут же взят в самую плотную оперативную разработку, и предположение Грубера полностью подтвердилось.

Бежавший в Лондон от уголовного преследования некогда могущественный русский олигарх растратил остатки своего колоссального состояния на всевозможные политические интриги и финансовые тяжбы со своим бывшим компаньоном Романевичем. Оставшись в буквальном смысле без единого фунта стерлингов, Маевский по его уверению написал “самые правдивые мемуары о становлении нынешней кремлёвской клептократии” и предложил их российскому Президенту и другим заинтересованным персонажам за астрономическую сумму в четыре миллиарда долларов. И, возможно, эти откровения того стоили.

В восьмидесятые-девяностые годы Михаил Маевский сделал совершенно головокружительную карьеру. Из рядового инженера отраслевого НИИ он превратился в самого богатого человека России. Ему принадлежали: крупнейший металлургический комбинат, многопрофильный медиа-холдинг, несколько банков, международный аэропорт и множество других компаний. Удовлетворив свои финансовые амбиции, тщеславный олигарх двинулся в политику. Он поочерёдно занимал ряд государственных постов от члена Совета Безопасности до вице-премьера, был депутатом Государственной Думы, создал собственную партию и, в конце концов, попытался поставить во главе страны собственного “карманного” президента. Но тут золотая рыбка удачи перестала исполнять желания зарвавшегося авантюриста, и он в результате своих интриг остался у разбитого корыта. Новый Президент оказался не послушной и безвольной марионеткой, а опытным и самостоятельным игроком, имеющим собственный взгляд на историю и развитие страны. Он жёстко и уверенно стал зачищать экономическую и политическую поляну России от случайных и опасных, по его мнению, людей. Одним из первых под раздачу попал Михаил Маевский. Его финансовая империя была разрушена до основания, а против него самого возбуждён целый ряд уголовных дел – от неуплаты налогов до заказных убийств. Избегая неминуемой тюрьмы, затравленный олигарх сбежал в Лондон, где получил заветное политическое убежище и соответствующий иммунитет к уголовному преследованию на родине. Оказавшись в безопасном изгнании, Маевский возжаждал реванша и вновь развил бурную политическую деятельность. Он публично обвинил Кремль во всех мыслимых и немыслимых грехах, тайно и явно спонсировал российскую оппозицию и активно участвовал во всевозможных цветных революциях на постсоветском пространстве. Однако время работало против Маевского – год за годом кремлёвский режим только крепчал, а его уцелевшие офшорные счета неуклонно таяли. Бывшие жёны, деловые партнёры и наёмные топ-менеджеры растащили и отсудили остатки “заводов, газет, пароходов”, и разорившемуся олигарху пришлось за бесценок продавать личное имущество. Вот тогда Маевскому и пришла в голову мысль поправить своё финансовое состояние за счёт скандально-взрывных мемуаров. Мемуаров, в которых он честно и правдиво опишет свою жизнь, очень похожую на захватывающий авантюрный роман. Мемуаров в которых он не пожалеет никого и откровенно покажет неприглядную изнанку экономической и политической жизни России девяностых и начала нулевых годов.

Семь лет назад Маевский, окончив свои скандальные откровения, предложил их российскому руководству за астрономическую в четыре миллиарда долларов. Это были его прямые потери от вынужденно-убыточной продажи крупнейшего металлургического комбината. В Москве, естественно, от подобной сделки отказались и в свою очередь выдвинули угрожающий ультиматум, с требованием передать мемуары в обмен на прекращение уголовного преследования и возможность возвращения на родину. В противном случае Кремль не давал за жизнь незадачливого автора ни ломаного гроша, ни ржавого фунта. Уязвлённый олигарх послал к чёрту присланного в Лондон московского парламентёра, связался с крупным британским издателем и предложил купить его “взрывную” рукопись за очередную несуразную сумму – один миллиард фунтов. Заинтригованный бизнесмен сбил сумму гонорара до ста миллионов и, не собираясь покупать кота в мешке, пожелал предварительно ознакомиться с мемуарами. Однако Маевский наотрез отказался предъявлять рукопись, раньше подписания договора и получения аванса в пятьдесят миллионов фунтов. В результате долгих и нудных переговоров они договорились о встрече, на которую новоиспечённый писатель должен был принести самые скандальные главы своей рукописи. В том числе те, которые касались его сотрудничества с британскими спецслужбами. Но накануне условленного рандеву мемуарист-разоблачитель скоропостижно скончался от сердечного приступа, вызванного передозировкой кардиостимулирующего гликозида. Официальной причиной его смерти было признано самоубийство, хотя в это никто не поверил. Если мемуары действительно были правдивые, то на свете имелось немало очень влиятельных людей и организаций, желавших, чтобы они никогда были изданы. И самое интригующее заключалось в том, что после смерти автора его рукопись совершенно бесследно исчезла. От неё остался только предназначенный для британского издателя абсолютно нейтральный фрагмент, в котором вместо захватывающих кремлёвских интриг занудно и скрупулёзно описывались детство, юность и зрелые годы Михаила Маевского вплоть до того момента, когда он впервые встретился с одним из идеологов ваучерной приватизации.

Официально дело о смерти Маевского вёл Скотланд-Ярд, но по факту им занималась контрразведка. Мемуары, если они действительно правдивые, должны были содержать немало реального компромата на высокопоставленных российских чиновников, бизнесменов и, возможно, самого Президента. В поисках исчезнувшей рукописи сотрудники Ми5 буквально по кирпичику и песчинке изучили загородное поместье Маевского, но она как в воду канула. И вот теперь – через семь лет после скоропостижной смерти русского олигарха – его таинственные мемуары оказались в руках дважды “перекрашенного” агента ГРУ.

Директор четвёртого “русского” отдела старший полковник Алекс Грубер проявил непростительную беспечность, посчитав, что Осокин после своего громкого разоблачения и длительной отсидки на родине напрочь растерял свои профессиональные навыки. Под маской недалёкого и усталого от жизни мизантропа до последнего момента скрывался специалист очень высокого класса, мгновенно почувствовавший, что он находится под колпаком. Грубер уже тысячу раз проклял тот день, когда решил установить в доме Осокина камеры слежения. Профессиональный разведчик выявил их, что называется на раз, и незамедлительно принял контрмеры. Надо было без всякой слежки грубо и прямолинейно арестовать Осокина по подозрению в шпионаже, и в поисках разоблачительных мемуаров разложить его дом на молекулы. Даже если бы рукопись не нашлась, то и Осокин, находясь под стражей уже никак не смог бы передать её в Москву. А в том, что мемуары всё ещё находятся где-то в Британии, Грубер не сомневался.