Войны инков. Incas

– Утром будем в Паукар-тáмпу? – выкрикнул Кóхиль. Здесь, чтобы слышали, все орут, ведь звуки в горах слабеют.

– Да, – чин ответствовал.

Кóхиль начал хитрить, шагая: – Я где-то слышал: сей славный город Паукар-тáмпу как бы столица инкских владений, что на Востоке. Где же границы этих владений?

– Плыть год рекою, – лгал чин, согласно твёрдым наказам брата Владыки Амару Тýпака, то бишь канцлера.

– Слышал, инкским Востоком правит наместник, звать Титу Йáвар? Он разве инка солнечной крови?

– Инка. Он инка. Солнечной крови все наши инки.

– Тумпис воюет – сто двадцать тысяч гневно крушат врага! – выдал Кóхиль, ускорив шаг. – А Восток ваш имеет много военных?

– Дважды по двести тысяч и больше, – лгал чин упорно.

– Как царство Ки́ту, младший брат Тумписа! – ляпнул Кóхиль заносчиво и стал чина прельщать. – Ты мудрый! В Тумписе управлял бы городом, как ваш главный… – Он не закончил.

Люд в волчьих масках, выскочив сбоку, всех разогнал, как крыс. Чин грозил знаком власти, но некто в шкуре сильно побил его. Их вдвоём, вместе Кóхилем, взяли в плен и погнали. Ночью взбирались с кручи на кручу; днём шли в туманах… Срок спустя, поздно вечером, оказались у города на заоблачных высях. Крикнув: «Пропали! Мы у Ольáнтая, самозванного инки!» – чин полетел со скал в бездну с шумной рекой, а Кóхиля провели во дворец, к огромному, седовласому, полупьяному «инке», возле какого никнул курака с грустной улыбкой.

– Что он за племени? – рек Ольáнтай. – Где ты нашёл его, Чара-Пума?

– Где? На дороге. Вместе с охраной в Паукар-тáмпу шёл. – Великан в шкуре хмыкнул.

– Я посол Тумпис! – Кóхиль коверкал речь преднамеренно, ибо мы снисходительны к говорящим неверно как к неумеющим здраво мыслить. – Очень друззя ищу! И со мною вино, безделицы. Будем нет их посмотрим?

– Инка Ольáнтай, пусть принесут скарб гостя, – молвил насмешливо Пики-Чаки подле Ольáнтая.

Чара-Пума исчез. Лот тумписской хитрости ввергся в бездну.

– Ты есть великий Инка Ольáнта? Мой видел в Куско чима-панака, айльу-панака, инка-панака. Ваша Ольáнта тоже клан инков?

– Друг Пики-Чаки, ну-ка, ответь ему, – попросил сребровласый.

– Инка Ольáнтай – честного благородного рода, – молвил вельможа с грустной улыбкой.

– Мне нужно честных, – врал Кóхиль с жаром. – Кóхиль нашёл таких!

Принесли расписную винную утварь из клади Кóхиля.

Вскоре в чаши влилось пунийское.

После многих глотков лот хитрости вновь был брошен за борт.

– Молчат о честном инке Ольáнте в городе Куско. Что за причина?

– Куско, – ответствовал Пики-Чаки, – предал героя из-за жестокости Пача Кýтека…

– Его дочь Коси-Кóйльур?

Горцы застыли.

– Что в подземелье? – спрашивал Кóхиль.

Через мгновение он болтался, вздёрнутый Чара-Пумой. Брошенный, он оправился и на крики: «Вещай!» – изрек:

– Я знатный! Я есть великий батаб вам! Я отдыхаю, после беседа!

В комнате с ложем из шкур он ужинал. В узких, клиньями, окнах он видел кручи в лунной подсветке, слушал гул речки где-то неблизко, впутавшись в мысленный диспут с Хачем, ибо Хач начал: «Долго ли плавать проткнутой рыбе и без гримас взирать на того, кто спасения ищет в Куско? Лучше погибнуть, чем умолчать, что Кóхиль – килька тупая, криль скудоумный!» – «Я посмеялся бы, – спорил Кóхиль, – видя, как Хач, батабишка, клоп, скунс мерзостный, лебезит перед Тевой и перед Ши́ри! Нет, верный Тумпису, я пойду послом в Куско, дабы шпионить…» Так Кóхиль спорил мысленно с Хачем. Вспомнилась присказка: вошь убьёшь, но глиста не достанешь, – а это значило: Куско сломит Тумпис и Ки́ту, если не хватится бедствий внутренних. Кóхиль, мудрый, как лис, их вскормит!.. Чья-то рука отвела вдруг полог, что был над входом, и Пики-Чаки, пышно одетый, бросил вполголоса: – Инка ждёт тебя.

Выбрав в скарбе большие – дипломатические – напяточники и просунув меж бёдер ленту под пояс, в синей верёвке к низу от шеи вместо рубахи, плюс с прикреплённой сзади циновкой, Кóхиль закончил экипировку вычурной шапкой. С сумкой на локте, полной сокровищ, путь до приёмных апартаментов справил он в чинном тумписском стиле с неподражаемыми па тела (необходимыми для стабильности шапки).

«Инка» Ольáнтай на табурете-троне встречал его, стиснув скипетр дланью. Рядом – придворные. Чара-Пума был с палицей.

Сузив глаз, Кóхиль крикнул: – Знатный великий батаб, смерд Тýмпальи, государя Великого Тумписа со столицей на Пуне, перед тобою! Тумпис Великий жадно сосёт грудь Матери-Моря к югу от Манты, где правит Тева, западней Ки́ту, где правит Ши́ри. Тумпис Великий ищет друзей, Ольáнта! – Вынув из сумки воинский пояс, собранный из златых пумьих морд с клыками, он преподнёс дар «инке».

– Гость! – из толпы вельмож стал чеканить прямой, как столб, древний высохший старец с гривой волос. – Я здешний жрец Рау-Áнка. Я вопрошаю: что, чужеземец, делал ты в Куско? И для чего шёл в Паукар-тáмпу, подле какого был нами схвачен? Что ищешь друга не возле Тумпица, а вдали, у нас?

Только щёлка осталась от глаза Кóхиля.

– Пума, – фыркнул он, – нацепляла колючек и, дабы снять их, ластилась к зайцу, – так и избавилась. Жрец, вопрос тебе: будет кондор дружить с воронами, коль есть сокол? Виден из бездны камень на пике? Разве не ищут счастья повсюду? Шёл я за счастьем, да и попал к вам.

Старец ответил: – Будем друзьями, если расскажешь о Коси-Кóйльур.

«Инка» Ольáнтай молча напрягся.

Кóхиль, составив парой ладоней створки ракушки, начал: – Я, обретаясь в городе Куско и ожидая, что буду принят инкским Владыкой, ночью гулял вдоль Дома Избранниц и, где ручей тёк из-за стены, склонился, а за стеной лик вешней зари воскликнул: «Кто ты, скажи мне?» – «Местный курака», – молвил я, чтоб не сбить с толку девственность смерчем слов о великом батабе дальнего Тумписа. «Ходишь ночью… Ты не разбойник?» – «Разве злодеи дарят подарки?» – так я ответил, вынув колечко. Ручка взяла его и воскликнула: «Уай, курака, прошу тебя! Поспеши к Сыну Солнца, главному инке; пусть он узнает: в Доме Избранниц в яме сестра его Коси-Кóйльур и Има-сýмак, дочь Коси-Кóйльур».

Бледный, Ольáнтай резко привстал хрипя.

– Зашумели вдруг за стеною. Девий лик сгинул, сунулась рожа с факелом, – завершал посол. – «Любодей! Окаянный! Портишь дев Солнца?!» Я и убрался.

«Инка» Ольáнтай поднял свой скипетр.

– Объявляю войну! На Куско!

Город надменный, Куско могучий!Стал ты Ольантаю недруг лютый!Видишь, я меч подымаю грозный,будешь ты мною в щепки расколот.Яркого Солнца город-столица!Город богатства, славы и власти!Знай, что на ложе мрачном, кровавоминкское счастье скоро затмится!

После Ольáнтая вдохновился жрец Рау-Áнка, и на морщинистых, словно мощи, щеках его были слёзы.

– Храбрый Ольáнтай! – он отчеканил. – В битвах верни власть Нижнему Куско, древним родам гривастых! Вечные войны – вот жребий инков! Пусть инки поят Инти-Светило варварской кровью, дабы исправить мир!

Кóхиль слушал. Страсти под толстой синей верёвкой вкруг его торса воспламенились; мысли кипели под круто скошенным лбом его. Вот вдруг новая группа инков – древние кланы, или «гривастые»? Титу Йáвар был, вспомнил Кóхиль, вождь «косоплётов» (старых родов то бишь, проболтался Римаче-градоначальник). В Куско же видел он только стриженых, что общались с ним. Значит, инков три касты?

Громко Ольáнтай начал: – Долгие годы был я царь Áнти, доблестных горцев, и царство Áнти было свободным. Инки нас не могли сломить. Пусть же áнти помогут мне. Я нашёл мою горлинку Коси-Кóйльур, дочь Потрясателя. Я нашёл мою дочь… Война, сказал!! Вырву милых у инков!!

Все забряцали грозно оружием, призывая:

– Стань, вместо Тýпак Инки Йупанки, главным из инков!

– Сына родит тебе Коси-Кóйльур!

– Будет династия от Ольáнтая!

– Мы пойдём с тобой!!

– В ламе – воля богов, – изрек Рау-Áнка, высохший старец.

Вышли на площадь возле обрыва. Ветер потрясывал завитки чёрной шерсти жертвенной ламы… Кóхиль продрог. Край жуткий, собран из гор; похоже, будто бы волны некого моря окаменели и вот во впадинах взялись страны, чуждые Тумпису… Ламу кинули на алтарь, связав. Рау-Áнка, убив её, бесконечно гадал по лёгким.

– Надо войну! – объявил он. – Инка Ольáнтай! Ты, самый лучший из полководцев, Куско захватишь! Шли же послов твоих к Титу Йáвару, к племенам Урубамбы и к Ханко-вáльу, главному чанков. Шли послов к Инке Чури Катáри, главному кланов древних. Ты, чужеземец, кличь к войнам Тумпиц.

– Да! Сообщу про всё Синекровому! – ляпнул Кóхиль. И написал на плашке: «Царь мой божественный! О, Четыре-Ноги-и-Четыре-Руки! Двойной Кумир! (Он не знал ещё о распаде сиамцев и об убийстве Правого из двух царственных братьев). Плот плывёт к истине. Трое бьются за власть в сём Куско. Писано Кохилем». (Его раб прикрепился днями позднее к воинским силам, шедшим на Север, и оказался вскоре на Пуне, острове, где жил Тýмпальа и откуда сам Кóхиль отбыл в посольство).

Сам посол, перепачкав одежду, с помощью горцев выбрался к тракту в Паукар-тáмпу, – в кой в это время тайной тропою шёл Рау-Áнка. Люди Ольáнтая также отбыли к чанкам, к чунчу и в Куско.

Днём фехтовали «Инка» Ольáнтай и Пики-Чаки, действуя то мечами, то копьями. Вскоре тучи сгустились и стало мрачно. Сразу поникнув, царь царства Áнти сел на валун поодаль.

– Минет немало, прежде чем Куско будет повержен. Ждать?

Пики-Чаки молчал.

– Я помню, – начал Ольáнтай, – лгал Пача Кýтек, мой лже-союзник: всех победим – поделим власть. Я повергнул пум-чанков, сбил спесь с хананцев; позже и йунков сделал рабами. Я инкам вверился – только в инкских дворцах был лишний. И мне не дали ни Коси-Кóйльур, ни титул инки. Я самозванец. Если скончаюсь, кто будет править храбрыми áнти? Мне нужно сына от Коси-Кóйльур, женщины инков, чтоб он был признан ими как равный… О, Коси-Кóйльур! Звёздная Дева! С нею мне видно будто с Салькáнтая32. Без неё видно плохо.

Оба сидели в клочьях тумана, кой наплывал на них.

– Коси-Кóйльур я помню… – встал Пики-Чаки. И ночью сгинул.

Царь Áнти запил. Он из дворца выходил на площадь и возглашал: – Скажите, где Пики-Чаки? Всех, всех возвышу, кто его сыщет!! Где ты, друг? Жив ли?

Люд, чтоб помочь царю, шёл на поиски, опасаясь злых духов, прячась от стражи в инкских пределах, чая наград.

В селении лучших воинов инков племени пóкес Солнце встал рано. Толпы на площади зашумели:

– Тысяцкий, инка, инка-по-милости! Вáрак наш, инка, инка-по-милости! Здравствуйте!!

Два вождя взобрались на подий, вставши над знатью рангом помельче, также чиновниками, их скопом. (В инкской державе, – где уклонялись к сепаратизму, где тыща триста всяких начальников, приходившихся на любые и каждые десять тысяч индейцев, плохо справлялись, – эти чиновники назначались из Куско ради контроля).

Тысяцкий поднял жезл, объявляя: – Наш славный Вáрак, самоотверженный, наш презнатный земляк, к нам прибыл и говорит: Заступник и Благодетель жив и здоров. Да правит!

– Айау хайли Светочу Мира! – крикнули толпы.

– Вáрак явился, чтоб выбрать воинов и пойти с ними в Куско, где место сбора; после всё войско тронется в Чили бить там предателей. Будет трус – дом развалим, близких сожжём, двор вытопчем и засыплем камнями! – вскинулся тысяцкий. – Всё, достаточно. О войне мы закончили. День Ношения Мёртвых празднуем завтра. Наши старейшины утверждают: нынче отличники – предки Кáрака. Сотне Кáрака, в общем, двигаться первой в праздничном шествии и нести предков первыми. Есть ли жалобы?

Всюду лезли почтенные старики, вопя:

– Дай землицы пять мер, начальник, нам, сотне Чильки!

– Нам бы, начальник, пажить за трактом, сотне Капáна! Дал бы, начальник!

– Пять нижних сотен ложью живут! плутуют! в лучшие дни поля орошают!

– Нам бы, начальник…

– Цыц!! – рявкнул Вáрак, что был в гвардейских чёрных доспехах. – Спорите?! Так земля и не ваша, а Сына Солнца. Дéлите, что не ваше?! – Он стукнул в грудь свою кулаком.

Старейшины, пятясь, кланялись.

– Вáрак, брат… – молвил Кáрак и прогорланил: – Вáрак наш Вáрак! Инка-по-милости!!

Площадь вторила: – Вáрак, Вáрак! Воин геройский!!

Тысяцкий резким взмахом жезлá оборвал крик. – Тихо, вы!! Погань, заритесь на имперское?! Позабыли законы, данные инками вам на благо?.. Пóкес! Не лгать, не красть, не лениться! Вот вам законы! Думать над ними!

Люд распустили, чтобы в оставшийся до сна срок покаялся. Ибо туп люд и жаден, дело его – рыть землю. И воевать.

Два пýреха, Йýки с Пако, шли домой и болтали: «Земли общинные были прежде – стали имперские? Плох закон!» – «Йýки, как у нас хлеб растят? Взял зерно, бросил в ямку, сдобрил землицей и тем, что с зада, – вырастил стебель. Так же закон растят: сдавят задом сиденье, поднапрягутся – вот и закон тебе, подставляй лишь корзину, чтоб не рассыпать». – «Ты, Пако, лгун большой!» – «Йýки, что, хочешь в Чили? Вот тебе сказка. Кролик, увидев, как одна женщина варит кроликов, говорит ей: „Очень плохой закон, чтоб есть кроликов. Не вари нас“. Женщина сразу: „Ладно, не буду“. А на другой день – драть с него шкуру. Кролик взмолился: „Ты обещала!“ Женщина поместила его над костром, смеясь: „Не варить обещала – и не варю, а жарю“… Йýки, балбес ты! Бедным законы – как враки женщины её кроликам».

Но вожди подле Вáрака, что шагал в свой дом, говорили иное:

«Я с нашим знатным доблестным Вáраком в детстве змей ловил! Но я знал, что он будет в славе!» – «Инка-по-милости храбрый был! Голопузиком, помню, сел вдруг на ламу и прокатился!» – «Нынче он в инкском городе Куско служит Владыке!» – «Близок он к Солнцу, близок он к Светочу!» – «Он вельможный начальник!»

– Вáрак – мой брат, я сотник! – выкрикнул Кáрак. – Предок мой рыба! Мы будем инками!

Все дрожали от чести шествовать близ двух личностей, столь судьбою отмеченных. Оживали обиды: «Предок мой – пик был, он больше речки. А в речке рыбы. Рыбы меня превзошли, выходит?!» Чтобы понять их боль, нужно знать, что «индеец не чтится, если он родом не от реки, иль озера, иль от моря либо зверей, хребтов и утёсов либо пещер, скал, кряжей либо от звёзд, рыб, кактусов, каждый собственной прихотью ради собственной чести».

В комнате под соломенной крышей гости уселись нá пол за скатерть. Вáрак возглавил стол, сев на маленький табурет из камня. Женщины принесли чан с водкой и удалились. «Самоотверженный» (чин гвардейцев, кои носили чёрную форму), Вáрак подумал и ухмыльнулся:

– Умпу, я пью с тобой.

Жрец селения, подскочив, почтительно взял из рук столь славного и геройского мужа чашу.

Все заорали наперебой:

– Наш Вáрак, инка-по-милости! Пью с тобой!

– Вáрак, пью с тобой!

– Выпей, Вáрак, со мною в конце концов!!

Кáрак сел подле брата и прослезился. – Вáрак!

Тот начал снова: – Умпу, я вспомнил, ты мою девку бил Има-сýмак. Старый, ответь мне.

Жрец заелозил. – Бил, славный инка?.. Память плохая…

– А назовите, – рявкнул вдруг Вáрак, – власти общинника, все по рангу, в нашем Восточном краю, к примеру.

– Есть!!! – Кáрак, выпучив глазки, затараторил, глядя в пространство: – Первая власть – десяцкий, низший начальник. Пятидесяцкий – это вторая власть. Сотник – третья власть; я теперь тоже сотник! Выше начальник – он пятисотник. Далее – тысяцкий, пятитысяцкий… А седьмой – это темник, правит тьмой пýрехов! А восьмой ранг начальников – управитель, правит страной! Девятая власть – наместник; наш Титу Йáвар правит одной Стороной – Восточной. Он глава управителей. Но изменник Ольáнтай не подчиняется!.. А десятый начальник – наш повелитель, Отче Лучистый!

– Правильно! – хмыкнул Вáрак, выпивши водки. – Знаешь начальство! Но затвердите-ка о девятом начальнике Титу Йáваре: тут в Восточном краю он главный. Он тут наместник. Слушаться надо всем вам, однако, инков из Куско. В Паукар-тáмпу, где Титу Йáвар, – ложные инки, звать косоплёты; вы их не слушайте. Чтить их чтите, но что прикажут – не исполняйте. А коль пошлют вас против кусканцев – вы убегайте к главному инке, к Тýпак Йупанки, кто есть ваш бог земной, и возвыситесь… – Гость повёл пьяным взглядом. – Знал я десяцкого рода кáнку: нынче десяцкий стал инка-милостью… Я за главного инку в Чи́му и в Чунчу и в Мусу-Мýсу преданно бился… В Тумписе, в Ки́ту был я разведчиком… Голова чёрной лентой33, гляньте, украшена за мою ему верность!.. Также коль тысяцкий вас пошлёт с войной против главного инки, – вы не ходите, весть посылайте в Куско Владыке.

– Вáрак наш Вáрак! – Благообразный, ладный старейшина пятисотки мудрый Амару встал возле скатерти. – Пóкес – верные напрочь главному инке, не сомневайся. Скажет – мы, старцы, пики подхватим и побежим на бой! («Йа, воистину!») Только пусть государь Заступник наш даст нам стать не одной стопой, а двумя стать. Мало земли нам! Верхние сотни землю прибрали! А почему, вопрос? Потому что их предки – с викакирау, с айльу-панака, с этими инками-косоплётами, ты открыл нам глаза, герой, чей вожак – Титу Йáвар. Дали бы нижним больше угодий, мы бы старались; мы бы хранилища переполнили! Ибо нам, хоть мы верные Сыну Солнца, выгоды нету. Верхние любят Паукар-тáмпу – и их участки лучше, чем наши. Надо, чтоб верные, то есть нижние сотни, крепли-взрастали; верхние сотни пусть бы слабели.

– Истинно! – начался гвалт «нижних». – Нужен порядок!! Верхние34 – кто они? Вошки-блошки-козявки! Нижние – пумы!!!

– Цыц! – рявкнул Вáрак и подытожил: – Ясный День – он наш царь, Владыка! Он верных любит… Землю ведь делят в Праздники Солнца? Вас не обидят; я им скажу, начальникам…

– Брат мой мудр! – вскрикнул Кáрак.

Умпу жрец, буркнув, спрятал багровый нос в чаше с водкой.

Сотники, кланяясь, поднесли земляку подарки. Вáрак, приняв их, встал с табурета.

– Мне завтра в Куско; дело там делать…

И он отправился вон из дома… Лунно и ветрено. Из садов птичьи песни… Инка-по-милости брёл, шатаясь. Он притащился к нужному дому в нужном квартале, но вдруг звук дудочки задержал его и заставил прожить жизнь в ярких моментах… – прежде чем, сдвинув полог над входом, он прошагал вовнутрь и нашёл в полутьме десяцкого Укумари, мерно вязавшего из верёвок кипу – письменность инков.

– Гостя, друг, примешь?

Тот распластался всем своим ростом.

– Встань, – бросил Вáрак, севши на корточки подле каменной печки с искристым пламенем. – Полуночничал?

– Я отчёт вязал. Кто и сколько работал… Ты был десяцкий. Много забот, хватает.

Гость посмотрел на кипу. – В сотники хочешь?

– Инка-по-милости, не хочу.

– Как?

– Хоть ты стал знатный, ты мой друг сызмала… – Укумари понурился. – Я с тобой покорял мир инке-Владыке. Но я остался бы с теми мýсу или же с чунчу, будь моя воля.

– Водка есть?

Оба выпили. Вáрак вяло стряхнул сор с чёрной гвардейской, с бляхами, формы, и хрипло начал:

– Мы воевали в Чи́му, и в Чунчу, и в Мусу-Мýсу… Были никем, общинники… Нынче я, глянь, при инках, тайны их знаю… Послан был в Тумпис; псы чуть не съели, девка спасла меня… Снял на память браслет с неё; а браслет-то хоть шейный, мне на запястье в самую пору. Набольший вызовет, чтоб послушать про Тумпис. А для примера – буду с браслетом; вещь золотая, ценная, царская… Тумпис – царство у моря.

– С Тумпицем, значит, война, да? Нас-то шлют в Чили…

– Кабы лишь с ними! – Вáрак похмыкал. – Тут дело хуже. Инки из этих, из косоплётов, мыслят подняться.

– Не понимаю. Инки на инков?

Вáрак помедлил. – Ты инков видел, разве не понял, что инки разные: стриженые, гривастые, да ещё с косицами? Мы с похода явились – помнишь? – к наместнику Титу Йáвару, у него были косы… Я раньше тоже не различал их. После как выпил с нашим Владыкой, с Тýпак Йупанки, он и поведал: чистые инки – инка-панака с соксо-панака и с кáпак-айльу – стрижены коротко; остальные не инки, то есть не чистые… У меня теперь дом есть в Куско, где Красный Город… А Има-сýмак моя – в наложницах… помнишь дикую девку из Мусу-Мýсу? И две жены есть – дочки наложниц главного инки… Также имею, – кроме Печуты, доброго сына, что от покойной, – несколько дочек…

Флейта запела, и оба смолкли.

– Славно дудит… Кто?

– Чавча… Ты помоги ему, безотцовщине; их в рабы целят вывести.

– Я отца Чавчи знаю; воин был храбрый… – Вáрак задумался. – В Чи́му, помню, вошли в Чан-Чан, эти чи́му меня в пруд кинули, лунным рыбам в корм. Я лежал и хотел уже воду пить, но отец Чавчи спас меня… Мýсу съели его… Проклятье!

– Знаю, друг Вáрак.

– Храбрый был воин… Я их пристрою… Эту, вдову его, я служанкой возьму к себе.

– Вáрак, инка-по-милости! – ликовал Укумари.

– Ты, будешь в Куско, тоже бывай ко мне… – И гвардеец Владыки, самоотверженный поднял чаши.

Утром, проснувшись, пýрехи мыслили: «Славный день!» – и лежали блаженно, глядя на ленты, цепи цветов, гирлянды, висшие сверху с балок под крышей, после – на грубые обветшалые стены с глиной меж блоков дикого камня, также на женщин, что собирали «праздничный стол». Хозяин, встав и одевшись, важно садился около печки на земляном, но выметенном полу. Съев завтрак, все пили áку, быстро хмелели и вспоминали доблестных предков. «Мы, род Вискачей, с тех самых пор живём, как упали с туч яйца. В первом, из злата, там были инки, в медном – кураки; в третьем, из глины, наш предок Кролик…» – «Мы, Пако, малые да удалые. Мы живём, но не тужим, инкам всё служим…»

В праздничных масках, в ярких рубахах, с бубнами и трещотками, каждый род и квартал сходился. Сотники и старейшины наставляли: «Мы нынче третьи (первые, пятые и так далее)! Все на площади пойте! Не разбредайтесь! Нужен порядок! Праздник Ношения Мёртвых Предков!» А за общинниками и знатью бдили чиновники, посылаемые из Куско.

В полдень по площади чинно двинулся люд с носилками, на которых сидели мумии. Предок Пако в латаном саване, с волосами до плеч и в шапке из перепрелой высохшей тыквы, не вызывал внимания. Предок Вáрака в блёстках шествие возглавлял. Кой всячески норовили затмить Вискачей.

Выполнив действо около храма, шествие тронулось к мрачным скалам, к древним могильникам, и украсило их цветами. После расселись подле напитков, женщины – за спиной мужчин. Пили водку друг с другом и предлагали пить мёртвым, скорбно сидевшим рядом в носилках. Дудочник Чавча спел о заслугах племени пóкес. В сумерках жгли костры, болтали. «Это час духов…» – «Чуть от огня ушёл – нет тебя…» – «Предки, коих не чтили, вмиг уведут с собой!» Колотились сердца; хороводились семьи, плача о смерти.

К полночи мёртвые на носилках ожили, выстроились, задвигались в танце смерти, саванами бия живых… и умчались вдруг с воплями.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

прельщающая феериями занятий, коим, в течение лет за войнами, предавался Сын Солнца ради вассалов и для себя…

Под осень, в месяце Жатвы, двое в пустыне серого цвета, убранной кочками, наблюдали холмы, предшествовавшие вулкану.

– Вплоть до Поры Созревания тут дожди, – твердил один, местный сотник в выцветшей шапке. – Наш солончак тогда под водой, как озеро, и он больше, чем Тити-Кака. Ну, а как сдует бог ветра тучи – влага уходит, вновь только кочки. Нынче дней сорок полная сушь стоит, Рока-кáнут. Высокогорье!

Слушая, мастер счёта, посланный на строительство тракта в Чили, резко вздохнул. Кольнуло в носу и в лёгких. Сух и студён здесь воздух, хоть небо чисто; хочется спать, в ушах шумит. В отдалении толпы делают насыпь, но звук не слышен. Так постоянно здесь на равнине на высоте пяти километров, меченной кочками, соляными озёрами, называемой «пуна». Здесь бродят смерчи; чаще же пуна спит в ласках холода под лоснящимся тусклым слепеньким Солнцем.

– Трудно?

– Непросто. Край тут суровый. Это задворки царства аймарцев. Инки разбили их, царства нет сто лет. Лам же много. Шерсть стрижём, мясо вялим, ламий навоз сдаём…

– Вы давно здесь?

– Как Ясный День, Сын Солнца, в Чили пошёл впервые, нас и пригнали – склады тут строить да сторожить, чтоб воины запасались перед Такамой35… Сами мы кéчуа. Много померло, пока шли сюда, обживались… Просу тут стыло, и не растёт тут просо. Что тут растёт? Картофель, холод выносит… Также есть мясо нам разрешили. Мы, точно инки, мясом питаемся. А в других странах мясо и тысяцким есть нельзя. Коль помрём – души сытые разлетятся. Так, Рока-кáнут?

– Нет, не поднимутся, – пошутил тот, – с сытости.

– Ну и ладно! – Сотник помедлил. – Выше не надо: пуна – над небом.

Что-то сверкнуло неподалёку. Счётчик и сотник сели на корточки. Люд вдоль насыпи заработал быстрей… Носильщики в голубых одеяньях остановились. Старообразный, мелкий, подвижный нервный мужчина в чёрном наряде, в чёрной же шапке с белыми перьями, с ярко-красною бахромой на лбу, соскочил с паланкина пнуть возводившего подорожную стенку мастера.

– Что за кладка?! Ты черепаха?!

Дланью в браслетах он, самолично черпая глину в длинном корыте и растирая глину по кладке, левою дланью, тоже в браслетах, клал в неё камни. Стенка росла стремглав.