Войны инков. Incas

Дождило. Пахло цветами, если не дуло с поля сражений. В стане кусканцев возле костров шушукались: «Пóкес все легли». – «Правда, правда… И у врагов негусто». – «Слышишь? воняют-то, из кого дух вышибли…» – «Уай!»…

Дождливой зарёй проснулись. Падая и скользя, построились. В боевых блёкло-красных, сильно обшарпанных и побитых носилках, в стёганой чёрной, в бляхах, рубахе встал главный инка с длинной пращой в руке. Бахрома густо-красного налезала ему на глаза под шлемом, и с неё капали, накопляясь, капли ненастья.

– Йау! – возопил он. – Наш незабвенный сын Урку Инка отбыл на Солнце и рассказал о гадах. Солнце хотел их сразу поджарить огненным светом! Нам стало стыдно. Мы попросили грозного бога скрыть гнев за тучей. Сами побьём врагов! – Император махнул пращой в направлении юга.

Там, в дожде, были толпы мапуче, злые, недвижные, в балахонах и шкурах, с копьями, луками, топорами, дубинками, а над ними – тотемы лис, пум, волков, медведей.

Внемля Владыке, рать разъярялась. «Чёрт! Из-за них сдыхай!!» – «Как колы, торчат!» – «Ишь, предатели! Не хотят служить сыну Солнца» – «Шавки! Айýски!»… Это «айýски» было хулою невероятной.

В брызнувшем ливне толпы пустились встречно друг другу, яростно сшиблись. Темник Мамáни бился маканой, то есть особым инкским мечом, и шёл вперёд. Удалой Синчи-рýка дрался без жалости топором, швырял также бóлы (болеадоры, или же бóлас). Бился Владыка; махом сломав стрелу, что пробила нагрудник, он из пращи метал самородки чистого золота.

Волосатый мапуче тряс пикой с криком:

– Я Кила-кýра вождь!

Самородок разбил ему рот. Со стонами варвар выплюнул зубы.

– Хайли!! – взвыл император.

– Хайли-ахайли!! – И с этим рёвом гвардия повалила в бой.

Враг подался в центре и с фланга…

Вырвался из-за тучи солнечный луч – знак добрый!..

Инки приблизились к вражьей ставке…

Гром раскатился в хаосе молний… всё потемнело… Вновь хлынул ливень, и появились сонмища диких…

Бились жестоко: ни наступая, ибо силён враг, ни отступая, ибо таков приказ божества с двумя перьями коре-кенке над тёмно-красной, вымокшей бахромой на лбу.

Потерявши пол-армии, инки скрылись за Мáульи, не сумев победить.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

дающая нам понять, как жили инки в их добродетели, как трудились для подданных – мирных, не бунтовавших…

Куско сиял, дул ветер. Брёл караван вьючных лам по улице. Семенили куда-то при веретёнцах, кои крутили, женщины в платьях пёстрых расцветок, пряжа стекала в сумки-кошёлки. Шли и кураки разных народов как по служебным, так и по частным всяческим нуждам… Подле большого Дома Советов – уйма носилок; в них прибывая, инки всходили парой ступеней к узкому входу и достигали зала со склоном, венчанным троном. Всё звалось «зал Холма», то есть инкский сенат (парламент и госсовет). С вершины Холма по склону шли золотые, ниже – серебряные сиденья. Как все расселись, встал долговязый, бледный, усталый Амару Тýпак, брат властелина, канцлер.

– Инки! Всесильные! Трон вменяет законы. Первый – земельный. Чури Катáри – Вождь-Говоритель Нижнего Куско43 – пусть возражает, буде намерен… – Канцлер скосил глаза.

Седовласый, подвижный, с гривой, старик внизу распрямился.

Амару Тýпак тихо продолжил: – Прежде про землю. Инки и óбщины и кураки больше не собственники в смысле, что вся земля теперь – Сына Солнца, кой волен дать её, но и волен отнять. Все инки, óбщины и кураки землю получат только за службу Солнцу и Трону. В силу речённого, и причин бунтовать не будет, знай возмутитель, что он живёт на земле царя лишь монаршею милостью.

Титу Йáвар (староста инков Верхнего Куско) с Чури Катáри (Вождь-Говоритель Нижнего Куско и «Вождь Кусканский») переглянулись, хоть и сидели: первый внизу, а второй наверху Холма.

– Ныне старшие кланов, – выложил канцлер, – сколько ни есть их: чима-панака, айльу-панака, викакирау и остальные, – властны и знатны, точно наместники дней аймарских владык. Любой из них и любой член Совета правит таким числом простолюдья, коим владел, отцы, Йавар Вáкак – инкский последний вождь при аймарцах. В этом заслуга нашей Династии, прекратившей рознь инков. Днесь Нижний Куско явственно знает, что он не меньше, чем Куско Верхний, что серебро его кресел чтится как золото. Ибо чтó семя мужа без лона женского, Верхний Куско без Куско Нижнего, породившего Перво-Инку вместе с супругою Мамой Óкльо? Сын Пача Кýтека, Тýпак Инка Йупанки, наш повелитель, поднял всех инков, не разбирая, кто инка «верхний», кто инка «нижний», и все народы подданны инкам… Слава Династии! Трон велит: Чава Инке рода викакирау сдать его вотчины и быть в Чи́му наместником. Ильма Инке рода викакирау завтра сдать Пи́сак44 и ехать в Тукму. Сходно тебе, Вождь Куско, из Кота-нéры и Кота-пáмпы45 завтра же выехав, получить взамен лен восточней – земли народов пóкес и кáнку. Вот вам один закон. А второй закон…

– Как?! – привстал Титу Йáвар, злобно швырнув себе в ноги горсть табаку, что нюхал. – Пóкес и Кáнку – гордость Востока, где я наместник… Старые кланы! Нас истребляют!

– Недопустимо!! – сжав кулак, крикнул Чури Катáри (он же Вождь Куско, Вождь-Говоритель Нижнего Куско). – Чима-панака исстари правят кéчуа! Как так: «сдать» Кота-нéру и Кота-пáмпу?!

– Нет! Пи́сак мой, сказал!! – рявкнул ражий заносчивый Ильма Инка. – К дьяволу Тукму, эту дырищу!!

Инки полезли к верху, ругаясь. Сбившись у трона, главы Совета, инки от кланов соксо-панака, инка-панака и кáпак-айльу, «стриженых», защищались. Сгорбленный одноухий старик из них прохрипел:

– Убью!!

Атакующие смолкли, остановились.

– Хватит, всесильные, – бормотал Анта Кена, бледный от страха инка из древних родов «гривастых», он же наместник инкского Юга, кой дальновидно пробыл на месте в самом низу Холма.

Златоухие разошлись. А сгорбленный одноухий грубо добавил:

– Всем слушать тихо, не бунтовать! Я, Вáман Ачачи, косы вам срежу, гривы и уши за беспорядки!.. Дальше вещай, брат.

Амару Тýпак, кашлянув и зардевшись, хлопнул в ладоши. Слуги внесли конструкцию с золотыми хребтами, синими реками, изумрудными чащами.

– Остр вопрос и восточный: вспомним набеги диких народов, против которых наш Саксавáман спешно построен… – Став у макета, он тронул крепость в северной части города Куско. – Мы воевали с чунчу и мýсу. Есть ещё Áнти – царство Ольáнтая. Ни одна Сторона не грозит, как эта. Диким, что в Чили, месяц пути к нам, а не неделя, как диким чунчу, и не два дня, как горцам, людям Ольáнтая. Замирённые чунчу и мýсу шатки, коварны. Только хананцы с их Руми-Ньáви – верные. Остальные упорно склонны к нашествию.

– Кто спасёт земли пóкес, троном мне данные?! – подскочил петушком Вождь Куско. – Отняли вотчины, а удел, что всучили, вдруг объявили полем для битвы, дабы молить вас, клянча защиты, и подчиняться вашим чиновникам?! Триста лет мой великий род, кой почал расу инков, пестовал кéчуа, – нынче вы мне любезно дали окраины: пусть-де чима-панака их обустроят?! Амару Тýпак! Этот имперский закон убийственен! Инков подло унизили! Что земля и мошна без власти? Чи́муский царь, скажу, тоже носит руно, ест с золота, но любой мелкий инка – бог ему в его собственной Чи́му. Ваш закон выдрал инкам перья. Орды востока вырвут им крылья. Выгода – вам. Нам – гибель!

– Правда, Вождь! Беззаконие!! – поддержали все.

Зал неистовствовал, вопил, не решаясь двинуться к трону, что Холм увенчивал и где правящий клан сплотился. Кто-то вскричал со зла: «Полукровки!!!»

Все посмотрели на Ильма Инку.

Вáман Ачачи, сгорбленный одноухий старик у трона, яростно свистнул; стража Совета вывела горлопана.

Канцлер продолжил: – Инка-Владыка кончил победой войны с мапуче-арауканами и пойдёт в поход на Ольáнтая, для чего подготовил рейд на Вануку, дабы отсечь его от племён Урубамбы, кои в союзе с этим злодеем…

Мýсуска, что наложница инки-милостью Вáрака, Има-сýмак спешит по улочке. Веретёнце в руке её, а подол подлетает в быстрой походке. Щёчки пунцовы, глазки кокетливы, на запястье браслеты… Что, Красный Город?.. Ой, целых два их, слева и справа! Правый – обманный, отсвет на стенах Дома Избранниц, сложенных золотом. Но дикарка направилась в Красный Город реальный, к царственной даме в дивном саду.

– Уай, где я? Ты, Мама Вако, очень красивая! Что звала?

Мама Вако давай расспрашивать. Има-сýмак сбивалась, мысль её путалась. Странен сад вокруг! В нём растут и обычные, и златые кустарники, травы, розы, деревья. Птичка подсела к птичке резвиться, та же – из золота!! А над садом – домища с разным добром; там платьев – не перемеришь… Слуг сколько ходит! Вот бы приказывать: ты туда, ты сюда ходи… Мама Вако – вторая по знатности в Четырёх Сторонах. Что дщери Луны – незнатная муравьедиха? Все-все жёны гвардейцев лопнут от зависти! Даже пальам не так легко к Маме Вако попасть. Ах!

Обе, пройдя сад, близ водоёма сели на камень. Глянув, как плещут красные рыбки, дикая молвила:

– Мне работу! Мне бы работать, слушать бы добрая Мама Вако!

Подали пряжу с маленькой прялкой. «Ежели женщина, что не пальа по рангу, а лишь супруга (мать, дочь) кураки, шла в гости к палье, то, после первых слов, гостья требовала работу, сим намекая, что прибыла не в гости, ибо не ровня знатной хозяйке, но лишь прислуживать. Пальа ей предлагала работу. Это награда, выше какой и мечтать нельзя». Има-сýмак пряла. Мама Вако, следя, спросила:

– Слушай, любезная, сколько лет и откуда?

– Лет? Три по пять мне! Жить в Мусу-Мýсу, после – кусканка! Я любить инку и Маму Вако!

– Твой ведь муж – Вáрак? Что, вызывал его мой великий супруг Владыка? Вáрак твой храбрый, и он доверенный Сына Солнца. Впрочем, о чём я… Сколько там жён вас? Есть ли детишки?

– Маленький мальчик есть, муравьед!.. У Вáрака много жён. Мне наложница. Ты есть главная пальа? Я главная из наложниц. – Гостья забыла прясть свою пряжу. – Знать всех сынов твоих, Мама Вако! Знать Апу Кáмака, Виса Тýпака, Урку Инку. Знатные пумы и муравьеды! Храбрые! Как ты их родила? Скажи!

Мама Óкльо, всплакнув, приложила край ликли к чёрному глазу.

– В душу ударила… Солнце взял Урку Инку. Пал на войне он, в Чили… Ну, и что Вáрак? Что говорит про инков? Где он бывает?

– Он, как вернётся, платье подарит!.. У Мамы Вако ликля красивый! мне бы такая!

Высокородная бросила ей накидку, сняв с себя.

Има-сýмак заахала. Сребротканая ликля!! Все будут думать: вон госпожа идёт родовитая! может, женщина инкской крови!.. Уай, птички, пойте! рыбки, плещитесь! Солнце, тронь ликлю, чтобы сверкала! Надо пасть в ноги знатной хозяйке!

– Так любить Маму Вако!

Дама погладила ей плечо, спросив: – Где недавно был Вáрак, милая, знаешь?

– В Тумписе Вáрак! Там ели псы его! Дева-ньуста спасла его!

– Тумпис – это страна? Что, сильная?

Надо ей угодить. Как спросит – то Има-сýмак доброе скажет, «да» сразу скажет.

– Сильная! Очень много домов, курак!

– Ну, а Вáрак боится, милая, тумписцев?

– Да, боится их Вáрак! Храбрые, страшные!

– Воевать Тумпис с инками будет?

– Уай, Мама Вако, да, Тумпис будет!!

– Хватит. Пойдём, пойдём.

Шли по саду. И вдруг со свитой – императрица. Быстро потупясь, пальа присела. А Има-сýмак в полном восторге стала глазеть на «койю» – на Маму Óкльо, лучшую дщерь Луны, блиставшую, как Луна в расцвете. Главная в мире!.. Что говорит?.. Как кружится голова, уай!..

– Ты, Мама Вако, к нам не заходишь… О, ты без ликли? Так не пристало… Кто с тобой?

– Има-сýмак звать… Съесть хочу Маму Óкльо!! – пела дикарка с пламенным взором. – Где наступаешь – дай поцелую! Дай, муравьедиха!.. – Она чмокнула землю и руку койи (так называли императрицу). – Ты муравьедиха муравьедих!

Все рассмеялись, за исключением главной пальи.

– Что ты с ней делала, Мама Вако?

– Сказки мне сказывала дура.

– Мне пусть расскажет! – было приказано.

В госсовете с Холма вещал канцлер Амару Тýпак:

– Перед чилийским дальним походом взяли мы Кáльву и Айавáку, это на севере, и приблизились к царствам Ки́ту и Тумпис, также к Каньáри, где верховодит Тумпис Великий. Дóбыты сведенья, что он выставит двести тысяч солдат, отцы. А наместника Севера Инку Вáман Ачачи Тумпис уведомил, что до сей Айавáки, что нынче инкская, Тумпис будет нам другом, далее – недругом.

– Оскорбил нас! – встал внизу Анта Кена, инка из древних кланов «гривастых». – Тумпис накажем!

– Думай о Юге, где ты наместник, – встрял одноухий, сгорбленный старый Вáман Ачачи. – Север – моя боль. Тумпис да Ки́ту вместе с Каньáри – это, считай, отцы, под четыреста тысяч. Поняли?

Зал опешил от мощи трёх тронов Севера. Канцлер, кашлянув, отчего разрумянился, начал:

– Худо, всесильные. Вор Ольáнтай давит с Востока. В Чи́му бунтуют. Кóхиль, посланник этого Тумписа, не садится на корточки и заносится, ибо грозен, велик сей Тумпис… – Канцлер указкой ткнул на макете местностей Севера в территорию Тумписа. – Инкам следует быть одним с сих пор. Сто птах выгонят и орла, коль вместе. Чима-панака, инка-панака, айльу-панака! Мы – представители трёх рас инков. Хватит считаться, кто благородней! Все равны, как вода в Тити-Каке! Все чисты, как снега Вильканоты46! Все мы суть перья крыл инкской славы! – Так возглашая, Амару Тýпак мерно сходил с Холма и касался всесильных.

Выкатив грудь и сжав кулачки, с серебряного седалища подскочил Вождь Куско Чури Катáри. – Слушайте сказку про ягуара. Он, одряхлевши, начал мурлыкать: «Вы мои братья! будем жить мирно!» Звери, поверив, не беспокоились, и он живо их съел, хитрец… Благозвучны слова твои, о, Вещающий, – пусть и твёрдостью будут крепче стен Саксавáмана! Инки просят Династию отпустить Ильма Инку, кой вами схвачен.

Зал поддержал слова громким криком.

Стриженые на Холме у трона, что на вершине, чуть поразмыслив, вызвали главного стражи (Связывающего Преступника) и отправили за пленённым. Все ликовали. Лишь Титу Йáвар, каверзный лидер старых родов, нюхнув табак, хмыкнул: «Лам ведут на заклание золотым поводком».

Верховный Жрец, восседавший близ трона подле вершины, встал грузно с посохом и повёл басисто:

– Мы тут надумали, усмирения ради стран Четырёх Сторон и величия Солнца, в капища Куско ставить богов народов, сколько ни есть в Империи. Впредь культ Инти-Светила сопровождать велим ритуалами малым богам. Да будет!

Чури Катáри двинулся к выходу, из ушей вынув диски.

– Стой! – бросил канцлер Амару Тýпак. – Не покидай Совет, Говоритель Нижнего Куско!

Порох ждал спички, и уходящий начал задорно: – Стыдно быть инкой! Солнце сквернится низшими тварями! Завтра варвар предложит выпить с ним инке, раз его идол в храме близ Солнца? Я, чадо Солнца, буду чтить жаб, червей и болота?!

Зал поддержал его.

– Если гнусным соседством порчен Отец мой, Инти Великий, – вёл Вождь Кусканский, – нам ли терпеть, отцы? Я пойду поселюсь у вод Тити-Каки, где зародились чистые инки!

– Ложь!! Пустобрёх ты!! – встрял Титу Йáвар, муж рассудительный в политических дрязгах, но из нетерпимый в тонкостях веры. – Как родила нас вдруг Тити-Кака?! Мать инков – Анды, это известно. А Тити-Кака, – не без содействия Чучи-Кáпака, кто был некогда царь аймарцев, но и гривастых, – вывела трусов, коим из милости нашим предком жалован титул инков!

Вождь Куско взвизгнул: – Вот как раскрылся косы плетущий? Смерть косоплётам, свергнувшим нас, гривастых!! В ад блюдолизов, выкравших трон!! Вы выдумали про Анды, что-де вам Матерь, дабы прикрыть плебейскую вашу чёрную кровь!!

Сидевшие в креслах золота встали – и восседавшие на серебряных креслах, то есть гривастые, побежали к ним драться.

– Эй! – Титу Йáвар побагровел вставая. – Чури Катáри, гнусный предатель! áра бесхвостый! Прочь лети!! Прочь на грязный насест свой чистить блохастые и облезлые перья!!

Члены Совета стали таскать, ругать друг друга, дёргать друг другу гривы и косы. Как только сшибли Чури Катáри, сразу раздался голос негромкий, но прекративший бой:

– Я, Уальпайа, главный начальник тайных и прочих служб, говорю, что законы обсуждены без злобы, ссоры и зависти. Расходитесь, всесильные.

Паланкины в молчании растеклись по Куско.

Ёрзая, бормоча под нос, ехал Чури Катáри. Около крепости Саксавáман, в роще на склоне, были кварталы чима-панака – в массе постройки дикого камня и с щелевидными каждый входами, возведённые той порой, когда Город был островом в море варваров. Подле лестницы, на разбитых коленях ждал друг Ольáнтая Пики-Чаки в платье кураки и с тростником в ушах.

– Рода тáмпу? – продемонстрировал старый инка, Вождь-Говоритель Нижнего Куско, знание ушных вставок. – Древний род! Он служил моим предкам… Что тебе?

– Инка, шествуешь – и сияет свод неба, светится след твой! – начал гость с жаром. – С просьбой я, сотник тáмпу, коему предок твой Манко Кáпак, кто Перво-Инка, дыры ушные сделал пошире, чем у других племён, дав для этого мерку дыр и тростник для вставок. Нынче мы, тáмпу, – под Титу Йáваром… Инка, инка великий, можешь помочь мне?

– Вон косоплётов, также их присных!! – Взвизгнув, хозяин начал звать челядь вышвырнуть гостя. Но передумал. Полуистёртые вековые ступени входа дворца его навевали дух древней сгинувшей славы, сходно желание возвести свой род на престол, для чего кстати помощь от косоплётов. Милость к просителю будет шагом к сближению с Титу Йáваром; ну и, плюс, доброта инков чима-панака врежется в память племени тáмпу, бывших и будущих, может, подданных. – Говори свою просьбу, – вымолвил инка.

– То, – шепнул Пики-Чаки, – лишь для твоих ушей – светлых инкских державных, самых больших ушей, ничьих больше!

Льстив был гость! Ибо только носивший красный венец Владыка мог иметь уши сверхъвеличин.

Отправились в комнату с клиновидным окном. Вождь Куско присел на ларь.

– Ты, – взмолился гость, – опекаешь Избранниц, инка из инков! – Дай блюсти женщин в Доме Избранниц, о, всемогущий!

Тот изумился. – Хочешь скопцом стать?! В Дом не за подвиг шлют, но враждебных владык, пленив и затем лишив мужества, посылают блюсти дев Солнца.

Гость сокрушался: – Уай, мне беда грозит!! Предок мой был ванаку; сам же я сотник знатной семьи. Сыздетства пил и распутничал, а женился в семнадцать. В те годы не было, чтоб жениться и жить потом со своей семьёй в двадцать пять, как нынче… Взял я, короче, много наложниц – всё было мало. Шлялся к замужним, и поседел до времени от услад и от страха, ведь оглашён закон, что распутник и бабник – вор целомудрия, смерть ему… Я прельстил женщин тысяцкого, нас выдали, я бежал к тебе… – Пики-Чаки заплакал. – Все знают добрых чима-панака. Спрячь от беды к избранницам! Выручь, инка великий! Лучше быть там, чем сгинуть!

– Да ты колибри47, вождь! – старичок вдруг пристукнул себя в колено. – Бабник… Пригожа супруга тысяцкого?

– Уах! Стройная, как викунья! Белая, как снега! И очи – словно озёра; в них люди тонут, как в Урубамбе! Груди торчат, у пумы! Лона коснёшься – тысячу чаш испил!

Инка, выслушав, предложил: – Спасу тебя, хоть блудник ты последний. Выйдешь – иди ко дворцу направо; там попечитель Дома Избранниц, это мой шурин…

Так Пики-Чаки встал на путь вызволения из неволи дочери и жены Ольáнтая, самозванного инки.

Вздумавши в свой черёд примириться, вечером лидер «косы плетущих», старых родов то бишь, Титу Йáвар втихую шёл к Вождю Куско, и, укрываясь от соглядатаев, повернул в квартал иноземцев, где недовольно слушал речь варваров, обонял чуждый запах и раздражался видом плащей, туник, балахонов, мантий из тростника, шкур, перьев. Вверх по Ручью затем прошагал он почти что до Саксавáмана и, взглянув на гигантскую крепость, втиснулся в щель меж блоками в глубине переулка, там постучал; блок сдвинулся. Маршем лестниц он опустился с факелом… долго шёл… надавил рычаг… отвалясь, блок стал узким мостом из дерева над подземным, звенящим гулко ключом… В конце пути он протиснулся в низкий сумрачный зал из золота при светильниках. Все там бывшие обернулись. Чури Катáри молвил вставая:

– Мир тебе! Распри наших родов – тень случая, но вражда к полукровкам новой династии – чувство вечное!

Гость, согласно кивнув, уселся и осмотрелся. Все узнавались. Вон Анта Кéна, робкий, бездарный, но и тщеславный. Вдаль смотрел Рау-Áнка, старый советник и жрец Ольáнтая, муж суровый и гордый. Дальше столбом стоял вождь чилийский. Тумписец Кóхиль в вычурной шапке тихо шептался с чи́мусцем Чи, вельможей, кой тряс висевшей прямо под носом длинной подвеской. Дальше означилась Мама Вако в платье служанки. Вдруг прибыл инка из клана правящих, клана инка-панака – стриженный, импульсивный, встреченный возгласом:

– Апу Кáмак!

Тут же хозяин, Чури Катáри, начал: – Часто ли кондоры собираются? Но пришла пора! Срок решать, открывать ли створки нашей плотины.

– Честные, благородные! – крикнул Кóхиль, так и не принятый главным инкой и раздражённый. – Что словá? Лишь скажите, в пользу ли Тумпису, кой владычит над Севером, и его брату Чи́му, если высокий всесокрушающий океанский вал укрепит ручей ваших тщет?.. Кто Кóхиль? Он батаб из батабов! Он в Куско мёрзнет! Он вопрошает: чтó вы на Север пришли и в Чи́му, кою томите? Чи́му – брат Тумписа. Вот вам копья вражды, кусканцы! Плюс триста тысяч яростных копий – за Айавáкой! Инки, вы слышите?

Апу Кáмак, несдержанный молодой человек с норовистой нижней челюстью и надменный, хмыкнул: – Пусть царь твой шлёт войско, все триста тысяч против Империи. Я отдам Айавáку с чёртовой Чи́му.

– Кто ты – бог Солнце, что обещаешь? Дождь лил – пруд пучился, а в зной высох.

– Нет, ты неправ, батаб… – Титу Йáвар влез в сумочку за понюшкой пальцами. – Это принц Апу Кáмак, сын моей дочери Мамы Вако и сын правителя Тýпак Инки Йупанки. Сей Апу Кáмак будет на троне, коль победим. Обманем – Тумпис нас шапками закидает. – Старый политик громко нюхнул табак, бросив взгляд на огромную шапку тумписца. – Мы дадим вам весь берег к югу от Тумписа вместе с Чи́му Великой.

– Как?.. Неприемлемо… – прошептал Анта Кéна, ёрзнув и тронувши свою длинную, благородную гриву, знак древних кланов. – Как?!.. Апу Кáмака – главным?! Не понимаю я…

– Что, наместник Востока за всех сказал?! – взъерепенился старичок Вождь Куско. – Страны у моря – дивны, богаты; ими разбрасываться глупо! Ибо в Чан-Чане, – Чи мне не даст соврать, – мы в последней войне, вы помните, взяли золота столько, что хватит выстроить целиком Дом Солнца. Я, кроме прочего, мыслю там иметь вотчины. Ибо я – главный гриву носящих.

Чи́мусец Чи скривился, Кóхиль же фыркнул.

Вновь вступил Титу Йáвар, но на особом говоре инков:

– Будем горланить, как обезьяны, дабы все поняли, с кем связались? Будем твердить: всё наше и не уступим? – Он перекинул косы через плечо. – Нет: выгодней потерять ряд стран, но взять власть в свои руки! Мне и Востока будет довольно. Ты, Анта Кена, не удовольствуешься аймарцами и всем Югом, где ты наместник? Также Ольáнтаю, Рау-Áнка жрец, разве мало покажется взять женой Маму Вако, пальу Империи, дочь мою?

– Вместе с землями ванков, – та настояла, – чтоб опереть на них ножку трона будущего супруга; плюс земли Йýкай, чтоб не встречать препон посетить, коль вздумаю, Апу Кáмака, сына, будущего Владыку…

– Верхнекусканского лишь владыку, смею напомнить! – вмиг вскипел Вождь Кусканский. – Нижняя Óбщина будет наша, или, считайте, видите спины инков-гривастых… Что же друзья молчат? – перешёл он на руна-си́ми, общеимперский то есть язык (до этого, повторяем, споры шёл на тайном инкском жаргоне).

– Чили! – выкрикнул вождь чилийцев.

Чи́мусец Чи, мотнувши подвеской под вислым носом, медленно выпел: – Чи́мор Великий мыслит, как ему быть. С одной стороны, он в гневе; просит у Тумписа – у Великого Тумписа! – двести пять тысяч копий, дабы проделать с Городом то, что и он сотворил с Чан-Чаном, с нашей столицей. Вы ведь сожгли её… Но нужны прежде дочь, что в Куско в Доме Избранниц, и сын-заложник. Пусть их спасут всесильные – и царь Чи́мор Великий сразу начнёт бунт.

– Чили, – чилийский вождь крикнул, – наша! Я, Лаутаро, брат Тайлятаро, в Куско заложник, всё сказал.

Ибо, кроме стремления приукрасить столицу массами иностранных вождей, «сим способом береглись от бунтов, так как империя была длинною. Много стран находились в тысяче лиг от Куско; были огромные, агрессивные, вроде Киту и Чили. Инки страшились, что, по причине как расстояния до тех мест, так сил жителей и их варварской дикости, те державы могли бы восстать однажды; а в этом случае они запросто столковались бы, дабы вместе напасть на центр. Это стало бы грозной, смертной опасностью и, как знать, привело бы к погибели инканата». Что, как мы видим, предполагалось. Смуту наметили на Пору Созревания (то есть март) «миллион триста пятого года тумписской эры», вычислил Кóхиль, но – сорок пятого года от Пача Кýтека48 в датах инков.

И заговорщики разошлись, довольные. Кóхиль брёл в Дом Послов проулком, мысля: «Домой хочу… Утомился нырять в опасность… О, в море Пуна, мой милый остров!»